CC BY
54УДК 398; 8Г282.2
СОЦИАЛЬНО-РОЛЕВАЯ СТРУКТУРА СРЕДНЕОБСКОГО ФОЛЬКЛОРНОГО МИРА (ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)*
Ту балова Инна Витальевна канд. фнлол. н.,
доцент кафедры обгцего, славяно-русского языкознания и кчассической филологии Томского государственного университета, г. Томск
E-mail: tina09@inbox.ru
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: фольклорная картина мира, лирическая песня, частушка, пословица
АННОТАЦИЯ: В статье анализируется отражение социокультурных реалий в фольклорном тексте (на материале среднеобского фольклора).
Для анализа социокультурных фольклорных моделей обратимся к материалам жанров лирической песни, частушки и пословицы, наиболее отчетливо дифференцированных в заявленном аспекте. Анализируемый материал территориально и темпорально ограничен: это только среднеобский фольклор, собранный в течение последних 10 (редко 15) лет во время фольклорных экспедиций филологического факультета Томского госуниверситета. Выбор хронологических рамок определяется относительной стабильностью этносоциокультурной ситуации в исследуемом регионе (материалы 15-летней давности привлекались, в основном, как раз для иллюстрации фольклорного отражения ярких социокультурных процессов, имевших место в 90-е гг.).
Отражение социокультурной реальности в фольклоре сопровождается «обязательной ее трансформацией, «выворачиванием», включением в «свой» фольклорный мир, где она обретает новую судьбу. И происходит это не от незнания реальности, не от капризов устной молвы и даже не от преднамеренных идеологических заданий, не от сознательных устремлений отдельных лиц или коллективов, а в силу природы фольклора, его сущности, коренных законов его жизни» [1]. Процесс включения осуществляется с учетом жанровой специфики текстового материала и определяется несовпадением во взаимоотношениях различных жанровых форм с реальной этнографической действительностью.
В наименьшей степени влиянию социокультурной динамики подвержен жанр лирической песни: «Эта поэзия (элиминируя всякую реальность) в качестве
единственного «реального объекта» имеет саму себя, т.е. ее поэтические формы не «относятся» /.../ ни к какой реальности, кроме самого поэтического языка, их образующего. /.../ ...Сама традиция понимается как субстанция содержания лирической песни, как та единственная реальность, которую изображает и выражает народная лирика. Именно традиционные смыслы и создают ту действительность, которая воспевается в песнях, создают тот своеобразный мир, который непосредственно несоотносим с миром «реальных данностей» и в известной степени противостоит «конкретному бытию» - это мир традиции» [2, с.63].
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Лингвокультурологический портрет современной сибирской деревни»), проект № 05-04-64402а/Т
В контексте указанной специфики жанра лирической песни становится понятным тот факт, что в среднеобской лирической песне когнитивные модели социализации (в указанном смысле) оказываются проявленными очень слабо, а семантика возрастных маркеров предстает как максимально обобщенная, символизованная.
Исследуемые социальные параметры в лирической песне немногочисленны и выражаются следующим образом.
Профессиональная принадлежность героев лирической песни практически не проявлена, некоторые указания на схожую с профессиональной социальную функцию связаны с именованием таких социально значимых персонажей, как рыбак и пахарь, а также различных представителей воинской иерархии (солдат; генерал, офицер, майор). При этом в текстах среднеобских лирических песен практически не находит реализации та сторона указанных когнитивных моделей, которая связана с особенностями их деятельности. Обращенный вовнутрь себя мир лирической песни из всего когнитивного содержания вычленяет весьма периферийные элементы семантических фреймовых структур, связанных с «профессиональной» социализацией. Так, текстовое воплощение единицы рыбак связывается с реализацией только одного вида фрейма: «пребывание в водной среде»: Рыбак в лодочку садится, /Говорит: «Прощай, прощай!»/Может быть, еще вернется, /А быть может, никогда! // А поутру рыбаки / Олю нашли у залива. / Надпись была на груди: / Олю любовь погубила. Рыбак как житель «плохого», «чужого» мира противопоставляется пахарю - жителю земного, «своего», пространства.
