CC BY
46
роды. Например, при появлении призрака в замке Р-зиттен за окнами ярко светит луна, кипят морские волны, завывает ночной ветер; ненастье становится предвестником появления нечистой силы и в новелле «Игнац Деннер». Мотив появления враждебных звуков может граничить с мотивом зловещей тишины.
Враждебное, чужое пространство у Гофмана наделяется опустошенностью, безжизненностью. Это всевозможные строения (дома, замки), это природные ландшафты (лес, горы), это целые города (Берлин, Дрезден, Фалун) и даже весь мир, характеризуемые эпитетами «отсутствия»: пустой, пустынный, суровый, голый, темный, мрачный, гнетущий, зловещий (leer, ode, hart, bloss, dunkel, diister, unheilschwer). В частности, мир замка в «Майорате» предстаёт перед читателем как мир ущербности, дисгармонии. Он выключен из жизни, изолирован от неё, он контрастен по отношению находящейся вблизи от него деревни. Внешний облик замка с его суровостью, мрачностью демонстрирует его внутреннее и духовное содержание. Замок - это инфернальная реальность, которая лишает сил, калечит жизни и убивает.
Демоническое пространство предстает как пустая бесконечность, несвободное, мертвое. Оно подчиняет себе человека, его волю. Так, майорат влияет на своих хозяев, и даже последний владелец не смог избежать этого пагубного влияния: «Нрав барона переменился лишь с той поры, когда он стал владельцем майората» [16], на окружающих он смотрит дикими сверкающими глазами «Он вперил в меня мрачный, проницательный взор» [17]. Тот же, кто вступает в схватку с представителем другого мира, как, например, Богислав («Зловещий гость»), терпит поражение: «...какое-то страшное мучительное чувство осенило с тех пор мою жизнь. Какой-то необъяснимый адский страх не дает мне покоя с несчастного дня моей дуэли в Неаполе» [18].
Таким образом, у Гофмана мир в привычном для нас понимании расширяет свои границы за счет того, что в пространство этого мира включается пространство мира «другого». Отсутствие точной локализации определяет повсеместный характер «чужого» пространства. А потому на страницах гофмановских произведений отчетливо звучит мысль о повсеместном присутствии злого начала в мире.
Примечания
1. Фёдоров Ф. П. Романтический художественный мир: пространство и время. Рига: Зинатне, 1988. С. 364.
2. Романчук Л. А. Функциональная роль «сакрального пространства» в романтическом искусстве (Годвин и Гоголь). Режим доступа: http: // www.roman-chuk.narod/ru/2/Sacral-space.htm. Загл. с экрана.
3. Там же.
4. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Худ. лит., 1975. С. 394.
5. Романчук Л. А. Указ. соч.
6. Гофман Э. Т. А. Эликсиры сатаны. Ночные рассказы. М.: Республика, 1992. С. 36.
7. Там же. С. 62.
8. Бахтин М. М. Творчество Ф. Рабле и народная смеховая культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М.: Худ. лит., 1990. С. 383.
9. Романчук Л. А. Указ. соч.
10. Гофман Э. Т. А. Указ. соч. С. 375.
11. Серапионовы братья: Э. Т. А. Гофман. «Сера-пионовы братья»; «Серапионовы братья» в Петрограде: антология / сост., предисл., коммент., подгот. текстов А. А. Гугнина. М.: Высш. шк., 1994. С. 355.
12. Там же. С. 130.
13. Там же. С. 131.
14. Гофман Э. Т. А. Указ. соч. С. 377.
15. Там же. С. 408.
16. Там же. С. 409.
17. Там же. С. 426.
18. Бахтин М. М. Указ. соч. С. 328.
УДК 821.111-4
Е. Н. Нечаева
ПОЭМА «ВОЗРАДУЙТЕСЬ В АГНЦЕ» КАК ПОЭТИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК КРИСТОФЕРА СМАРТА
В данной статье автор рассматривает произведение выдающегося английского поэта XVIII в. К. Смарта «Возрадуйтесь в агнце», выделяя в нем религиозно-символический и автобиографический аспекты. Анализируя структуру и содержание данного произведения как поэтического дневника Смар-та, автор доказывает, что она является поэмой-пророчеством и манифестом религиозной и философской концепции поэта.
