CC BY
45
КРУГОЗОР
Л. ГОЛУБЕВА, профессор Елецкий государственный университет им. И.А. Бунина
Пик творчества В.В. Розанова пришелся на преддверие первой мировой войны, когда, говоря словами Н. Бердяева, «ничего устойчивого больше не было. Исторические тела расплавились. Не только Россия, но и весь мир переходил в жидкое состояние» [1].В период с 1911 по 1915 гг. В.В. Розанов, уже имевший скандальную известность в связи с отлучением от Религиозно-философского общества и своей журналистской деятельностью, пишет трилогию («Уединенное» и два «короба» «Опавших листьев»), «нети-пичность» которой дает основание некоторым современным исследователям считать В.В. Розанова основателем «теории и практики постмодернизма — задолго до западно-европейских аналогов» [2]. На страницах трилогии предстает причудливая смесь обрывков всякой всячины - дневниковых записей, моральных сентенций, философских рассуждений и афоризмов, житейских зарисовок, голосов, как бы врывающихся в монолог автора, публицистических выпадов, мемуарных и художественных зарисовок, откровенной эпатажной буффонады - «Пушкин... я его ел» [3, с. 343], ерничества -«...надо перепутать все политические идеи... Сделать «красное — желтым», «белое — зеленым», - разбить все яйца и сделать яичницу [3, с. 3-44]. В письме к
Э. Голлербаху (7 июня 1918 г.) В.В. Розанов писал: «Мое «Уединенное» и
«Смысл - не в Вечном; смысл - в Мгновении»
«Опавшие листья » в значительной степени сформированы под намерением начать литературу с другого конца: вот с конца этого уединенного, уединения, «сердца» и своей думки» [4]. В литературе существует жанр исповедальной прозы. Однако В.В. Розанов никогда не исповедовался перед читателем. Он просто составлял мозаику из моментов собственного сознания, включая не-рефлектируемые пласты бессознательного, и совершенно справедливо отмечал, что именно с него и началось «разложение литературы, самого существа ее», а в его «Я» «как-то диалектически «разломилось и исчезло» колоссальное тысячелетнее «Я» литературы [3, с. 334].
Литературно-критические статьи В.В. Розанова свидетельствуют о том, что он сознательно дистанцируется от эстетических позиций и художественных стилей своего времени, включая русский символизм. Литература для В.В. Розанова - отнюдь не «человекознание », одна из черт розановской поэтики — демонстрация «непонимания» самого себя, когда субъективность «частного «Я» предстает в мыслительном процессе, в прого-варивании своих реакций на события и людей, но безоценочном по существу. «Я » В.В. Розанова как бы включает в себя хаосный плюрализм жизни, и более того, он как бы прививает хаос своему внутреннему миру — показывает множество «масок»собственного «Я»,нарочи-
то утрируя свое недоумение перед собственными взаимоисключающими сентенциями. Так, где ставится вопрос — он решается через «или», «и-и»; иными словами, вместо однозначных ответов, суждений и оценок, которые и означали автора в традиционном литературном смысле, выстраиваются гирлянды и грозди смыслов. Смыслы множатся посредством перебора, при этом розановская мысль не выбирает, она как бы застревает в «зазоре » между ними и становится чем-то третьим. Это - нарративная практика или постмодернистское письмо, означающее «олитературивание» сознания, когда субъект полагает себя в дискурсивной практике, с тем, чтобы осмыслить плюралистический мир. На подошве туфли В.В. Розанов записывает: «Там, может быть, я и дурак (есть слухи), может быть, и плут (поговаривают), но только той широты мысли, неизмеримости «открывающихся горизонтов» ни у кого до меня, как у меня не было. И «все самому пришло на ум» — без заимствования даже йоты» [5].