Также в виде аксиологически нагруженной оппозиции реализуется социально значимая дифференциация «город/деревня», актуальная и за пределами фольклорной среды, но без постоянной аксиологической нагрузки. Именно деревня в лирической песне связана с положительным полюсом указанной оценочной оппозиции: Жили-были два брата родные, / Отдавали сестру замуж, / Что в город - не в деревню, /Не в согласну большу семью. //Вырастешь большая, /Отдам тебя замуж /Не в город, а в деревню - /В согласную семью. Реализуется модель идеального, «своего» мира, а семья - маркер положительного.
Возрастная стратификация в лирической песне реализуется более частотно, чем социальная, но количество текстовых форм, ее представляющих, также ограниченно, а их содержание подчинено внутренним законам жанра (маркеры: молодой, старый, дитя).
Когнитивная структура, фиксирующая представления о возрасте, в лирической песне двухчастна. Ее текстовая реализация выполняет две функции (которые иногда действуют одновременно): установление отношений между персонажами, маркированными по возрасту, и характеризация персонажа.
Отношения, устанавливаемые между персонажами, маркируются следующим образом. 1. Возрастные отношения устанавливаются между представителями гендерной пары, причем чаще всего муж обозначается как старый, а жена как молодая, девчонка (единичный пример - Пришла весна, /Мы встретились с тобою. / Ты молод был, а я еще дитя. / Ты молод был, А я красой сияла...), и в этом случае они образуют оценочную оппозицию {Черный ворон воду пил, /На летуречь говорил, /Будь, девчонка, за старым, /За старым, за старым). 2. Жена обязательно маркируется как молодая в солдатских песнях, в связи с мотивом возвращения солдата (молодость - прототипическое свойство женского начала). При этом, хотя сам образ жены солдата лишен прямой аксиологической компоненты и по отношению к нему возрастная характеристика молодой выполняет роль аналитического вербализатора неотъемлемого свойства фольклорного субъекта (жена солдата может быть только такой), рассматриваемый возрастной маркер приобретает оценочный вектор, выступая в качестве элемента, характеризующего желанный для солдата (и ценностно значимый для фольклора в целом) мир дома, семьи: Отпусти домой /К отцу-матери родной. /Да к жене молодой. //Жена молодая / Закон развела, /От чужого мужа /Дитяродила.
Аналитическим носителем оценочной семантики, связанной с романтизацией образа главного героя, является в разбойничьих и тюремных песнях определение молодой в
приложении к наименованиям разбойников. Яркий пример этому - распространенный в среднеобском фольклоре цикл песен о разбойнике Чуркине (Чуркин молодой), где рассматриваемая единица сопровождает момент называния героя практически во всех зафиксированных случаях, причем ее постпозитивное по отношению к объекту характеризации положение способствует усилению смыслового акцента поэтизации свободы (универсальной оценочной категорией для лирических песен любого типа) как естественного состояния молодого, активного поколения: В лесах, в лесах дремучих / В лесах, в лесах дремучих /Разбойнички идут. /В своихруках могучих / Товарища несут. /.../ Один лежал сраженный, / Сам Чуркин молодой. // Прогцай, прогцай, товарищ! / Сам Чуркин молодой. / Ты весь обокрововленный, / С разбитой головой.
В среднеобской лирической песне мужское начало традиционно связано с образом активного, деятельного субъекта, что определяет наличие большого количества деятельностных глаголов, в частности, глаголов движения, при его характеризации (мил уехал, приехал, подарочек привез, бросил, не пришел и др.). Женское начало представлено в образе пассивного объекта взаимодействия, при этом демонстрирующего особую выраженность эмоционального состояния. Это проявляется в большом количестве конструкций, описывающих статическое эмоциональное состояние героини (для меня отрады нет / вам счастье, а мне нет /не вижу, кроме скуки, отрады никакой и т.д.), а также в многочисленных единицах, символизирующих актуализацию духовных устремлений (душа, сердце, весна, белый свет и др.).
