CC BY
24
ПОЭМА А.ТЕННИСОНА «IN MEMORIAM»: «БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ» ВИКТОРИАНЦЕВ
Н.И. Соколова
На сходство своего знаменитого произведения с поэмой Данте впервые обратил внимание сам А. Теннисон, утверждавший, что поэма «In Memoriam» «создавалась как своего рода «Божественная комедия», завершающаяся счастьем» [Tennyson 1899, p. 255]. «In Memoriam (А.Г.Х.)» была написана по случаю внезапной кончины Артура Генри Холлема, умершего от кровоизлияния в мозг во время путешествия с отцом на континент в возрасте двадцати двух лет (1833). Ранняя смерть Холлема - поэта, переводчика, литературного критика, автора философских эссе1, человека, наделенного редкостным обаянием, стала потрясением для всех, кто знал его. Но для Теннисона эта утрата была особенно тяжелой: Холлем был не только его ближайшим другом, но и женихом его сестры Эмили. Отклики на это печальное событие содержатся в целом ряде стихотворений Теннисона: «Бей, бей, бей...» («Break, break, break...»), «Улисс» («Ulysses»), «Тифон» («Tithon»), «Тиресий» («Tiresias»). Между тем поэт не спешил исполнить пожелание отца Артура увековечить память о его сыне. «В то время, - признавался он в письме к деду, - мое сердце было слишком подавлено и вся моя энергия парализована для того, чтобы откликнуться на его просьбу, иначе я не стал бы так медлить с выполнением столь дорогого для меня поручения» [Tennyson 1981, p. 112]. Поэма, создававшаяся на протяжении семнадцати лет, состояла из небольших стихотворений разной длины, написанных четырехстопным ямбом, катренами с кольцевой рифмовкой. «In Memoriam» (первоначально называвшаяся «Фрагменты элегии») была опубликована в 1850 году, получив восторженную оценку Генри Холлема, утверждавшего, что поэма «лучше любого монумента», который мог бы быть воздвигнут в честь его сына, чье имя потомки будут связывать с именем Теннисона [Tennyson 1899, p. 274].
В самом изначальном замысле «In Memoriam» друг Теннисона поэт Обри де Вир, ставший одним из первых слушателей отдельных частей поэмы, усматривал сходство с «Божественной комедией»: «Как и в случае с Данте, великое горе стало провозвестником еще более великой песни. Данте поклялся прославить Беатриче, как не была прославлена ни одна женщина до нее, и он сдержал свою клятву. Северный поэт, также в ранней юности утративший своего лучшего друга, через семнадцать лет создал ему славу, которой не имели ни “Лисидас”, ни “Адонаис”» [Tennyson 1899, p. 245]. Де Вир находил в «In Memoriam» не только излияние личностных чувств поэта, но и «духовное наставление»: поэма учит тому, что «история великой скорби - это история души, которая, отважно пройдя сквозь мрачную тень планеты горя, должна, покинув ее, встретить рассвет на дальнем ее краю» [Tennyson 1899, p. 245]. Этой смене настроений, выраженных в поэме, де Вир также обнаруживал аналогию с «Божественной комедией», в которой безысходная печаль «Ада» сменяется «утешением и умиротворенностью «Чистилища»» и «триумфом и радостью «Рая»». В разговоре с Теннисоном де Вир сделал предположение, что его друг создаст третью часть, «Рай», на что поэт ответил отказом: «Я написал то, что чувствовал и знал, и никогда не напишу ничего иного» [Tennyson 1899, p. 245].
Ассоциация с Данте в период работы над «In Memoriam» возникла у Теннисона не случайно. Холлем был увлечен итальянской поэзией, отводя ей особую роль в становлении английской литературной традиции, что нашло выражение в его эссе «О влиянии итальянской литературы на английскую» (1831). В LXXXIX фрагменте воссоздан эпизод университетских лет: Холлем в окружении друзей читает поэтов Тосканы. Особенно любил он Данте. Еще в возрасте четырнадцати лет он перевел на греческий язык речь Уголино. Позже, обучаясь в Кембридже, Холлем стал участником полемики с известным дантологом Габриэле Россетти, утверждавшим, что Бетриче Данте является персонификацией политических и религиозных идей противников папства. Холлем первым в Англии, еще до Т. Мартина и Д.Г. Россетти, начал переводить «Новую Жизнь», однако труд его не был окончен.