Действительно, В.В. Розанов еще в 1898 г. доказывал «археологическую ветхость» наследия В.Г. Белинского, основателя «натуральной школы» в русской литературе, затем он объявляет символизм и декадентство «уродливым явлением», полагая, что культуро-созидание и теургическое беспокойство символистов происходят в метафизическом отрыве от жизни, а их произведениям свойственна «вычурность в форме при исчезнувшем содержании». Он считал, что никто, даже великий моралист Л.Н. Толстой, не может устанавливать систему приоритетов в жизни человека: «Каждое произведение Л.Н. Толстого есть здание. Что бы ни писал или даже ни начинал он писать («отрывки», «начала») - он строит. Везде молот, отвес, мера, план, «задуманное и решенное ». И уже от начала всякое его произведение есть, в сущ-
ности, до конца построенное. И во всем этом нет стрелы (в сущности, нет сердца)» [3, с. 423]. Для В.В. Розанова писательство состоит в ином — в умении слушать «литературно-музыкальный ход жизни». Он писал: «Секретписательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может только «сделать » из себя писателя ». Но не писать... Что-то течет в душе. Вечно, постоянно. Что? Почему? Кто знает? — меньше всего автор» [6, с.11]. В европейской философии того времени уже появились категории для обозначения этого «что-то» - «воля» (А. Шопенгауэр), «инстинкт к жизни » (Ф. Ницше). Так, Ф. Ницше полагал, что сознание и дух -только средство и орудие на службе у жизни, у подъема жизни. Жизнь главенствует над познанием, на службе у жизни находится история, жизнь выражается в индивидах — мимолетных явлениях, происходящих «здесь» и «сейчас». Д. Мережковский не случайно называл В.В. Розанова «русским Ницше» - по-видимому, сыграли свою роль трактовки понятий «пола»и «жизненнойэнергии», которые дает В.В. Розанов. Жизненная энергия, по Розанову, - источник движения и развития человеческого восприятия мира, Бога, самого себя и других людей. Опасным для жизненной энергии является целое, система, которая хочет идеологически означить каждую точку-местообитание единичного индивида, — «иссякание Жизни», которое страшит В.В. Розанова в современниках.
Вместе с разработкой метафизики пола как таинства «касания с миром иным» В.В. Розанов как бы «материализует» «чувство пола» в своих произведениях, т.е. модусом писательства В. Розанова было дионисийское погружение «здесь и сейчас», что утрировал
Н. Бердяев: «Розанов мыслил не логически, а физиологически» [7]. Но «пол» у В.В. Розанова — не биологическая
функция живого организма, ибо он считал, что через пол происходит касание двух миров - земного и трансцендентного. Корень писательства и половой любви один - жизненная энергия, благодаря которой «страшно расширяется дух и открываются новые горизонты, новое зрение, только оно - не из книг, не из размышлений, оно не эмпирическое, а мистическое и магическое » [8]. И поэтому человек, по В.В. Розанову, - метафизическое существо, ибо пол - способ бытия, влечение — метафизическая потребность. Он писал: «В нас живет метафизика, запутанная вся в физику, в соки, кости, мускулы, нервы» [9]. В нас нет ни крупинки ногтя, волоса, ни капли крови, которые бы не несли в себе «духовного начала». Такую трактовку пола как соединения небесного и земного, духа и тела современники не принимали. Так, Н. Бердяев полагал, что проблемой духа занимается он, но не В. Розанов. Подвергался сомнению и основополагающий принцип розановского писательства - «Я ввел в литературу самое мелочное, мимолетное, невидимые движения души, паутинки быта» [3, с. 333]. В.В. Розанова обвиняли в любовании бытом, выросшем, как повторял П. Флоренский, из его духовной безбытности. Но быт в его произведениях— не «зарисовка с натуры» — он возводится в статус искусства, подается в умножающихся проявлениях и формах. Иными словами, быт мистичен, ибо В.В. Розанов демонстрирует амбивалентность высокого и низкого.
Приведем пример. В «Уединенном» есть отрывок - сцена похорон: «Несите, несите, братцы: что делать, помер. Сказано: «не жизнь, а жисть». Не трясите очень. Впрочем, не смущайтесь, если и тряхнете. Всю жизнь трясло. Покурил бы, да неудобно: официальное положение. Покойник в гробу должен быть «руки по швам». Я всю жизнь «руки по шва]уЬ> (черт знает перед кем). Закапывайте, пожалуйста, поскорее и
убирайтесь к черту с вашей официальностью. Непременно в земле скомкаю саван и колено выставлю вперед. Скажут: «Иди на Страшный суд».Я скажу: «Не пойду».
