CC BY
21
Н. Е. Шанявская
Санкт-Петербург
СЕМАНТИКО-СИНТАКСИЧЕСКИЕ АНАЛОГИ ПРИЛАГАТЕЛЬНОГО (НА МАТЕРИАЛЕ ПОЭЗИИ М. КРЕПСА)
1. Введение
Исследование семантико-синтаксических аналогов имен прилагательных на материале поэтического сборника М. Крепса «Бутон головы» (его рифмованной части «Чучело времени»; всего 68 текстов) является частью сопоставления идиостилей М. Крепса и И. Бродского как двух поэтов-современников.
Объектом исследования является поэтическая речь, предметом исследования — изучение семантически сходных синтаксических конструкций. Задачи исследования — рассмотреть и описать способы взаимодействия членов предложения на уровне семантики. Особое внимание будет обращено на разные способы выражения признака предмета на уровне синтаксиса.
Полученные в настоящем исееледования данные, касающиеся особенностей идиостиля М. Крепса, могут быть в дальнейшем сопоставлены с аналогичными данными для поэтов других периодов. Особенно целесообразным было бы, на взгляд автора, сопоставление поэзии М. Крепса и О. Мандельштама, поскольку их параллели, по-видимому, не ограничиваются только реминисценциями.
1 Михаил Борисович Крепс — поэт петербургского происхождения (1940-1994), филолог, эмигрировавший в 1974 г. в США и опубликовавший в 1984 г. первую в мире монографию о Бродском «О поэзии Иосифа Бродского». М. Крепс также исследовал произведения И. А. Бунина, Б. Л. Пастернака, М. А. Булгакова и М. Зощенко. М. Крепс написал четыре сборника стихов и две поэмы, публиковался на страницах зарубежных и отечественных журналов в 80-е-90-е годы XX в. «Русский язык М. Крепса — богатый, насыщенный идиоматикой, соединяющий в себе классическую ясность и правильность с современной фразеологией и интонацией» (Е. Г. Эткинд, цит. по [Степанов 1992: 118]).
Учитывая тот факт, что в современной поэзии эпитетами становятся не только качественные, но и относительные прилагательные (подробнее см. [Зубова 2007]), можно ставить задачу изучения менее традиционных форм выразительности. Прилагательное-эпитет осознается как традиционно выразительная языковая форма, поэтому, с одной стороны, прилагательное приобретает не только функции эпитета (в частности, установлено, что в последнем авторизованном сборнике М. Крепса «Космос, Петербург, плечо» 1995 г. прилагательное включается в выражение пространственно-временных отношений [Шанявская 2010]), а с другой, функции эпитета выполняются неадъективными средствами. В частности, эпитетом в широком смысле слова иногда называют акцентированное обстоятельство [Москвин 2007: 901].
Признак предмета может выражаться не-прилагательными (что во многом имеет морфологическую основу и заложено в языке), а именно 1) наречиями, существительными и глаголами (деепричастиями) в функции обстоятельств, 2) признаковыми, т. е. отадъективными, именами; 3) признак предмета также может проявляться в ряде глагольных словоформ в функции сказуемого. При этом признак предмета остается неназванным. Каждый из этих способов выражения признака связан с особой организацией предложения (о чем подробнее будет сказано ниже).
В сборнике М. Крепса «Бутон головы» (части «Чучело времени») на 68 текстов приходится более 850 обстоятельств разных типов, исключая сравнительные (они в этой работе не рассматриваются), 92 отадъективных абстрактных имени; в общей сложности эти тексты содержат почти 200 строф (в основном четверостиший). В среднем на каждую строфу приходится не более одного прилагательного в атрибутивной функции. Однако не все обстоятельства следует считать одинаково акцентированными, как не все качественные и относительные прилагательные становятся эпитетами. Насыщенность текста или его части обстоятельствами, отадъективными именами в различных синтаксических функциях определяет их акцентирование.
Можно выделить тексты, насыщенные обстоятельствами и одновременно лишенные прилагательных (это касается целого текста или какой-либо его части). Насчитывается 46 текстов, в которых обстоятельства количественно преобладают над опреде-
лениями-прилагательными. При подсчетах учитывались только прилагательные в атрибутивной функции, т. е. только полные, помимо этого, исключались из подсчетов прилагательные в сравнительной степени.
Таким образом, в выражении признака предмета могут участвовать все основные части речи неадъективного типа, т. е. существительные, глаголы и наречия; эти части речи выполняют различные синтаксические функции, такие как 1) обстоятельство, 2) подлежащее, дополнение и обстоятельство для отадъективных имен и 3) сказуемое и дополнение для глагольно-именных описаний предмета.
2. Прилагательное — наречие; определение — обстоятельство
Становясь эпитетом, наречие реализует свой частеречный потенциал. В ситуации, когда наречия, образованные от качественных прилагательных, стоновятся эпитетами, они, реализуя свой частеречный потенциал, начинают в большей степени отличаться по своей лексическому значению от соответствующих производящих прилагательных. В этом разделе на ряде примеров будет показано, каким именно образом наречие, существительное с предлогом и деепричастие, выполняя функции обстоятельств, становятся выразительными. В некоторых случаях эти единицы будут, как мы увидим, функционально противопоставлены прилагательным-определениям.