В «In Memoriam» обнаруживаются параллели не только с «Божественной комедией», но и с «Новой Жизнью». Как и Данте, Теннисон обращается к эпизоду собственной биографии, изливая скорбь по поводу утраты дорогого ему человека. Как и его великий предшественник, в отдельных фрагментах поэмы он вспоминает о земной жизни своего героя. Поэт думает о любви друга к Эмили (фрагмент XCVII), воображает, как Холлем, если бы он остался жив, вошел бы в его семью и дети друга называли бы его дядей (LXXXIII); оказавшись в Кембридже, он видит новое имя на дверях, ведущих в комнаты Холлема, но «почтенные стены» («reverend walls») оживляют в памяти его облик (LXXXVII). Холлем живет в своих «благородных письмах» («noble letters»), слово за словом, строка за строкой общаясь с поэтом из прошлого (XCV). Поэт вспоминает о путешествии с Холлемом по Рейну, воссоздает в своем воображении Вену, где прекратилось дыхание его друга (XCVIII).
1 Эссе А. Холлема охарактеризованы в статье: [Соколова 2005, с. 127-140].
Вместе с Холлемом Теннисон входил в возникшее в 1820-е годы университетское общество «Кембриджских апостолов», видевших свою цель в духовном совершенствовании современников. Ко времени вступления друзей в Общество внутри него образовалась группа «мистиков», считавших важнейшим средством преобразования мира внутреннее самосовершенствование личности, способной с помощью религиозного чувства постичь «божественный принцип» в собственной душе, развить в себе нравственные убеждения, составляющие сущность ее души, и побудить других достичь самопознания. Особую роль в самопознании как способе духовного возрождения общества лидер «мистиков» Фредерик Денисон Морис, стоявший у истоков движения за «широкую церковь», отводил поэзии - сочинениям У. Вордсворта, П.Б. Шелли, Дж. Китса, в которых он обнаруживал средоточие «божественного принципа» [Allen 1973, p. 77]. Таким поэтом, в представлении «апостолов», был и Теннисон, в творчестве которого они обнаружили свидетельство наступления новой эры в литературе. Холлем, развивавший в своих философских эссе идеи «мистиков», был признан ими личностью, наделенной особым даром, он стал одним из духовных лидеров «апостолов». Позже группа его университетских друзей получила прозвище «Круглого Стола Артура Холлема», сохранявшееся за ними и после его смерти [Allen 1973, p. 58].
В «In Memoriam» Холлем предстает таким, каким он виделся «апостолам», человеком высшего разряда. Подобно Данте, для которого Беатриче является «не женщиной, но одним из прекраснейших ангелов неба» [Данте 1967, с. 55], Теннисон называет своего героя полубогом: «The man I held as half divine» (XIV) [Tennyson 1970b, p. 234]. Божественный свет озаряет лицо Холлема, его глаза сияют небесной мудростью (XXXVII). Холлем способен постигать тайну звезд, проникать в лабиринты духа. Он имел высшее предназначение («A soul on highest mission sent»), мог бы стать, когда бы пришло время, «A lever to uplift the earth and roll it in another course» [Tennyson 1970b, p. 260], «рычагом», приподнимающим Землю, чтобы заставить ее вращаться в ином направлении (CXIII). Подобно Беатриче и героиням поэтов «нового сладостного стиля», покойный Холлем представляется наставником, духовным руководителем, моральной опорой, и поэт просит друга не покидать его, когда притупляется его зрение, замедляется движение крови, когда напряжены нервы и болит сердце, когда слабеет вера и угасает разум (L). В «Новой Жизни» после смерти Беатриче город остается «весь словно вдовым и лишенным своего достоинства» [Данте 1967, с. 59]. У Теннисона этот образ разрастается до размеров овдовевшей расы человеческой, «widow’d race» [Tennyson 1970b, p. 232, 234] (IX, XVII).