- «Страшно?» - Ничего не страшно, а просто не хочу идти. Я хочу курить. Дайте адского уголька зажечь папироску. -У вас «Стамболи»?- «Стамболи». Здесь больше употребляют Асмолова. Национальное» [6, с.82]. Мы имеем гиперреализм, свойственный постмодернистской манере письма. Писатель «коллажирует» отдельные детали похорон, не делая различий между зарисовкой мира и выражением душевного состояния. Есть здесь и «маска автора » (термин введен Д. Фоккема, голландским исследователем постмодернистских приемов письма). Разрыв повествовательных связей внутри текста оправдывает «маска автора » -«эпатирующее» «Я», желающее осуществить шоковую терапию — разрушить устоявшиеся представления, сформированные христианской традицией. Обращает на себя внимание и гротескно-пародийный настрой отрывка, отразивший апокалипсическое мироощущение В.В. Розанова.
В Апокалипсисе таится грозное и мистическое. Тема «конца света» для В.В. Розанова (и здесь он близок к эсхатоло-гизму русской философии Серебряного века) ассоциировалась с антропологическим кризисом, т.е. потрясением образа человека в начале XX столетия, потерявшего центр - духовный стержень, его метафизическое ядро и поэтому скользящего по поверхности жизни. Поэтому и писательство В.В. Розанова можно определить как попытку понять сверхличное в свете индивидуального (эмпирического индивида). При этом он осознает свое соприсутствие, опутанность тысячью связей с жизнью. Вот почему его философские идеи не воплотились в систематизированную форму, а являли собой «непрерывную поэзию». Он боготворил каждое мгновение. Если гипотетически предста-
вить, что В.В. Розанов пишет для себя молитву, то ее текст звучал бы так: «Благодари каждый миг бытия и каждый миг бытия увековечивай. Смысл не в Вечном; смысл в Мгновении... Живая жизнь есть бессмысленное, что можно только помыслить, но потому-то она есть сама бездна потенциальных смыслов. Людей разделяют самые разные представления о смысле жизни, а объединяет сам процесс; сам ее неизъяснимый трепет »[10].
Соответственно, все элементы человеческого бытия играют важную роль, и самые маленькие события и детали приобретают свою значимость. В.В. Розанов не строил метатеорию событий, ибо боялся излишней рационализации и искусственных построений, с тем, чтобы не искажать дух жизни, проводником которого он себя считал. Не случайно он определял себя как «наименее рожденный человек», «как бы еще лежу в утробе матери »[6, с.20]. Но дух жизни не постигаем с помощью «рацио». Вот почему у Розанова то тут, то там возникает тема молчания или сознательного умолчания.
Определение «наименее рожденный человек» мистично по духу — В.В. Розанов мифологизировал собственное «Я ». По-видимому, его деятельность, когда он выступал то в качестве философа, то в качестве критика, литературоведа или публициста, являясь в социальном плане гипертрофированной активностью маргинала, выражала безопорность «Я», питаемого энергией бессознательного как хранилища архетипов. Голос архетипов жизни мешал В.В. Розанову утверждаться в социально приемлемых ролях профессионального философа, преподавателя в гимназиях Брянска, Ельца, Белого Смоленской области, семьянина. Социумное целое он воспринимал как родину своего нигилизма: для него все было «не то », т.е. ненастоящее, и только «Уединенное», «Опавшиелистья», «Мимолетное» - наброски для себя, в кото-
рых царит «принцип бесформенности», — он воспринимал как момент Истины своей частной субъективности.
Розановская ориентация на изменчивое, текучее позволяет определить модус мышления В.В. Розанова как «постмодернистский» - в «Уединенном» и других набросках для себя он живет в этих текстах, конструируя действительность в своем со-присутствии с миром, изменяя себя, т.е. проявляя предельную пластичность вплоть до раздвоения собственного сознания, распадения его на фрагменты. Отсюда и бунт В.В. Розанова против всяких метаповествований литературы, философии, официальной религии. Он утверждал свое право на свое личностное отношение ко всему, не вписывающееся в категориальную сетку Единого.