In the given article the author characterizes the religious poem "Jubilate Agno" by Christopher Smart, a religious poet of Great Britain of the XVIII century. Analyzing the structure and contents of the poem as a poetic diary of Smart, the author proves that it is a prophecy as well as a manifesto of the religious and philosophic conception of the poet.
Ключевые слова: Кристофер Смарт, духовная поэзия, библейская мифопоэтика, автобиографизм, диаристический дискурс.
Keywords: Christopher Smart, religious poetry, Biblical Mytholology, diaristic discourse.
Биографам Смарта известно крайне мало о драматическом периоде поэта, который приходится на годы его болезни (1756-1763). Единственным письменным свидетельством, позволяющим представить духовные искания Смарта в эти семь лет, является религиозная поэма "Jubilate Agno" («Возрадуйтесь в агнце»), имеющая особое зна-
© Нечаева Е. Н., 2009
Е. Н. Нечаева. Поэма «Возрадуйтесь в агнце» как поэтический дневник Кристофера Смарта
чение для раскрытия теофилософской концепции поэта. Поэма «Возрадуйтесь в агнце» представляет собой важный этап эволюции духовной лирики Смарта, а также является своеобразным прологом к его величайшему произведению -поэме «Песня Давиду». «Возрадуйтесь в агнце» является и пророчеством, и манифестом собственной религиозной и философской концепции, и личным дневником в одном произведении.
Поэма «Возрадуйтесь в агнце» не была опубликована при жизни поэта. Рукопись Смарта была обнаружена только в 1939 г. Найденная часть рукописи содержала 1738 стихотворных строк, при этом в ней было две очевидных составляющих - группы строк "Let" и "For". Каждая строка в части "Let" (всего сохранилось 807 строк), за исключением двух, начиналась с этого слова, так же, как и в части "For" (всего сохранилось 931 строки), за исключением одной строки, со слова "for". Строки, начинающиеся со слова "for", не появляются в части "Let", и наоборот. Смарт маркировал страницы этими словами, поэтому представляется, что поэт намеренно разделил эти две части.
Подобная структура поэмы объясняется, несомненно, интересом Смарта к технике иудейской поэзии. Поэт, очевидно, почерпнул многое из древнееврейских стихов из книги «Священная поэзия иудеев», впервые опубликованной епископом Робертом Лоутом в 1753 г. В данной книге Лоут исследовал правила, определяющие поэзию Библии, особенно выделяя антифональный характер еврейской поэзии.
Возможно, Смарт счел этот принцип особенно подходящим для достижения своей конечной цели реформирования англиканской литургии. Поэма "Jubilate Agno", скорее всего, предназначалась для вопросно-ответного чтения, напоминая части из Псалтыря. Возможно, Смарт представлял себя вторым чтецом, либо ответный характер уже предполагается из различной природы частей "Let" и "For", но так или иначе очень немногие строки из первой части содержат какие-либо личные комментарии, которые сосредоточены во второй части. В ходе написания поэмы и план, и цель Смарта изменились. То, что было начато как искренняя молитва Богу, закончилось простым жизнеописанием - возможно, каждая строка отражает день - с заметками о раздумьях поэта и личных заботах.
Исследователь Бонд классифицировал найденные части как фрагменты A, B 1, B 2, C и D. Рассмотрим, как воплотились в них религиозная символика и черты диаристического дискурса, автобиографические элементы.
Предположительно, фрагмент А был написан в начале 1759 г. Основное его содержание заключается в характерном для Смарта призыве ко
всему человечеству воссоединиться со всем сотворенным миром в вознесении хвалы своему создателю, Богу.
Во фрагменте В 1 в поэму вводятся личные комментарии, например, упоминание о вынужденном отказе Смарта от своего права первородства и наследства, которое приходится на часть "Let", что доказывает важность сопоставления строк "For" и "Let" для полного понимания текста и идеи поэта. В части "For" Смарт посвящает три строки (46-48) данному вопросу. Например, в строке 46 он пишет: "For I this day made over my inheritance to my mother in consideration of her infirmities" (Ибо в этот день я передал мое наследство матери, принимая во внимание ее болезни) [1]. Эта и две последующие строки, казалось, демонстрируют добровольный отказ Смарта от наследства. Но соответствующие строки "Let" показывают настоящее отношение Смарта к сложившейся ситуации - а именно, горечь и осознание незаслуженной обиды.