В основе «In Memoriam» лежит подлинный факт; образ Холлема, хотя и идеализирован поэтом, связан с реальностью. В поэме обнаруживаются некоторые намеки на обстоятельства частной жизни Теннисона, однако при этом поэт утверждал, что «я» в поэме это не всегда автор, говорящий о себе самом, но это голос человеческой расы, говорящий его устами» [Tennyson 1899, p. 255]. Подобно Данте, Теннисон не ограничивается излияниями скорби по поводу смерти друга. Личностное начало в «In Memoriam» сочетается с раздумьями об устройстве мироздания, взаимодействии человека и вселенной, загадке смерти. Поэма стала выражением мироощущения эпохи, в ней отразились настроения современников Теннисона. Отсюда популярность «In Memoriam», выдержавшей за восемнадцать месяцев после первой публикации пять изданий. В религиозных кругах поэма была воспринята как молитвенник, ее фрагменты были включены в церковные гимны и проповеди [Tennyson 1970a, p. 11-12]. С другой стороны, первые читатели отмечали, что Теннисон «сделал решительный шаг вперед для объединения высот религии и философии с передовой наукой современности» [Tennyson 1899, p. 249]. В «In Memoriam» обнаруживается увлеченность Теннисона трудами естествоиспытателей, изменившими образ мира в сознании викторианцев. Сочинения Р. Чемберса, Ч. Лайелла еще до Дарвина заставляли усомниться в достоверности библейских концепций о времени существования вселенной, идее творения, возможности бессмертия души. Представления о нравственном облике природы, в которой царит гармония, сменились идеей природы как безжалостной стихии, управляемой случаем, как средоточия деструктивных сил. В «Прошлом и настоящем» (1843) Т. Карлейль уподоблял природу сфинксу, обладающему «женской красотой и нежностью, лицом и грудью богини, но когтистыми лапами и телом льва. В ней небесная красота, заключающая в себе божественный порядок, служение мудрости, но в ней же и демоническая тьма, жестокость, рок» [Carlyle 1845, p. 9].
Теннисон всегда интересовался достижениями естественных наук, был знаком с теорией эволюции. Между тем, подобно многим современникам, он был озабочен проблемой кризиса веры. «Опасайтесь подорвать почву любой религии, если вы не можете посеять лучших семян» [Tennyson 1899, p. 712], -предупреждал он. «Это ужасный век безверия, - отзывался он о своей эпохе. - Я не могу выносить, что люди приносят все в жертву на холодный алтарь того, что они в несовершенстве своих познаний называют истиной и разумом <...>. Нация без веры обречена» [Tennyson 1899, p. 259]. Утверждая в духе идей «Кембриджских апостолов», что «Бог проявляет себя в каждой индивидуальной душе» [Tennyson 1899, p. 272], поэт разделял мысль Ф.Д. Мориса о том, что «подлинный ад - это отсутствие Бога в душе человека» [Tennyson 1899, p. 362].
Эти настроения находят выражение в «In Memoriam». В поэме звучит мысль о противоборстве Бога и природы, которая предстает источником «злых снов», «evil dreams», мыслей о том, что жизнь заканчивается в могиле. В LVI фрагменте природа - кровожадное чудовище с окровавленными зубами и когтями, «Nature red in tooth and claw» [Tennyson 1970b, p. 243]2 - поднимает крик против веры, и человек, который верил в
2 Выражение «Nature red in tooth and claw» стало крылатым.
Бога, в конечную цель творения, будет развеян с пеплом в пустыне или запечатан в жесткой земле. В природе все подвержено переменам, ей безразлично, что один вид сменяет другой (LV). В бесконечном процессе эволюции само человечество исчезнет как вид, и человек - лишь провозвестник высшей расы, «The herald of a higher race» [Tennyson 1970b, p. 261].
