CC BY
24
УДК 81.114.2+811.124
Е. В. ЖЕЛТОВА
Санкт-Петербургский государственный университет
ПОЧЕМУ РЕКА ОДУШЕВЛЕННЕЕ РАКА: О НЕСТАНДАРТНЫХ ПРОЯВЛЕНИЯХ КАТЕГОРИИ ОДУШЕВЛЕННОСТИ В ЛАТЫНИ
Автор исследует периферийные проявления категории одушевленности в латинском языке, находя параллели в русском и других языках. Периферийными считаются лексемы, у которых отсутствует строгая корреляция между фактической и грамматической одушевленностью либо между одушевленностью и биологическим родом. Исследование проводится с использованием электронной базы PHI-5 и может классифицироваться как корпусное. Полученные данные сведены в 5 таблиц в соответствии с семантикой отобранных существительных. Их анализ показывает, что категория одушевленности является динамической и градуальной, что ее периферия в латыни шире, чем в русском, и что она является результатом конкуренции разных параметров, формирующих язык, а именно грамматики, семантики и логики.
Ключевые слова: нестандартные проявления категории одушевленности, латинский язык, конкуренция языковых параметров.
E. V. ZHELTOVA
St Petersburg State University
WHY "RIVER" IS MORE ANIMATE THAN "CANCER": EXPLAINING SOME UNUSUAL CASES OF ANIMACY IN LATIN
The article deals with some peripheral phenomena concerning category of animacy, i. e. nouns without strict correlation between biological and grammatical animacy. Using the PHI-5 electronic data base, the author analyses different groups of such nouns in Latin, comparing them with relevant groups in Russian and some other languages, the results being presented in 5 tables.
The general conclusions to be drawn from this study are: animacy in Latin is dynamic and gradual category, its periphery is wider than in Russian, some non-standard phenomena can be explained as a result of a competition between different parameters, i. e. grammar, semantics and logics.
Keywords: peripheral phenomena of animacy, Latin language, competition between language parameters.
Одушевленность / неодушевленность по-разному выражается в языках и интерпретируется исследователями далеко не одинаково : эта категория трактуется и как классифицирующая, и как формально-грамматическая, и как семантически наполненная, и как функционально-семантическая, но иногда ей вовсе отказывают в статусе категории, а одушевленные / неодушевленные существительные помещают в различные лексико-грамматические разряды (см.: [Виноградов, 1990, с. 342-343])1. В своем отношении к этой проблеме мы будем исходить из посылки, что одушевленность должна быть признана грамматической категорией в том случае, если она обладает обязательностью выражения в языке. Так, в русском языке одушевленность оказывает влияние на выбор стратегии маркировки аккузатива: у неодушевленных имен аккузатив совпадает с номинативом (в единственном или множественном числе в зависимости от типа склонения), у одушевленных — с гене-тивом. В латыни и древнегреческом одушевленность тоже является грамматической категорией, поскольку в обоих языках одушевленные существительные приобретают особое, отличное от неодушевленных, падежное оформление в пассивных конструкциях (Ab-lativus auctoris vs. Ablativus instrumenti в латыни, конструкция ùnô c генетивом vs. Dativus instrumenti в греческом).
Однако наличие категории одушевленности как таковой еще не является гарантией того, что ее modus operandi будет одинаковым во всех языках, где она имеется. В этой статье мы сосредоточимся на особенностях проявления категории одушевленности в латинском языке. Нам бы хотелось показать, что распределение су-
1 См. также обзор мнений в недавно вышедшей монографии: [Русакова, 2013, с. 175 слл].
ществительных по принципу «одушевленное — неодушевленное» в латыни является нетривиальным, а в ряде случаев и неожиданным, а также что данная категория в латыни (как, впрочем, и в некоторых других языках) — динамическая и градуальная.
Отсутствие системной фиксации подобных явлений представляет собой заметный пробел в описании грамматической системы латинского языка и влечет определенные трудности: так, когда в процессе работы над совсем другой темой (см.: [Желтова, 2013, с. 300-311]) у нас возникла необходимость в четком представлении об одушевленности / неодушевленности некоторых латинских существительных, оказалось, что сведения эти взять неоткуда, и это послужило для нас стимулом выработать адекватный критерий диагностики латинских слов на наличие у них признака одушевленности / неодушевленности. Мы не нашли иного способа, кроме «тестирования» существительных на возможность их употребления в функции Ablativus auctoris (далее — Abl. auct.). Методика проверки будет описана ниже.
Вторым побудительным мотивом к исследованию одушевленности в латыни стали наши собственные попытки осмысления так называемых «периферийных»2 случаев проявления категории одушевленности в родном языке с целью обнаружить правила в той причудливой игре, в которую описываемая категория постоянно вступает с носителями русского языка. Поэтому, прежде чем перейти к анализу латинского материала, мы позволим себе высказать несколько замечаний относительно релевантных явлений русского и других языков: представляется, что они будут полезны и даже необходимы для изложения основной части исследования.