Высокая частотность обстоятельств в тексте приводит к тому, что они начинают выполнять сюжетную функцию, соединяя друг с другом различные повествовательные пласты, и в конечном счете позволяют свободно переходить от одной микротемы к другой.
В ранних стихах М. Крепса прилагательные редко становятся эпитетами. В сборнике «Чучело времени» много относительных прилагательных в прямом значении. Предмет становится конкретным не благодаря своим признакам, а благодаря тому, что вся ситуация помещается в определенный контекст, указываются место и время действия. В следующем примере разные действия включаются в отношения обусловленности при помощи конструкции с предлогом от и отглагольного существительного обида:
(1) А слова не плачут, не пророчат, От обид и ласк не голосят (. ..)
[Крепс 1987: 98] (далее страница указывается по этому изданию)
Обстоятельства становятся эпитетами в стихотворении «Листопад неудач»:
(2) Полночь чертит над городом контуры труб, Жарко ветер скользит по бессоннице губ, По усталости рук бродит, сух и горяч. Листопад неудач, листопад неудач.
Рвется давняя память сквозь дней провода,
И поет, и кричит: Никогда, никогда
Ты не сможешь забыть этот смех, этот плач.
Листопад неудач, листопад неудач. [109]
Слова усталость и бессонница вбирают в себя целую ситуацию, ср. по усталым рукам, обстоятельства по усталости рук и по бессоннице губ являются «субъектно ориентированными» (термин А. Б. Пеньковского [Пеньковский 2004]), т. е. они отсылают к действующему лицу. Обстоятельства оказываются текстовыми скрепами, они соединяют лирического героя с пространством города. Однако будучи субъектно-ориентированной, конструкция по усталости рук является как характеризационным, так и логическим обстоятельством (термины Ф. И. Панкова [Панков 2009: 10-12]), несет в себе элемент субъективности и объективности, поскольку содержит индивидуальную характеристику предмета. Иначе говоря, это обстоятельство семантически связано с обстоятельством образа действия (ср. вздохнуть устало), но грамматически оформлено как обстоятельство места. Лирический субъект этого стихотворения намечен метонимически — словоформой рук. Целостность стихотворения сохраняется именно благодаря соположению разных обстоятельств с осложненной семантикой, а обстоятельства образа действия передают индивидуальные черты. В цитированном отрывке находим обстоятельства: над городом, жарко, по бессоннице губ, по усталости рук. Словоформа жарко коррелирует с прилагательными сух и горяч, которые, несмотря на то, что грамматически относятся к сущест-
вительному листопад, характеризуют лирического героя. Метафора в функции обстоятельства сквозь провода дней также соединяет два плана: описание города сплетается с обозначением жизни человека. Именно городская тематика поддерживается последующими строками:
(3) Ты бросаешься в ночь, ты садишься в такси
И, как вызов, бросаешь шоферу: Вези! [109]
Такое употребление неморфологизованных обстоятельств, выраженных предложно-падежными формами существительных, подтверждает наблюдения Е. С. Скобликовой: «В отличие от большинства форм существительных наречия характеризуются релятивной семантикой. Их употребление сугубо антропоцен-трично: оно предполагает «наблюдателя»: точку зрения говорящего в диалоге, персонажа — в повествовательном тексте» [Скобликова 2001: 221]; см. также [Иванова 1978: 4].
Обстоятельство может становиться основой для метафоры. Базой для одного из таких метафоризованных обстоятельств в рассветный кровоток (стихотворение о ревности «Двое на скамейке») становится имплицитный признак красный:
(4) Вложить персты в рассветный кровоток?
Неверие не подтвержденье ль веры?
Что ж, Дездемоны кружевной платок
Подкинули мне ловко лицемеры. [122]
Грамматическое оформление конструкции как обстоятельства направления, переносное значение существительного и наличие определения рассветный делают ее одновременно выразительной и понятной. Здесь можно говорить о многоступенчатой синтаксической деривации: объект подается как признак — рассветный, а признак предмета — как традиционное обстоятельство места — в кровоток, которое также обусловлено обязательной валентностью глагола вложить, это синтаксически обязательное обстоятельство имеет признаковое значение.
Это обстоятельство места (ср. вложить куда-либо) семантически выражает признак, важный для лирического героя. В классификации Ф. И. Панкова это обстоятельство должно быть отнесено к разряду логических, и благодаря ему вся конструкция
становится субъектно ориентированной. Обычно определение существительного кровоток не имеет семантики актанта, актант заложен в словообразовательной структуре слова кров-о-ток ср. сочетания кожный, подкожный, системный кровоток, встретившиеся в примерах на существительное кровоток в Национальном корпусе русского языка (www.ruscorpora.ru).