А. Теннисон, как и его университетские друзья, разделял представления сторонников евангелистской доктрины о том, что достижения науки не противоречат вере, но лишь подтверждают величие божественного замысла. По словам сына поэта, его отец во всей вселенной обнаруживал «проявление славы и величия Бога и наука о природе была особенно дорога ему» [Tennyson 1899, p. 262]. Не случайно в разговоре с Дарвиным Теннисон заявил: «Ваша теория эволюции не противоречит христианству» [Tennyson 1899, p. 464]. Эта мысль утверждается в эссе Холлема «Theodicea Novisima», о котором Теннисон отзывался в письме к отцу друга, что оно «воздает великую честь оригинальности мысли» [Tennyson 1981, p. 108] автора. Холлем писал, что «христианство не считается более темой, далекой от исследовательской мысли, но рассматривается в его связи с другими отраслями знания и особенно - с важными фактами нашей моральной и разумной природы» [Tennyson 1970a, p. 38]. Эссе, прочитанное перед собранием «апостолов» в октябре 1830 года, было направлено против деизма, сторонники которого, не признававшие догмата откровения, полагали, что факт реальности Бога подтверждается самим существованием мироздания, настаивая на том, что «цивилизованный человек не нуждается в откровении свыше, ему достаточно посмотреть на упорядоченный мир, чтобы осознать великодушие Творца, и заглянуть в глубь собственной души, чтобы постичь внушенные свыше нормы поведения, которым должна следовать рационально мыслящая личность» [Jay 1982, p. 2]. Холлема отталкивал рационализм деистов, которому он противопоставил принцип Любви, доказывая, что «нет ни малейшей причины полагать, что усилия ума приближают нас ближе, чем движения нашего сердца, к Божественной Мудрости, к той Любви, которая есть Бог» [In Memoriam 1970, p. 42]. Теннисон также обнаруживал ограниченность человеческого знания в сравнении с верой, имеющей «божественный источник» [Tennyson 1899, p. 474].
В «In Memoriam» поэт противопоставляет разуму божественную мудрость. В CXIV фрагменте он приветствует прогресс науки («Who loves not Knowledge? <. > May she mix / With men and prosper»). Но возможности знания ограниченны, оно не способно преодолеть страх смерти, наука должна осознать свое второстепенное место: «She is the second, not the first». Знание как порождение умственных способностей обладает земной природой, следуя за Мудростью как источником божественного начала души: «For She is earthly of the mind, but Wisdom heavenly of the soul» [Tennyson 1970b, p. 260]. Не принимая идеи противоборства Бога и природы, мира, лишенного Бога, автор «In Memoriam» пытается постичь загадку смерти и загробного существования, что роднит поэму с «Божественной комедией». В духе Данте Теннисон воспринимал прошлое в его единовременности с настоящим, доказывая, что «для Бога все является настоящим, Он видит настоящее, прошлое и будущее в их единстве» [Tennyson 1899, p. 270]. Как и в раннем стихотворении «Геспериды» («The Hesperides», 1832), мир земной назван в «In Memoriam» миром Востока, или Фосфора, мир небесный - миром Запада, или Геспера. Корабль с другом поэта уходит к «печальному Гесперу» («sad Hesper»), покидая яркий свет Фосфора. Но Геспер и Фосфор - миры жизни и смерти - два имени одного понятия: «Sweet Hesper-Phosphor, double name / For what is one, the first, the last» [Tennyson 1970b, p. 262]. Поэт осознает, что его друга нет среди живых, но он не был бы удивлен, если бы узнал, что Холлем прибыл на корабле и он встретил бы его на берегу, узнав черты, не искаженные смертью: «And I perceived no touch of change, / No hint of death in all his frame.» [Tennyson 1970b, p. 234]. Здесь обнаруживается связь с традицией Данте, у которого, как писал У. Пейтер в «Ренессансе», Беатриче после смерти «не утрачивает ни одного оттенка свежести, даже ни одной складки платья» [Pater 1967, p. 86].
