CC BY
133
УДК 821.161.1
ПРИЕМЫ СОЗДАНИЯ «ХУДОЖЕСТВЕННОГО ЛИЦА» СТАРЦА ЗОСИМЫ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ»
© Александра Анатольевна МИХАЙЛОВА
Тамбовский государственный технический университет, г. Тамбов,
Российская Федерация, соискатель кафедры русской филологии; ООО «Тамбовский курьер», г. Тамбов, Российская Федерация, корректор, e-mail: Aleksandra_tmb@mail.ru
В статье анализируются художественные средства, используемые Ф.М. Достоевским при создании основополагающего образа в романе «Братья Карамазовы» - старца Зосимы. Целью работы является выделение ряда тропов и стилистических фигур, благодаря которым создается яркая образность, присущая произведениям писателя. Автор статьи впервые обращается к исследованию поэтикоаксиологического содержания образов старцев в творчестве Ф.М. Достоевского, что позволяет осознать важность для классика проблемы духовного руководства в нравственном совершенствовании человека.
Ключевые слова: Достоевский; иносказание; образность; поэтика; стилистическая маркированность; стилистическая фигура; тропы.
Одна из ключевых фигур в последнем романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» [1] - старец Зосима. Этот персонаж интересен исследователям прежде всего с точки зрения идеологии и религиознофилософской проблематики произведения. В литературоведении до сих пор ведутся споры по поводу того, как следует трактовать образ старца: как истинного праведника или как пародию на святость? Анализируя образ отца Зосимы, исследователи обращаются к вопросу о его христианском миропонимании, к изучению православных традиций и библейских цитат (преп. Иустин (Попович) [2],
А.Л. Гумерова [3] и др.), наблюдают за осо-
бенностями проявлений какой-либо категории (например, благодати, умиления). При этом изучение поэтики воплощения образов всегда носит фрагментарный характер. Так, в своей известной монографии, всецело посвященной поэтике «Братьев Карамазовых», В.Е. Ветловская [4] ограничивается несколькими существенными замечаниями по проблеме старчества, касающимися идеологических вопросов, и доказательствами авторитетности отца Зосимы. О композиционной роли старца писал В.А. Свительский [5], высказывался М.М. Дунаев [6]. Об особенностях подачи Достоевским портрета старца Зосимы говорил А.Е. Кунильский [7], об уб-
ранстве кельи монаха - В. Лепахин [8]. Однако можно увидеть целую гамму разнообразных художественных средств, используемых при обрисовке образа старца, поскольку «в герое заключена не моральная и конфессиональная лишь, но творческая проблематика» [9].
Чтобы сразу привлечь внимание к этому знаковому персонажу, при первом упоминании о нем Достоевский прибегает к эпитетам: необыкновенное существо и знаменитый монастырский старец. Эпитет «знаменитый» формирует представление о широкой известности, славе, признании героя в обществе. К тому же слово «старец» уже способно вызвать в сознании читателя ряд ассоциаций: это православный духовный наставник высокого духовно-нравственного уровня и тонкой проницательности, помогающий «облагородить» души окружающим, направляющий их жизненный путь в соответствии с максимальной пользой для них.
На укрепление авторитета пока еще «скрытого» персонажа работает и определение далекого от религии Федора Павловича Карамазова: «самый честный монах» (т. 14, с. 23). Подбор слов здесь не случаен, хотя и кажется лишь несознательным замечанием захмелевшего человека. Этим словосочетанием старец выделяется вообще среди монахов. Подобная характеристика оказывается еще и очень точной, поскольку «честный» имеет не только значение «правдивый».