В текстах М. Крепса расширяются функции обстоятельств места и времени; это переводит действие субъекта в метафорический план и делает признак, оформленный как обстоятельство, принадлежностью субъекта. Признак осознается одновременно как присущий субъекту и как отчуждаемый, ср. стихотворение «Никто не поймет»:
(5) Не довольствуясь прихотью строгих земных величин,
Переходишь в беспечность скользящих и легких причин,
Оставляющих гордость и грусть торопливым снегам,
И бегущим по возгласам, мнущим глаза сапогам. [123]
Обстоятельство актуализируется не только благодаря его семантической связи с субъектом действия, но и в случае нарушений обычной лексической сочетаемости. Так, в стихотворении «Пружинные люди», в котором изображается агрессия людей, войны осмысляются через семантику горения (ср. пламя войны), наречие дотла в выражении войны ведите дотла становится фокусом метафоры:
(6) Пружинные люди двадцатого века (...)
Сражайтесь друг с другом
И войны ведите
Дотла, до победы, всерьез (...) [115]
В результате актуализируется этимологическая связь наречия дотла с однокоренными словами типа тление.
Значение наречия может противоречить модально-временному плану его контекста. Отрицательнооценочное наречие еле-еле (модальное в терминах Ф. И. Панкова) не употребляется с глаголами в повелительном наклонении:
(7) Ели, ели, вы очнитесь,
Еле-еле покачнитесь (...) [139]
Через звуковое совпадение словоформ ели, ели и еле-еле создается глоссолалическая речь, передающая имплицитно заложенную тему беззаботной жизни в стихотворении с шутливым названием «Дафнис и хвоя».
Частотность обстоятельств в предложении и тексте определяет их сюжетообразующую функцию. Стихотворение «Человек превращается в саксаул» о деградации и огрублении личности построено на противопоставлении двух временных планов: обстоятельства раньше и теперь оказываются выразительнее прилагательных. На 24 строки (135 слов) приходится всего 6 прилагательных и одно адъективное местоимение, т. е. 7 определений, и более 20 обстоятельств, которые составляют чуть менее 25% всех слов в тексте:
(8) А ведь раньше [человек] был всем ветрам открыт.
И огнем горел, хоть башкою в лед.
А теперь стоит, словно в землю врыт.
Правду-матку режет, да, видно, врет. [147]
Качества человека описываются через характеристику его действий, сами действия не называются, указание на них дается при помощи глаголов с максимально широкой семантикой, и эти глаголы без обстоятельств оказываются информативно недостаточными:
(9) Раскидались конечности вкривь и вкось,
Мозг покрылся не кепкой — двойной корой.
Ни скакать наобум, ни ступить на авось,
Если нечем крыть, значит матом крой. [147]
Здесь наречия образуют с глаголами слитные словосочетания, скакать наобум — 'совершать необдуманные поступки', ступить на авось — 'не просчитывать каждый шаг заранее'.
В следующем примере из стихотворения «Облака в стакане» благодаря разнородным предложно-падежным сочетаниям в значении локатива, которые функционируют как сказуемые, существительное облака приобретает переносное значение и толкуется расширительно:
(10) Облака на туманной Неве,
Облака, облака в голове,
Облака в мимолетном «пока»
И в стакане твоем облака. [141]
Грамматически похожие конструкции с пространственными предлогами в и на противопоставляются за счет существительных: на (...) Неве, в голове, в (...) пока, в стакане. Грамматический параллелизм и семантические различия делают эти пред-ложно-падежные формы рематичными, в результате эти формы акцентируются. С появлением глагола существительное облака становится дополнением:
(11) Облаками заволокло
Стены, дверь, потоло-. [142]
Признаковым становится существительное облака с активным имплицитным признаком 'белый', цвет облака сравнивается с молоком, актуализируются и мифологические представления о происхождении Млечного Пути:
(12) Млечный путь здесь разлил молоко
На ромашки и на колоко- (...) [141]
В этом стихотворении есть относительные прилагательные завтрашний, облачный, млечный в составе фразеологизованного сравнения. Качественные прилагательные белый, пушистый, теплый раскрывают содержание словоформы облака.