Об увлеченности Теннисона дантовой идеей ангелизации свидетельствуют многие фрагменты элегии. Поэт призывает друга придти к нему, воображая, что его молитва, подобно легкому ветерку, приносит корабль Холлема из дальних морей и Артур спускается к нему, минуя небесные сферы (XVII). Во сне поэт, подобно Христу, бредет по шумному городу, встречая насмешки и презрение, но ему является ангел в ночи, в облике которого он узнает знакомые черты, исчезает глумящаяся толпа и звучит волшебная музыка (LXIX, LXX). В другом сновидении поэт видит себя в окружении девушек, поющих перед статуей под вуалью, в которой он обнаруживает сходство с другом; вместе с поющими он направляется к реке, на берегах которой растут ирисы (по христианской символике, символ очищения и печали) и золотой тростник (символ Страстей Христовых) [Трессирер 2001, с. 129, 380]3. К берегу подплывает ставший исполином Холлем, который принимает всех на свой корабль, устремляющийся к малиновому облаку4 (CIII).
На протяжении всего своего творчества Теннисон отстаивал незыблемость идеи бессмертия души. «Я чувствую, что умершие живут, что бы ни говорили псевдомудрецы» [Tennyson 1899, p. 540], - утверждал он. В беседе с сыном он высказывал предположение о том, что смерть не разрушает связей человека с миром живых: «Возможно, существует более тесное общение между живыми и мертвыми, чем мы можем вообразить, во всяком случае, временами» [Tennyson 1899, p. 268]. Система символов: утренних сумерек (VII), росы (LXXXIX) , лунного света (LXVII, CXXXI), колокольного звона, раздающегося в ночи, когда
3 Христианская символика тростника акцентирована золотым цветом - традиционным атрибутом Бога [Тресиддер 2001, с. 123].
4 Малиновое (темно-красное, crimson) облако - образ, также связанный с христианской символикой: облако - знак Божественного Откровения, присутствия Бога, его цвет ассоциируется с самопожертвованием и Страстями Христа. См.: [Тресиддер 2001, с. 168, 244].
приходит в гавань корабль, везущий тело Холлема (X), морской стихии (традиционный символ вечности, XI, LXXXV), рукопожатия друга, о котором мечтает поэт (VII, LXXX, CXIX), - подтверждает идею взаимодействия двух миров. В поэме доминирует мотив сна - сна, во власть которого хотел бы отдаться поэт, не способный забыться сном и призывающий друга из ночного мрака (IV,VII), вечного сна, в который погружен Холлем (IX), - символа пограничного состояния между жизнью и смертью.
Между тем, Теннисон в «In Memoriam» не вполне последователен в восприятии идеи ангелизации. По замечанию С. Эллиса [Ellis 1983, p. 136], Данте знает, где находится Беатриче, тогда как у Теннисона преобладает тон «честного сомнения» («honest doubt»), переживаемого в свое время и Холлемом, о чем упоминается во фрагменте XCVI. В отличие от Данте, Теннисону трудно вообразить встречу на небесах. Поэтому он и не возносится в своих мечтах к Холлему, но призывает друга спуститься на землю, подобно тому как спускается к поэту Лаура в «Канцоньере» Петрарки5.
В «In Memoriam» находят преломление споры о смерти, загробном существовании, ведущиеся среди современников Теннисона, актуальные для эпохи кризиса веры. Поэта гнетут сомнения, он опасается, что дружба его никогда не возобновится (XLI); возможно, человек после смерти забывает о своих земных привязанностях (XLIV); умирая, человек переживает второе рождение, вновь становится ребенком, постигающим себя и окружающий мир, используя опыт прошлого, укоренившийся в крови (XLV). Одним из сквозных в поэме становится образ покрова (veil), который М. Уиллер называет «традиционной метафорой», используемой в викторианской литературе для обозначения грани между двумя мирами [Wheeler 1994, p. 29, 238]. Между тем обоснованным представляется предположение А.С. Брэдли [Bradley 1966, p. 153] о том, что поэт мог заимствовать этот образ из мифа о покрывале Изиды, подтверждением чего ученому служит упоминание статуи Холлема под покрывалом в CIII фрагменте. Об этом мифе вспоминает и сам Холлем в эссе «О философских сочинениях Цицерона», где он цитирует «Учеников в Саисе» Новалиса.
