CC BY
198
Вестник Челябинского государственного университета.
2018. № 10 (420). Филологические науки. Вып. 114. С. 240—245.
УДК 82-3 ББК 83.3 (2=411.2)6
DOI 10.24411/1994-2796-2018-11034
ПРИЕМЫ ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Э. Н. УСПЕНСКОГО
С. Л. Суворова, С. А. Никаноров
Шадринский государственный педагогический университет, Шадринск, Россия
Представлена теория языковой игры с опорой на труды известных российских ученых последних тридцати лет; рассматриваются различные приемы языковой игры (словообразовательной и семантической), используемые одним из самых известных российских (советских) писателей в текстах художественных произведений, адресованных детям.
Ключевые слова: языковая игра, «игрема», лингвокреативное мышление, детская речь.
Теория языковой игры (ЯИ) в последние тридцать лет нашла довольно подробное отражение в исследованиях Б. Ю. Нормана, В. З. Санникова, Т. А. Гридиной и других ученых. По мнению Б. Ю. Нормана, ЯИ — «нетрадиционное, неканоническое использование языка, это творчество в языке, это ориентация на скрытые эстетические возможности языкового знака» [6. С. 168]. Т. А. Гридина считает, что ЯИ — «определенный вид речевого поведения говорящих, апеллирующий к чувству эстетического восприятия (эстетической оценки) неканонического употребления языковых единиц» [2. С. 4]; особая форма лингвокреативного мышления. Разделяя данные утверждения, заметим, что во многом это относится к сфере детской речи, так как ребенку, по нашим наблюдениям, свойственно «особое», «творческое» мышление, главным образом в период дошкольного — младшего школьного возраста. Именно в речи детей нередко заключается творческое начало языковой игры, выражающееся в «поиске возможных приемов выведения знака из типового (системно обусловленного) контекста его конструирования, употребления, восприятия» [Там же]. К этой особенности речи ребенка апеллируют писатели, адресующие свое творчество детям. Как показывают наши наблюдения, это отражается в том, что многие художники слова используют в текстах произведений различные приемы языковой игры в расчете на эффект узнавания и возможного дальнейшего их тиражирования ребенком-читателем. Происходит же это потому, что игровые номинации («игремы») (термин Т. А. Гридиной) нередко заимствуются писателями из живой стихии детской речи: достаточно вспомнить в этом отношении работу К. И. Чуковского «От двух до пяти», где подобные примеры детских игровых осознанных и не-
осознанных инноваций описаны весьма подробно. Ребенок, читающий книгу, конечно, узнает отраженное в литературном произведении «языковое соответствие» детской речи, что вызывает живой интерес маленького читателя и нередко «провоцирует» его к созданию собственных новообразований подобного рода. Как нам представляется, таким образом ребенок учится «чувствовать язык», у него постепенно формируется языковое чутье («как правильно» — «как неправильно»).
Приемы же ЯИ в детской литературе весьма разнообразны, причем каждый писатель чаще «остается верен» своим («проверенным») способам игры с языком, то есть с ребенком, которые переходят из одного произведения в другое, вызывая комический эффект при восприятии у маленьких читателей.
Творчество Эдуарда Николаевича Успенского (1937—2018), на наш взгляд, стоит особняком в этом отношении. Как показывает анализ игрового материала («игрем») в произведениях писателя, словотворческий потенциал художника неисчерпаем: примы ЯИ, ориентированные на словообразовательные и семантические механизмы ее создания, «не знают границ», покоряя новые поколения читателей.
За истекшие 50 лет литературное творчество Э. Н. Успенского прочно вошло в «золотой фонд» отечественной литературы для детей и, конечно, ждет своего детального изучения. В частности, как мы уже говорили, это касается языковых особенностей произведений писателя. По нашим наблюдениям, ознакомившись лишь с некоторыми из них, внимательный читатель 7—10 лет почувствует, насколько удивительно тонко художник обращается со словом.
Вообще же творческое наследие Э. Н. Успенского довольно обширно. Как нами установлено,
самый распространенный жанр в его творчестве — повесть-сказка, кроме того, писатель обращается к драматургии (вспомним, например, пьесу «Остров ученых»), стихотворным произведениям.
Ранее нами неоднократно предпринимались попытки исследования произведений писателя с точки зрения анализа языковых игровых элементов, присутствующих в его отдельных произведениях. Так, например, довольно подробно рассмотрены авторские неузуальные образования в повести-сказке «Меховой интернат» [4].