В.И. Даль определяет данное качество как «в ком или в чем есть честь, достоинство, благородство, доблесть и правда - человек, прямой, правдивый, неуклонный по совести своей и долгу; надежный в слове, кому во всем можно доверять» [10, с. 548]. Эти качества как раз и присущи старцу Зосиме, и именно определение В.И. Даля как нельзя лучше выхватывает характерные для этого героя романа черты. Прежде всего их неосознанно замечает народ в физически немощном человеке. Не случайно простые люди считают старца Зосиму знающим и хранящим правду, а следовательно, по их представлению, святым и высшим. Эпитетом «высший» обозначается положение старца среди людей: он учитель, добродетельный, самоотверженный человек. Именование старца святым исходит от восторга перед высокой духовностью, «близостью» к Богу старца, силой воздейст-
вия словом и любовью на прихожан. Хотя «святость» на земле возможна лишь относительная [11, с. 27] - выделяющая подвижника на фоне других людей, в данном случае это, так сказать, высший уровень земной праведности, чистоты и бесстрастия, а не тот удел, которым, согласно представлениям христиан, Бог награждает праведных (святых) в загробной жизни. Таким образом объясняется оговорка повествователя о том, что особо почитавшие старца Зосиму «прямо говорили, не совсем, впрочем, вслух, что он святой, что в этом нет уже и сомнения» (т. 12, с. 28).
Между тем в своей речи рассказчик никогда не называет отца Зосиму святым и даже впрямую праведником, у него старец -один из «спасавшихся» в монастырском ските, т. е. заботящийся о спасении души, о вечной загробной жизни, но пока еще не достигший их. Тем не менее, подобное именование становится приемом, позволяющим вновь привлечь внимание читателя к фигуре старца. Не случайно именно такая слава отца Зосимы вызывает любопытство много повидавшего Миусова: «Ему вдруг захотелось посмотреть на монастырь и на «святого» (т. 14, с. 31). Алеше представлялось, что святость его наставника распространится на окружающих людей, но впоследствии, после смерти старца, сила убедительности определения «святой» повергнет тех же самых легкомысленных его приверженцев в страшное смущение.
Лейтмотивом при обрисовке нрава и манеры общения старца становится определение «веселый», а те проявления, что с ним связаны, выражены как улыбка, радость, восторг, счастье. Это, казалось бы, несвойственное строгим подвижникам проявление чувств, располагающее к старцу, согласуется с природными задатками отца Зосимы (от роду он был нрава веселого), а также с его мировоззрением. Например, после утомительной беседы с «трудными» посетителями и предвидения драматической судьбы Дмитрия «слабая улыбка чуть-чуть блестела на его губах» (т. 14, с. 69). Слабая улыбка, слабый, изнеможенный голос отца Зосимы свидетельствуют о состоянии крайней усталости. Но улыбка «блестит» - и образ этого «свечения» наталкивает на мысль о каком-то хорошем знаке. На первый взгляд кажется
странным проявление веселости при осознании будущего страдания посетителей. Однако старец, предвидя развитие событий, радуется тому, что в будущем невинный в преступлении Митя невольно, но в то же время и согласившись, как бы следуя заветам отца Зосимы, примет очистительные и спасительные для него страдания.
Также писатель использует градацию в целом ряду эпитетов для описания состояния отца Зосимы в последний перед кончиной день: «Он был в полной памяти; лицо же его было хотя и весьма утомленное, но ясное, почти радостное, а взгляд веселый, приветливый, зовущий» (т. 14, с. 148). Даже в предсмертные часы лицо старца ясное - осмысленное, просветленное; почти радостное от предвкушения встречи с Богом (полноте чувства мешает измучившая тело болезнь). Но живой взгляд говорит о силе облеченного немощной плотью духа и готовности непрестанно звать к себе людей, раздавать себя им без остатка.
Метафоры, формирующие художественный образ старца, встречаются реже. Естественным и в то же время неожиданным выглядит употребление по отношению к старцу переносного значения слова «единица»: «этот старец все-таки стоит пред ним единицей» (т. 14, с. 29). Действительно, отец Зосима на ниве старчества и в пространстве романа оказывается уникумом, и в силу его физических возможностей его влияние не может распространиться на всех, о чем говорят многие персонажи. Так, Смердяков предполагает существование «какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух» (т. 14, с. 120), способных сдвинуть гору веры. Старец Зосима сам говорит о том, что «общество христианское пока... стоит лишь на семи праведниках» (т. 14, с. 61). А таинственный посетитель Михаил настаивает на необходимости той «единице» выйти «на подвиг братолюбивого общения» («хоть
единично должен человек вдруг пример показать» (т. 14, с. 276)).