Основное назначение частушки - выразить экспрессивно окрашенный отклик на реальную бытовую ситуацию, обычно в молодежной среде. Социальные ориентиры в среднеобской частушке предстают сквозь призму личностного, прежде всего любовного, начала.
В частушке как жанре «на злобу дня», вектор эстетической интерпретации которого направлен вовне, социальные ориентиры реализуются достаточно отчетливо, хотя их количество также ограничено, а содержание демонстрирует ярко выраженное жанровое переосмысление. «Основной жанровый массив фольклора чужд хроникальности, сиюминутности и даже просто откровенной злободневности, - отмечает Б.Н.Путилов, - У каждого жанра свои сферы бытия, свои общественные функции и свои возможности. Что касается злобы дня, то это прерогатива слухов, сплетен, разного рода толков, острот, живой речевой стихии. Злобе дня посвящаются частушки (курсив мой. - И. Т) и, конечно, анекдоты» [1].
Так, прямая связь с реальной действительностью предполагает включение в частушку в качестве социально-ролевых именований непосредственно названия профессий, например, таких полярных в плане отношения к сельской социальной среде, как шофер {Полюбила я его, /А он, девочки, шофер, / У него насчет любови / То машина, то стартер. // Не любите шоферов, / Кто их любит, хается. / Как услышишь шум мотора, / Сердце разрывается) и пилот {Полюбила я пилота, /Думала, летает, / Прихожу я на завод, /А он мешки таскает...). Сюжетно это выражается сквозь призму любовных отношений. Кроме того, из всего содержания фреймовой структуры, связанной с наименованиями данных профессий, избираются некоторые характерные и в то же время случайные свойства, которые встраиваются в модель любовных отношений, разработанную в эстетической системе частушки. Частотны в реализации такого рода моделей противительные конструкции, выражающие типовую семантику неоправданных ожиданий. Интересно, что если шофер - привычная для деревенского социума профессия, то пилот - нечто в социальном отношении экзотическое, связанное с «верхним» миром, поэтому, согласно законам частушечной карнавализации, шофер не устраивает, потому что он «слишком хороший шофер», а пилот - в силу обмана «профессиональных ожиданий».
Особая группа частушек демонстрирует модели социальной стратификации, связанные с представлениями о карьерных достижениям в рамках деревенского социума, а иногда и выходящими за его пределы. Внизу, еще за пределами «карьерной лестницы», персонажи данной шкалы именуются как Вани, Николашки, иногда просто «милый»,
выше - бригадир, председатель и т.д., и вплоть до президента. Конечно, все социальные модели встраиваются в частушке в систему любовных: Милый Ваня сел на поезд /И куда-то укатил, / А теперя ко мне ходит / Сам Василий-бригадир. // Со мной милый не простился - / На машине укатил. /Но неплохо мне живется - /Председатель полюбил! // Президент хорош собой, /В новенькой рубашке. /Где ж такую мне достать / Свому Николашке?
Социальная категория богатства также трактуется сквозь призму любовных отношений. При этом категория богатства приобретает совершенно конкретные материальные символы, маркирующие высшие точки на шкале материального благополучия (дом кирпичный, лаковы сапожки, пальто из кожи, мерседес, хлеб белый и т.д.): Мне не нужно дом кирпичный - /Был бы милый симпатичный, /Был бы милый по душе - /Проживем и в шалаше. //Умоего милого /Лаковы сапожки. /Я за то его люблю / Косолапы ножки.
Интересно отметить гендерную ориентацию социальной иерархизации в частушке: профессионально маркированы только мужчины, социальную лестницу занимают только мужчины, но оценивание социальной принадлежности в аспекте личных отношений реализуется только с позиции женщины. Кроме того, только мужчины в глазах женщины обладают или не обладают названными символами материального благополучия (у женщин может быть юбка новая, платье белое, кофта рябая и т.д.). Несмотря на отчетливую внешнюю мотивированность частушечного содержания, определяющую фиксацию социально-политической проблематики, жанровое комическое разрешение этой проблематики осуществляется сквозь призму вневременных - возрастных - проявлений: В магазине на витрине /Триста десять колбаса. /Две старухи с голодухи /Потеряли голоса. В данном тексте наблюдается столкновение двух видов фреймовой информации: «социальное неблагополучие» (разворачивается во всем тексте частушки) и «возрастное неблагополучие» (фиксируется единицей старухи) - возраст, не позволяющий приспосабливаться к неблагоприятным жизненным изменениям.
