CC BY
157
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - PHILOLOGICAL SCIENCES
УДК 82.091 - 4 ТУРГЕНЕВ И.С. Н.В. ИЛЮТОЧКИНА
соискатель, кафедра истории русской литературы XI-XIX вв., Орловский государственный университет E-mail: ilunata@yandex.ru,
UDC 82.091 - 4 TURGENEV I. S.
N.V. ILYUTOCHKINA
Competitor, Department of history of Russian literature XI-XIX centuries, Orel State University E-mail: ilunata@yandex.ru
РОМАН И.С. ТУРГЕНЕВА «РУДИН»: «АГАСФЕРОВСКИЙ КОМПЛЕКС» В КОНТЕКСТЕ
ОБРАЗА ДМИТРИЯ РУДИНА
I.S. TURGENEV'S NOVEL «RUDIN»: «WANDERING JEW'S COMPLEX» IN THE CONTEXT
OF DMITRIY RUDIN'S IMAGE
В статье выявляются черты «агасферовского комплекса» в образе главного героя романа Тургенева «Рудин» и доказывается, что судьба «бесприютного скитальца», исполненная блужданий и одиночества, сближает его с Вечным Жидом, но в тексте дана иная идеологическая наполненность пути героя, смерть которого является жертвой, искуплением.
Ключевые слова: агасферовский комплекс, Вечный Жид, бесприютный скиталец, одиночество, странничество, судьба, смерть, жертва, искупление.
In the article features of the Wandering Jew's complex are revealed in the image of the main character of Turgenev's novel «Rudin» and it is proved that the destiny of a shelterless wanderer with its roaming and loneliness pulls him together with Wandering Jew, but in the text there is another ideological content of the main character's way as his death becomes his sin-offering.
Keywords: Agasfer's complex, Wandering Jew, a shelterless wanderer, loneliness, leading the of a wanderer, destiny, death, sin-offering.
В науке давно отмечено взаимодействие в романах И.С. Тургенева конкретно-исторического содержания (воспроизведение быта, психологии, социально-психологической атмосферы эпохи, её философии, этики, культуры) с универсальным планом повествования. Соотнесение исторического и вечного, конкретного и универсального, частного и общего отчетливо прослеживается в изображении Дмитрия Рудина, главного героя одноименного романа Тургенева. Нельзя не заметить, что романный герой сравнивает себя (или сравнивается автором) то с Демосфеном, то с Орфеем, то с Дон-Кихотом, то с Вечным Жидом. Последний образ апеллирует к древней христианской легенде позднего западноевропейского средневековья об Агасфере (Вечный Жид), который отказал в отдыхе Христу, несшему на Голгофу свой Крест, за что подвергся проклятию безостановочно из века в век скитаться по земле до Второго пришествия. В основе легенды лежит мысль о наказании, выражающемся в вечном скитании и вечных муках человека за грехи перед Богом.
Вопрос о соотнесенности образа Рудина с Вечным Жидом уже привлекал внимание исследователей (С.Б. Аюпова, А.А. Бельская, А.А. Новикова-Строганова, Н.В. Пращерук и др.). Н.В. Пращерук, анализируя роман И.С. Тургенева в русле легендарного средневекового сюжета о Вечном страннике - Агасфере, отмечает «глубину и пронзительность» авторской позиции, которая от иронического отношения к Рудину вырастает до «осознания подлинно трагической судь-
бы Рудина и значения его личности» [9]. С.Б. Аюпова, разбирая роман с позиций ономапоэтики, при сопоставлении Рудина с Вечным Жидом приходит к выводу о высоком предназначении тургеневского героя, вечного бесприютного скитальца, которое раскрывается не в «малых делах», не в «близкой цели» и «ничтожной пользе», а выполненной им задаче героя-идеолога, проповедника, энтузиаста, оставшегося верным идеалам [3]. А.А. Бельская, заметив, что образ Вечного Жида может включать множество мотивов, полагает, что наречение Рудина этим именем в тексте связано, прежде всего, с проблемой странничества героя в «беспредельности мира и вечности», т.е. с актуализацией идеи вечного духовного поиска человека [4]. Более подробно интересующая нас проблема рассмотрена в статье А.А. Новиковой-Строгановой, в которой анализируется функционирование сюжета Вечного Жида в романе Тургенева. Исходя из христианской концепции мира и человека, исследователь трактует Рудина как носителя Агасферовского греха, который состоит в нарушении главных заповедей Христа - незнании сострадания, любви к Богу и человеку, что ведет к неизбежному наказанию [7].