Однако было бы преувеличением считать, что прилагательные в текстах М. Крепса имеют исключительно формальный характер. В его текстах фраза строится так, что лексическое значение прилагательного углубляется за счет контекста. В следующем тексте традиционное определение уточняется с помощью глаголов. Так буквализируется почти стершаяся метафора живое слово:
(13) А может быть, слова — живые существа
Рождаются, поют и умирают,
Лишь иногда пронзительно вздыхают,
И надевают маску плутовства. [110]
В стихотворении «Белые посты», содержащем 12 строк, несколько раз употреблено прилагательное белый, которое, повто-
ряясь, становится эпитетом. Движение передается с помощью глагольных форм с семантикой процессуальности:
(14) Слова и следы заметает январь на мостах, Где белые люди застыли на белых постах, Где белые кони покрыты попоной слюды,
Где ветер на белых решетках меняет лады. [121]
Стихотворение «Золушка», построенное на соположении инфинитивных конструкций, содержит всего 2 словосочетания с прилагательными: маленькая ножка и игольное ушко. Семантически эти прилагательные являются второстепенными, почти тавтологическими, напрямую связанными с названием стихотворения — «Золушка». Семантически и грамматически доминируют инфинитивы и зависящие от них существительные (об инфинитивах см. ниже):
(15) Ни фей, ни принцев. Золушке золу Сметать с камина без надежд на чудо. Не пригласят ни к танцу, ни к столу. Разбогатеть? — Скорей дано верблюду Проникнуть сквозь игольное ушко. [119]
Прилагательное оказывается информативно недостаточным и уточняется последующими словами (стихотворение «Под яблоней»):
(16) Безвременье — прекрасная пора! [161]
В стихотворении с псевдомузыковедческим названием «Сентябрь для фортепиано с ветром» на 5 четверостиший (88 слов) приходится 7 согласованных и несогласованных определений и 14 обстоятельств (26 слов, более 25% слов в тексте). В качестве обстоятельств используются деепричастные обороты (по клавишам берез шурша), отадъективные наречия образа действия (хрипло, угрюмо), а также наречия с другой словообразовательной структурой (тайком, украдкой). Все эти обстоятельства не являются детерминантами и тесно связываются с глаголом-сказуемым:
(17) Тайком, урывками, украдкой
Сентябрь над городом рыдал, Парк трясся в желтой лихорадке,
К земле ветвями припадал.
Пел ветер хрипло и угрюмо, По клавишам берез шурша,
И сотни сыроежек-рюмок
Заправским залпом осушал. [136]
Здесь прилагательные подчеркивают неотъемлемый признак предмета, как и в предыдущих случаях, сближаясь с тавтологическими эпитетами:
(18) Дороги мстили грязью хлябкой, И устремлялись виражи Смотреть, как туча мокрой тряпкой
На лбу у города лежит. [136]
Прилагательное хлябкий семантически близко словоформе грязью, а словоформа мокрой семантически сочетается с туча и тряпкой. Это стихотворение насыщено лексемами со значением внезапного действия: урывками, украдкой, рыдал, трясся, лихорадке, залпом. В сочетании с аллитерациями — скоплениями одинаковых согласных — и олицетворениями эти лексемы соответствуют тематике стихотворения.
В этом тексте обстоятельства создают стиль, далекий от разговорного. В разговорной речи, по данным Э. А. Клочковой, на 1000 слов приходится около 130 обстоятельств (т. е. 13%), см. [Ножкина 1998: 134]. В тексте Крепса «Сентябрь для фортепиано с ветром» этот показатель превышен почти вдвое.
Однако возможен и противоположный эффект, когда обстоятельства сочетаются с фразами разговорно-обиходного стиля. Неупотребление прилагательных делает стиль разговорным, повествование становится непринужденным (стихотворение «Причина»):
(19) Ни за кого не хочет быть в ответе
Душа сегодня, не семья и дети, Ни даже пребыванье в беспросвете, И то, что жизнь с мечтами не в ладу, Тому причиной. Пусть на парапете Спит нищий. Пусть в войну играют дети. Пусть девочка в мечтательном берете
Глаза поднимет — мимо я пройду. [150]
Разговорность стиля прежде всего обеспечивается стилистически окрашенными лексемами, лексемами, обозначающими бытовые предметы, и употребительными выражениями: быть в ответе, семья и дети (ср. у него семья и дети), в беспросвете, не в ладу, в (...) берете.
На разном материале исследователи показывают, что наречие, употребленное вместо прилагательного, крепче связывает субъект и его действие [Архипова 2003: 33; Коренькова 2003], поскольку «актуализация обстоятельств не может не сопровождаться преобразованием предметного субъекта в событийный» [Арутюнова 1976: 66]. Это прослеживается в стихотворении «Старый Колумб»:
(20) Нет, не радетельно — рыдательно
Прильну к знакомому глазку
Трубы подзорной, что страдательно
Ревнует небосвод к виску (...) [144]
Здесь акцентируется действие прильну и его характеристика рыдательно, наречие является субъектно ориентированным, ср. прильну, рыдая. Другое обстоятельство — страдательно — семантически не связано со словосочетанием подзорная труба через глагол ревнует, поэтому наречие страдательно соотносимо с придаточным предложением. В этом же тексте еще одно обстоятельство является свернутым придаточным, содержит «семантику свернутой пропозиции», такие наречные определители можно назвать «пропозициями сценария» [Глущенко 2005: 56]:
(21) (...) Расплывчатая слов действительность
К гортани подплывет комком,
Когда коснется глаз губительно
Воспоминаний тех тайком. [144]
Употребительность обстоятельств приводит к «односубъ-ектности повествования» [Арутюнова 1976: 66]. Из-за обилия обстоятельств повышается синтаксическая нагрузка глагола. У одного глагола может быть несколько зависимых элементов с разным значением. Так создается особый стиль, который можно противопоставить номинативному стилю, о распространении ко-
торого в поэзии XX века, причем в разных языках, а не только в русском, писал Вяч. Вс. Иванов [Иванов 1979]. Письмо при помощи обстоятельств соотносимо с инфинитивным письмом, о котором на разном материале писал А. К. Жолковский . По его мнению, инфинитивное и номинативное письмо родственны [Жолковский 2000: 187].