Однако можно ли В.В. Розанова считать предтечей и основателем теории и практики постмодернизма? По-видимому, следует провести сравнительный анализ трактовок человека в современном философском постмодернизме и розановской концепции человека. Современный постмодернизм отличает «радикальная плюральность, проявляющаяся во взгляде на действительность как на текучий процесс, когда все роды и формы бытия, в том числе и человек, равнозначны и в мире человека нет ничего, кроме «хаосного плюрализма», в том числе и в области моральных и культурных норм», - такое определение дают Ж. Делез и Ф. Гваттари в работе «Анти-Эдип». В целях манифестации постмодернистского видения онтологии человеческого существования в мире посткультуры и постистории они ввели понятие «ризома »(1976) [ 11 ]. Данное понятие означает становление как бесконечное размножение нового по типу саморазрастания - внесистемного, хаотичного, разнонаправленного.
Ризома для современных постмодернистов - символ жизнетипа маргинального существования человека и способа
разрешения всех проблемных вопросов бытия без оглядки на метафизические ценности прошлого, культурные традиции, цивилизационные образцы. Ризо-ма есть способ выживания за счет возвращения к первичным - биологическим
- формам «жизни тела», ибо бессознательное, по утверждению Ж. Делеза и Ф. Гваттари, превращается в «завод, производящий желания ». «Будьте ризо-мой, — как бы призывают упомянутые авторы, — а не корнем! Никогда не сажайте! Не сейте - вырывайте! Будьте не единым, но множественным!» [12]
Данный термин заимствован из ботаники и означает специфический рост у многолетних травянистых растений типа ириса. У него нет единого корня, побеги не крепятся к стеблям, неразличимы верх и низ, целое и часть, размножение происходит через щупальцы-от-ростки. Ризома - беспорядочная множественность растения-сорняка, обладающего живучестью агрессивного типа. Уподобляя человека ризоме, постмодернисты усугубляют его безопор-ность, превращая в животное, подвешенное к паутине значений, которую он сплел сам [13].
Однако следует признать, что натура (природа человека) формировалась столетиями, и стихия социальных сил
- рыночных отношений, отчужденных явлений, вещей и объектов - все же бессильна истребить в человеке иррациональную потребность в оправдании значимости личного бытия и опыта. И поэтому в творчестве Б.В. Розанова, явившем постмодернистский модус мышления, звучат и иные, экзистенциальные, выражающие надежду ноты, когда он обращается к теме Бога. В «Уединенном» он писал: «Я начну великий танец молитвы. С длинными трубами, с музыкой, со всем: и все будет дозволено, потому что все будет замолено. Мы все сделаем, потому что после всего поклонимся Богу. Но не сдела-
ем лишнего, сдержимся, никакого «ка-рамазовского»: ибо и «в танцах» мы будем помнить Бога и не захотим огорчить его»[6, с.77]. Для В.В. Розанова вера есть интимная тайна, ибо он считал, что «Бог есть самое теплое для меня. С Богом мне всего теплее» [14]. Он полагал, что молитва выше всего конфессионального в религиях. Он высоко оценил религиозную живопись В.М. Васнецова и М.В. Нестерова, полагая, «что они оба изменили характер «православной русской живописи», внеся в ее эпические тихие воды струю музыки, лирики и личного начала» [15, с. 257]. Для него самыми значимыми персонажами на полотнах Нестерова были те, которые пришли со своей молитвой к Богу. Молитва - это первичное переложение «бессловесной музыки души человеческой», которая звучит в человеке, осознавшем ненужность вещей из мира «Оно ». В человеке, осознающем зов экзистенции.