Предсмертная беседа старца обозначена метафорой «умиление»: «Это было как бы последним умилением» (т. 14, с. 260). Это слово имеет духовный смысл и заимствуется из церковной лексики. В тексте оно характеризует спектр чувств, переживаемых старцем перед кончиной: благоговение перед Твор-
цом, благодарность Богу за пройденный путь, любовь к братии, радость от появления возможности в последний раз излить душу.
Знаменательно, что первое впечатление от скита старца писатель передает метафорически. Федор Павлович называет обсаженный цветами скит долиной роз. Чтобы выразить свой восторг, он выбирает это патетическое словосочетание, напоминающее об утерянном людьми Эдеме. Эпитеты «редкие и прекрасные», которыми охарактеризованы осенние цветы, отличают их от обыкновенных, привычных глазу. Указание на старание взрастить как можно больше цветов, причем лелея их, «попечение о них опытной руки» -все это наводит на мысль о том, что в образе цветников заложен иносказательный смысл: редкая красота цветов символизирует подвиг монашества, а опытная рука, выращивающая их, - самого старца. В верности проведения подобных аналогий убеждает то, что такая же метафора используется в религиозной литературе по отношению к старцам Оптиной пустыни: «Сами же старцы, как райские цветы, благоухали своей святостью» [12, с. 3].
Достоевский активно использует антитезу, причем на разных уровнях: идейном, образном, мотивном, метафорическом. Например, описание обстановки кельи старца построено на контрастах: указание на роскошь тут же сменяется указанием на убожество. Так, старец садится на «красного дерева диванчик», который в то же время ветхий: «очень старинной постройки»; гости размещаются «на четырех красного дерева» стульях, но «обитых черною сильно протершеюся кожей» (т. 14, с. 37). Подчеркивается небольшой, под стать самому хозяину, размер окружающих вещей и самого жилища: либо они прямо названы маленькими (маленькие часы), либо это обозначено уменьшительным суффиксом (диванчик, спаленка. кровать узенькая). Только икона Богородицы имеет большую величину, что, вероятно, является указанием на особое благоговение старца перед Матерью Божией.
Характеризуя общий вид комнаты, писатель использует эпитет «вялый», подобное восприятие вызывают старые, бедные вещи, теснота кельи, скудное освещение комнаты: в ней только одно маленькое окно, зато акцентируется такая деталь: на окне два горшка с комнатными цветами. Здесь, по аналогии
со скитскими клумбами, можно усмотреть прообразы двух келейников старца, его «воспитанников» Алеши и Порфирия.
На первый взгляд выглядит странным соседство в красном углу разнообразной церковной утвари. Здесь наличествуют «изящные и дорогие» и «самые простонароднейшие» православные иконы, католический крест из ценной слоновой кости, гравюры с итальянских художников. «Обычно это были фрагменты знаменитых картин, например, голова Спасителя из рафаэлевского «Преображения» или Мадонна с Младенцем из его же «Сикстинской Мадонны» [8, с. 320]. Поскольку содержание гравюр имеет отношение к священной истории, их присутствие в келье духовного лица оправданно. Но смысл такого соседства гораздо глубже: иносказательно говорится о том, что келья старца - проекция на весь мир, поскольку здесь с носителями различных идей обсуждаются не только общероссийские, но и общемировые проблемы. С другой стороны, вся история христианства представлена в келье в символах: период до раскола на Руси, иностранное ответвление (в данном случае католичество), и, конечно, древнее православие (иконы святых мучеников, святителей), а также современность (портреты архиереев). Подбор изображений возможно трактовать и как «символическое воплощение заветной для Достоевского мысли о «всепримирении идей», в которой и есть суть «русской идеи», русского исторического предназначения. Обитатель же кельи воспринимается в этом художественном контексте как русский «всечеловек» или «общечеловек», все понимающий и все вмещающий в себя» [13, с. 103].
Характеризующей персонажей особенностью является их оценка обстановки кельи старца. Миусов отзывается об интерьере с ярко выраженным негативным, ироническим оттенком - «казенщина», т. е. как полагающееся оформление какого-нибудь присутственного места в соответствующей его деятельности теме. Персонаж не видит личностного отпечатка на вещном мире. Но отчасти он оказывается прав: вещи не принадлежат лично старцу, а являются, как и предполагают монастырские правила, собственностью обители, свидетельствуют о его «бессреб-ренности». С точки зрения обывателей портрет старца Достоевский рисует несколько
«сниженным», что идет вразрез с представлением о возвышенном герое, обладающем величественной внешностью. Описывая внешность отца Зосимы, автор романа использует в переизбытке эпитеты с экспрессивной стилистической окраской, указывающей на уменьшительный признак: мелкие морщинки, седенькие волосики, бородка крошечная и реденькая, губы тоненькие. Умаление, доведенное до литоты, имеет цель показать кротость старца, его христианское уничижение себя перед Богом.