Возможно, именно по этой причине данный фрагмент содержит столь многочисленные вариации на тему отрицания всех материальных ценностей и готовности терпеть любые лишения во имя Бога.
Некоторые критики считают, что Смарт в то время также наложил на себя тройной обет -целомудрия, бедности и послушания. Это предположение поддерживается цитатами из следующих строк: о бедности: "For tis no more a merit to provide for oneself, but to quit all for the sake of the Lord" (Ибо заслуга не в том, чтобы обеспечивать себя, а в том, чтобы оставить все ради Господа) (строка 81); о целомудрии или необходимости целомудрия: "For beauty is better to look upon than to meddle with and tis good for a man not to know a woman" (Ибо на красоту лучше смотреть, чем быть с ней связанным, и для мужчины хорошо не знать женщины) (строка 104); и о послушании: "For I am ready to die for his sake - who lay down his life for all mankind" (Ибо я готов умереть ради Него -того, кто отдал свою жизнь за человечество) (строка 98).
В заключительной части фрагмента Смарт обращается к христианской символике, в частности, к символу рыбы, который в раннем христианстве был связан с древним сюжетом о рождении, гибели и возрождении мира, весьма актуальном вплоть до второй половины II в. Вода (равно как и огонь) символизировала хаос, в котором гибнет мир, однако ранние христиане верили, что при гибели старого мира они могут спастись. Естественно, что Спаситель представляется в образе рыбы - существа, которое может выжить в хаосе. Позднее символ рыбы трактовался как акростих фразы «Иисус Христос,
Сын бога, спаситель» (греческое IXTHYS - Iesus Christos Theou Uios Soter). Рыбы, в образе которых древние христиане представляли себе Спасителя, наиболее, с точки зрения Смарта, способствовали олицетворению самого поэта с посланником Божьим в глазах читателя: "For the blessing of God hath been on my epistles, which I have written for the benefit of others" (Ибо Господь благословляет мои стихи, которые я написал для блага других).
Часто сопоставления образа пророка и свойства рыб основаны на сложной игре слов и значений. Например, первая же строка анализируемой нами части фрагмента иллюстрирует это:
Let PETER rejoice with the MOON FISH who keeps up the life in the waters by night.
For I pray the Lord JESUS that cured the LUNATICK to be merciful to all my brethren and sisters in these houses.
Пусть Петр возрадуется с рыбой-луной, которая освещает воды ночью.
Ибо я молю Господа нашего, который излечил ЛУНАТИКА, быть милостивым к моим братьям и сестрам в этих палатах.
Очевидна игра слов "MOON FISH" и "LUNATICK". Однако и здесь Смарт приписывает себе свойства пророка - сумасшедший поэт, которым его считают в больнице, на самом деле призван самим Богом освещать тьму и указывать людям путь к вере.
Фрагмент В 2 не содержит неличных стихов «Let» и состоит только из стихов «For». Мы можем наблюдать поразительные перемены настроения Смарта. Например, он обличает театр: "For all STAGE-Playing is Hypocrisy and the Devil is the master of their revels" (Ибо вся СЦЕНИЧЕСКАЯ игра есть лицемерие, и Дьявол является хозяином на их пирах) (строка 345). Напомним, что в Кембридже и в начале своей жизни в Лондоне Смарт был увлечен театром, написал несколько успешных пьес и особенно любил комедии и фарсы. Далее в тексте поэмы есть дальнейшие свидетельства изменившегося отношения Смарта к театру.
Другие стихи демонстрируют любовь Смарта к земным вещам и природе - особенно цветам. Во время лечения ему было позволено разводить сад. Для Смарта цветы - это «великие блага» и «поэзия Христа», единственно возможный для него на тот момент, когда он находился в лечебнице, дар Богу. С данной целью, по наблюдениям навещавших поэта друзей, Смарт и разводил свой сад. В дальнейшем цветы приобретут более глубокое значение в поэме «Песня Давиду».