Используя собственную классификацию авторских («игрем»), попытаемся проследить типы «игровых предпочтений» Э. Н. Успенского.
«Игремы», ориентированные на словообразовательные механизмы создания ЯИ
1. Среди игровых именований подобного рода особое место нами отводится «максимально зашифрованным» «игремам»-«кавазисловам», словам-«тайнам». См., напр., хендрик, жахты, жахтрили: Матушка Зюм Зюм — это наша кор-милюндия. Ее надо ставить на ноги, а у меня ни одного хендрика нет. Не пришли еще («Меховой интернат»); — А как эти фрукты называются? — Жахтрили, — ответил дир. — А семена называются жахты («Меховой интернат»). На наш взгляд, главная отличительная особенность этих «игрем» в том, что они делают безграничной фантазию ребенка при их осмыслении, то есть «загадки» раскрывают возможности ребенка для их «разгадывания»: в этом процессе большую роль играет накопленный маленьким читателем к определенному периоду ассоциативный потенциал слова. Показательно, на наш взгляд, то, что автор сам «подсказывает» читателю значение «игрем», упрощая ребенку процесс «разгадывания»: из представленного контекста видно, что они имеют узуальные «синонимы»: «игре-ма» хендрики означает «деньги», жахтрили — «фрукты».
2. «Игрема»-«гибрид», выступающая в нескольких видах: а) контаминационное образование. См., напр., ремидор, редимир, помидис: —
Ну, так скажи мне, садовод, что получится, если скрестить редис с помидором? — Ремидор. Нет, редимир, Нет... помидис. — Дурак. Салат получится («Остров ученых»). Из представленной речевой ситуации видно, что создаваемые автором контаминационные номинации рассчитаны на создание комического эффекта. Комизм же
ситуации придает так называемый эффект обманутого ожидания, который вполне отражается в каламбуре: в контексте намеренно сталкиваются разные значения многозначного слова. См., напр.: скрестить — «подвергнуть скрещиванию представителей разных пород... или растений с целью получения от них потомства», и скрестить — «объединить в нарезанном виде для получения съестного блюда ("салата")». Как видно, «скрещиванию» подвержены единицы одного тематического ряда — «овощи»; б) сложение слов. См., напр., звездоскоп, нюхоскоп, зубоскоп: — Что это? — Усилительные трубы. Вот это подзорная, звездоскоп. А это нюхозорная труба, или нюхоскоп... — Хорошо, что нюхоскоп. Был бы зубоскоп, как треснул бы по зубам! («Меховой интернат»). Обозначенные «игремы» сформированы по образцу конкретных лексем, называющих оптические приборы; как думается, созданы они в результате замены и варьирования корневых морфем. Один из присутствующих в них корней, как мы считаем, известен читателю в составе других слов: «игремы» звездоскоп, нюхоскоп, зубоскоп созданы по конкретному образцу телескоп; стукофон — по образцу телефон; нюхозорная труба — подзорная труба; это дает возможность детям (и писателям) создавать игровые единицы по указанному типу слов; в) слоговая аббревиация, которая выражается сложением буквосочетаний слов; см., напр.: жаркур: Что такое жаркур? — Не знаю точно, но думаю, что это Железный Армейский Курок. — Жаркур — это жареная курица («Следствие ведут Колобки»); или удвоением корней слов; см., напр.: Мехмех: — А меня зовут Мехмех. — Мехмех? А отчество? — Мехмех это и есть с отчеством. Потому что полностью я — Меховой Механик («Меховой интернат»); г) буквенная аббревиация. См., напр., ЗРШ, ГГШ: — Это особая Звериная Разведывательная Школа — ЗРШ. И не просто ЗРШ, а ЗРШ при ГГШ. — Что значит при ГГШ?.. — При Главном Генеральском Штабе («Меховой интернат») и т. д.; д) «игремы» — антонимические оппозиции с присутствующими в узусе лексемами. См., напр., громопривод: — Вот что. Надо дать Кеке волшебную палочку, и пусть он дотронется ею до громоотвода. — Понял, — восклицает Плюсминус. — Был громоотвод, а станет... громопривод («Остров ученых»). Сюда же отнесем сложные ситуативно-характеризующие прилагательные, которые обозначают образ в комплексе. См., напр.,