В «In Memoriam» LVI фрагмент, где появляется образ природы-монстра, завершается размышлениями о тщетности и хрупкости жизни, о том, что сама надежда услышать ответ, голос друга, который утешил бы его и благословил, скрыта под покровом:
O life as futile, then, as frail!
O for thy voice to sooth and bless!
What hope of answer or redress?
Behind the veil, behind the veil [Tennyson 1970b, p. 243].
Сияние лунного света в ночи представляется поэту отблеском вод широкого потока, текущего с Запада, и, засыпая, он осознает, что туманом спускается меж берегов светящийся покров (LXVII):
And then I know the mist is drawn
A lucid veil from coast to coast [Tennyson 1970b, p. 246].
Светящийся покров - символ грани, разделяющей два мира, тщетности попыток постижения высшей истины. Человечество обречено вечно искать ключ к загадке бытия, оно подобно ребенку, плачущему в ночи, рыдающему о дневном свете. С ним во фрагменте LIV отождествляет себя поэт, говорящий «голосом человеческой расы».
Как и у Данте, смерть ассоциируется у Теннисона с миром ночи и тьмы, что подчеркивается выразительными образами. Старая ель, выросшая на могиле (II, XXXIX), становится символом смерти, мрачный трагизм которого усиливают откровенно натуралистические детали: волокна, сетью опутывающие голову, корни, оплетающие кости. Смерть предстает и в обличье страшного призрака, который увлекает Холлема, завернув его в складки своей холодной черной мантии (XX, XXIII). Скорбь олицетворяет жрица под сводами Смерти («Priestess in the vaults of Death» [Tennyson 1970b, p. 231], III). Упоминанию о смерти сопутствуют образы ночной тьмы, увядших листьев (II), моросящего дождя, ветра (VII, VIII, XV, XXV), цветка, побитого ветром и дождем (VIII). Сами слова, в которые поэт облекает свое горе, кажутся ему траурными одеждами (V): «In words, like weeds, I’ll wrap me o’er» [Tennyson 1970b, p. 231]. Образ корабля (IX, XIV), привезшего к берегу тело Артура, связанный с фактом реальности, трансформируется в древний символ человеческой жизни, достигающей гавани как конечной цели своего пути.
Между тем мотив мрака, безысходной скорби доминирует лишь в первой части поэмы. К.У. Грэнсден обращает внимание на определенную эволюцию в восприятии смерти в «In Memoriam». Поначалу она представляется «невыносимым злом», «мрачной отметиной вселенной», затем она кажется частью «естественного процесса». К концу поэмы «злой сон» преобразуется в «сон добрый» и наконец - «во всеобъемлющую реальность человеческого опыта» [Gransden 1964, p. 50-51]. Замеченная ученым перемена объясняется отношением к проблеме зла поэта, разделявшего идеи Холлема. В наброске неоконченной поэмы (1885)6 Теннисон дает оригинальную интерпретацию древнеперсидского мифа о вражде злого бога Аримана с его братом Оромаздом. По мифу, Оромазд собирает все человеческие беды в большое яйцо,
5 На связь «In Memoriam» со стихотворениями Петрарки, о котором писал Холлем в своем эссе «О влиянии итальянской литературы на английскую», обращает внимание П. Тернер: Turner P. Tennyson. - L., 1976. Р. 119.
6 Набросок опубликован в мемуарах сынах поэта: [Tennyson 1899, p. 687].
которое разбивает Ариман. У Теннисона Бог посылает творить мир темного и светлого духов Ормузда и Аримана, повелевая одному из них стать источником зла, другому - радости. Таким образом, свет и тьма, добро и зло сосуществуют в мироздании по воле Бога.