Фрагмент В 2 заканчивается известным отрывком, касающимся кота Джеффри, принадлежавшего поэту. Это, конечно же, случайно стало завершением фрагмента в результате утери час-
ти рукописи. Смарт ранее упоминал кота Джеффри во фрагменте В 1: "For I am possessed of a cat, surpassing in beauty, from whom I take occasions to bless Almighty God" (Ибо я обладаю котом, исключительным по красоте, который дает мне возможность благодарить Всемогущего Господа) (строка 68). Во фрагменте В 2 он посвящает более длинный отрывок Джеффри; открывая его следующими строками:
For I will consider my cat Jeoffrey.
For he is the servant of the Living God and duly and daily serving him.
For at the first glance of the glory of God in the East he worships in his way.
(Ибо я думаю о моем коте Джеффри,
Ибо он - слуга Бога Живущего и служит ему верно и ежедневно.
Ибо при первом же взгляде славы Господа на восток он молится по-своему)
(Строки 697-99)
Далее Смарт описывает день Джеффри:
For when his day's work is done his business more properly begins.
For he keeps the Lord's watch against the adversary
(Ибо когда его дневная работа закончена, начинается его более важное дело.
Ибо он продолжает дозор Бога за Врагом).
(Строки 719-20)
В данном отрывке Смарт приписывает коту мистические свойства в борьбе сил добра и зла, что в целом не типично для европейских представлений об этом животном. Следует отметить, что настроение поэта при описании своего питомца меняется. Смарт может говорить о серьезных теологических вопросах или комментировать законы физики, приводя в пример кота, но может и шутить по поводу его привычек или шалостей. Он описывает Джеффри как «то степенного, то шаловливого», что, видимо, соответствует такой смене настроений в данном отрывке. Одним из основополагающих положений эстетики Смарта была мысль о том, что всё живое на земле прославляет бога уже одним своим существованием, и на примере Джеффри поэт демонстрировал, как это может происходить.
Именно эта часть поэмы была выбрана российским поэтом и переводчиком Георгием Кружковым для публикации в сборнике «Книга ЫОЫсенса» (издательство Б. С. Г. - Пресс, 2000 г.). Данный сборник содержит многочисленные авторские переводы Г. Кружкова английской поэзии абсурда
Е. Н. Нечаева. Поэма «Возрадуйтесь 6 агнце» как поэтический дневник Кристофера Смарта
(Э. Лир, С. Миллиган и др.). Однако часть вошедших в сборник произведений нельзя отнести к абсурдной английской поэзии. Публикация перевода отрывка из поэмы Смарта с точки зрения некоторых современных российских литературных критиков еще раз свидетельствует о том, что нонсен-сы - свидетельство существования эзотерических, скрытых смыслов. Действительно, именно отрывок о коте Джеффри в поэме производит впечатление причудливого сочетания абсурда и эзотерики - перечисление совершенно обычных качеств кота и приписывание ему мистических свойств в борьбе сил света и тьмы.
Во фрагменте С Смарт вновь обращается к уже возникавшим в поэме темам и мотивам. Орфей вновь ассоциируется с Давидом; публичная молитва по-прежнему является одной из самых дорогих сердцу поэта надежд: "For I prophecy that the praise of God will be in every man's mouth in the Publick streets" (Ибо я пророчествую, что хвала Господу будет на устах каждого на улицах) (строка 62). Отрывок свидетельствует о том, что Смарт подробно изучил миф об Орфее как родоначальнике греческой поэзии и музыки и пророке. Согласно некоторым исследованиям, Орфей создал психотехнику, основанную на чтении молитв и пении гимнов. Смарт пишет: "For the story of Orpheus is true" (Ибо история об Орфее правдива) (строка 52). Принимая во внимание эстетические взгляды Смарта, мы видим, что поэт, соотнося себя с Орфеем или Давидом, стремится к той же цели в своем произведении -к созданию новой молитвы, способной овладеть умами общества.
Этот фрагмент ценен тем, что в нем Смарт развивает свои поэтические эксперименты со значением букв и чисел - прием, который он уже использовал во фрагменте В 2 и в дальнейшем применил в «Песне». Во фрагменте В 2 они связаны скорее со звучанием букв - Смарт показывает прямой фонетический переход от звучания буквы к приданию оной внутреннего смысла. Здесь же Смарт перечисляет некоторые буквы английского алфавита, и в каждой букве он находит воплощение или отражение Бога (строки 1-17):
For H is a spirit and therefore he is God.
For I is person and therefore he is God.
For K is king and therefore he is God.
(Ибо H есть дух, и поэтому это Бог.
