Повседневность бытия боспорского поселянина (к постановке проблемы) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

А. А. Масленников

ПОВСЕДНЕВНОСТЬ БЫТИЯ БОСПОРСКОГО ПОСЕЛЯНИНА (К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ)*

Жизнь армейского офицера известна. Утром — ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером — пунш и карты.

А. С. Пушкин. «Выстрел».

В статье впервые делается попытка осветить основные моменты повседневной жизни сельского населения античного Боспора по материалам многолетних раскопок в Восточном Крыму. Кратко рассматривается ряд своего рода подтем (быт, жилище, характер домостроения, одежда, путешествия, работа, досуг, труд, здоровье, гендерные отношения, язык и культура, антропонимика, социальное положение, отношения с властью и равными себе и т.п.), которые могут с той или иной степенью глубины быть раскрыты в настоящее время. Рассматриваются кратко также те объективные и субъективные факторы, которые влияли на те, или иные проявления повседневности местного населения.

Ключевые слова: повседневность, быт, сельское население, античный Европейский Бо-спор, община, природа и общество.

Название данной статьи или, скорее, небольшого эссе, как это вполне осознаёт автор, звучит несколько претенциозно. Ну, а в самом деле, как сказать о таких простых с первого взгляда вещах и категориях понятий, как ежедневный труд, досуг, быт, здоровье, т.н. гендерные отношения и прочее, и прочее, из чего, собственно, по большей части и состоит жизнь человека, тем более простого, не «обременённого» особыми знамениями судьбы? Да вот и эпиграф! Ну чем не распорядок рядового дня, то бишь всё та же обыденность.

Интерес к теме личностной повседневности, как известно, занимает очень заметное место в зарубежных, прежде всего, европейских исторических исследованиях нескольких последних десятилетий. Причём почти исключительно это касается позднесредневекового, нового и новейшего времени. Здесь можно привести хотя бы известную серию научно-популярных книг, где читатель почерпнёт весьма многое о жизни и быте от королевских мушкетёров до солдат третьего рейха и французского иностранного легиона.

В отечественной науке эта проблематика в силу ряда причин вплоть до недавнего времени практически не разрабатывалась. Между тем, литература XIX-XX веков оставила нам весьма многочисленные и любопытнейшие описания всякого рода «повседневностей». Да и касательно новейшего времени, начиная, пожалуй, с самого знаменитого, «Одного дня Ивана Денисовича», у нас есть чрезвычайно яркие примеры. Стали даже защищаться диссертации по соответствующей

Масленников Александр Александрович — доктор исторических наук, заведующий отделом полевых исследований Института археологии РАН. E-mail: iscander48@mail.ru

* Работа выполнена в рамках проекта «Материальное и духовное в повседневной жизни античного Боспора», грант РГНФ № 12-01-00122а.

тематике (например, Я. В. Валяев «Фронтовой быт военнослужащих российской армии в годы Первой мировой войны». — Белгород, 2012.) Есть, и уже давно, примеры и в отношении истории древнего мира. Мы имеем в виду написанные великолепным языком и наверняка прекрасно известные многим ещё со школьно-студенческой скамьи занимательнейшие книжечки М. Е. Сергеенко о простых людях Древнего Рима и Италии.

Вообще говоря, такой историографический поворот не случаен и обусловлен, помимо прочего, двумя основными факторами: расширением источниковедческой, прежде всего документоведческой, базы и полувынужденным желанием популяризации исторической науки в целом. Обращаясь же непосредственно к нашей теме, должно сделать ряд оговорок личностного (субъективного) и, так сказать, объективного порядка. Первые обусловлены научным интересом, точнее, научной специализацией (полевой и кабинетной) автора (исследование сельской территории античного Боспора, многолетние раскопки на Керченском п-ове). Вторые — характером наших возможных источников (практически полное отсутствие всяких письменных свидетельств при наличии достаточно большого, хотя и неоднозначно интерпретируемого археологического материала).

Следующая оговорка касается самого названия. Слово «поселянин» выбрано не случайно. Действительно, а как назвать сельского жителя античной «деревни»? Специалисты знают, что в письменных источниках, касающихся более или менее значимых регионов античного мира, встречается соответствующая терминология, которая, как правило, определяется конкретным типом самого поселения (жители т.н. ком-комиты и, соответственно, ойкосов, катойкий, хорионов, фрурий, кле-рухий, римских вилл, укреплённых или неукреплённых варварских деревень — поселений и н. др.). Но и здесь не всё однозначно, ибо при отсутствии прямого свидетельства далеко не всегда ясно реальное соответствие того или иного археологического памятника тому или иному из названных типов поселений. Да и сами античные авторы не всегда придерживались определённой, точнее, однозначной терминологии. Что уж говорить о рассматриваемом регионе, из которого вообще до нас не дошло ни одного т.н. самоназвания сельского населённого пункта (см. ниже). Привычное же слуху слово «крестьянин» и подавно по понятным причинам нам не подходит. Остаётся остановиться на нейтральном — «поселянин», т.е. просто житель некоего поселения, понимая под последним какой-то отличный, от собственно городского населённый пункт со своей особой социально-экономической, демографической, планеграфической, правовой и прочими структурами и характеристиками. В любом случае, должны же мы как-то различать постоянного обитателя сельской территории и горожанина. Но и тут не всё так определённо и просто: ведь классическая античность (лучше сказать — античность в её стадиально-специфической абстракции) не знала абсолютного различия сельского и городского. (Как известно, всякий полноправный гражданин полиса — цивитас есть одновременно и землевладелец со всеми вытекающими отсюда правами, социальным статусом, интересами, заботами, особенностями времяпрепровождением и поведенческими мотивами.) Разумеется, реальная действительность демонстрировала самые разные, в том числе крайние варианты такого «симбиоза», не говоря уже о социально-сословно-этнических и территориально-хронологических «оттенках». Поэтому слово «постоянного» в данном случае значит существенно

больше, нежели только временной момент. Это и указание на основной источник доходов, т.е. форму хозяйствования, и особый культурно-этический компонент (менталитет), и отличный от городского образ жизни, и иное социально-правовое положение и н. др.

Так или иначе, но источниковедческая база для заявленных выше изысканий в целом применительно ко всему античному миру определилась уже давно и состоит, главным образом, из хрестоматийно известных письменных свидетельств греко-римских авторов и в не меньшей степени лапидарных документов, а также данных археологии. (Последние в силу своей специфики могут рассматриваться как косвенные.) Обращаясь же к выбранному нами окраинному району античной Ойкумены, следует ещё раз оговориться, что фактически в отношении первых двух групп источников можно лишь осторожно предполагать вероятное наличие оных. Но с гораздо большей уверенностью — их изначально полное или почти полное отсутствие. И это, как становится всё более очевидным, не досадная случайность — следствие слабой обследованности боспорской (как, впрочем, оль-вийской и херсонесской) хоры, а некая закономерность, присущая всякому захолустью. (Напомним читателю, что с пространств сельской территории античных городов и государств Малой Азии происходят тысячи разнообразных лапидарных памятников.) Археология же, т.е. раскопки разного рода сельских (точнее, располагавшихся на территории ближней и дальней, в том числе городской, государственно-царской или какой-то иной, в зависимости от господствующей формы собственности на землю и юридического статуса, хоры) поселенческих структур, их некрополей, святилищ и следов землеустроительных работ, хотя и добилась за последние десятилетия немалых, а то и весьма существенных результатов, но в целом не может восприниматься как полноценная замена вышеуказанным «информаторам». Ведь, несмотря на довольно значительные исследованные площади и солидный объём разнообразного вещественного материала, их интерпретация крайне, в том числе и в области данной проблематики, сложна, а то и противоречива. Нельзя также не сказать о таком неоднократно отмечавшемся специалиста-ми-археологами обстоятельстве, как разная степень сохранности и изученности упомянутых групп археологических памятников по обоим берегам Боспора Киммерийского. В сущности, в силу ряда объективных и субъективных причин даже методика их исследования сильно отличается: в одном случае её можно было бы охарактеризовать как в основном абстрактно-пространственно-хронологическую (большая часть т.н. Азиатского Боспора), в другом — также в основном как тра-диционно-раскопочную (Европейский Боспор). И та, и другая имеют свои бесспорные достижения и преимущества, а главное — оправданы и, пожалуй, оптимальны для своих районов.

Из чего же складывалась та мозаичная картина, которую мы собираемся «нарисовать», какие настроения, впечатления и иные мотивы и причины могут повлиять на «глубину раскрытия художественного образа», натурализм либо абстракционизм «полотна», и хватит ли у нас, говоря словами бессмертного Н. В. Гоголя, «кистей и красок»? На первый вопрос ответить как будто бы несложно. Из факторов, влиявших на повседневный труд и быт боспорского поселянина, назовём в первую очередь природно-географические и климатические особенности рассматриваемого региона (характер и характеристику сезонных изменений, водных

источников, плодородия почв, колебания уровня омывающих данные территории морей и рек, полезных ископаемых, фауны и флоры, конкретного географического местоположения и рельефа местности, сейсмичности района и н.др.). При этом, естественно, приходится всякий раз делать оговорку, т.е. приставку «палео-», далеко не всегда уверенно наполняя её той или иной конкретикой. Изыскания же в соответствующих областях знаний также различаются своей глубиной и определённостью. Так, о местных и, подчеркнём, «синхронных» (для тех или иных периодов боспорской истории) палеоклимате, палеогеографии, динамике уровня морей и направлении течения рек написано совсем немало, хотя и спорных моментов остаётся предостаточно. Весьма активно изучались и изучаются вопросы палепочвоведения, палеосейсмологии, отчасти и палеозоологии. Кое-что делается в области палеобатаники, прежде всего культивированных человеком растений. И некоторые наблюдения и предположения здесь, кажется, могут быть уместны. Так, сам факт массового появления сельских поселений в Восточном Крыму (вторая четверть — середина IV в. до н.э.), равно как и затухание жизни на них, а затем распространение новых типов поселенческих структур в определённой степени могло быть связано с периодическими региональными изменениями климата. (В частности, более или менее холодные зимы сменились относительно тёплыми. Иначе пережить весьма сильные морозы, вспомним хотя бы известные свидетельства Геродота и Страбона, да и впечатления от недавней зимы 2012 г., в тех жилищах, которые мы знаем благодаря раскопкам и при том энергопотенциале, о котором мы тоже как-то может судить, было бы просто невозможно.)