В инфинитивных рядах именно обстоятельства характеризуют лирическое «я», ср. у Крепса:
(22) Как хорошо в преддверье сентября, На хлеб с вином истратив три рубля,
Смотреть в пространство, очи округля, И размышлять о дали неогля-. [112]
Инфинитивы смотреть, размышлять, пить, читать распространяются обстоятельствами и дополнениями.
Инфинитивное письмо может сочетаться с номинативным в одном стихотворении. Тексту «В Пятигорске» отсутствие прилагательных придает четкость, создается впечатление дневника, что поддерживается литературными отсылками:
(23) Искать в душе осколки лета, Следы сумятиц и разлук,
На запыленных эполетах Искать тепло любимых рук,
Заломленных в последней ласке (...) [129]
Предложения со словами состояния (как, например, и глагольные) легко обходятся без прилагательных, слово состояния сочетается с инфинитивом («Виражи»):
(24) (...) Нам не надо верблюдов, но сколько нам времени жить Надо знать,
2
Предпринятый нами анализ материала А. К. Жолковского показывает, что во многих стихотворениях из упомянутых им в [Жолковский 2000] прилагательные оказываются малоупотребительными, редко являются эпитетами, причем это, как представляется, не зависит от времени написания стихотворения и его тематики.
нам,
меж каменных глыб голубого
пространства зажат ым. [159]
Итак, «нельзя не заметить, что использование в альтернативном варианте высказывания имени прилагательного вместо мотивированного им наречия не только превращает оригинальную, свежую конструкцию в безликую, стертую характеристику, но и отнимает у высказывания в целом и у сочетания, содержащего нетрадиционно образованное наречие, некий тончайший оттенок смысла» [Архипова 2003: 33].
Е. А. Архипова объясняет, почему закономерен тот факт, что наречие характеризует одновременно глагол и субъект действия. Синтаксически наречие связано с глаголом, а семантически — с именем, потому что качественное наречие сохраняет этимологическую память о производящем качественном (в материале Архиповой) прилагательном. Отадъективное качественное наречие, детерминантное наречие, которое определяет всю ситуацию в целом и все другие неморфологизованные обстоятельства, будучи достаточно употребительными, повышают связность поэтического текста. Внимание читателя одновременно обращается как на субъект действия, так и на само действие. В результате актуализируется субъектная сема, заложенная в глаголе, т. е. указание на производителя действия.
3. Прилагательное и абстрактное существительное
Другим семантическим аналогом прилагательного является абстрактное отадъективное существительное с суффиксами -ость, -изн-, -от-, -л-, -ств- и др.: смелость, белизна, красота, белила, таинство. Признак предмета подается как предмет, «опредмечивается». М. Б. Ташлыкова заметила, что отадъективные существительные все еще остаются малоисследованными и что они «могут актуализировать различные стороны функционально-семантического потенциала мотивирующего прилагательного» [Ташлыкова 2002]. Также она пишет, что такие существительные сравнительно редко становятся семантическим аналогом прилагательного, в основном это происходит в поэтических текстах [Ташлыкова 2002]. В сборнике «Чучело времени» таких случаев
насчитывается около 35% от всех употреблений отадъективных существительных. Отадъективные существительные, по словам Б. М. Ташлыковой, могут быть и своеобразными «грамматическими синонимами наречию»: «возможность использования отвлеченного существительного в роли обстоятельства обусловлена как его местом в словообразовательной парадигме, так и характером синтаксической конструкции, в которой оно употребляется» [Ташлыкова 2002] (об отадъективных существительных в функции обстоятельства см. примеры (2), (5)). Однако эти существительные отличаются по значению от однокоренных прилагательных и наречий. Корреляты могут и не образовываться. В. М. Жирмунский назвал прием, связанный с употреблением таких существительных, «отвлечением эпитета» [Жирмунский 1977: 157].
В стихотворении «Причина» признак передается существительным белила, а прилагательное густой усиливает и конкретизирует метафору, что не соответствует центральной функции существительных как номинативных и прилагательных — как характеризующих языковых единиц:
(25) Гуляют облака густым разводом
Белил под небосводом и по водам,
Водопроводом и громоотводом
Стоит фонарь, взяв город на прицел. [150]
Опредмечиваясь, признак 'белый' освобождается для ненаречных признаковых слов, ср. густым разводом белил.
Словосочетание прилагательное + существительное трансформируется в словосочетание из двух существительных. В таких конструкциях «семантический центр (...) заключен в синтаксически подчиненном, зависимом имени, т. е. сдвинут относительно синтаксического центра» [Арутюнова 1976: 131], в то же время здесь «синтаксически управляющее слово воспринимается и как семантически главное» [Арутюнова 1976: 131]. В результате имеет место эмфаза: оба элемента конструкции выделяются. Формально признаковое существительное подчиняет конкретное. Происходит эффект, сходный с выделением признака предмета в генитивной метафоре (сквозь черную решетку ночи [Крепс 1987: 98]), когда грамматически главное слово является семантически
подчиненным, поскольку обозначает то, с чем сравнивается предмет (об этом свойстве генитивной метафоры см. [Шен-дельс 2006: 206]).