Ибо I есть человек, и поэтому это Бог.
Ибо К есть царь, и поэтому это Бог).
(Строки 1-3)
Некоторые критики видели в данных строках свидетельства связи Смарта с масонами (у данного предположения, однако, нет биографичес-
кого подтверждения). Однако мы, вслед за Андерсон, полагаем, что целью Смарта здесь было высказать свои философские и эстетические взгляды на вопрос о происхождении языка [2]. В строке 18 Смарт делает вывод: «Ибо Господь есть альфа и омега и все буквы между ними, без сомнения», и эта мысль в дальнейшем является ключевой для интерпретации значительной части «Песни», где буквы греческого алфавита символизируют воплощения Христа. Эти строки также позволяют предположить, что, если, с точки зрения Смарта, буквы - это воплощения Бога, то слова, из которых они состоят, тоже являются воплощением Божественного замысла, как и сами предметы и явления, которые слова называют, и сам язык также является божественным. Смарт также говорит о том, что буквы обладают скрытым смыслом, не осознаваемым людьми. Многое в поэме свидетельствует о том, что Смарт был убежден в божественном происхождении языка, что совпадает с мнением многих современных Смарту лингвистов, считавших, например, что, анализируя общие свойства различных языков, люди могут вновь открыть тот универсальный язык, который исчез когда-то вместе с падением Вавилонской башни. Лингвистика XVIII столетия полагала, что, с одной стороны, общество не могло сформироваться без языка как средства коммуникации между людьми, а с другой - он (язык) не мог появиться случайно. Точка зрения Блэра, например, состоит в том, что Бог дал людям основы языка, который в дальнейшем развивался одновременно с обществом.
Для Смарта язык - это система, отражающая порядок природы, ибо и язык, и природа подчинены единому божественному замыслу. То есть для Смарта язык - это своеобразный перевод природы. Язык отражается в природе так же, как и она в языке. В "Jubilate Agno" Смарт провозглашает Бога «величайшим поэтом во Вселенной», возможно, имея в виду то, что язык человека, созданного по образу и подобию Всевышнего, также несет на себе отпечаток божественности. Смарт называет буквы «атомами языка» - составляющими слов. Если они имеют свое значение и силу, то смысл бесконечного множества вариантов их сочетаний в словах становится слишком сложным для познания.
Интересны также размышления Смарта о числах. Самые простые числа (один, два, три) Смарт рассматривает как самостоятельные, но далее он пытается разложить числа на их составляющие. Исходя из своих религиозных убеждений, Смарт составляет собственное понятие о нумерологии. Например, число два в его интерпретации символизирует Дьявола, а три - образ Святой Троицы:
For every thing infinitely perfect is Three.
For the Devil is two being without God.
(Ибо все абсолютно совершенное есть Три.
Ибо Дьявол есть два, так как он лишен Бога).
(Строки 22-23)
Следовательно, пять - два плюс три - является совершенно особым числом - сочетанием Бога и дьявола:
For Five is not so good in itself but works well in combination.
For Five is not so good as it consists of two and three.
(Ибо Пять не так хорошо само по себе, но хорошо в сочетании.
Ибо Пять не так хорошо, ибо состоит из двух и трех).
(Строки 28-29)
Фраза «хорошо в сочетании» может указывать на необходимость равновесия между силами добра и зла, обязательного для существования мира, но подобная мысль не характерна для Смарта, верящего в наступление Царства Божьего на земле. Если это и имелось в виду, то, скорее всего, выражено Смартом интуитивно, неосознанно. Смарт изучает числа от одного до девяти. В «Песне» он также вкладывает определенные значения в числа (например, три и четыре он рассматривает как духовное и телесное совершенство соответственно). Может показаться, что эти значения другие, но отличия не принципиальны, а при более внимательном рассмотрении все они отталкиваются именно от тех мыслей, которые Смарт выражает здесь.
Следует отметить, что в нумерологии Смарта есть определенный мистицизм. Если он вкладывает положительное или отрицательное значение в то или иное число, то затем он пытается дату того или иного события связать с тем, «хорошее» это число или «плохое» (смотри строку 32, 41 и т. д.).
Смарт также подчеркивает мысль о том, что все слова есть шифр, таким образом, намекая на связь между буквами и числами. Именно эта мысль затем способствует проникновению в его замысел в «Песне», где только осознание связи между числом и греческой буквой раскрывает читателю идеи поэта.