Второй блок факторов условно можно было бы обозначить, как антропогенный и историко-социальный. Здесь и обусловленные разными причинами этнические перемены, контакты и влияния, и целый набор сложных и почти совершенно неизвестных нам вопросов и коллизий, которые можно было бы «окавычить», как взаимоотношения полиса и хоры, государства (или государя) и населения сельской территории (власть и подданные, эллины-боспоряне и варвары, свои и чужие, подати и поборы, права и статус и т.п.).

Третий фактор — внутренняя жизнь и социальная организация сельских общин на Боспоре. Тут мы вообще помимо самых общих, хотя и вполне вероятных предположений о наличии последних — практически ничего конкретного сказать не можем. Ясно лишь, что население хоры было как-то организовано или само-организовано, представляло некие коллективы, объединённые родственными, территориальными и хозяйственными связями и интересами. Насколько нам известно, никто собственно вопроса о характере сельской общины в античных государствах Северного Причерноморья пока не ставил вообще. Ведь письменная традиция тут, не в пример, скажем, той же Малой Азии, практически «нема».

В-четвёртых, фактор традиций и инноваций. Он касается предметно-бытовой стороны частной и общественной жизни боспорского поселянина, некоторых вероятных черт его менталитета. (Здесь можно было бы охарактеризовать то, где и как жил «наш герой или героиня», во что они одевались, что их окружало в повседневном быту, их будни и праздники, религию и культы, погребальный обряд и иные житейские мелочи и немелочи. Но это уже, собственно, раскрытие темы.)

Наверное, в связи с этим же (и не только) можно было бы выделить и фактор влияния дальнего и ближнего этнокультурного окружения обитателей боспорской хоры. («Пункт» 5.) Впрочем, он отчасти уже приводился выше.

В-шестых, экономический (хозяйственный) фактор. То есть основные виды хозяйственной деятельности, их трудозатратность и рентабельность: земледелие (его «содержание», специфика, производительность, степень риска и товарности), животноводство с теми же самыми «подвопросами», сельское ремесло, торговля, промыслы, прежде всего рыболовство, а также орудия и предметы труда.

Наконец (7), гендерно(поло)-возрастной фактор, включая семейно-родственные отношения и чисто антропологическую характеристику разных групп сельского населения, а равно состояния его здоровья, средней продолжительности жизни, причин смертности и т.п. Кое-какие «намёки» в этом плане уже имеются благодаря некоторым междисциплинарным исследованиям.

И ещё, конечно, фактор времени, точнее, хронологии. Пожалуй, как везде и всегда в истории, на Боспоре за его более чем тысячелетний период существования происходили не только постоянные, более или менее эволюционные изменения, но и довольно существенные, резкие перемены и даже исторические катаклизмы, которые самым решительным образом сказывались на социально-экономическом, демографическом и этнокультурном «облике» этого государства. И сельская территория затрагивалась ими ранее всего и в наибольшей степени. Таких «поворотных» периодов, кажется, было не менее пяти-шести. (Последняя треть VI и рубеж первой второй четвертей V вв. до н.э.; конец первой трети III в. до н.э.; I в. до н.э. и вторая-третья четверти III в. н.э.; вторая половина IV в. н.э. и первая четверть — треть VI в. н.э. Возможны и иные «периодизации».) В любом случае, совершенно очевидно, что повседневность обитателей богатых усадеб т.н. царской хоры Европейского Боспора (ГУ-Ш вв. до н.э.) заметно отличалась от того, как, в чём и чем жили те, кто в то же самое время населял многочисленные «деревни» (комы?) в относительной глубинке Керченского п-ова и по соседству с ним. В свою очередь, повседневность жителей городищ эллинистического или римского времени была здесь же уже несколько иной. Достижения археологии, по крайней мере на этой территории, позволяют утверждать это со всей определённостью.

Теперь, собственно говоря, пора задаться вопросом: а из чего складывалась эта самая «повседневность»? Вряд ли мы будем здесь оригинальны, если назовём такие «подтемы», как локальная «родина» и окружающий ландшафт (кон -кретное поселение либо некая абстракция, характеризующая определённый тип поселенческой структуры, и ежедневно видимый, окрестный ближний и дальний пейзаж); распорядок дня и календарь хозяйственных работ. Затем — домашний быт и досуг; одежда и пища; общественные связи и обязанности; здоровье и поло-возрастные отношения и н.др. Каждая в той или иной мере опирается на соответствующую информацию, хотя, признаем это ещё раз, объём её невелик, а то и просто ничтожен. Конечно, мы можем «при наличии отсутствия» позволить себе «вольности» вроде обращения к местным городским более или менее близким и синхронным аналогиям либо просто сельским материалам, почерпнутым из других регионов обширного античного мира, например, из самого близкого к Боспору — Малоазийского. Но это будет уже не столь «чистый» эксперимент. По-

этому по большей части наши реконструкции окажутся крайне скудными. Но всё же, всё же...

Итак, начнём, хотя бы с того: а где живёт наш «среднестатистический» бо-спорский поселянин? Договоримся, что это будет территория Восточного Крыма, как наиболее известная автору, так и исследованная и показательная в ряде отношений, о чём уже писалось выше. Не повторяясь относительно того, что тут в разное время существовали разные типы сельских поселений, а также были периоды, когда они практически отсутствовали, зададимся вопросом, где они располагались и как назывались. С первым — проще. В какие-то периоды полуостров был заселён очень плотно (ГУ-Ш вв. до н.э.), в какие-то (что случалось чаще) — куда менее густо. Напомним, поселения архаического и классического времени здесь единичны и характер их остаётся не вполне ясным (первые «усадебки» на ближней городской хоре, некие варварские стоянки, места периодических посещений и убежищ, сакральные и географические ориентиры). Зато в раннеэллинистический период всевозможные населённые пункты представлены тут весьма основательно (странно немногочисленные усадьбы на ближней — городской — хоре, столь же нечастые, но не в пример им более презентабельные усадебные комплексы на дальней государственно-«царской» хоре, располагавшейся преимущественно на побережье Меотиды, и сотни неукреплённых, довольно значительных по площади селищ с иррегулярной общей и «частной» планировкой и застройкой, находившихся в основном в «глубинке» полуострова и по соседству с ним).

Второй вопрос тоже вовсе не праздный. Вряд ли, как и сейчас, любой населённый пункт, если их было хотя бы несколько, а не один (тогда это будет просто город, просто усадьба, просто жильё, дом или некое коллективное обиталище), не имел своего названия. Каковы тут законы (или случайности) топонимики, знает каждый по своему опыту. В ход идут внешние признаки, окружающий ландшафт, вернее его особенности, названия, производные от имён основателей или владельцев, и мн. др., иногда весьма неожиданные «обстоятельства». О том, как вообще назывались сельские поселения на Боспоре в древности, точнее, об их, так сказать, типологии выше уже писалось. Конкретика здесь, в сущности, до сего дня только одна: известное упоминание неких, по-видимому, достаточно многочисленных сёл (ком) в одной из новелл Полиена о Левконе I. Напомним кратко, что речь там шла о родственниках царских триерархов, которым боспорский царь временно вручил власть и управление этими населёнными пунктами. Полиен — автор довольно поздний (середина II в.н.э.), да и вообще навряд ли он знал собственно боспорскую терминологию. Источник его в данном случае неизвестен. Историческая достоверность рассказа в равной доле и сомнительна, и вероятна. Перевод, которому мы следуем (из «Свода» В. В. Латышева), предпочтителен недавно изданному (Полиен. Стратегемы. Под общ. ред. А. К. Нефёдкина, Евразия, С-Пб. 2002. С. 214), где почему-то сказано: «Власть и попечение над процессиями». (Это, конечно, тоже знак показного доверия, но слово «власть» здесь как-то ни к чему.) Впрочем, если быть точным, из данного текста вовсе не значит, что во времена ранних Спартокидов обязательно существовала сама должность «сельских» эпимелетов. Следует только, что таковая могла существовать. (Вообще же она зафиксирована на Боспоре, вернее в Танаисе, лишь во П-Ш вв. н.э.) примечательно, и это говорит в пользу некоего достоверного первоисточника Полиена,

что в указанное время (не раннее второй четверти IV в. до н.э.) на Европейском Боспоре, как только что писалось, уже действительно имелись многочисленные сельские поселения, облик которых, вероятно, соответствовал греческим представлениям о неукреплённых деревнях. Мы сейчас называем их варварскими или полуварварскими селищами и знаем, что они были характерны именно для этого периода и не только Восточного, но и ряда других районов степного Крыма.