Несомненный интерес представляет работа А.Е. Нямцу "Бессмертный странник в человеческом мире". К проблеме литературного функционирования легенды об Агасфере в контексте христианской аксиологии, в которой на основе изучения обширного литературного материала выделяется исходный содержательный
© Н.В. Илюточкина © N.V. Ilyutochkina
центр образа вечного странника Агасфера, - поступок, за которым следует наказание. Согласно учёному, чрезвычайно распространённый в мировой культуре мотив странствий представляет авторам практически неограниченные возможности для разработки событийного плана и сюжетных мотивировок. При всем разнообразии трактовок этого образа в литературе А.Е. Нямцу находит в них общие составляющие и вводит понятие «агасферовского комплекса». Его сущность раскрывается в таком «нравственно-психологическом состоянии бессмертного индивидуума, при котором обладатель вечной жизни проходит через бесконечно повторяющееся количество однотипных ситуаций и состояний, вследствие чего они полностью утрачивают свою поведенческую и эмоционально-психологическую новизну». «В результате этого, - пишет исследователь, - вечная жизнь начинает восприниматься как мучительное наказание: бессмертный оказывается изолированным от мира людей, обреченным на одиночество, и как следствие - перестает ценить будущее, живя в замкнутом, постоянно повторяющемся настоящем» [8, с. 127].
Полагаем, что в «Рудине» при отсутствии переосмысления в нём сюжета древнего мифа главный герой романа - странник - предстаёт носителем «агасферов-ского комплекса», в контексте которого отчётливее проявляются особенности характера персонажа и замысла автора.
Сопоставление Рудина с Вечным Жидом возникает в романе лишь однажды, в эпилоге, в словах Лежнева: «Ты назвал себя Вечным Жидом» [10, с. 321]. Встретившись после долгой разлуки с Лежневым на одном из постоялых дворов России, Рудин рассказывает бывшему другу о своей жизни после отъезда из усадьбы Ласунских и оценивает проделанный им путь как путь, исполненный блужданий, неустроенности, одиночества и бессмысленности: «Слова, все слова! дел не было!» [10, с. 319]; «Испортил я свою жизнь и не служил мысли, как следует...» [10, с. 321]. Рудин не только считает свою жизнь неудавшейся, но и заявляет, что начинает «бояться» своей судьбы: «Я стал бояться ее - моей судьбы.» [10, с. 319]. Отсюда, думается, сравнение себя с Вечным Жидом. Как видно, само существование приводит тургеневского героя к пониманию своей чуждости миру, а бесконечное странничество воспринимается как наказание, что обращает к основной идее легенды об Агасфере.
Рудина по праву можно отнести к так называемым «подвижным» героям. Согласно Ю.М. Лотману, «в каком бы континууме (волшебном, эпико-героическом, социальном и т.п.) ни действовали персонажи, их можно разделить на неподвижные, закрепленные за какой-либо ячейкой этого континуума, и подвижные»: первые «не могут менять свое окружение, функции вторых именно в движении - из одного окружения в другое» [6, с. 467]. Несмотря на то, что основное сюжетное действие романа происходит в усадьбе Дарьи Михайловны Ласунской, Рудин изначально изображён бездомным странником, лишённым крова. Герой случайно и неожиданно появляется в усадьбе Ласунских. С определённой
оговоркой можно утверждать, что усадебное пространство становится близким Рудину и герой адекватен ему. По крайней мере, сам он воспринимает усадьбу как свое пространство («надеялся, что нашел хотя временную пристань»). Именно в пространстве усадебного дома и сада происходит самораскрытие героя: салонная беседа в гостиной + слушание музыки Шуберта, философские разговоры с Натальей Ласунской в саду, возникновение любовной ситуации и др. Между тем пребывание Рудина в усадьбе временно. Не выдержав испытание любовью («Первое препятствие - и я весь рассыпался»), герой покидает его в надежде применить свои силы в других, более свойственных ему занятиях.