Во фрагменте D, состоящем из 237 строк стихов «Let», мы наблюдаем полный отход Смарта от первоначального замысла. Поэт перестал использовать библейские имена и, по-видимому, не придавал особого значения релевантности сочетаний имён собственных и природных объектов в строках "Let". Лишь иногда появляются бессвязные упоминания о Библии. Иногда Смарт делает некоторые сноски, однако лишь незначительно способствующие пониманию значения текста [3].
Смарт упоминает в данном отрывке многих знакомых ему людей - друзей, покровителей и даже
случайных попутчиков в своих немногочисленных путешествиях, призывая Бога быть милостивым к ним. Без личных стихов "For", которые на протяжении всей поэмы разъясняли замысел поэта, сложно интерпретировать эти строки или даже предполагать, что именно хотел сказать поэт. Смарт также пишет об усилиях, предпринятых его друзьями для того, чтобы его выпустили из больницы ("'...Gentle God be gracious to John Sherratt" (Добрый Бог, будь милостив к Джону Шерратту) (из строки 235)), и надеется на освобождение: "...God give grace to my adversaries to ask council of Abel" (Боже, сделай моих врагов милосердными, чтобы1 они спросили совета Авеля) (из строки 159). Стед, первый исследователь поэмы «Возрадуйтесь в агнце», понимал под фразой «мои враги» тех, кто поместил Смарта в психиатрическую больницу, тогда как фраза «спросить совета Авеля» означает сотворить милость, освободив поэта из его заключения.
Первоначально глубокая философская поэма превратилась в дневниковые записи. Упоминаемые Смартом даты свидетельствуют о том, что в день он писал по одной - две строки, например, строка 214 датирована им 8 января 1763 г., 216 -10 января 1763 г., а 219 - Новым годом по старому стилю, то есть 13 января 1763 г.
В целом эти записи Смарта выглядят бессвязными, но, повторимся, возможно, причиной этого является отсутствие стихов "For".
Безусловно, эта поэма обладает двойной литературной ценностью. Во-первых, она дает возможность глубже понять «Песню Давиду», а во-вторых, дает возможность узнать о Смарте многое, чего нет в любых других источниках, понять Смарта и как поэта, и как человека. Места, дорогие его сердцу; друзья, продолжавшие его поддерживать; его любовь к цветам и животным - все это лишь некоторые из тем, затронутых Смартом в этой поэме. Вера Смарта в Бога непоколебима - он не ставит под сомнение Его существование из-за своего несчастья. Весь этот период он сохранял свое видение собственной миссии на земле. В процессе написания этого хаотического, странного, но в то же время прекрасного произведения Смарт в какой-то мере приготовил себя к «Песне Давиду». Без этого периода раздумий в психиатрической лечебнице и без письменных впечатлений о своих днях там, возможно, его величайшая поэма не была бы написана.
Поэт Джордж Баркер писал о "Jubilate Agno" так: «Когда, ... в 1939 г., я (и весь остальной мир) открыли для себя Jubilate Agno, это было подобно тому, как открываются шторы в прекрасное весеннее утро.. Этой поэме СЛЕДУЕТ быть включенной в Новый Завет Величайших Поэтов» [4].
Примечания
1. Здесь и далее цитаты из поэмы «Возрадуйтесь в агнце» приводятся по: In The Poetical Works of Christopher Smart / ed. K. Williamson. Oxford: Oxford UP, 1980.
И. В. Маркова. Поэтика трагедий Артура Мэрфи
2. Anderson F. E. Christopher Smart. New York: Twayne Publishers, 1974. P. 76.
3. Devlin Ch. Poor Kit Smart: Rupert Hart-Devis, Soho Square, London, 1961. P. 113.
4. Anderson F. E. Op. cit. P. 77.
УДК 821.111-2
И. В. Маркова ПОЭТИКА ТРАГЕДИЙ АРТУРА МЭРФИ
В статье рассмотрена поэтика трагедий Артура Мэрфи «Китайский сирота», «Альзума», «Греческая дочь», выявлены особенности трансформации в них античных и легендарных сюжетов, влияние французской классицистической трагедии и национальной художественной традиции, определена связь драматургии Мэрфи с социально-культурным контекстом английской драмы второй половины XVIII в.