Словосочетание из двух существительных может быть семантически близко конструкции с логическим определением, ср. серость луж, яркость красок, верность линий, или с авторским эпитетом: по неоглядности равнин, по усталости рук. Б. М. Ташлыкова усматривает в подобных случаях имплицитную предикацию, она отмечает, что отадъективные существительные характеризуют субъект основного высказывания [Ташлыкова 2002: 161-162].
Если словосочетание из двух существительных определяется прилагательным, то предмет описывается с разных сторон («Сентиментальное путешествие») :
(26) Полдневный залп! И вспугнута ватаГа иностранцев, тюбетеек, теток.
Мила глазам двухцветных простота
Петровских зданий, чей рисунок четок. [165]
Признак, выраженный прилагательным, отличается от оп-редмеченного. Так, отадъективные имена выражают вневременный признак предмета, поэтому он не изменяется по степеням. Степень отвлеченного признака может выражаться только аналитически:
(27) с обычной/необычной/большей задумчивостью.
Этот признак осмысляется как постоянный и важный с точки зрения автора/говорящего. Эти существительные «выполняют функцию символизирующего обобщения» [Зубова 1999: 88]. Признак попадает в пресуппозицию автора, что придает текстам объективность.
В предложениях с отадъективными существительными преобразуются не только атрибутивные, но и субъектно-объектные отношения, см. ниже (30)-(31), (33).
Выразительность отадъективных существительных основывается на конфликте предметного и признакового значений. Если прилагательное, в том числе и обособленное, «не столько сообщает, сколько изображает происходящее», то абстрактное
существительное выполняет номинативную функцию [Камынина 1983: 72].
Отадъективные существительные могут вбирать в себя значение придаточного предложения, выполняя пропозитивную функцию. Поэтому Н. А. Дьячкова вслед за П. А. Лекантом называет их «внутренними осложнителями предложения» [Дьячко-ва 2002: 58]. Язык «предлагает для реализации этой функции вместо двух слов — одно. (... ) и в силу этого степень качества выражается сильнее» [Дьячкова 2002: 61].
Отвлечение признака позволяет (хоть и окказионально) снять различия между качественными и относительными прилагательными . Отадъективные существительные образуются и от качественных прилагательных типа белый — белизна, и от относительных типа газетный — газетность. Образование таких существительных — один из активных процессов в современном русском языке.
Трансформация атрибутивного словосочетания в словосочетание из двух существительных может обусловливаться желанием поэта представить картину объективно: предмет не характеризуется как яркий, его яркость попадает в пресуппозицию автора. Такая трансформация сочетается с сентенциями:
(28) Ведь яркость красок — повод к беспокойству
В местах, где флаги ярче, чем цветы. [106]
Данный отдельно от предмета, признак мыслится как всеми осознаваемый. Однако в других случаях авторская оценка становится субъективной, так как существительное образовано от оценочного прилагательного:
(29) Миг — падет на платформу ничком
Слов прощальных нагая никчемность,
Миг — и перед соленым зрачком
Встанет зримого мира огромность. [107]
Таким образом, оценочное прилагательное сохраняет связь с субъектом и в своих производных.
3
Рассматривая отадъективные существительные, Р. Д. Шарафут-динов считает неосновным вопрос о качественности/относительности производящего [Шарафутдинов 1998: 20].
В сборнике «Чучело времени» насчитывается более 90 употреблений признаковых существительных. Оказываясь в конце стихотворной строки (35 случаев), они легко создают грамматическую рифму и концентрируются на малом текстовом пространстве.
Отвлеченные имена, «будучи носителями признакового значения, (...) участвуя в сообщении, либо служат предикатом, при поддержке вспомогательных слов, либо делают сообщение синтаксически более сложным, более емким, компактным, полипредикативным» [Золотова и др. 2004: 42]. Это касается существительных, выполняющих пропозитивную функцию и сопоставимых с придаточным предложением. В сборнике «Чучело времени» таких случаев насчитывается 15:
(30) Юлий — причина известности Брута. [95]
(31) Пружинные люди двадцатого века,
Довольные бритостью щек. [115]
В сборнике выявлено также 35 отадъективных существительных в абсолютивном употреблении, т. е. без зависимых слов, ср. верность, яркость. Признак показывается дискретно и становится синтаксическим аналогом субстантивированного прилагательного (употребление наречий не дает подобного эффекта).
(32) Нам, затерянным в вечности
(год — за две тысячи лет).
Нам, затерзанным в вещности
(нынче почем у вас маска?)
Надо знать, что бывает в былое
обратный билет (...) [159]
Передавая вневременный признак, такие существительные вносят в текст тон объективности, что сочетается с философской тематикой многих стихотворений М. Крепса.