Однако Рудин так и остаётся странником, скитающимся по России, переезжающим с места на место: Петербург («ждут к себе нового гостя <...>из Петербурга») - усадьба Ласунской («... вот раздался стук экипажа, небольшой тарантас въехал на двор») -отъезд из усадьбы («тарантас выехал со двора на широкую дорогу») - большая дорога в одной из отдаленных губерний России («тащилась <.> плохонькая рогожная кибитка») - почтовый двор («Измученные лошаденки кое-как доплелись наконец до почтового двора»). В итоге герой оказывается в Париже («В знойный полдень 26 июня 1848 года, в Париже <...> на самой ее [баррикады - И.Н.] вершине <.> появился высокий человек»). Очевидна «незакрепленность» тургеневского героя за какой-либо «ячейкой» пространственного континуума. Постоянное изменение границ пространства в сюжете героя становится одним из признаков его характеристики. Несмотря на непрерывное движение в пространстве, которые тесно связано с попытками Рудина найти настоящее дело, «принести хотя ничтожную пользу», все его начинания оканчиваются фиаско, больше того
- приобретают характер многократно повторяющихся однотипных ситуаций.
Надо отметить, что точно так же, как у Рудина нет чётких ориентиров перемещения в пространстве, у него нет чёткого понимания, могут ли его «слова» стать когда-нибудь «поступком», т.е. нет чёткой направленности пути и в прямом, и в переносном значении: «Он приезжал прошлой зимой в Москву на короткое время, потом отправился с одним семейством в Симбирск <.> он извещал <.> что уезжает из Симбирска <.>
- В .. .ов? - промолвил Рудин. - Да помилуйте! это мне совсем не по дороге. Я еду в Пензу, а .ов лежит, кажется, в направлении к Тамбову <. > Мне всё равно; поеду в Тамбов» [10, с. 302;308]. Не случайно ни одна из попыток героя реализовать свои способности не увенчается успехом. В Смоленской губернии Рудин не смог облегчить с помощью «усовершенствований и нововведений» жизнь крестьян в деревне, и ему с горечью приходится констатировать, что состоял у помещика «приживальщиком по части умственных упражнений» [10, с. 314]. Столь же драматичны пребывания Рудина в К. ой губернии, когда он намеревался осуществить проект по превращению реки в судоходную; в гимназии
- в качестве «преподавателя русской словесности» [10, с. 316]. Результат беспорядочных странствий Рудина-
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - РИТШЬОИСЛЬ
разочарование, одиночество, уныние. Не удивительно, что в финале романа во время встречи с Лежневым Рудин не просто испытывает жизненную усталость, он воспринимает своё странничество как наказание, что схоже с состоянием Агасфера, обреченным на вечное скитание. Даже внешне тургеневский герой («Перед ним стоял человек высокого роста, почти совсем седой и сгорбленный, в старом плисовом сюртуке.») похож на Агасфера - «высокий человек с длинными волосами и в оборванной одежде» [1, с. 14]. Но, главное, конечно, то, что Рудину присущ «агасферовский комплекс».