Ещё сложнее обстоит дело в отношении т.с. персональных названий. По идее, их должны были быть сотни. Но нам не известно ни одного. Речь, разумеется, не идёт о городах или городках типа Акры, Порфмия, Парфения или Зенонова Хер-сонеса, хотя локализация некоторых из них до сих пор спорна (Зефирий, Ахилли-он, Тирамба, Гераклий, Казека, Аборака). Местная малая (локальная) топонимика за редчайшим исключением (некая «варварская дорога», упомянутая в одной довольно поздней надписи, вероятно, фиксировавшей границы земельного участка) до нас и вовсе не дошла. Усадьбы на «царской» хоре могли именоваться либо «большими» и «малыми», либо по имени хозяина, либо как-то в этом духе. А вот комы, наверняка, — по другому принципу. И притом ещё совсем не обязательно по-гречески.

В эпоху позднего эллинизма характер организации дальней, да и ближней хоры, как известно, кардинально меняется. В целом поселений очень мало, но зато они укрепленные. А такое, как Золотое-Восточное и вообще, выглядит небольшим городком. В последующие века на полуострове складывается целая система из относительно немногочисленных (около десятка), но, как правило, весьма крупных и хорошо укреплённых городищ. Не исключено, что именно эту ситуацию как-то отразили источники Клавдия Птолемея. Во всяком случае, обилие приведённых им топонимов, в том числе применительно к Крымскому п-ову, а возможно, даже его восточной части, крайне соблазнительно для разного рода локализаций и отождествлений. Ярчайший пример тому — прочно вошедшее в употребление самоназвание самого мощноукреплённого и, пожалуй, крупнейшего по площади городища у с. Ивановка (т.н. Илурат). Исследователи, ведущие раскопки двух других интереснейших и больших объектов: Белинское и Артезианское городища, — упорно приучают нас к мысли, что это и есть птолемеевские Пароста и Бион. На Казантипском п-ове помещают Новую Крепость или Гераклий. Относительно остальных — мнения существуют самые разные, но все они не подтверждены соответствующими эпиграфическими находками.

Следующий «момент» — окружающий нашего «героя — героиню» природный антураж, то есть ландшафт. Тот, кто хорошо знаком с восточно-крымскими пейзажами, относительно легко может себе представить облик как прибрежных, так и глубинных районов в древности. Естественно, в плане рельефа местности, ведь он за незначительным исключением вряд ли изменился. Почти наверняка местные речушки, а их было около десятка, являли собой картину гораздо более отрадную, нежели теперь. Основные солёные озёра могли быть мелководными заливами, что впрочем, вовсе не обязательно на протяжении всего античного периода. Также наверняка береговая линия при всех локальных особенностях, точнее — динамике абразийных процессов, сохраняла основные очертаний бухт, заливов и мысов. Правда, разрушения и изменения (абразия) берегов Чёрного моря и Керченского пролива (Боспора Киммерийского) в силу геологических особен-

ностей их строения и не только шло значительно интенсивнее, нежели берегов Меотиды. (Жители городка Китея и его хоры были бы неприятно поражены, если бы сейчас отправились на прогулку к своему городскому центру — святилищу. А обитатели Киммерика, Казеки, Акры и вовсе не смогли бы отыскать своих очагов...) Впрочем, и там, как теперь выясняется, случались локальные разрушения, вероятно, сейсмического происхождения, существенно менявшие облик отдельных участков побережья и приводившие к гибели поселений или их оставлению жителями, например, вследствие исчезновения питьевой воды в сопутствовавших им колодцах. Но такие катастрофы происходили нечасто и, следовательно, это уже не была повседневность.

В настоящее время принято считать, что уровень Чёрного моря и пролива в целом при всех колебаниях был в античное время ниже на несколько метров. Для Азова это цифра составляет 1,5-2,5 м. И в этом случае его мелководье плюс изменения русла впадающих рек могли заметно сказаться на пейзаже прибрежной зоны. Так, не исключено, что вода в этом море была в архаический и классический периоды более пресной, а следовательно, водились иные виды ихтиофауны и моллюсков. Затем она «посолонела», но мидии встречались в избытке. О рыбных же богатствах Меотиды понаписано уже в древности было немало. (К сожалению, на наш век остались только воспоминания. Античный поселянин ужаснулся бы и пришёл в полное отчаяние, вздумай он рыбачить сейчас в меотийских водах. Не случайно, автор последний раз любовался здесь игрой дельфинов лет двадцать пять — тридцать назад.) Не исключено, что прибрежная акватория временами и местами представляла собой некое подобие плавней, а сама кромка берега отстояла на несколько сотен метров дальше современной. О зимних катаклизмах и их динамике выше уже немного писалось. Наверняка вышедший из своего жилища, а точнее — за границы поселения, боспорянин (в данном случае неважно, кем он был в этно-культурном плане и когда именно жил) видел несколько, а кое-где и сильно отличающуюся от нынешней растительность. Степные пространства со всем их первобытным разнообразием трав и животно-птичьего мира, по мнению специалистов, тогда преобладали. Но и кустарниково-лесные «оазисы», особенно в северной части п-ова, не были редкостью. (Трудно сказать, насколько уместно «транспортировать» в античное время любопытную информацию П. Дюбрюкса о якобы виденных им где -то в районе Чокракского озера, где он одно время служил смотрителем на соляных приисках, выкорчёванных пнях больших деревьев, дубов.) Навряд ли уже в эллинистическую эпоху местного леса хватало в качестве топлива. Многочисленные зольники, особенно характерные для окрестностей городищ первых веков н.э., состоят в основном из отходов костров и печей, в которых сжигали солому, хворост и высушенный на солнце навоз. Это всё — в самых общих чертах, ибо подробнее о растениях, животных, рыбах и птицах произраставших и обитавших на полуострове две с половиной — полторы тысячи лет назад, лучше пусть скажут специалисты в данной области.

Несколько слов о «розе ветров». Нет ничего постояннее ветра, говорят жители некоторых приморских областей. Уж если задует самый свирепый и долгий северо-восточный, уверяют старожилы Приазовья, то дня на три, а там или «шабаш», или шесть, девять и т.д. Особенно если дело поздней осенью и зимой. Сыро, до костей пробирает. Так и сечёт. К нему приноровиться надо, укрыться. И если

дело всегда обстояло именно так, наш поселянин должен был укрываться. Прежде всего, жильё и жилое тепло по зиме сберечь. И вот что примечательно: практически все прибрежные поселения «римского и ранневизантийского» времени расположены на более или менее пологих к западу склонах скалистых холмов. А до этого — на относительно ровных вершинах и плато. Им вроде бы и ветер был не страшен. А может, роза ветров внезапно сменилась, если такое бывает? Впрочем, ветер — он ведь и нужен. А в жару, а как «дворник»! (Ну, об этом снова потом.)

Итак. Выходит, значит, каждый день из своего жилища (сейчас неважно какого) наш поселянин. Сам выходит, по делам или его позвали. Уходя, распоряжается, кому-то что-то говорит. Стоп, а как позвали-то его? Имя какое? Вот тоже проблема со многими неизвестными. Казалось бы, античная антропонимика кишит именами. Даже в дошедших до нас боспорских надписях их многие сотни. Да ещё граффити и дипинти... Но это почти всё «не про нас»! Это почти всё про горожан. Надписей, случайно или нет, найденных на пространствах боспор-ской хоры, единицы. И имён в них — соответственно тоже (не многим более трёх десятков). В большинстве — на надгробиях. (Для Восточного Крыма бесспорна локализация «в глубинке», т.е. с каких-то памятников хоры, только надгробий из Илурата, района Тобечикского озера, близ сёл Тасуново, Войково и Бондаренко-во, быть может, окрестностей Темир-горы, а также с некрополей Кыз-Аул (Яко-венково) и Фронтовое II.) В основном они относятся к !-П вв. н.э. И кто же это? Конечно, в отношении этноязыковой идентификации ряда имён среди специалистов нет единства, но, в общем, картина следующая. Приблизительно 50 % — это греческие личные имена. Около четверти, вероятно, иранского происхождения. Остальные (почти поровну) — малоазийские или неясной атрибуции. Так что, можно сказать, среднестатистический обитатель относительно немногих довольно крупных сельских поселений «римского» времени, причём мужчина, носил скорее греческое, нежели какое-то иное имя. Надгробий, да и иных надписей с именами более ранними или поздними на пространствах ближней либо дальней хоре не найдено вовсе. И это вряд ли случайно. Отметим попутно, что некрополи городищ позднеэллинистического периода (сер. ПЫ вв. до н.э.) здесь практически неизвестны. А ещё более ранние — правильнее было бы именовать курганными и грунтовыми могильниками, поскольку они «привязаны» к варварским селищам, которые мы условились называть комами. Что же касается некрополей т.н. усадеб ближней (городской) и тем более дальней (царской?) хоры IV-III вв. до н.э., то для первых, кажется, можно говорить пока только в отношении Нимфея, а для вторых вопрос вообще остаётся открытым. Кажется, за небольшим исключением их обитатели предпочитали быть похороненными на своих «родовых» кладбищах близ боспорской столицы. Впрочем, мы здесь увлеклись уже иной темой.