Мысль о целесообразности зла звучит в «Theodicea Novissima». «Предположение, что ни одно существо не существует иначе, чем в противоборстве со злом, замечательно объясняет существование этого феномена, - пишет Холлем. - Сила любви в подлунном мире проявляется в столкновении противоборствующих начал» [Tennyson 1970a, p. 45]. По Холлему, центральным принципом мироздания, залогом его гармонии является любовь, тождественная Богу, распространяющаяся на все явления мира: «Чтобы совершенно любить Бога, мы должны любить все, что любит Он». Этот принцип, доказывает Холлем, обнаруживает несостоятельность утверждения деистов о том, что «разум - нечто более чистое и близкое к Богу, чем чувство <...>. Нет ни малейшей причины полагать, что усилия ума приближают нас ближе, чем движения сердца, к Божественной Мудрости, к той Любви, которая есть Бог» [Tennyson 1970 a, p. 47-48].
Идеи Холлема разделял Теннисон, особенно ценивший у Данте утверждение о конечной победе Любви, полагавший, что ничто не обладает значимостью в мире «без абсолютной веры в бессмертие души и в Любовь»: «Любовь высшее из наших чувств, поэтому мы должны верить в то, что Бог - это Любовь» [Tennyson 1899, p. 269, 706, 732]. Принцип Любви пронизывает всю элегию Теннисона. Поэма начинается с обращения к могущественному сыну Бога, бессмертной Любви, «Strong Son of God, Immortal Love» [Tennyson 1970b, p. 230]. Наделяя Холлема полубожественной сущностью, сопоставляя его с Христом (что сближает его с Беатриче), Теннисон при этом по сравнению с Данте в большей мере акцентирует человеческую природу любовного чувства, переводя его в ранг семейных отношений. Любовь к другу, подобно любви к Христу в «Theodicea Novissima», заключает в себе множество проявлений земной любви. Скорбь по поводу утраты друга в «In Memoriam» ассоциируется с состоянием разлуки любящих: матери, которая молится о спасении сына-моряка, отправившегося в плаванье (VI), безутешного вдовца, похоронившего жену (XIII), родителей, вынужденных расстаться с дочерью после ее замужества (XL), невесты Холлема, оплакивающей его смерть (LX). Поэт, таким образом, устанавливает связь между увлекавшими Холлема концепциями неоплатоников и распространенной среди викторианцев евангелистской доктриной, возводившей в культ семью, в которой происходит «непосредственное испытание духовного единства», видевшей долг семьи в том, чтобы «проявлять любовь Христа наряду со стремлением каждого индивида приобщиться к Богу» [Jay 1982, p. 5].
В «In Memoriam» восприятие принципа всеобъемлющей любви ведет поэта к осознанию гармонии мироздания. Мир предстает в его упорядоченности, в нем все проявления жизни взаимосвязанны, ничто не бесполезно («nothing walks with aimless feet» [Tennyson 1970b, p. 243]), все подчинено божественному замыслу, и в конечном итоге победа добра наступит с такой же неизбежностью, с какой весна сменяет зиму (LIV). К концу элегии поэт заключает, что мир, сотворенный Богом, являет собой гармонию света и тьмы, жизни и смерти, земного мира Востока и мира вечности Запада, сливающихся воедино в бесконечном дне: «And East and West, without a breath, / Mixt their dim lights, like life and death, / To broaden into boundless day» [Tennyson 1970b, p. 254]. Поэт, следуя заветам «Кембриджских апостолов», находит Бога не во внешнем мире, но в собственной душе, осознавая, что он плакал от страха и сомнений, подобно ребенку, который знал, что его отец близко. И тогда ему видятся руки, простирающиеся из тьмы, становящиеся символом единения жизни и смерти (CXXIV). Мир земной сливается с небесным, Холлем не кажется больше далеким, его голос слышится в раскатах воздуха, в шуме вод, он стоит в лучах восходящего солнца, он слит с Богом и Природой, более, чем когда-либо, любимый поэтом (СХХХ). Заключительный СХХХ! фрагмент поэмы завершается жизнеутверждающей нотой. Поэт прославляет земную любовь, говоря о замужестве своей младшей сестры Сесили, - событии, заставившем его вспомнить о счастье, которое он испытал в тот день, когда Холлем открылся ему в любви к Эмили. Так, подчиняясь принципу любви, в поэме соединяются прошлое и настоящее, жизнь и смерть.