В начале романа ещё полный сил герой не без доли позерства произносит слова, что ему «уже наскучило таскаться с места на место»: «Пора отдохнуть» [10, с. 241]. В эпилоге романа данные слова приобретают пророческий смысл: рудинская скука переходит в «окончательную усталость» и «тайную тихую скорбь», выражающуюся «во всем существе» героя: «Нет, брат, я теперь устал <.> с меня довольно» [10, с. 320]. Подобно Вечному Жиду, Рудин тяготится бесприютным странничеством, постоянной переменой мест и непониманием. Это порождает душевные страдания героя («Маялся я много, скитался не одним телом - душой скитался»), которые после перенесённых неудач оборачиваются внутренними терзаниями: «В чем и в ком я не разочаровался, бог мой! С кем не сближался! <. > Сколько раз мои собственные слова становились мне противными <. > Сколько раз я радовался, надеялся, враждовал и унижался напрасно! Сколько раз вылетал соколом - и возвращался ползком, как улитка, у которой раздавили раковину!.. Где не бывал я, по каким дорогам не ходил!.. А дороги бывают грязные ...» [10, с. 311]. Неизменно оказываясь в кругу повторяющихся ситуаций, Рудин не находит в себе сил вырваться из него, и потому жизнь героя превращается в муку, а чувства, мысли соединяются в одно желание - желание смерти (как в легенде об Агасфере): «... всё кончено, и масла в лампаде нет, и сама лампада разбита, и вот-вот сейчас докурится фитиль... Смерть, брат, должна примирить наконец.» [10, с. 319]. Психологическое состояние Рудина сродни состоянию Агасфера, совершившего грех перед Христом и вынужденного терпеть мучения, безостановочно скитаться по миру и жаждать покоя, в котором ему отказано. Правда, для тургеневского героя, в отличие от Агасфера, знающего причину своих скитаний (наказан за то, что не признал Христа, и «наказание» - доказательство существования Бога), причина его многочисленных неудач и внутренней неуспокоенности остаётся непостижимой: «Что мешает мне жить и действовать, как другие?.. <.> едва успею я войти в определенное положение, остановиться на известной точке, судьба так и сопрет меня с нее долой... Я стал бояться ее - моей судьбы... Отчего всё это?» [10, с. 319]. А. А. Аникин считает, что Рудину мешает действовать то, что его «слова» теряют «связь с Богом» и «философские схемы» составляются «без Божества», без связи с жизнью [2]. По мнению А. А. Новиковой-Строгановой, трагедия Рудина - агасферовский грех: герой отрекается от Христа и невольно принимает «сторону противника Бога - сатаны, становясь его слепым орудием» [7, с. 37].
Нельзя забывать, однако, что в лице Рудина Тургенев изображает секуляризованную личность и с секуляризованной позиции. Недаром Лежнев, выражая точку зрения автора, причину «несчастья» Рудина объясняет тем, что «он России не знает» [10, с. 305]. Это «несчастье» героя оказывается сродни «горю», которое приобретает в тексте значение некоего пророческого проклятия: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится!» [10, с. 305]. У Тургенева незнание героем России, его оторванность от родной почвы, приверженность космополитическим теориям и способность обходиться без родины становятся равносильными «агасферовскому греху», что влечёт за собой неизбежное наказание («Наказывать его не наше дело, да и не нужно: он сам себя наказал гораздо жесточе, чем заслужил»). Безусловно, герой Тургенева «наказан» также за то, что «мало способен любить», не об-ращён к поиску истины («мало истины, мало любви»), является «инвалидом» мысли, живёт в плену умозрительных идей, не знает «живой жизни» и потому не может исполнить конкретного, нужного, а значит, «святого» для России дела. Вместе с тем надо согласиться, что во многом именно отсутствие веры, потеря связи с Богом, не позволяет Рудину, владеющему «едва ли не высшей тайной - музыкой красноречия» и способностью влиять на людей («. этот человек не только умел потрясти тебя, он с места тебя сдвигал, он не давал тебе останавливаться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!»), найти применение данным ему Свыше словам («для него самого неожиданным») о всеобщем в конкретных делах и, следовательно, - обрести себя. Недаром в своей исповеди Лежневу Рудин заявляет, что «угол» у него есть, а «приюта» он не стоит (легендарный Агасфер, согласно преданию, не дал приюта и отдохновения Христу и потому сам лишился приюта). Вероятно, «приют» у Тургенева - это такая же метафизическая категория, которая связана с отсутствием у героя веры («. я упивался словами и верил в призраки»).
В отличие от Агасфера, несущего Божье наказание и являющего собою пример подчинения Божественной власти, Рудин к осознанию своей участи приходит не сразу: «. я смиряюсь, хочу примениться к обстоятельствам, хочу малого, хочу достигнуть цели близкой, принести хотя ничтожную пользу. Нет! не удается!» [10, с. 319]. Но подобное смирение не приводит (и не может привести) героя к пониманию своей странной судьбы, своего предназначения («. неужели я ни на что не был годен, неужели для меня так-таки нет дела на земле?»). До определённой степени душевное странничество героя объясняется тем, что он чужд Богу. Но главным, по Тургеневу, является то, что Рудин отдаётся жизни «с жадностью», «вполне» и не может отдаться ей до конца, поэтому собственная судьба воспринимается им как «странная и комическая». В свою очередь, Лежневым она оценивается как «горькая и тяжелая». Лишь в эпилоге романа в словах Лежнева звучит мысль о возможном высшем промысле в судьбе Рудина: «... может быть,
тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее, для тебя самого неизвестное назначение: народная мудрость гласит недаром, что все мы под богом ходим» [10, с. 321]. Соответственно, в сравнении Лежневым Рудина с Вечным Жидом актуализируется, наряду с мотивом странствования, мотив исполнения другом высшего назначения как «неутомимого» «стремления к идеалу» [10, с. 319].