Возвращаясь же к местной сельской антропонимике, нельзя «пройти мимо» ещё одной группы источников: граффити и дипинти. Их на сегодняшний день учтено немногим более тысячи. Естественно, далеко не все они содержат личные имена. Но главное даже не это. Как всем хорошо известно, граффито и дипинто — весьма неоднозначный артефакт. Как правило, они связаны с разного рода керамическими изделиями. А те, как и прочие предметы обихода и быта, имели тенденцию к более или менее постоянному перемещению и смене владельцев. К тому же посуда и тара, как бы априори, попадала на хору извне. (В данном слу-

чае неважно — из боспорских городов или из-за моря.) Поэтому то или иное имя вовсе могло и не принадлежать изначально сельскому жителю. Ряд имён плохо восстановим, о других трудно сказать уверенно, что это — посвящение божеству или герою (в нашем случае есть примеры поразительные, например имена Па-трокла и Ясона) или теофорное имя владельца сосуда. В целом, их не так уж и много — несколько десятков. Греческие явно преобладают, но в разные периоды встречаются имена иранского и малоазийского происхождения. Некоторые же (Спарток, Перисад?) вряд ли принадлежали рядовым поселянам, другие — (на грузилах, обломках амфор) почти наверняка — наоборот. Есть ещё надписи с именами на стенах позднеантичных грунтовых семейных склепов (Салачик, Сююр-таш). Но, во-первых, их очень мало. Во-вторых, прочтение сомнительно, а этнолингвистическое соотнесение спорно. Таким образом, недостаточная статистика и прочие вышеизложенные обстоятельства пока не позволяют в полной мере и для каждой эпохи использовать данный источник. К тому же, а ну как большинство поселян было попросту неграмотными, что для обитателей ком представляется практически очевидным, а для жителей городищ первых веков н.э. — достаточно вероятным.

Итак, наш «герой» вышел из дома (помещения или жилища). Что же непосредственно, т.е. у дверей и рядом он видит перед собой? Иными словами, что представляла собой среда его обитания, так сказать, не в широком, а в узком смысле. Для «комита», кем бы он ни был по этносу, она состояла из не всегда чётко ограниченного (забором или просто рядом камней) пространства, включавшего в себя, помимо собственно жилища (о нём ниже), некое подобие невымощенно-го двора и, возможно, одного-двух непритязательных по облику, небольших, низеньких, грубо сложенных из необработанных камней строений с самой простой кровлей разного хозяйственного (подсобного) назначения. Нередко эти «клетушки» были просто пристроены к жилому помещению. Несколько ям, частью под навесами (хозяйственные), частью открытые (зольно-мусорные) помещалось тут же. Чуть поодаль — невысокий курганообразный холм, обложенный у основания грубой обкладкой из камней, — зольная свалка. В двух-пяти десятках метрах (а то и ближе) без всякого плана и с иной ориентацией построек располагались соседние «домовладения», а то и просто начиналась холмистая степь, где также невдалеке виднелись невысокие курганы или камни гробниц родового могильника. Никаких подобий улиц. Только вытоптанные скотом и людьми промежутки между описанными строениями и ямами. Летом, надо думать, пыльно и жарко. Много мух, грязи. Зимой отчаянно холодно и ветер выдувает на открытом пространстве последнее тепло очагов. Колодцев нет, цистерн для воды тоже. За водой ходить надо к источнику, а он мог быть неблизко. Зато скот стоял тут же, у жилища. Молодняк — (на зиму) в «сарайчиках», а то и с людьми. В ряде случаев вдалеке виднелась морская гладь, но по большей части вокруг была степь, редколесье, кое-где холмы и сопки. Непосредственно вблизи морей, на берегах жители ком не селились, во всяком случае, не выявлено ни одного селища.

Ну, а обитатель дальних усадеб? О, это совсем другое дело! Выйдя за дверь (а такая, безусловно, была), он прежде всего попадал на полностью или частично вымощенный прямоугольный или подпрямоугольный, нередко перистильный двор, ограниченный отовсюду или почти отовсюду блоками одно-, реже двух-

этажных построек, крытых керамической черепицей. Водостоки и естественный уклон вымосток обеспечивали его относительную чистоту и сухость. Вход в усадьбу шириной не менее 2 м оформлен двухстворчатыми воротами. К нему вела более или менее ровная, покрытая слоем утрамбованного керамического боя дорога. А возле ворот, снаружи, как и положено, — низенький квадратный алтарь из прокалённой от частых воссожжений глины. Местами внешние стены на высоту почти человеческого роста выложены рустованными блоками. Да и в остальном кладка достаточно качественная, аккуратная. Основные элементы планировки прямолинейные. Окон, естественно, нет (тепло надо беречь), но света со двора достаточно. Иногда двор особыми стенами — загородками с навесом — или небольшими помещениями как бы делится на секции. Ямы разного назначения если и есть, то их немного и они невелики. Зато у края двора или рядом с самыми большими усадьбами находятся громадные (примерно 5x5 и глубиной не менее 5 м) зерновые ямы — цистерны цилиндрической формы. (Посчитай, читатель, сам, если хочешь, их объём, т.е. вместимость, автор не силён в арифметике.) Их вырытые в материке стены обложены каменной однорядной кладкой. Сверху устроена черепичная кровля, а возле — водоотводы. Самая большая из усадеб дальней хоры (Генеральское-Западное) состояла из нескольких почти соприкасавшихся, но всё же отдельных строительных блоков жилого или жилого и хозяйственного назначения, различавшихся планировкой, размерами и, надо думать, предназначением. Центральное «здание» — самое большое и самое качественное по уровню строительного дела — было укреплено тремя квадратными в плане башнями высотой до 8-10 м. Но и на двух других усадьбах, «нерасчленённых» в плане, также выделялась своего рода хозяйская «половина». Есть в усадьбах и винодельни с давильными площадками, прессами, цистернами для сбора сусла, и полуподвалами с пифосами. (Впрочем, в ближайших окрестностях находился особый сезонный винодельческий комплекс большой производительности.) Центральный блок построек на главной усадьбе имеет почти квадратный перистильный, тщательно выложенный большими плитами двор, в центре которого и по углах стоят различные алтари и иные предметы культа. Здесь центр сакральной жизни владельца и обитателей усадьбы. (Описание в данном случае можно было бы продолжить, но и так ясно, что только что изложенное — картина двух миров, двух культур синхронных, соседних, но таких разных.)

Перенесёмся на полтора столетия вперёд, и картина в данном отношение будет существенно иной (поселения — городища Крутой берег и Сююрташ). Затем снова вперёд — и мы на городищах типа Семёновское, Белинское, Тасуново, Генеральское-Восточное или Михайловка, Артезиан, Ново-Отрадное. Поселения первой группы — это своего рода казармы, где всё и вся почти одинаково, почти равно. Линейная планировка, террасная застройка, улочки и переулки, грубосложенные, массивные внешние стены с бастионообразными выступами у ворот-проездов. Вторые — скорее относительно небольшие по площади, почти квадратные крепости-форты с башнями или без них, рвами и «посадом» вокруг. Здесь всюду чувствуется стремление к некой правильности в планировке, античный опыт и более высокий строительный уровень. Но есть ещё и поселения — уменьшенные копии городищ первого типа, а также сторожевые башни близ погранично-оборонительных валов и на господствующих высотах. Но. хватит конкретики! Для

несложного полёта фантазии читателю вполне достаточно соответствующих публикаций В. Ф. Гайдукевича, И. Т. Кругликовой, И. Г. Шургая, Н. И. Винокурова,

В. Г. Зубарева, да и автора тоже.

Куда вышел из дома «наш» поселянин, мы теперь знаем. А зачем и куда он пойдёт? Ответ не будет оригинален. По делам. По делам своим или общественным. «Каким же?» — вопросит любопытный читатель. Выбор, извините, невелик. Если своим — то это либо на поля (что наиболее вероятно), либо за скотом в степь (что тоже весьма часто имело место, если не им самим, то пригодными для этого домочадцам), либо, что случалось не столь часто, по торгово-обменным нуждам. Иногда — на охоту. Нередко в море, рыбалить, если посёлок прибрежный. Впрочем, в путины на промысел отправлялись, вероятно, и из поселений «глубинки» (находят и там рыболовных грузил и крючков, а также в огромном количестве створок мидий, костей рыб и дельфинов). Даром что до моря всюду были вообщем-то недалеко. Наверняка были и иные полезные и необходимые занятия, но эти, и прежде всего, земледелие, хлебопашество, — повсеместно и всегда основные виды хозяйственной деятельности. Менялись приёмы агротехники, отчасти орудия труда, сорта злаковых, овощей и фруктов и породы скота. Менялось соотношение видов скота и сельскохозяйственных культур, промысловые сорта рыб (больше в зависимости от сезона, чем по иным причинам), охотничьи «приоритеты». Наконец, урожайность, производительность, выгодность, спрос и предложение и, как следствие, товарность тех или иных отраслей. Но комплексность хозяйства оставалась незыблемой. Было, надо полагать, и несложное домашнее ремесло. Иначе не прожить. Не будем распространяться далее о сортах зерновых и системах севооборота, виноградарстве и виноделье, овощах и фруктах, рыбоза-готовке и добыче соли или строительного камня, сборе топлива, полезных трав и. т.п. Летом — одно, зимой — другое, весной и осенью ... другие заботы. Обо всём этом написано предостаточно, хотя ясно и известно ещё не всё. Но дела личные предполагали не только производственную сферу. А отношения с соседями, с родственниками? А посещение соседних селений, местных (своих) или даже более отдалённых святилищ? (Не ждать же, если надо, праздников!) А позвать лекаря-знахаря, повитуху, найти и зайти за советом к грамотному селянину, мастеру или просто знатоку? А поход «за правдой», с жалобой или просьбой к кому-то сильному или старшему? Да и друзей (как по душе и интересу, так и душевных, сердечных) никто во все времена и везде не отменял. Что мы знаем обо всём этом? Да практически ничего. Каков он внутренний мир нашего «героя»? «Богу вести.», как писал всё тот же бессмертный Гоголь.