The article deals with the poetics of Arthur Murphy's tragedies "The Orphan of China", "Alzuma", "The Grecian Daughter". They are considered from the point of view of transforming ancient and legendary plots under the influence of French neo-classical tragedy and the national dramatic traditions. The relations of A. Murphy's dramatic pieces to the socio-cultural context are revealed.
Ключевые слова: поэтика, классицистическая трагедия, елизаветинская трагедия, героическая трагедия, сентиментальные и романтические тенденции.
Keywords: poetics, classical tragedy, Elizabethan tragedy, heroic tragedy, sentimental and romantic tendencies.
Английская трагедия второй половины XVIII в., унаследовав традиции елизаветинской, героической, патетической и классицистической драмы, была гибридным жанровым образованием. Большинство драматургов стремились в своих произведениях найти компромисс в использовании элементов разных видов трагедии, в результате этого не было создано оригинальных, подлинно трагических произведений [1]. Классицистическая трагедия в Англии не приобрела достаточной жанровой определенности [2]. В середине столетия стало очевидно, что традиционные трагические темы были во многом исчерпаны, единственным выходом оставалось изменить обстановку драматического действия, придать сюжетам и характерам экзотический местный колорит. На смену августианским моделям приходила новая концепция трагедии, допускающей «романтическое» место действия, но не отказывающейся и от классицистической строгости [3].
Английская классицистическая трагедия второй половины XVIII в. была представлена име-
© Маркова И. В., 2009
нами У. Уайтхеда (The Roman Father, 1750), Дж. Брауна (Barbarossa, 1754), У. Мейсона (Caractacus, 1759; Elfrida, 1772), Дж. Хула (Cyrus, 1768), А. Мэрфи (The Grecian Daughter, 1770) и др. Творчество Артура Мэрфи (1727-1805), одного из ведущих драматургов указанного периода, заслуживает особого внимания. Получив образование во Франции, Мэрфи оказался под значительным влиянием французского классицизма. При этом анализ трагедий Мэрфи свидетельствует о компромиссном характере его поэтики, который был обусловлен специфическим синтезом французских влияний и английской национальной традиции, опосредованным идеологическим контекстом английского Просвещения.
В своей первой трагедии «Китайский сирота» (1756) Артур Мэрфи адаптировал сюжет драмы «Сирота из дома Чжао» Цзи Цзюнь-сана, неоднократно переработанной для сцены, в том числе Вольтером. Интерес к китайской пьесе в XVIII в. был, очевидно, вызван созвучностью темы борьбы с тиранией в «Сироте из дома Чжао» установкам просветителей [4]. Кроме того, Восток, Китай в частности, увлекал англичан экзотикой и богатством материала для произведений. Необычайные предания и полновластие восточных деспотов часто становились основой для сюжетов [5], в том числе в драматургии, тяготеющей к сценической эффектности.
Как отмечал Мэрфи в «Письме Вольтеру» - послесловии к своей трагедии [6], - впервые он заинтересовался китайской пьесой благодаря отзыву о ней известного антиквария Р. Херда [7], который увидел в «Сироте из дома Чжао» черты сходства с лучшими образцами античности. В «Письме» английский драматург подверг критике версию Вольтера («Китайский сирота», 1755) за изображение наследного принца младенцем, в таком возрасте не способным повлиять на судьбу Китая, а также за неуместное введение любовной темы. Эти принципиальные возражения обусловили характер трансформации вольтеровского текста в трагедии Мэрфи. Английский драматург исключил любовную линию, изменил имена героев. Тимурхан у Мэрфи остается тираном, жаждущим крови, и оказывается совсем не похожим на вольтеровского Чингисхана, переродившегося внутренне в гуманного монарха. Принципиальным отличием двух версий трагедии является то, что у Мэрфи сирота представлен сформировавшейся личностью, патриотом, готовым бороться и умереть за свободу своей страны.
Современные исследователи справедливо называют «Китайского сироту» Мэрфи трагедией с разнородной жанровой основой ("mixed tragedy") [8]. А. Никол говорит о сочетании в трагедии классицистических и романтических элементов. На наш взгляд, романтические черты здесь сведены к минимуму, даже если принять во внимание экзотический колорит места действия. По мнению