фотоохотничий: — Только у меня фотоаппарата нет... — А при чем тут вообще фотоаппарат? — спросил фотоохотничий Шарик («Дядя Федор, пес и кот»); газетно-заголовочное состояние: — Гибель на трудовом посту! — стал выкрикивать мороженщик. К нему вернулось газетно-заголо-вочное состояние. («Следствие ведут Колобки»). Очевидно, персонаж повести-сказки находится именно в том состоянии, которое «обусловливает» появление в его сознании способности изъясняться языком газетных заголовков советского времени. См. также колбасо-угощательный, венико-выгонятельный характер: — Я люблю, когда у человека характер веселый — колбасо-угощательный. А у нее наоборот. Тяжелый характер. Венико-выгонятельный. («Дядя Федор, пес и кот»). В этом же ряду рассмотрим «игре-мы» — звуковые комплексы (целые предложения), состоящие из входящих в него лексем:
БЕЗОБРАЗНИКИХУЛИГАНЫЯВАМ ПОКАЖУГДЕРАКИЗИМУЮТ КРОКОДИЛЫНЕСЧАСТНЫЕЗЕЛЕНЫЕ ЧТОБВАМПУСТОБЫЛО: У нее — Шапокляк — изо рта высыпалось вот что:— БЕЗ ОБРА З НИКИ Х У Л И Г А Н Ы ЯВА МП ОКА Ж У Г ДЕРА К ИЗ ИМ УЮ Т КРОКОДИЛЫНЕС ЧАСТНЫЕЗЕЛЕНЫЕ ЧТОБВАМПУСТОБЫЛО («Крокодил Гена и его друзья»). При знакомстве с подобными игровыми номинациями читателю необходимо самостоятельно разобраться в «комплексе» (выявить начало и конец входящих в него слов и предложений, что соответствует загадке-ребусу).
3. «Игремы»-«аналогии», создающиеся по аналогии со словами, присутствующими в узусе. См., напр., дожди — помидорно-огурцовый, капустный: В Простоквашине дожди бывают трех видов. Грибные — это когда солнце и дождь вместе. Помидорно-огурцовые — это когда полдня дождь, полдня солнце. И капустные. Это когда целую неделю дождь напролет и никакого тебе солнца в помине. («Дядя Федор идет в школу»). Данные «игремы» имитируют название понятия, известного ребенку (ср. «грибной дождь»), и переключают восприятие игрового образования в другое русло ассоциаций: «дождь, после которого активно растут грибы» — «дождь, после которого активно растет капуста», «дождь, после которого активно растут огурцы и помидоры». См. также академическая, профессорская, водительская, учительская колбаса: — Что ты ешь? — Колбаса любительская, первый
сорт, охотничья, докторская, учительская, водительская, профессорская, академическая. Все ясно? — сказал цветок («Господин Ау»). В данном случае языковая игра основана на переключении смысла названия (сорт колбасы) на буквальное восприятие внутренней формы слов: охотничью колбасу употребляют в пищу исключительно (!) охотники, докторскую — доктора, учительскую — учителя, академическую — академики. Интересно, что автор включает в один ряд и «лексемы-образцы» (докторская, любительская), и их «сказочные» «аналоги», показывая тем самым логику рассуждения персонажа повести-сказки. См. также рыба-штопор, рыба-электрическая дрель, рыба-плоскогубцы: — Перейдем к рыбе. Лещи, судаки, севрюга. Это что касается речных рыб. Морские рыбы: рыба-меч, рыба-молот, рыба-пила, рыба-плоскогубцы, рыба-штопор, рыба — электрическая дрель («Господин Ау»). В данном контексте, на наш взгляд, налицо все признаки актуализации ассоциативной связи между словами одной тематической направленности («названия инструментов») применительно к образам, указанным в номинациях, свойственных узусу: рыба-меч, рыба-пила. Кроме того, аналогичный интерес вызывают образованные по аналогии с имеющимися в узусе «названия грибов» — грибы-козлята, грибы-слонята, гри-бы-волчички, грибы-блондиники, грибы-лы-сики, грибы-чернушки: — Перейдем к грибам. Грибы белые, маслята, козлята, слоники, лисички, волчички, рыжики, блондиники, лысики, чернушки. Запоминается? — спросил цветок. — Запоминается, — как эхо повторил Ау («Господин Ау»). Указанный тематический ряд напоминает алгоритм цепочки ассоциаций: в нем присутствует несколько так называемых слов-стимулов (основное и «промежуточные», вызывающие свежие ассоциации, объединяющиеся со словом, следующим далее, отнесенностью к одной тематической группе или сходством словообразовательной структуры): белые — маслята (одна тематическая группа «грибы»); маслята — козлята (слово «маслята» по отношению к лексеме «козлята» выступает «промежуточным» словом-стимулом, так как слова объединяет одинаковый формальный показатель — суффикс -ят); козлята — слоники (одна тематическая группа «животные»); лисички (наименование представленного в узусе вида грибов, «промежуточное» слово-стимул на основе сходства форм множественного числа) — вол-чички (одна тематическая группа); рыжики (вид
грибов, которые существуют, «промежуточное» слово-стимул) — блондиники, лысики, чернушки (одинаковый формальный показатель и актуализация значения «цвета» во внутренней форме отсутствующих в узусе названий грибов).