В легенде Агасфер осужден на бессмертие, которое мучительно для него, ибо делает его чужим в мире, обрекает на бесконечные скитания и свидетельствует о греховном состоянии души. Тургенев не затрагивает темы бессмертия как безграничного продления земной жизни, писателя занимает тема смерти как духовного очищения. Для Рудина, как и для Агасфера, нескончаемое странничество становится наказанием и одновременно ожиданием смерти. Как известно, любое наказание несёт в себе возможность искупления вины, прощения. В романе Тургенева, как и в легенде, смерть - это «благо», своего рода прощение. В отличие от Агасфера, который не достигает прощения, поскольку лишён смерти, Рудин, считающий, что «кончит» «скверно», через смерть-самопожертвование примиряется с жизнью. Права С.Б. Аюпова, что смерть Рудина на французской баррикаде («точно в ноги кому-то поклонился») может быть осмыслена как снятие зарока с героя, уставшего от скитальческой жизни, точно так же как и с Вечного Жида будет снят зарок во второе пришествие Христа [3, с. 23]. В эпилоге уставший от жизни Рудин отдаёт себя высшей воле и кланяется судьбе, благодаря её за долгожданное освобождение. Вне сомнения, жизнь тургеневского героя, исполненная блужданий и одиночества, сближает его с Вечным Жидом. Тем не менее, в романе даётся иная идеологическая наполненность пути Рудина, который через свою смерть становится причастен к ценностям высшего порядка.
Нельзя не отметить сложности позиции автора в «Рудине». Одной из основополагающих мыслей романа является мысль, что отыскать «свет» во «тьме», т.е. обрести смысл жизни, человек может только вне «крова дома» (отсюда авторское обращение к Господу помочь
«всем бесприютным скитальцам!»). То, что Тургенев актуализирует в сюжете главного героя романа «вечный концепт духовного странничества» (Ю.С. Степанов), подтверждается тем, что Рудин назван в тексте «бесприютным скитальцем». Странничество героя связано не только с переменой мест, но и с тем, что он «душой скитался». Вряд ли итог духовного странничества Рудина можно трактовать как путь к Богу в его религиозно-философском понимании. Но то, что герой Тургенева обретает успокоение в смерти и примирение, несомненно. Стоит согласиться с А. А. Бельской, что «мысль о бесприютности, одиночестве человека в мире уравновешивается в романе» «признанием "бесконечности" человека во времени и "безграничности" в пространстве (Рудин)», а также «мотивами "смиренной прозы" бытия: дом, кров, семья (Наталья, Лежнев)» [5, с. 50]. Очевидно, что в контексте образа Рудина смысл его земному бытию придаёт даже не столько проповедническая деятельность («доброе слово - тоже дело»), сколько смерть, поскольку она - жертва, искупление. Если в одиннадцати главах романа автор не без доли иронии показывает нисхождение героя-странника, то в эпилоге отступает от однозначной трактовки его жизни, обращающей к образу и истории Вечного Жида, а в постэпилоге изображает восхождение «бесприютного скитальца», который преодолевает через смерть свою судьбу, обретает «гнездо». Последнее, кстати, тоже заставляет вспомнить Агасфера, для которого спасение неразрывно связано с гибелью. Тургенев, с одной стороны, сближается с христианской традицией, т.к. смерть Рудина является освобождением от юдоли земных печалей, с другой - в духе этического персонализма утверждает приоритет нравственной личности, заслуживающей в высших своих стремлениях величие и вечность. У Тургенева бесконечные странствия героя не просто оправданы смертью, смерть Рудина - свидетельство того, что человеческая «жизнь быстра и ничтожна; но всё великое совершается через людей» [10, с. 230].
Таким образом, через сравнение Рудина с героем средневековой легенды высвечиваются важные черты личности тургеневского персонажа («агасферовский комплекс») и более полно раскрывается замысел автора.