Характеристика губ старца посредством эпитета «усмехавшиеся», на взгляд современного читателя, возможно, имеет неприятный смысловой оттенок, поскольку несет некоторый налет лукавства. Чтобы скорректировать наложенные временем нюансы, нужно обратиться к тому смыслу, который имел в виду Достоевский. В составленном в XIX в. словаре В.И. Даль дает следующее значение слова «усмехаться»: «смеяться немо, одним движением губ, лица» [10, с. 513]. Такое прочтение позволяет убедиться в сдержанности отца Зосимы: он не смеется вслух, сдержанно улыбается. Нос старца сравнивается с клювом маленькой птички, причем писатель подбирает для более точного обозначения нужного ему признака просторечный вариант прилагательного - «востренький». Эпентеза усиливает характерную черту. Да и сам подвижник назван «человечком» в соответствии с его физической, телесной комплекцией, но это «тщедушие» подчеркивает величие духа. Поэтому, говоря о глазах, писатель не называет их по аналогии глазками, хотя они и небольшие. Именно через них светится душевная сила старца. Это глаза «быстрые и блестящие», что говорит о проникновенности и пронзительности взгляда праведника. Сравнение же их с точками («Глаза же были небольшие, из светлых, быстрые и блестящие, вроде как бы две блестящие точки» (т. 14, с. 37)) наводит на мысль о постоянном горении духа, о стойкости и о завершенности, незыблемости его мировоззрения. В воображении читателя вначале формируется внешний облик иссушенного годами и болезнью старичка-младенца, с одной стороны, несколько отталкивающий, с другой - вызывающий сочувствие.
При воссоздании образа старца важна также ирония, которая выражает взгляды
«светских» персонажей. Так, на первоначальное восприятие старца влияет еще и впечатление Миусова, отражающее примитивность натуры этого «интеллигента»: «По всем признакам злобная и мелко-надменная душонка» (т. 14, с. 37). Миусов увидел в старце то, что хотел увидеть, поскольку имел явное предубеждение против монахов. Соответственно восприятию этого персонажа Достоевский подбирает самые дерзкие, прямо выражающие резкое негативное отношение к старцу эпитеты и стилистически маркированное существительное. Из-за худощавости и некой остроты черт внешности в совокупности с видом убранства кельи «передовому человеку» видится образ, отдаленно напоминающий гоголевского Плюшкина, который как раз и обладал обозначенными Миусовым качествами. Ракитин как человек неверующий со злорадством, с издевкой говорит о появлении тлетворного духа от тела старца Зосимы: «к празднику ордена не дали» (т. 14, с. 308), «чина не дали» (т. 14, с. 315) и даже слово «святой» по отношению к старцу звучит в его устах как насмешка.
Разгадка сути содержится в авторском комментарии: «А тут вдобавок еще обязанности художественности: потребовалось
представить фигуру скромную и величественную, между тем жизнь полна комизма и только величественна лишь в внутреннем смысле ее, так что поневоле из-за художественных требований принужден был в биографии моего инока коснуться и самых пошловатых сторон, чтоб не повредить художественному реализму» (т. 30, с. 122). Тем же целям служит и портретная характеристика: «... важно было не допустить того, чтобы сам облик его [Достоевского] положительного героя пленял, завораживал, порабощал. Прямо противоположную функцию выполняет портрет Великого инквизитора» [7, с. 172]. Отсутствие впечатляющих черт во внешности заставляет искать в образе другие примечательные стороны, и таким образом поиск заявленной в начале «необыкновенности» этого человека сосредотачивается на его словах, поскольку «человеческая сторона его природы вторична по отношению к харизматической» [14, с. 103].