«Игремы», ориентированные на семантические механизмы создания ЯИ
1. По нашим наблюдениям, самым ярким типом «игрем», ориентированным на семантические механизмы языковой игры, является каламбур — «классический» вид ЯИ, который сталкивает различные значения многозначных слов или омонимов в рамках одного высказывания. Как отмечает известный исследователь ЯИ В. З. Санников, это «шутка, основанная на смысловом объединении в одном контексте либо разных значений одного слова, либо разных слов (словосочетаний), тождественных или сходных по звучанию» [9. С. 56]. Рассуждая о его структуре, ученый отмечает, что для каламбура характерен «строгий порядок элементов: сначала слово, положительно окрашенное, потом — отрицательно окрашенное» [Там же. С. 57]. В творчестве Э. Н. Успенского, как показывают наши наблюдения, каламбур употребляется в своей главной функции — как средство создания комического эффекта, один из видов языковой игры. Наиболее ярко, на наш взгляд, в произведениях писателя представлены каламбуры, объединяющие в одном контексте разные значения одного слова. См., напр., каламбурное осмысление омоформ глаголов мелить и молоть: — А где же мы мел возьмем? — спросила Ягешка. — Я вам дам. Я им печку мелю, чтобы белой была, — сказал Емеля. — Мели, Емеля, твоя неделя, — спорила Бабешка. («Грамота»). Как думается, в данном контексте представлено намеренное «столкновение» значений омонимичных слов, что направлено на обыгрывание этих смыслов: последняя реплика персонажа — пословица. В тексте повести-сказки «Грамота» допускается двоякое понимание значения лексемы «мели» — «натирай мелом» (образовано от глагола — «мелить») и «болтай, говори (вздор, глупости)» (образовано от глагола — «молоть»). См. также подобное употребление лексемы операция в значениях «хирургическая лечебная помощь» и «ряд действий, направленных к осуществлению единого стратегического плана или подчиненных ему заданий»: — Гражданка Четверухина, вы остаетесь за старшую. Мы идем на операцию. — А кого будут оперировать? («Следствие ведут Колобки»).
Кроме того, каламбуры Э. Н. Успенского могут представлять собой «эффект обманутого ожидания», что находит выражение в непривычной трактовке фразеологизмов. См., напр.: — А моего папу звали Поминай, — сказала Ягешка. — Странно, удивилась Ирина Вениаминовна. — Разве есть такое имя? — Конечно, есть. Моя мама говорит: твоего папу поминай как звали («Грамота»). Как известно, фразеологическое выражение поминай как звали имеет несколько значений, в одном из которых («сбежал, скрылся») оно употребляется в тексте повести-сказки. Персонажи произведения не склонны к восприятию переносного значения фразеологизма, поэтому лексема поминай из нарицательных существительных переходит в собственные, чем достигается комический эффект при довольно свободной интерпретации выражения.
Кроме того, как отмечает Б. Ю. Норман, «условием каламбура не обязательно должно быть полное совпадение звуковой оболочки слов, достаточно и частичного». В таких случаях речь идет о парономазии — «умышленном сведении в контексте формально сходных лексем» [6. С. 182]. В произведениях Э. Н. Успенского такой вид каламбуров также представлен. См., напр., крем-брюле — крем в руле: — Какое будете брать мороженое? Апельсиновое, шоколадное, клубничное... крем-брюле? — Вот это, — остановил ее дедушка. — Крем в руле («Космический дедушка»). Подобные каламбуры по своей природе являются имитационными, в них довольно ярко отражен комизм парадоксов речи ребенка, основанный на «неточном» восприятии последним звукового облика непонятных слов, как, скажем, в игре «Глухой телефон».