Не менее сложно определиться с делами общественными. Это или обязанности перед всем коллективом обитателей своего поселения, будь то община или некая другая, временная «общность» (семья, родственники, прислуга и работники усадьбы), или специально организованный отряд. Или с его выборными либо назначенными представителями. В любом случае это т.с. внутренние обязанности. Но наверняка были ещё и внешние: отношения с другими общинами и коллективами, с лицами, представлявшими местную и верховную власть. С самой властью, как бы она ни называлась. Последние наверняка были для абсолютного большинства поселян во все времена (кроме, быть может, случайных или периодических

посещений ими своих владений да экстраординарных событий) опосредованными.

Остановимся немного на «сопутствующих» вопросах. Во-первых, об общине. Письменных свидетельств, как уже отмечалось, нет. Всё, что мы можем в данном случае предположить, основано на археологическом материале и более или менее оправданных аналогиях. Типов общин, как известно, не так уж много. Применительно к рассматриваемому времени и месту можно, вероятно, говорить либо о неком варианте родовой (кровно-родственной, больше — или малосемейной) общины, либо о какой-то разновидности сельской, соседской общины. Существуют ли археологические признаки общин вообще и их типов в частности? Думается, некоторые, хотя это не бесспорно, можно было бы обозначить. Это характер домостроения и особенности общей застройки населённых пунктов. Затем, естественно, специфика погребального обряда, типология гробниц. Ведь само наличие постоянных некрополей-могильников свидетельствует об устойчивой традиции и общественной организации данного коллектива, как бы эту организацию ни определяли. Напомним, многочисленные селища полуострова IV-III вв. до н.э. (эта датировка условна) представляли собой хаотично разбросанные на весьма значительной площади (до нескольких десятков га) отдельные скопления («кусты») иррегулярной, весьма непритязательной застройки и просто как-то обихоженного пространства (своего рода отдельные жилищно-хозяйственные «ячейки»). Исходя из размеров предполагаемых жилых помещений, здесь могла обитать т.н. малая, неразделённая семья (несколько поколений единородственных индивидуумов), т.е. примерно 4-8 человек. Соседние могильники — это либо впускные и реже основные подкурганные захоронения, главным образом в каменных гробницах, либо, что более характерно для относительно прибрежных районов, в грубых каменных ящиках, практически на поверхности земли. Общая тенденция, прослеживаемая на протяжении почти двух с половиной веков, — увеличение числа захоронений в одной могиле, которые в ряде случаев превращаются в примитивные склепы. Данное обстоятельство особенно примечательно, ибо явно фиксирует не только известную демографическую стабильность, но и, по всей видимости, крепость внутрисемейных связей. (Хотя никаких соответствующих генетических определений не делалось.) Прочие специфические черты этих могильников (вероятное наличие обряда выставления) в данном случае нас не интересуют. Таким образом, обитатели ком, по-видимому, жили родовыми общинами на стадии выделения малых семей. Кто стоял во главе такого коллектива, неизвестно. Никаких археологических наблюдений (наличие особенно богатых захоронений на близлежащем могильнике или добротная постройка) здесь сделано не было. Впрочем, ни одно селище основательно не раскопано. Вероятнее всего, изначально это был некто, скорее по своему возрасту и рассудку, чем по выбору или назначению. Но впоследствии, когда земли с комами стали подконтрольны боспорским правителям, не исключено, если верить Полиену, во главе общин действительно находились специально назначенные «сверху» доверенные лица, кем бы они ни были по происхождению (низшая ступень в царской администрации?). Поскольку таких деревень только на Керченском п-ове известно чуть ли не три сотни, число «управляющих» было весьма велико. Вместе с тем не исключено, что эти и тем более соседние с Восточным Крымом населённые не греками пространства как-

то управлялись или подчинялись местным скифским «князькам» или правителю более высокого ранга, ставка которого, как полагают специалисты-скифологи, находилась где-то у современного Белогорска.

Что же касается ближней и дальней хоры, то, как уже писалось, соответствующие вопросы об общине прояснятся, если мы остановимся на том, что первая — это сельская территория городов-полисов, а вторая — центры владений правящей семьи-династии. В последнем случае значительная часть обитателей этих усадеб находились в них как бы временно, была сезонными работниками. Отсюда и отсутствие некрополей, и особенности домостроения, о чём упоминалось выше. Их социальную организацию трудно назвать соседской или какой-то иной общиной, но, несомненно, они были как-то организованы и кем-то управляемы.

Около середины III в. до н.э., как было установлено уже довольно давно, в структуре, организации и составе сельского населения Боспорского государства (и не только) происходят не вполне понятные нам, но очень существенные перемены. По-видимому, в силу целого ряда обстоятельств, касаться которых мы сейчас не будем, обитатели новых поселений представляли собой уже совершенно иной этнокультурный компонент, вернее агломерацию старого и нового. Семейно-родовые общины уходят в прошлое. Теперь все живут как бы под одной «крышей», вернее за одними стенами, но, скорее всего, судя по наличию близких по площади помещений, небольшими семьями, не обязательно тесно связанными родством. Теперь и надолго это не столько родственники, сколько соседи и подданные. Теперь это действительно сельская, соседская община, но сельская община особого «типа или варианта», точнее, одного из них. А именно та, где объединёнными общими правами и обязанностями по отношению к основному средству производства (земля) выступали не кровные родственники, а люди, получившие эти права иным образом, но проживавшие семьями в непосредственном, почти физическом соседстве в одном поселении. То есть это, так сказать, неразделённая соседская община. (Вероятно, начальная, ранняя стадия эволюции этого типа общин.) Главной задачей её помимо производства сельскохозяйственной продукции (но при этом роль скотоводства и иных отраслей по сравнению с земледелием выросла) для своих и, что очень вероятно, не своих нужд, была ... защита и самозащита. В последнем легко убедиться, взглянув на мощные оборонительные стены из громадных каменных блоков на городище Сююрташ. Одна их постройка требовала не только большого напряжения физических сил, но и хорошей общей организации работ, что, в свою очередь, свидетельствует, пусть и косвенно (а у нас все свидетельства, как уже не раз отмечалось, косвенные), о наличии некой формы коллективного труда и проживания, т.е. общины. В сущности, обе эти особенности («совместное» проживание и сильный военный «акцент») и являлись характерными чертами раннего типа соседской общины. Какова была здесь внутренняя иерархия и кто «стоял» сверху, нам неведомо. Но это мог быть скорее уже и вовсе не «свой» староста или эпимелет, а чиновник-военачальник среднего ранга (звена). Жил ли он здесь постоянно или менялся — неясно. Некрополи, как уже писалось, для начального времени (периода) существования этих общин неизвестны. Случайно ли? Наверное, в этих общинах существовали органы или, вернее, формы какого-то самоуправления, самоидентификации в виде каких-то ритуалов, сакральных действий и т.п. (сходки, собрания мужчин — глав семей,

воинов и землепользователей или землевладельцев, общие трапезы, «мистерии» посвящённых, коллективные просьбы — обращения и военные тренировки и, что наверняка, общие работы по строительству своих и общегосударственных пограничных и иных укреплений, а также колодцев, дорог и, наконец, участие в военных акциях). В целом такой тип общины и, ещё раз подчеркнём, поселения просуществовал очень долго, фактически до конца античного времени.

В городищах второго типа (см. выше), вероятно, мы вправе ожидать наличия коллективной организации (общины) несколько иного типа (первоначально постоянно расквартированные военные отряды с семьями, всё более превращавшиеся в своего рода полувоенных поселенцев). Некрополи всех городищ первых веков изучены весьма неплохо. И мы без труда найдём в них указания как на наличие довольно крепких семейно-родственных связей (каменные и грунтовые склепы), так и на известное «обособление» отдельных индивидуумов, а равно и постоянный симбиоз этнокультурных традиций и инноваций, с течением времени становившийся всё более заметным. Аналогичным образом можно проанализировать соответствующие сельские домостроительные традиции и сакральную практику, благо что в области последней появилось немало нового и примечательного материала. (Вблизи городищ раскопано несколько сельских коллективных святилищ.) Так что для этнической, социальной и культурной характеристик «среднего» поселянина последних веков до и первых веков н.э. всё же можно набрать некоторые данные. Но мы вновь увлеклись обобщениями. «Пойдём» дальше.

Как часто и как далеко по своим и «не своим» делам мог отлучаться наш «герой»? Это тоже не праздный вопрос, а в некотором роде показатель мобильности и коммуникабельности населения, а следовательно, его здоровья, культуры, осведомлённости (доступа к различной информации), участия в общегосударственных мероприятиях, наконец, кругозоре, если хотите. И одновременно (вернее, взаимообусловлено) — показатель качества и числа дорог и иных путей сообщения, наличия некоей «инфраструктуры» для путешествий, фактора безопасности и н.др. Что знаем мы обо всём этом? Да, в сущности, ничего. Простой поселянин, скорее всего, занятый повседневными заботами, как и всякий труженик во все времена, не любил, да и не мог отлучаться надолго из родного крова. (Как тут не вспомнить героев Петрония. Те слонялись по Италии постоянно и куда хотели.) До ближайшей деревни (комы) дойти было совсем недолго (километра три-пять, значит, около часа, а то и меньше). Усадьбы «царской» хоры в Приазовье располагались и того ближе друг к другу. Примерно с той же «периодичностью» в четыре-шесть км находились на Азовском побережье и основные населённые пункты в позднеэллинистическую и римскую эпохи. Раза в два-три дольше в это же время занимали походы между внутренними городищами. А вот до ближайшего города или городка у пролива уже надо было либо ехать (как ни крути, но в среднем, хоть полуостров и маленький) километров 20-30. Ну а с Казантипского полуострова, что почти на северо-западной окраине государства или царства, до его столицы и подавно было под сто километров. Как, впрочем, от Феодосии до Пантикапея. Морем тоже получалось небыстро. Но в любом случае, судя по относительно недавнему опыту, за сутки-двое можно было добраться вполне. По современным, естественно, понятиям непростительно долго. Но ведь в старину время текло медленнее. («Неспешно жили предки наши.») Так что не исключено, что по-

сещение столицы всегда или почти всегда было для рядового обитателя сельской глубинки, например, городища у села Семёновское, событием, быть может даже оставшимся в памяти на всю жизнь. Впрочем, как знать, не преувеличиваем ли мы степень удалённости и не преуменьшаем ли физических возможностей «наших» героев. (Делал же, как считается, римский легионер за день, да с «полной выкладкой », до 50 км пути, что всё же представляется преувеличением. Зато достоверно известно, что суворовские «чудо-богатыри» проходили пешим порядком не более 28 км в день.)