Отадъективное имя, особенно в функции подлежащего, выстраивает нужную автору субъектно-объектную перспективу, заключая в себе эксплицитный субъект или выражая его имплицитно, см. (26), (28)-(29). В тех случаях, когда подлежащим является отадъективное существительное, нельзя говорить о наличии агентивного субъекта (28 случаев); ср. (33) ниже, а также (27)-
(28) и употребления с агентивным субъектом, например, мальчик сломал карандаш.
(33) Убогой жизни разграфленность Ломала розовую ночь, И окна пели приземленность,
Отказываясь ей помочь. [105]
Текстам М. Крепса это придает спокойно-повествовательный тон.
Таким образом, отадъективные существительные «способны воплощать разные ипостаси признаковой семантики: актуали-зованный (= предикативный) признак предмета; вневременной (= собственно атрибутивный) (...); и, наконец, признак как таковой, как некая дискретная сущность, вычленяемая в объективной реальности наряду с конкретными предметами» [Ташлыкова 2002: 164].
Употребление отадъективных имен, как правило, предопределяется сказуемым:
(35) Ты время твердостью рассудка заряди
И вдень лазоревый цветок в петлицу (...) Не убоится с милыми разлук, Ни с веком слово. Не молва — награда За верность Музе, а упорство рук,
Познавших тайну песенного лада. [97]
Сказуемые заряди (чем-л. ), награда (за что-л. ) требуют после себя существительного. Поэтому изменение грамматической структуры предложения неизбежно привело бы и к значительной трансформации смысла.
4. Глагол при описании предмета
Описание предмета через его качества может сочетаться с описанием предмета через указание на его действия. Развивается глагольная ветвь, т. е. глагол-сказуемое и его зависимые:
(36) Чем вновь любви пора порадует отшельников, В подвалах и на чердаках стихи бормочущих? Гудят басы и псы стремятся из ошейников, И девам снятся сны, девичество порочащие.
Пока по камушкам журчат ручьи весенние, Пока покачиваются на ветру скворешники, Мы будем верить, что настанет Воскресение, Мы будем верить, что покаются все грешники. [111]
Подобное описание предмета делает повествование четким, динамичным. Эти конструкции близки явлению слитной предикации, о которой писал П. А. Лекант. Такой стиль свойственен сюжетным (37) и философским стихотворениям, насыщенным сентенциями (38):
(37) Не смеясь, не балагуря,
В такт свистящему бичу Ходит Мишка, брови хмуря,
По цветастому мячу,
Не перечит недотроге, Не ревет, как в доску пьян, Знает: нет назад дороги
В Ледовитый океан. [158]
(38) Потеряно стремя, и конь твой в ночи не заржет, Стреножено время, и стража покой стережет, Покинутый сердцем, чурайся пространства и дел, Слывя иноверцем, дели с иноходцем удел. [158]
Определенно-личные предложения и отсутствие прилагательных придают тексту характер обобщенности. Здесь прилагательные не столько заменяются глаголами, сколько вытесняются ими. Этот прием сближается с металепсисом как «обозначением одной ситуации или явления через другие, так или иначе с ними связанные» и косвенной номинацией [Москвин 2007: 384], ср.: «построил особняк на казенные средства — вор» [там же]. В результате в текст привносятся смыслы, «принципиально неверба-лизуемые» (С. И. Кон, цит. по [Москвин 2007: 385]). Ср. в (37) возможные качества мишки: смирный, покорный и др.
Разумеется, разные способы не употреблять прилагательные могут сочетаться в одном тексте. Признак, выраженный по-разному, позволяет описать предмет более полно. Ритмика и грамматика текста от этого не становятся монотонными, см. (39), «Чаепитие с Бродским»:
(39) Бог на тепло наложил вето.
На февральских дорогах мокрая вата. Тьма распространяется со скоростью света, Игнорируя Ватта.
Лишь тапер-буран мелодию ночи
Напролет играет мольто виваче (...) [171]
5. Заключение
Тенденция писать без прилагательных не может быть абсолютной. В стихотворениях различных жанров М. Крепс актуализирует языковой потенциал различных частей речи. Употребительность морфологизованных и неморфологизованных обстоятельств, отадъективных существительных, а также конструкций, где предмет описывается при помощи глаголов-сказуемых, т. е. через его действие, позволяет сделать поэтический текст разнообразным с точки зрения грамматики. Признак показывается с разных сторон: в связи с действием предмета — обстоятельствами, опредмеченный — отадъективными существительными — и, наконец, в еще более отвлеченном виде, когда признак не называется, а есть лишь косвенное указание на него через действие предмета. Если обстоятельства помогают сосредоточить внимание на субъекте действия, то в конструкциях с отадъективными существительными имеет место ослабление субъектности. В результате поэтический текст становится пластичным и связным.
Многоступенчатая синтаксическая деривация, которая связана, в частности, с оформлением признака предмета неадъективными средствами и, с другой стороны, с наделением признака предмета (определения, выраженного относительным прилагательным) семантикой актанта, а также со снижением употребительности прилагательного в функции эпитета, создает богатый по смыслу, гармоничный текст.
Литература
Арутюнова 1976 — Н. Д. Арутюнова. Предложение и его смысл. М.: Наука, 1976.