В среднеобской частушке возрастная маркированность персонажа - в силу молодежного характера жанра - практически не проявляется. Единственная зафиксированная модель - насмешка над старостью опять же в личностном аспекте {Молодые курочки / С петухом гогочут. /А старые квохчут: /Никто не потопчет!). В ряде частушек актуализируется указание на «идеальный» возраст (Гармонисту за игру / Надо премировочку: / Чарочку, периночку/Да лет семнадцать милочку // Ох, дайте мне / Провожатого - /Лет семнадцати маль чишку /Незанятого! //Где мои семнадцать лет? /Где моя тужурочка?/Где мои триухажера - /Коля, Ваня, Шурочка?!).
Пословица, как жанр, целью которого является эстетическая фиксация народного опыта, моделирование «вечных», вневременных ценностей, создает параллельную действительности систему этических ориентиров. Социокультурные характеристики, в соответствии с этим, реализуются в этическом аспекте. Когнитивные модели социальной параметризации в жанровой системе пословицы выступают в качестве средства представления этических моделей. Функционально-символическая нагрузка самих социально-ролевых маркеров разнородна, разноаспектна и не подчиняется внутренней эстетической логике, что определяется их отчетливой ориентацией на внешнюю обусловленность, противоречащую вневременному характеру жанрового содержания: Каков поп, таков и приход. / Он без царя в голове. / Терпи, казак, атаманом будешь! / Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.
Исключение составляет последовательная эстетическая реализация когнитивной модели «богатство/бедность», что объясняется ее отчетливой этической обусловленностью в русской культуре и константной аксиологической ориентированностью. Названная когнитивная модель предстает в пословице в трех вариантах: 1) «богатство не благо»: Не в деньгах счастье. /Не были богатыми, так и привыкать нечего. /Деньги - навоз: сегодня нет, а завтра - воз. /Деньги - мусор. / Богатый на деньги, а бедный на выдумки; 2) «отношение к деньгам должно быть легким»:
Деньги - навоз. /Деньги - голуби, сами прилетят. /Денег нет - сами золото; 3) «бесполезность рефлексий по поводу собственной бедности»: Деньги к деньгам липнут. / У богатых и петухи несутся.
Представления о возрастных особенностях человека связаны в пословице прежде всего с представлениями о старости. При этом, хотя когнитивный фокус сосредоточивается на таком состоянии человека, как старость, оно рассматривается как элемент жизненного цикла, в структуре которого присутствуют и другие возрастные периоды/состояния (Старый что малый /Раньше девки любили, а теперь сопли одолели / Морщины по вершине, а он все чудит). При этом указания на другие возрастные проявления актуализируются в среднеобской пословице крайне редко (Двадцать лет -ума нет, значит, и не будет. Тридцать лет - жены нет, значит, и не будет. Сорок лет -денег нет, значит, и не будет).
Когнитивная модель старости в среднеобской пословице имеет двухчастную структуру. Одна из них, связанная с наличием жизненного опыта, который может оказаться социально востребованным, организуется прототипом «мудрость»: Старый конь борозды не портит /И на старуху бывает проруха /Яйца курицу не учат /Много будешь знать - скоро состаришься.
Подведем итоги. Среднеобский фольклор, как и русский национальный фольклор в целом, с одной стороны, не отражает всего многообразия жизненных проявлений отдельного социума, но объектом фиксации становятся наиболее значимые для него модели мироопределения. Одной из форм представления указанных моделей в их эстетическом многообразии является совокупность бытующих в рамках рассматриваемого социума фольклорных жанров, каждый из которых проявляется в системе определенных текстовых моделей (языковых средств).
ЛИТЕРАТУРА
1. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. М., 1995.
2. Мальцев Г.И. Традиционные формулы русской народной необрядовой лирики. Исследования по эстетике устнопоэтического канона. Л., 1989.