Итак, в путь, на работу, по делам. В чём? Во что был одет селянин в обычный день? Казалось, чего же проще: вот многочисленные рельефы на боспорских надгробиях, вот росписи некоторых склепов. И нет проблем! Но ведь это всё горожанин, да ещё и нередко знатный или просто зажиточный и «при параде». А ещё примем во внимание силу традиции, правила школы и стиля художника, моду и принятые представления о «приличие» (покойник в образе героя, идеального гражданина, воина или их супруги.). Вряд ли поселянин разгуливал и работал в том же самом. Да и климат, непогода. Точно таким образом представить себе его платье, тем более в разные эпохи и времена года, трудно. И некрополи, а тем более случайные находки, тут тоже не помогают. (Ну да, начиная примерно со II в. до н.э. носили плащи и накидки, застёгнутые фибулами, какие-то «башмаки-сапожки» с пряжками, подпоясывались ремнями.) Ясно одно: одежда и обувь должны были быть прочными, удобными, дешёвыми и по сезону. Но всё это требования . на все времена.

Транспорт. Верховая езда, повозка, конечно, были. Вероятно, лошадь не считалась уж очень большой роскошью. (Кости лошадей весьма часты среди прочих в соответствующих палеозоологических собраниях.) В позднеантичное время они даже сопровождали захоронения некоторых сельских покойников, хотя бы самых состоятельных и менее всего эллинизованных. О повозках ничего, кроме глиняных игрушек, нам доподлинно не известно. Морской транспорт и средство лова и охоты. О первом — тоже ничего, в сущности, конкретного. Надо думать, были лодки, в том числе парусные, небольшие суда. Вряд ли использовались плоты. В какой мере военный и торговый флот античного Боспора был материально и по контингенту связан с обитателями хоры совершенно неясно. Но больше всего рядовой поселянин во все времена, надо думать, ходили пешком. Если, конечно, он не был ещё по «совместительству» конным воином.

Торговля, деньги, богатство и бедность. О том, что торгово-обменные отношения затрагивали население местной «глубинки» уже с момента появления оного, свидетельствуют со всей определённостью находки предметов античного происхождения, и прежде всего керамики на многочисленных селищах-комах и в большинстве сопутствовавших им могильников. В дальнейшем товарообмен города и хоры был постоянным и естественным «фоном» существования всех групп и слоёв обитателей сельских поселений. Иное дело — его составляющие, направления, организация и степень развития денежных отношений. Судя по находкам, даже житель варварских или полуварварских ком был знаком с боспор-скими монетами и знал их «цену». В дальнейшем монеты вообще — обычный артефакт на всех типах археологических памятников вплоть до конца античной эпохи. Деньги начинают копить, их ценят и прячут. Об этом красноречиво гово-

рят клады, обнаруженные на некоторых сельских поселениях. Иноземная монета на рассматриваемой территории не сказать чтобы уж очень большая, но всё-таки редкость. При этом на поселениях, связываемых нами с усадьбами «царской» хоры, и прежде всего Генеральском Западном, монеты встречались значительно чаще, нежели на прочих синхронных, а также на городищах и иных поселениях дальней, да и ближней хоры ПЫ вв. до н.э. Довольно много их и на всех типах поселений римского времени. Более того, они, в том числе и клады, зафиксированы и на самых удалённых памятниках (Семёновка). Другое дело, как с помощью денег или торговли оценить общий уровень благосостояния среднего поселянина. Что считать признаком достатка, а что — наоборот? И с чем сравнивать? Как была организована сельская торговля? Существовал ли прямой обмен или мелкая купля-продажа время от времени либо периодически, т.е. объезд сельских поселений неким купцом-«коробейником»? Прямо или через посредника. А может быть, имело место нечто вроде ярмарок? Был ли и в чём выражался товарообмен между самими сельскими жителями? На территории т.н. царской хоры, судя по анализу амфорной тары, прочей керамики и монет, имело место скорее распределение и перераспределение по принципу «центр-периферия», нежели торговля в прямом смысле. Оно и понятно. Но главное — для того, чтобы хотя бы поискать ответ на поставленный только что вопрос о достатке рядового поселянина в ту или иную эпоху, надо ознакомиться с его повседневным бытом в узком смысле этого слова, то есть с домом и его интерьером, а также досугом. Последний, вернее его формы и организация, как раз в немалой степени — следствие того или иного уровня достатка. И, естественно, знать, что с чем сравнивать.

Итак, дом, жилище. Казалось бы, что проще, ведь мы, анализирующие восточнокрымский материал, находимся в очень выгодном положении по сравнению с коллегами, работающими по другую сторону пролива. Разного типа жилые постройки кварталами открыты на многих сельских памятниках европейского Бо-спора, в то время как в отношении азиатского — до сих пор картина самая невразумительная. За немногими исключениями (хора Горгиппии и дальняя хора юго-восточного Боспора), несмотря на отчаянные усилия последнего десятилетия даже на очень перспективных и интереснейших сельских поселениях, не раскопано почти ничего, кроме укреплений и хозяйственных ям. О громадном же большинстве памятников хоры и подавно приходится судить только по их внешним признакам (топография и подъёмный материал). Впрочем, и ближняя (городская) хора Европейской части государства за исключением, пожалуй, окрестностей Нимфея и, вероятно, Мирмекия и Акры также остаётся в этом отношении малоинформативной. И всё же на основании раскопок поселений и городищ дальней хоры (Илурат, Белинское, Артезиан, Семёновка, Ново-Отрадное, Михайловка, а также ряд объектов на Азовском побережье и т.н. варварские селища) можно вполне сносно представить себе размеры и особенности планировки рядового жилища, более или менее характерного для конкретной эпохи и типа поселения. Не утомляя читателя соответствующими цифрами, отошлём его к известной монографии С. Д. Крыжицкого, одна из глав которой специально посвящена жилым постройкам на хоре античных государств Северного Причерноморья. Разумеется, за прошедшие три десятилетия появилось немало новых данных и примеров, но в целом основные выводы специалиста остаются неизменными. Главный заклю-

чается в том, что для каждого исторического периода и типа сельского поселения характерна своя специфика домостроения, определявшаяся соответствующими общеантичными либо местными (варварскими и не только) традициями и строительной практикой.

Гораздо сложнее представить себе интерьер этих жилищ — помещений. Ведь всякому, даже не знакомому с материалами раскопок, хорошо известно, что в громадном большинстве предметы органического происхождения не сохраняются до нашего времени. К тому же археолог имеет дело с жилищем, либо погибшим в пожаре, землетрясении или ином катаклизме, либо внезапно брошенным (всё это с точки зрения информативности и сохранности находок предпочтительно), либо оставленном его обитателями в более или менее спокойной обстановке, когда уносилось всё нужное и ценное. В любом случае, судить о том, что именно стояло, хранилось и использовалось в доме, чрезвычайно трудно, и никакие аналогии, почерпнутые из античной литературной традиции, тут почти не помогают. Более или менее уцелевают каменные конструкции, если они имелись, и, конечно, печи. Наличие последних (какими бы они по конструкции ни были) кажется само собой очевидным для жилых помещений. Между тем, однако, это не совсем так. Печи и очаги (что не одно и тоже) могут располагаться как в жилых помещениях, так и на дворах. Ведь предназначение их изначально как бы двояко: источник тепла и средство приготовления пищи. На открытом пространстве, естественно, может остаться вторая из этих функций. В закрытых — обе, плюс ещё и дезинфекция (вспомним печи в старорусских избах). Так вот, если проследить за их местоположением по эпохам и типам домов (поселений), то как будто бы во дворах «царских» усадеб очагов и печей нет, что и понятно, учитывая их значительную площадь. Зато они фиксируются в одном (первом, проходном) из двух жилых помещений тамошних домов-квартир. На поселениях же типа Семёновского печи и очаги располагались, как правило, в углах полузакрытых двориков при однокамерных помещениях или в них самих. В хижинах «ком» — внутри них. Наверное, здесь многое зависело не только от хозяйственно-бытовых традиций, но и от конкретных климатических условий. Вспомним о суровых зимах! В подах печей на поселениях римского времени, по крайней мере, в нескольких случаях зафиксированы (спрятаны?) монетные находки, а то и специально спрятанные предметы. Но это уже следствие скорее экстраординарных событий, нежели повседневная практика, хотя нельзя исключить и некий сакральный подтекст.