Библиографический список
1. Аверинцев С.С. Агасфер. В кн.: Е.М. Мелетинский (ред.) Мифологический словарь. М.: Сов. Энциклопедия, 1991. C. 13-14.
2. Аникин А. А. Тема лишнего человека в русской классике. URL: http://www.portal-slovo.ru/philology/37141.php7ELEMENT...
3. Аюпова С.Б. Ономапоэтика романа И. С. Тургенева «Рудин»: (Дмитрий Рудин в системе других героев). // Вестник Бирской государственной социально-педагогической академии. Серия «Филология» 2006. № 8. С. 12-23.
4. Бельская А.А. «Странники» И.С. Тургенева: от Рудина к Лаврецкому. // Спасский вестник 2008. № 15. С. 37-50.
5. Бельская А.А. Имя Наталья в контексте романа И.С. Тургенева «Рудин» и тезоименные героини А.С. Пушкина. // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки 2011. № 6. С. 139-146.
6. Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры. В кн.: Ю.М. Лотман. Семиосфера. С.-Петербург: Искусство-СПБ, 2004. C. 462-484.
7. Новикова-Строганова А.А. Мотив Агасфера в композиции образа главного героя романа И.С. Тургенева «Рудин». // Спасский вестник 2010. № 18. С. 28-41.
8. НямцуА.Е. Легендарные образы в литературе. Черновцы: Рута. 2002. C. 127-164.
9. ПращерукН.В. «Преодолевший миф»: Рудин и Агасфер. И.С. Тургенев: вчера, сегодня, завтра. Классическое наследие в изменяющейся России. Материалы международной научной конференции, посвященной 190-летию со дня рождения и 125-летию со дня смерти писателя. Орел: Издательство Орловского государственного университета, 2008. № 2. С. 21-22.
10. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. Изд. 2-е, испр. и доп. С. Т. V. М.: Наука, 1980.
10.00.00 - ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 10.00.00 - PHILOLOGICAL SCIENCES
References
1. Averintsev S.S. Agasfer. In the book: Meletinskiy (editor). Myphological dictionary. M.; Sov. Encyclopedia. 1991. Pp. 13-14.
2. Anikin A.A. Theme of an odd person in Russian classical literature. URL: http://www.portal-slovo.ru/philology/37141. php?ELEMENT...
3. Ayupova S.V. Onomapoetics of I.S. Turgenev's novel «Rudin». (Dmitriy Rudinin in the system of other characters). Vestnik/ Bulletin of Birsk Stat social and pedagogical Academy. Series «Philology» 2006. No 8. Pp. 12-23.
4. BelskayaA.A. «Wanderers» of I.S. Turgenev: from Rudin to Lavretskiy. Spasskiy vestnik 2008. No 15. Pp. 37-50.
5. BelskayaA.A. The name Natalya in the context ofl.S. Turgenev's novel «Rudin» and namesake female characters ofA.S. Pushkin. Scientific notes of Orel State University. Series: Humanities and social studies 2011. No 6. Pp. 139-146.
6. Lotman Yu.M. About metalanguage of typological descriptions of culture. In the book: Yu.M. Lotman. Semiosphera. Saint-Petersburg: Iskusstvo-SPB, 2004. Pp. 462-484.
7. Novikova-StroganovaA.A. The motive ofAgasfer in the composition of the image of the main character of I.S. Turgenev's novel «Rudin». Spasskiy vestnik 2010. No 18. Pp. 28-41.
8. Nyamtsu A.E. Legendary images in literature. Chernovtsi: Ruta, 2002. Pp. 127-164.
9. PrascherukN.V. «The one overthrev the myth»: Rudin and Agasfer. I.S. Turgenev: yesterday, today, tomorrow. Classical heritage in changing Russia. Materials of the world-wide scientific conference, devoted to 190 birthday anniversary and 125 death anniversary. Orel: Izdatelstvo Orlovskogo gosudarstvennogo universiteta, 2008. No 2. Pp. 21-22.
10. Turgenev I.S. Full compilation of literary works and letters: In 30 vol. Literary works: In 12 vol. Edition 2 changed and corrected. Lit. works vol. V. M.: Nauka, 1980.