Как мы указывали, с высокой степенью уверенности можно утверждать, что словотворческая фантазия Э. Н. Успенского не знает и не признает границ: рассмотренные нами приемы языковой игры это подтверждают. Используя в текстах произведений подобные «игремы», проецирующие детскую речь, он вводит ребенка в мир повествования, делает этот мир максимально близким ребенку (подростку) — читателю, в чем-то даже родным. Конечно, встречая в тексте произведения необычные «слова-загадки», ребенок пытается их расшифровать. Самостоятельно это сделать получается не всегда, но в таком случае на помощь приходят взрослые.
Жизненным ситуациям, в которые попадают по воле писателя сказочные персонажи его произведений, сопутствуют своеобразные ситуации речи, в которых языковой игре отводится не последнее место. Ситуации общения комически обыгрываются писателем, а без соответствующих языковых средств, конечно, это было бы просто невозможно. Творческая же составляющая детской речи, нашедшая отражение на страницах книг художника, остается неизменной: видимо, ребенок — активный читатель не может не тво-рить. Учитывая, что главным занятием дошкольника была и остается игра, языковой игре, верной спутнице детства, отведена примерно такая же роль. Младшему же школьному возрасту свойственны определенные жизненные ориентиры, к ним вполне можно отнести стремление к самореализации через языковое творчество (в это время оно становится более осознанным). Бесспорно, это и подмечает писатель, по-своему открывая маленькому читателю мир детства. Результат знакомства ребенка с произведением — появление отсутствовавших ранее в языке лексем для обозначения явлений действительности.
В данной статье мы рассмотрели некоторые приемы языковой игры, используемые Э. Н. Успенским в текстах художественных произведений, адресованных детям. В работе показаны те номинации, которые, на наш взгляд, представляют собой наиболее яркие приемы игры с ребенком-читателем с помощью слова. В этой связи, конечно, необходимо отметить приемы словообразовательной игры, которых, например, абсолютное большинство в тексте повести-сказки «Меховой интернат»; кроме того, несомненный интерес представляет оригинальное обыгрывание разных значений многозначного слова. Это, по нашему мнению, несомненная отличительная составляющая творческой палитры художника.
Как мы уже отмечали, авторское словотворчество и словоупотребление рассчитано на активизацию лингвокреативных способностей маленьких читателей, преднамеренное вовлечение их в стихию языкового творчества, в результате чего в детской речи происходит появление слов, ранее в языке отсутствовавших.
Список литературы
1. Гаранина, Е. А. Языковые средства выражения комического в детской литературе : автореф. дис. ... канд. филол. наук / Е. А. Гаранина. — М., 1998. — 18 с.
2. Гридина, Т. А. Языковая игра: стереотип и творчество / Т. А. Гридина. — Екатеринбург, 1996. — 216 с.
3. Гридина, Т. А. Языковая игра в художественном тексте / Т. А. Гридина. — Екатеринбург, 2008. — 165 с.
4. Никаноров, С. А. Приемы словообразовательной языковой игры в повести-сказке Э. Н. Успенского «Меховой интернат» / С. А. Никаноров // Язык. Система. Личность. — Екатеринбург, 1999. — С. 89—94.
5. Никаноров, С. А. Словообразовательные «игремы» как имитация детских инноваций / С. А. Никаноров // Проблемы лингвистического образования школьников : материалы 5-й Зон. науч.-практ. конф. «Филол. класс: наука — вуз — шк.». Ч. 2. — Екатеринбург, 1999. — С. 128—133.
6. Норман, Б. Ю. Язык: знакомый незнакомец / Б. Ю. Норман. — Минск, 1987. 223 с.
7. Норман, Б. Ю. Языковая игра как вид познавательной деятельности ребенка / Б. Ю. Норман // Международная конференция «Ребенок в современном мире. Мир ребенка и его язык». Т. 3. — СПб., 1993. — С. 38—39.
8. Санджи-Гаряева, З. С. Квазидетское словообразование / З. С. Санджи-Гаряева // Становление детской речи. — Саратов, 1994. — С. 10—12.
9. Санников, В. З. Каламбур как семантический феномен / В. З. Санников // Вопр. языкознания. — 1995. — № 3 — С. 56—69.
10. Санников, В. З. Русский язык в зеркале языковой игры / В. З. Санников. — М., 1999. — 541 с.