Следующая конструктивная деталь помещений, отмеченная при раскопках целого ряда усадебных и иных жилищных комплексов это сегментовидные возвышения из камней, сложенные в углах некоторых из них. Высота их обычно не превышает полуметра, «радиус» приблизительно равняется 0,7-1 м. Никогда in situ на них ничего не фиксировалось. Точная привязка или предпочтение в зависимости от сторон света требует проверки. Назначение, в общем-то, неясно. Не исключено, этот «столик» служил своего рода алтарём, местопомещением домашних сакральных предметов. Для каких-то хозяйственных нужд или трапезы он вряд ли пригоден. Кстати, о трапезе. Как, вернее на чём, принимали пищу варвары или полуварвары «ком» мы не знаем, но, неисключено — без посредства стола. А вот обитатели усадеб дальней, да и ближней хоры вполне могли им пользоваться. Во всяком случае, площадь помещений и сила культурных традиций это

позволяли. Скорее всего, хотя и не обязательно, то же самое можно сказать и в отношении спальных мест — кроватей. Сами размеры предположительно жилых помещений в домах «ком» и поселений типа Семёновское или Крутой берег, даже при минимально допустимой численности семьи в несколько человек, не оставляли места для кроватей, топчанов или двух-трёх лож. Вероятнее всего, спали по большей части на полу, на чём-то, что сворачивали и убирали днём (тюфяки, матрацы, войлочные или меховые подстилки). Но вообще никаких доподлинно кроватных деталей до нас не дошло, хотя, судя по некоторыми редкими наблюдениям «некропольного» плана, с ложами на ножках по крайней мере небольшая часть населения дальней хоры в первые века н.э. была знакома.

Собственно говоря, небольшие размеры жилой площади (в среднем от 4 до 12 кв. м, при этом на поселениях-усадьбах дальней хоры она заметно больше) не должны нас уж слишком смущать. Во-первых, даже собственно античная (лучше сказать, средиземноморская античного времени) бытовая практика не предполагала, как правило, никаких других «мебелей», кроме только что упомянутых, да ещё сундуков-ларей для одежды и т.п. предметов. Всё прочее — скорее исключения. (У тех же героев Петрония в дешёвых гостиницах нет и намёка на какую-то иную мебель, кроме кроватей.) Археологических следов этих «ящиков» нет, но всякого рода деревянные шкатулки для хранения ценных предметов или косметики при раскопках городищ типа Ново-Отрадное — Артезиан, а также усадеб Приазовья фиксировались, как непосредственно, так и по наличию ключей. Иногда такие хранилища предметов быта могли быть каменными, т.е. сложенными из поставленных на ребро каменных плит. Но, судя по соответствующим находкам, более вероятно, что в последних хранилось зерно для непосредственного употребления или же это были своеобразные домашние алтари. Во-вторых, как хорошо известно людям старшего поколения, ещё относительно недавно большая часть наших сограждан обитала в не менее скученных условиях, и тем не менее наши мамы и бабушки ухитрялись наводить уют с помощью разного рода комодов, сервантов и стенок с телевизорами даже в знаменитых хрущёвках. (Напомним, на 6 кв. м кухонь в детстве многих из читателей собиралась вся семья, да ещё нередко с друзьями. Так что всё относительно.) Наконец, в целом небольшие размеры жилых помещений сельского, да и городского населения Боспора в очень немалой степени были вынужденно оправданным ввиду достаточно сурового по средиземноморским понятиям климата. Согреть их и удержать в них тепло было проще. Вход и двери. Почти всегда ширина прохода жилых и не только помещений составляла от 0,7 до 1,1 м, но самой распространённой можно считать цифру приблизительно в 0,8 м, что предполагало наличие скорее всего одностворчатых дверей с невысоким порогом из каменной плиты или нескольких плоских камней, как-то отделявших помещение или двор от окружавшего пространства. Естественно, деревянные рамы (дверные коробки) и иные дверные конструкции до нас не дошли. Нет как будто бы и достоверных находок ключей. Исходя из того, что античная традиция предполагала в основном двери (чаще двустворчатые), открывавшиеся наружу, можно предположить, что, уходя, обитатели домов просто подпирали камнем снизу закрытые двери. Вряд ли воровство в столь небольших населённых пунктах, где все знали друг друга очень хорошо, имело место. От любых индивидуумов, склонных к каким-либо «антиобщественным» проявлениям, община, надо

думать, избавлялась самыми разными способами, не прибегая к помощи государства. (Вспомним хотя бы русскую сельскую общину, всем «миром» выживавшую, а то и изгонявшую неугодных, ленивых, смутьянов и пьяниц, чаще всего просто сдававшую их по рекрутскому набору «вне очереди» или по жребию.) Вместе с тем, в нашем распоряжении есть и единичные примеры находок пороговых камней, предназначенных для явно парадных, двухстворчатых дверей (святилище близ городища Генеральское Восточное, дом эллинистического времени в одном из кварталов на мысе Зюк). Входы в хижины «ком» могли, напротив, вовсе не иметь дверей, а завешиваться плотной кошмой или чем-то вроде этого. Наверное, стены домов изнутри также могли утепляться аналогичным образом. Полы жилых помещений (в отличие от открытых дворов) по большей части и повсеместно были глинобитными. Но они могли, особенно в холодное время года, покрываться плетёными на растительной или «животной» основе циновками либо даже войлочными «ковриками». Но это всё — не более чем вероятные предположения. Зато что-то вроде полок на стенах или пристенных столиков на невысоких подставках, видимо, имело место. (Терракотовые статуэтки с полянкинского святилища лежали рядком, явно опрокинутые разом с некоторой высоты.) В жилых и хозяйственных помещениях и дворах разных по типу поселений нередки находки (большей частью обломков или частей) зернотёрок, как античного облика (квадратные, реже круглые двухсторонние), так и самых примитивных — ладьевидных тёрочников. (Первые, насколько мне известно, на комах не обнаруживаются.) Встречаются (также на разновременных и разнотипных памятниках) и каменные (надо думать, были и деревянные) ступы. На дворах или в «прихожих», часто рядом с печами, имелись небольшие ямы для сбора золы либо (в углах помещений) — каменные лари — загородки в основном с той же целью. На дворах открытого типа (городища вроде Илурата, Семёновского) нередки и каменные конструкции иного назначения: своего рода стойла или кормушки для скота и лошадей, составленные из нескольких довольно больших, также поставленных на ребро плит местного известняка. На некоторых камнях (в одном из верхних углов) сохранились отверстия, как считается, для привязи. Ну что ещё об интерьере? Остаётся упомянуть т.н. домашние святилища и, не исключено, тайники. Но здесь мы с чистой совестью отсылаем читателя к соответствующим специальным публикациям. Далее, хотя бы очень кратко, о предметах домашнего обихода. Античность, вернее античный быт, а ещё вернее — быт в античных традициях, предполагал их довольно большое число. И прежде всего это посуда самого разного предназначения, формы и качества. Думается, и в этом отношении «водораздел» проходил не между среднестатистическим горожанином и селянином, а между разными этнокультурными их компонентами. И, конечно, важен временной фактор. Например, «коллекция» всяческой посуды из усадебных поселений Приазовья несравнима по количеству и качеству с той, что происходит из синхронных варварских селищ. Но впоследствии «картина» как бы сглаживается, хотя общая характеристика керамического комплекса с двух основных типов городищ дальней хоры несколько отличается в пользу т.н. крепостей с правильной планировкой . Впрочем, повсеместно и всё в большем масштабе растёт доля лепной посуды. На дальних поселениях во П-Ш вв. н.э. появляются даже лепные подражания краснолаковой керамике, и всё чаще — образцы посуды явно заимствованных

(принесённых) варварских форм и орнаментации. Нечто подобное можно проследить и в отношении прочих категорий бытовых находок. Так, на усадьбах «царской» хоры мы вообще встречаем больше керамических изделий и иных предметов, свойственных скорее античному, нежели варварскому образу жизни (гуттусы, аски, леканы, лекифы, светильники, игрушки, терракотовые статуэтки, монеты, веретёна, зеркала, иглы и н. др.). Быт их обитателей, скорее всего, мало отличался от того, что окружало их современников в городах. В слоях пожаров I в. до и I в. н.э. на других поселениях (Полянка, Артезиан) также нередки яркие, а порой и ценные находки того же типа. Слои разрушений условно сер. III в. н.э. уже заметно беднее. Ну и т.п. Так что относительно среднего достатка поселянина — всё относительно. Совсем немного — о степени благоустройства и санитарии. Разумеется, сельская среда накладывала здесь свой естественный отпечаток. Водные источники (колодцы) в пределах поселения выявлены лишь единожды (Салачик), и, надо думать, это было редчайшее исключение. Как правило, они (один или несколько) располагались (и фиксируются археологически) в ближайших окрестностях усадеб и городищ более позднего времени. О водоснабжении ком выше уже писалось. Это были естественные источники. Колодцы нам неизвестны. Относительно туалетов прямой археологической информации нет, но некоторые ямы или слишком маленькие помещения с ямами на поселениях типа усадеб, крепостей или городищ могли ими являться. Не исключено, учитывая большую плотность застройки и скученность населения, они были т.с. общественного пользования. Улочки и переулки там, где они имелись (для усадеб и поселений типа «крепость» эти понятия и реалии теряют смысл), а также пространства, вероятно, выполнявшие функции общих дворов или даже небольших площадей, полностью или частично мостились. Причём, как правило, камнем, а не черепичным боем. Нередко вдоль улиц, на дворах, а то и под внешними стенами поселений устраивались открытые или закрытые водостоки (ливнестоки). Мусор, главным образом золу из очагов, периодически выносили просто за пределы жилой застройки (усадебные комплексы) или специально высыпали в одном или нескольких местах также рядом с городищами. Эти свалки образовывали зольные холмы, достигавшие порой внушительных размеров. Зольники — археологический объект специфический и весьма информативный. Но нас в данном случае они интересуют в их связи с семейно-родственными или общинными традициями, а также в плане санитарии. По первому «пункту» однозначного ответа как будто бы нет. Относительно второго — тоже всё не так просто (есть примеры больших зольников внутри поселенческих структур, да и близкое их соседство собственно с поселениями при сильных ветрах, надо думать, было малоприятным для их обитателей).