Архипова 2003 — Е. А. Архипова. Семантико-синтаксические особенности качественных наречий на -о/-е // Н. В. Богданова, Б. И. Оси-
пов (ред.). Грамматическая и лексическая семантика. Памяти Л. Л. Буланина. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2003. С. 27-34.
Глущенко 2005 — О. А. Глущенко. Опыт семантической типологии наречий образа действия в русском языке // Вестник Томского государственного университета 53, 2005. С. 48-64.
Дьячкова 2002 — Н. А. Дьячкова. Об одном типе модельного осложнения предложения // Мир русского слова 4, 2002. С. 58-63.
Жирмунский 1977 — В. М. Жирмунский. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977.
Жолковский 2000 — А. К. Жолковский. Бродский и инфинитивное письмо. Материалы к теме // Новое литературное обозрение 45, 2002. С. 187-198.
Золотова и др. 2004 — Г. А. Золотова, Н. К. Онипенко, М. Ю. Сидорова. Коммуникативная грамматика русского языка. М.: Ин-т им. В. В. Виноградова, 2004.
Зубова 1999 — Л. В. Зубова. Язык поэзии Марины Цветаевой (фонетика, словообразование, фразеология). СПб.: СПбГУ, 1999.
Зубова 2007 — Л. В. Зубова. Смысловой потенциал эпитета в современной поэзии // Н. А. Фатеева (ред.). Лингвистика и поэтика в начале третьего тысячелетия. Материалы международной научной конференции (Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН. Москва, 24-28 мая 2007 г.). М.: ИРЯ РАН, 2007. С. 231-244.
Иванов 1979 — Вяч. Вс. Иванов. Категория определенности-неопределенности и шифтеры // Т. М. Николаева (ред.). Категория определенности-неопределенности в славянских и балканских языках. М.: Наука, 1979. С. 90-118.
Иванова 1978 — Е. И. Иванова. Синтаксические свойства основных разрядов наречий в современном русском литературном языке. Ав-тореф. дисс. ... канд. филол. наук. Томский государственный университет, Томск, 1978.
Камынина 1983 — А. А. Камынина. Современный русский язык. Синтаксис простого предложения. Осложнение простого предложения полупредикативными членами. М.: Изд-во МГУ, 1983.
Коренькова 2003 — Е. В. Коренькова. Качественное наречие как элемент идиостиля (на материале художественной прозы И. А. Бунина и Б. К. Зайцева). Дисс. . канд. филол. наук. СПбГУ, СПб., 2003.
Крепс 1987 — М. Крепс. Бутон головы. Филадельфия: Encounters, 1987.
Москвин 2007 — В. П. Москвин. Выразительные средства современной русской речи: Тропы и фигуры. Общая и частные классификации. Терминологический словарь. Ростов-на-Дону: Феникс, 2007.
Ножкина 1998 — Э. М. Ножкина. Текст и средства выражения качественной характеристики действия в русской прозе II половины XX века // О. Б. Сиротинина (отв. ред.). Вопросы стилистики. Межвузовский сборник научных трудов. Вып. 27. Человек и текст. Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1998. С. 132-139.
Панков 2009 — Ф. И. Панков. Функционально-коммуникативная грамматика русского наречия. Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. МГУ, М., 2009.
Пеньковский 2004 — А. Б. Пеньковский. Сдвиг норм наречного словоупотребления в ближней диахронии как исследовательская база для изучения грамматической и коннотативной семантики русского слова // А. Б. Пеньковский. Очерки по русской семантике. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 284-292.
Скобликова 2001 — Е. С. Скобликова. Второстепенные члены предложения в свете современной лингвистической проблематики // М. Л. Ремнева, А. А. Поликарпов (ред.). Международный конгресс «Русский язык: исторические судьбы и современность». Москва, МГУ, 13-16 марта 2001 г. М.: МГУ, 2001. С. 221.
Степанов 1992 — Е. Степанов. О Михаиле Крепсе // Дружба народов 1, 1992. С. 118.
Ташлыкова 2002 — М. Б. Ташлыкова. Именные ипостаси признаковой семантики // М. Б. Ташлыкова (ред.). Словарь, грамматика, текст в свете антропоцентрической лингвистики. Иркутск: Иркутский гос. университет, 2002. С. 154-165.
Шанявская 2010 — Н. Е. Шанявская. Потенциал относительного прилагательного (на материале стихотворений М. Крепса) // М. Л. Рем-нева, А. А. Поликарпов (ред.). Русский язык: исторические судьбы и современность. IV международный конгресс исследователей русского языка. Москва, МГУ, 20-23 марта 2010 г. М.: МГУ, 2010. С. 383-384.
Шарафутдинов 1998 — Д. Р. Шарафутдинов. Определение возможности синтаксической деривации существительного от прилагательного в современном русском языке. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. УрФУ, Екатеринбург, 1998.
Шендельс 2006 — Е. И. Шендельс. Грамматическая метафора // Е. И. Шендельс. Избранные труды: к 90-летию со дня рождения. М.: МГЛУ, 2006. С. 204-219.