Сопоставляя «In Memoriam» с «Божественной комедией», Теннисон обращал внимание на композицию своей поэмы, состоящей из трех частей (после первых фрагментов, в которых говорится о смерти Холлема) [Tennyson 1899, p. 255]. Части отделяются друг от друга эпизодами Рождества в XXVIII, LXXVIII и CIV фрагментах. Первая часть окрашена трагизмом, в ней преобладают образы разлуки, ночи, мрака, скорби, увядания, зимы, осени. Здесь создается новый образ природы как порождения научного знания, начинает звучать мотив утраты веры. Во второй части появляются образы весны, лета, цветов, поющих птиц, упоминание о мраке сменяется картиной солнечного света, поэт вспоминает о жизни Холлема, гордясь своей дружбой, которая побеждает Время (LXXXV). В третьей части доминирует мотив духовного просветления, осознания гармонии мира, победы добра, примирения Бога и Природы (CXI), встречающихся в едином сиянии вечности. Звон «счастливых» рождественских колоколов (CVI), знаменующий наступление новой жизни, изгоняет горе и страдания, зло и тьму, приветствуя человечество и любовь к Добру. В духе Данте поэма завершается прославлением вечно живущего и любящего Бога, приводящего в движение все творение:
That God, which ever lives and loves,
One God, one law, one element,
And one far-off divine event,
To which the whole creation moves [Tennyson 1899, p. 266].
Таким образом, воссоздавая три стадии «пути души», Теннисон ориентировался на Данте, что и побудило его назвать свою поэму «своего рода “Божественной комедией”, завершающейся счастьем». Обоснованным был и его отказ О. де Виру создать еще одну часть «In Memoriam», подобную «Раю» Данте. Смена настроений в элегии Теннисона и без того соответствовала трем частям произведения великого итальянского поэта. У современников Теннисона ассоциация его поэмы с Данте возникала не благодаря аллюзиям или сюжетным совпадениям: в век Виктории «In Memoriam» стала столь же значительным художественным осмыслением новых представлений о человеке и вселенной, каким была «Божественная комедия» в эпоху Данте.
Литература
Данте Алигьери. Новая Жизнь. Божественная комедия. - М., 1967.
Соколова Н.И. О герое «In Memoriam» А.Теннисона (философско-эстетические представления А. Холлема в контексте его эпохи // Anglistica: Сборник статей по литературе и культуре Великобритании. - М., 2005. - Вып. 10. Юбилейный.
Тресиддер Дж. Словарь символов. - М., 2001.
Allen P. The Cambridge «Apostles». - N.Y., 1973.
Bradley A.S. A Commentary on Tennyson’ s «In Memoriam». - Hamden, 1966.
Carlyle T. Past and Present. - L., 1845.
Ellis S. Dante and English Poetry. - Cambridge; London; New York, 1983.
Gransden K.W. Tennyson: In Memoriam. - L.,1964.
In Memoriam. A Selection of Critical Essays. - L., 1970.
Jay E. Evangelical and Oxford Movements. - Oxford, 1982.
Pater W. The Renaissance. - L.,1967.
Tennyson A. In Memoriam. A Casebook / Ed.by J.D. Hunt. - L., 1970a.
Tennyson A. Poems and Plays. - Oxford, 1970b.
Tennyson A. The Letters: In 3 vol. - Cambridge; Massachusetts, 1981. Vol. I.
Tennyson H. Alfred, Lord Tennyson. A Memoir. By His Son. - L., 1899. P.255.
Wheeler M. Heaven, Hell and the Victorians. - Cambridge, 1994.