Сведения об авторах
Суворова Светлана Леонидовна — доктор педагогических наук, профессор, и. о. зав. кафедрой славяногерманской филологии, Шадринский государственный педагогический университет. Шадринск, Россия. slav-germ@mail.ru
Никаноров Сергей Анатольевич — кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры славяногерманской филологии, Шадринский государственный педагогический университет. Шадринск, Россия. nikanorov-70@mail.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 10 (420). Philology Sciences. Iss. 114. Pp. 240—245.
TECHNIQUES OF LANGUAGE PLAY IN THE WORKS OF E.N. USPENSKIY
S.L. Suvorova
ShadrinskState Pedagogical University, Shadrinsk, Russia. slav-germ@mail.ru
S.A. Nikanorov
Shadrinsk State Pedagogical University, Shadrinsk, Russia. nikanorov-70@mail.ru
The paper presents the theory of the language game based on the works of famous Russian scientists of the last thirty years (B.Y. Norman, V.Z. Sannikov, T.A. Gridina); various techniques of the language game (wordformation and semantic) are considered, used by one of the most famous Russian (Soviet) writers in the texts of works of art addressed to children, which are designed for comic effect in their perception. An attempt is made to trace the author's motivation when using such neoplasms; it is assumed that the inclusion in the text of the work of the author's "igrem" stimulates the child reader to the process of word-making. Among other techniques of the language game it is said about its "special" form — pun, which is of undoubted interest in terms of perception of its components by the children's linguistic consciousness.
Keywords: language game, "igrem", linguistic and creative thinking, children's language acquisition.
References
1. Garanina Ye.A. Yazykovye sredstva vyrazheniya komicheskogo v detskoy literature [Language means of expression of comic in children's literature]. Moscow, 1998. (In Russ.).
2. Gridina T.A. Yazykovaya igra: stereotip i tvorchestvo [Language game: stereotype and creativity]. Ekaterinburg, 1996. (In Russ.).
3. Gridina T.A. Yazykovaya igra v khudozhestvennom tekste [Language play in a literary text]. Ekaterinburg, 2008. (In Russ.).
4. Nikanorov S.A. Priyomy slovoobrazovatel'noy yazykovoy igry v povesti-skazke E.N. Uspenskogo "Mek-hovoy internat" [Methods of word-formation of language play in the tale-story of E.N. Uspenskiy "Fur internat"]. Yazyk. Sistema. Lichnost' [Language. System. Personality]. Ekaterinburg, 1999. Pp. 89—94. (In Russ.).
5. Nikanorov S.A. Slovoobrazovatel'nye "igremy" kak imitatsiya detskikh innovatsiy [Derivational "igrems" as an imitation of the children's innovation]. Problemy lingvisticheskogo obrazovaniya shkol'nikov: materia-ly 5-y Zonal'noy nauchno-prakticheskoy konferentsii "Filologicheskiy klass: nauka — vuz — shkola". Ch. 2 [Problems of linguistic education of students: materials of the 5th Zonal scientific-practical conference "Philological grade: science — university — school". Pt. 2]. Ekaterinburg, 1999. Pp. 128—133. (In Russ.).
6. Norman B.Yu. Yazyk: znakomyy neznakomets [Language: familiar stranger]. Minsk, 1987. (In Russ.).
7. Norman B.Yu. Yazykovaya igra kak vid poznavatel'noy deyatel'nosti rebenka [The language game as a kind of cognitive activity of a child]. Mezhdunarodnaya konferentsiya "Rebenok v sovremennom mire. Mir rebenka iyego yazyk". T. 3 [International Conference "Child in the Modern World. Child's World and Language". Vol. 3]. St. Petersburg, 1993. Pp. 38—39. (In Russ.).
8. Sandzhi-Garyaeva Z.S. Kvazidetskoye slovoobrazovaniye [Quasi-child word-formation]. Stanovleniye detskoy rechi [Development of the child's speech]. Saratov, 1994. Pp. 10—12. (In Russ.).
9. Sannikov V.Z. Kalambur kak semanticheskiy fenomen [Pun as a semantic phenomenon]. Voprosy yazyko-znaniya [Questions of linguistics], 1995, no. 3, pp. 56—69. (In Russ.).
10. Sannikov V.Z. Russkiy yazyk v zerkale yazykovoy igry [Russian Language in the Mirror of Language Game]. Moscow, 1999. (In Russ.).