В.В. Розанов полагал, что человек обращается к молитве, когда он испытывает «утрату чего-нибудь такого, с чем собственно и соединены все его земные привязанности, скрепы с землею. Дом его, имущество его, близкие, друзья, место, отечество, это поле и этот луг, эти лица и, наконец, собственное его прошлое стало «глубоко не нужно » ему, уже не «прикрепляет» его к себе; постыло, даже противно; все обращается в «nature morte», «вещи» без значения и души... Он одинок и страшно свободен и страшно одинок. Небеса разверзаются: душою безгранично легкою и грустною, именно оттого, что «скреп» нет, он улетает в звезды, в глубь земли, «куда положен дорогой покойник» или «куда улетела дорогая покойница», и душой безгранично напряженною ищет жизни там на место умершей, всего умершего, «nature morte » - здесь »[15, с. 254]. В своих рассуждениях о молитве В.В. Розанов снимает искусственность аргументаций в пользу собственной теории «пола » в «Людях Лунного света » (в книге обыгрываются образ «андрогина » - двупо-
лого существа, культ Молоха-Астарты). В.В. Розанов полагал, что людям необходима новая религия, которая должна быть разработана не догматически, не словесно, а «ощутительно», в музыкальных тонах. В свойственной ему манере эпатажного ерничества он высказывает эту мысль в «Уединенном»: «Народы, хотите ли я вам скажу громовую истину, какой нам не говорил никто из пророков.
- Ну? Ну?... Хх...
- Это - что частная жизнь превыше всего.
- Хе-хе-хе! Ха-ха-ха-ха!... Ха-ха!...
- Да, да! Никто этого не говорил: я
— первый... Просто сидеть дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца.
- Ха, ха, ха...
- Ей, ей: это — общее религии... Все религии пройдут, а это останется: просто сидеть на стуле и смотреть вдаль »[6, с.40].
Розановский призыв искать Бога в жизни
- трансцендентно-мировой-космической стихии - сближает его с представителями русской метафизики всеединства, несмотря на то, что он критиковал Вл. Соловьева. Трактовка Бога как проявления внутреннего, метафизического опыта личности, укорененной в повседневности, - свидетельство того, что В. Розанов, как и С. Франк, Л. Шестов, С. Булгаков, П. Флоренский и др., с идеей Бога ассоциировал веру в современного человека, который может найти в себе силы, чтобы обрести подлинные идеалы и сохранить идентичность, целостность, ибо Жизнь - гарант неисчерпаемости смыслов мира, бесконечности его понимания, творческого преображения. Поэтому В.В. Розанов принадлежит русской религиозной
философии, являясь философом экзистенциального умозрения по существу. Он выстроил онтологию быта, используя адекватные средства для описания «стихийного постмодерна » Новейшего времени - хаосного плюрализма и исчерпания эстетических потенциалов всего ранее созданного.
Литература
1. Бердяевы. Самопознание.-М., 1990.-С.154.
2. Кондаков И.В. Розанов Василий Василь-
евич // Культурология XX век. Энциклопедия. - Т.2. - СПб., 1998. - С.172.
3. Розанов В.В. Опавшие листья. Короб вто-
рой и последний (1915) // Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1989.
4. Розанов В.В. Мысли о литературе. - М.,
1989.-С. 557.
5. Розанов В.В. Соч. В 2-х томах. Т.2. - М.,
1990.-С.254.
6. Розанов В.В. Уединенное. - М., 1991.
7. БердяевН. Самопознание.-М., 1990.-С.138.
8. Розанов В.В. Магическая страница у Гого-
ля // Розанов В.В. Собр. соч. О писательстве и писателях. - М., 1995. -С.406, 407.
9. Розанов В.В. Религия и культура. Сб. ст. // Розанов В.В. Религия и культура. Т.1., -М., 1990.-С.55.
10. Болдырев Н. Молитва по имени Розанов// Волга. - 1994. - №2. - С.149.
11. См.: Delenze G., Gnattari F. Rhizome. Intro duction. - P. 1976. - P. 33, 64, 65.
12. Корневище О.Б. Книга неклассической эстетики. - М., 1998. - С.8.
13. Geertz С. The interpretation of Cultures.
- 1973. - P.5.
14. Розанов В.В. Опавшие листья. - М., 1992. - С.55.
15. Розанов В.В. Собр. соч.: Среди художников. - М., 1994.