Образ отца Зосимы, повторимся, оказывается преломленным через восприятие других людей. В этом ключе особенно важными
становятся свидетельства тех, кто всегда был с ним рядом. Так, находясь у Грушеньки после кончины старца, Алеша, обращаясь к Ра-китину, произносит фразу: «Я потерял такое сокровище, какого ты никогда не имел» (т. 14, с. 318). Что же Алеша считает таким бесценным и бесконечно дорогим - «сокровищем»? Метафора обозначает старца и те духовные ценности, которые укоренились в душе юноши при общении с ним: твердая вера, внутренний покой. В другом эпизоде повествователь выражает чувства Алеши по отношению к старцу синонимичным словом «драгоценный», чем старается выразить высшую степень почитания и любви юноши к своему наставнику.
Изображая старца Зосиму, Ф.М. Достоевский, естественно, использует церковную лексику. Например, герой надевает епитрахиль, что, с одной стороны, показывает: он осознает свое старческое служение как добровольное духовное несение возложенного на него креста, с другой - напоминает окружающим, что все его действия подчинены Божией власти, и лишь с благоволения Бо-жиего через старца человеку может быть послано утешение: «если что и было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением» (т. 14, с. 51), - говорит отец Зосима об исцелении Лизы.
Таким образом, выявив разнообразные традиционные и оригинальные художественные приемы Достоевского, изучив рассмотренные средства художественной образности, можно убедиться в том, что образ старца Зосимы (вопреки мнению многих литературоведов) дан писателем как положительный православный идеал человека, «стяжавшего Святого Духа», а не как пародия на святость.
1. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1976. Т. 14. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием тома и страницы в круглых скобках.
2. Иустин (Попович), преп. Достоевский о Европе и славянстве. СПб., 1998.
3. Гумерова А.Л. Библейские цитаты в романе «Братья Карамазовы» // Роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения. М., 2007. С. 320-331.
4. Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л., 1977.
5. Свительский В.А. Композиционная структура романа Ф. Достоевского «Братья Карамазо-
вы» // Анализ художественного произведения. Воронеж, 1977. С. 5-42.
6. Дунаев М.М. Православие и русская литература: в 6 ч. М., 2002. Ч. 3.
7. Кунильский А.Е. «Лик земной и вечная истина». О восприятии мира и изображении героя в произведениях Ф.М. Достоевского. Петрозаводск, 2006.
8. Лепахин В. Икона в русской художественной литературе. Икона и иконопочитание, иконопись и иконописцы. М., 2002.
9. Сузи В.Н. Серафический старец в «Братьях Карамазовых»: проблемные аспекты // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XIX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 2008. Вып. 5.
10. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М., 1998. Т. 4.
11. Хоружий С.С. Духовные основы русского старчества // Феномен русского старчества: Примеры из духовной практики старцев. М., 2006.
12. Преподобные старцы Оптиной пустыни. Жития. Чудеса. Поучения. Москва; Рига, 1995.
13. Михнюкевич В.А. Старец Зосима как русский «всечеловек» // Достоевский и современность: материалы 12 Международных Старорусских чтений 1997 года. Старая Русса, 1998.
14. Бэлнеп Р.Л. Структура «Братьев Карамазовых». СПб., 1997.
Поступила в редакцию 11.01.2012 г.
UDC 821.161.1
LITERARY TECHNIQUES OF “ARTISTIC PERSONAGE” CREATION OF FATHER ZOSSIMA IN NOVEL “THE BROTHERS KARAMAZOV” BY F.M. DOSTOEVSKY
Aleksandra Anatolyevna MIKHAILOVA, Tambov State Technical University, Tambov, Russian Federation, Competitor of Russian Philology Department; JSC “Tambov Courier”, Tambov, Russian Federation, Corrector, e-mail: Aleksan-dra_tmb@mail.ru
The article analyzes the artistic devices used by F.M. Dostoevsky to create a main character in the novel “The Brothers Karamazov” - Father Zossima. The aim is to emphasize a number of figures of speech and stylistic devices, due to which creates a vivid imagery, inherent in the writer’s works. For the first time the author refers to a poetic-axiological research of images of old men, which allows to realize the importance of the classic problems of spiritual leading in the moral man’s perfection.
Key words: Dostoevsky; allegory; imagery; poetics; stylistic figure; figures of speech.