Совсем коротко о семье среднего поселянина, вернее, её примерной численности и составе. Представления о том, что она была многочисленной и многодетной, даже у обитателей ком, скорее всего, надо оставить. (Высокая смертность в детском возрасте, низкая в целом продолжительность жизни, общий уровень экономического развития, климат и иные факторы ставили этому естественный предел.) Материалы некрополей и могильников также свидетельствуют скорее об этом же. (Напомним, подавляющее большинство могил позднеэллинистического и римского времени содержит одиночные или, что много реже, немногочисленные захоронения. Даже т.н. семейные склепы близ селищ — «ком» или в позднеантич-

ных некрополях, как известно, «наполнялись» отнюдь не одновременно. К тому же, как уже отмечалось выше, ни разу ни для одного соответствующего комплекса не была проведена генетическая экспертиза, подтвердившая или опровергнувшая наличие близкородственных связей.) Скорее всего, на протяжении всей античной эпохи мы имеем здесь дело с семьёй, включавшей в себя, помимо, так сказать, «зрелой» пары, одного-двух представителей старшего поколения и несколько детей разного возраста, т.е. примерно и в среднем от трёх-четырёх до пяти-шести человек. Разумеется, были и исключения. В последнее время появляются кое-какие материалы относительно конкретной и средней продолжительности жизни сельского населения европейского Боспора, а также состоянии его здоровья (общего и т.с. частного). Есть публикации, посвящённые прижизненным травмам и ранениям. Но, повторяем, данных этих ещё слишком мало для каких-либо обобщений даже локального территориально-хронологического порядка.

Наконец, о досуге нашего «героя». И тут уместно спросить: а имелся ли он вообще? Жизнь и труд сельского жителя во все времена была и однообразна, и тяжела. А в древности, надо думать, это было так в ещё большей степени. Рабочий день ненормированный, отдых — по погоде. Да и то — относительный. А погода от Бога! Всякий рабочий день — год кормит! Когда уж тут отдыхать да праздновать. Ну, про праздники мы говорить сейчас не будем. Это особая тема. А вот отдых какой-никакой нужен всякому работнику. Скорее всего, рядовой поселянин за день так «ухайдокивался», что только на сон его и хватало. Если время и силы оставались или по сезону мог что-то делать «по дому», для себя или семьи. (Вспомним рекомендации Катона Старшего по схожему поводу). Но это всё-таки не досуг как таковой. Конечно, как у всякого нормального человека, у него были свои маленькие радости (полюбоваться закатом, поумиляться, глядя на детей, посидеть с друзьями, порадоваться удачной рыбалке, охоте или покупке-приобретению, поиграть с собакой). Может быть, даже какое-то «хобби». От всего этого археологических следов не осталось. Вроде бы есть находки костей для игр («бабки», кубики), но это скорее детская забава. А большего и сказать нечего.

Итак, очевидно, что «наш» среднестатистический поселянин — мужчина или женщина — жил в принципе той же жизнью, вернее, таким же образом, в той же примерно системе гендерных отношений и материально-этических ценностей и с той же степенью риска, что и синхронное ему население в большинстве других сельских районов античного мира, особенно, его периферии.

И наконец. Автор в полной мере осознаёт, что, написав всё это, он в той или иной степени только затронул целый ряд соответствующих тем. Об одних из них и сказать то больше нечего. Другие — могут стать направлениями углублённого научного поиска, к которому автор собирается вернуться, т.с. более основательно. Сейчас же он в известной степени уподобился одному из героев бессмертного романа Ярослава Гашека. Помните, идиот, кадет Биглер, мечтая о славе полководца и историографа, придумывал названия своих будущих статей и исследований, не имея ни знаний, ни способностей, ни возможностей когда-либо написать оные, но движимый неуёмным честолюбием и собственной глупостью. (Действительно, кто не потешался, читая Гашека, но. пока Европа смеялась, исторический прототип кадета, тоже, кстати, обожавший книгу проф. Удо Крафта «Самовоспитание для смерти за императора» и тоже носивший имя Адольф, дописал-таки свой

«труд» и через несколько лет поставил всю смеявшуюся Европу на колени. Такой-то вот исторический «феномен».) Разумеется, упаси меня Бог, как говаривал всё тот же Швейк, «кого-нибудь с кем-нибудь сравнивать». Однако и оговориться не мешает. Действительно, на большинство поставленных вопросов дать сейчас ответы или крайне сложно, или просто невозможно. («Кисти»-то есть, а вот «красок», пожалуй, и не хватит.) Но значит ли это, что их и вовсе не следует обозначить? Думается, нет. Тема эта если и не вполне назрела, то, кажется, «на подходе». Ведь, в конце концов, разве не она является целью (или одной из основных целей) всякой исторической реконструкции, т.е. того, чем, собственно, историк-археолог занимается или призван заниматься. И последнее. Ну а где же сноски — как известно, признак всякой научной публикации, спросит удивлённый читатель. Отвечаю: всё, о чём здесь написано, основано на источниках и работах коллег, которые прекрасно знакомы специалистам и даже дилетантам. А также — на материалах, сведениях, наблюдениях и впечатлениях автора, которому, хоть он и не известный герой не менее известного фильма, но можно верить уже хотя бы потому, что работает на сельской территории Европейского Боспора с 1967 г.

ЛИТЕРАТУРА

Блаватский В. Д. 1953: Земледелие в античных государствах Северного Причерноморья. М.

Винокуров Н. И. 1998: Археологические памятники урочища Артезиант в Крымском Приазовье. М.

Винокуров Н. И. 2010: Новые находки времени начала римско-боспорской войны на городище Артезиан в Крымском Приазовье // ДБ. 14, 46-66.

Винокуров Н. И. 2012: Городище Артезиан: инфраструктура и планировка // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и раннего средневековья. Проблемы урбанизации. Боспорские чтения. 13, 92-99.

Винокуров Н. И. 2012: Хозяйственно-жилые кварталы городища Артезиан первой половины I в. н.э. // ДБ. 16, 51-77.

Гайдукевич В. Ф. 1958: Илурат // Боспорские города. Т. II. МИА. 85, 9-148.

Гайдукевич В. Ф. 1981: Илурат // Боспорские города. Т. III, 76-136.

Голубцова Е. С. 1972: Сельская община Малой Азии III в. до -III в. н.э. М.

Голубцова Е. С. 1977: Идеология и культура сельского населения Малой Азии в I-III в. н. э. М.

Голубцова Е. С. 1998: Община, племя, народность в античную эпоху. М.

Зинько В. Н. 2007: Хора городов европейского побережья Боспора Киммерийского (VI-I вв. до н.э.) // БИ. Симферополь; Керчь.

Зубарев В. Г., Седых Е. Е. 2005: Городище «Белинское» во II первой половине III вв. н.э. // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и раннего средневековья. Проблемы урбанизации. Боспорские чтения.13, 163-170.

Зубарев В. Г., Барсукова Е. Е. 2002: К вопросу о ремесле и промыслах на сельских поселениях Европейского Боспора (по материалам городища «Белинское» // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и раннего средневековья. Ремесло и промыслы. Боспорские чтения. 11, 163-169.

Кругликова И. Т. 1966: Боспор в позднеантичное время. М.

Кругликова И. Т. 1975: Сельское хозяйство Боспора. М.

Крыжицкий С. Д. 1982: Жилые дома античных городов Северного Причерноморья. Киев.

Масленников А. А. 1998: Эллинская хора на краю Ойкумены. Сельская территория европейского Боспора в античную эпоху. М.

Масленников А. А. 2007: Сельские святилища европейского Боспора. М.

Масленников А. А. 2010: Царская хора Боспора (по материалам раскопок в Крымском Приазовье) Т. I. М.

Сапрыкин С. Ю., Масленников А. А. 2007: Граффити и дипинти хоры античного Бо-спора. Киев.

DAILY ROUTINE OF A BOSPORAN RURAL DWELLER

A. A. Maslennikov

This is a pioneer covering of principal moments of ancient Bosporan rural dwellers daily life, which is based on the data obtained during excavations in the eastern Crimea. The paper briefly runs through a number of subthemes, such as family life, dwelling, house building, clothes, travelling, work, leisure, labor, health, gender relations, language and culture, anthroponomy, social status, relations with authorities and with people of equal status, etc. More or less thorough in-depth study of these topics can be made nowadays. The paper also presents a survey of objective and subjective factors that one way or the other affected everyday life of the local population.

Key words: daily routine, way of life, rural population, European Bosporus, community, nature and society

© 2012

В. Л. Строкин

ЗАМЕТКИ ПО НУМИЗМАТИКЕ БОСПОРА РИМСКОГО ВРЕМЕНИ

В статье публикуются неизвестные разновидности боспорских монет П-Ш вв. н.э. из частных коллекций, найденные на античных поселениях Темрюкского района Краснодарского края. Автор издает редкие монеты Савромата II, Рескупорида III и Рескупорида V

Ключевые слова: Боспорское царство, античные монеты, Савромат II, Рескупорида III, Рескупорид V

Настоящие заметки имеют своей целью введение в научный оборот неизданных разновидностей боспорских монет П-Ш вв.н.э. из частных коллекций, найденных при случайных обстоятельствах на античных поселениях Темрюкского района Краснодарского края.

1. Статер Савромата II 478 г. б.э. В вышедшем относительно недавно корпусе боспорских монет римского времени Н. А. Фроловой (1997 г.) статеры Савро-

Строкин Владимир Леонидович — художник-оформитель. E-mail: strokinroll@mail.ru