Итак, наличие большого количества периферийных употреблений свидетельствует о нетривиальности рассматриваемой категории. Нетривиальность же состоит в отсутствии строгой корреляции между фактической одушевленностью / неодушевленностью объектов окружающего мира и грамматической одушевленностью
2 Мы будем применять термин «периферийные» к случаям, не вписывающимся в модель «живой, значит одушевленный, неживой, значит неодушевленный». См.: [Русакова, 2013, с. 229].
имен, обозначающих эти объекты. Наивные носители русского языка не всегда замечают, что существительные мертвец и покойник получают в их языке оформление по одушевленному типу, в то время как труп — по неодушевленному, а осознав этот факт, как правило, не могут его объяснить. В назойливой рекламе одного моющего средства — «Убивает все известные микробы» — далеко не всем режет слух окончание -ы, обрекающее эти микроорганизмы на «неодушевленность», несмотря на то, что в самой этимологии слова микроб заложена «жизнь». Так же, как микробам, не везет в русском языке кальмарам, креветкам, миногам и прочим обитателям подводных глубин, одушевленность которых носители языка нередко подвергают сомнению в процессе речевой деятельности (ср.: «Как Вам приготовить кальмары / кальмаров (?), креветки / креветок (?), миноги / миног (?) — отварить или запечь?»), хотя онтологически все они представляют собой живые объекты и, более того, на вопрос, являются ли они одушевленными, большинство наивных и не наивных носителей языка ответит утвердительно.
В сущности, идея, что категория одушевленности не является формальным выражением признака «живой / неживой», давно перестала быть откровением в лингвистике, и специалисты склонны говорить об «осмыслении объектов как живых или неживых и о выражении соответствующих значений в рамках категории одушевленности / неодушевленности» [Русакова, 2013, с. 219], а также о том, что одушевленность имеет мало общего со свойствами референта, а скорее связана с восприятием и отношением к нему носителей языка [Ьш^Ы, 2011, р. 445].
Получается, что одушевленность существует не в природе, а у нас в голове? Но и это утверждение не является бесспорным: так, в сознании большинства носителей русского языка растения (в особенности деревья) относятся к живым объектам, однако этот факт не находит отражения в русской грамматике, поскольку винительный падеж слов, обозначающих деревья, оформляется по неодушевленному типу.
Как показало исследование М. В. Русаковой [Русакова, 2013, с. 260 слл.], выполненное при помощи Национального корпуса русского языка, одушевленные существительные, используемые для
наименования неживых объектов, и неодушевленные, употребляемые для живых, вовсе не ограничиваются двумя-тремя единичными случаями, а представляют собой открытые классы, в которые могут входить и старые, и новые лексемы.
Еще менее последовательна корреляция одушевленности с распределением существительных по родам.
Если исходить из широко распространенной в лингвистике гипотезы естественного происхождения рода и считать эту категорию не просто согласовательной, но и семантически наполненной, то одушевленные (живые) референты должны были бы обозначаться именами мужского и женского рода, а неодушевленные (неживые) — именами среднего рода (при его наличии в языке). На деле языки с развитыми родовыми системами странным образом не пользуются или в недостаточной степени пользуются заложенными в них возможностями, и часто неодушевленные предметы, подобно живым существам, получают имена мужского или женского рода, а одушевленные — наоборот, среднего. Так, принадлежит к среднему роду животное в русском языке, das Tier — в немецком , animal — в латыни, то Çœov — в греческом, а это противоречит и природе живых существ, и — зачастую — этимологии их наименований. Такую же непоследовательность обнаруживают лексемы существо (в значении 'живое существо', а не 'сущность') и лицо (в смысле 'личность', хотя здесь очевидна метонимия с сохранением рода). Примеры легко можно умножить: у кого не вызывал удивление средний род существительных дитя в русском, то TÉKVOV, то naiSiov в греческом, das Mädchen, а тем более das Weib в немецком?
Несмотря на кажущуюся нелогичность этих явлений, трудно представить, чтобы они имели случайный характер: на самом деле, в каждом конкретном случае они могут объясняться необходимо -стью выражения неких характеристик, которые для языка, как знаковой системы, являются более значимыми, чем строгая корреляция по одушевленности и роду у референта и его имени. Для одних имен (животное, существо, даже женщина в значении 'категория людей женского пола') таким более значимым фактором является семантика обобщения, категоризации, которая в максимальной сте-
пени свойственна именно среднему роду. Для других имен, обозначающих маленьких детей или детенышей животных, более важной оказывается нейтрализация оппозиции по полу для существ, еще не достигших репродуктивного возраста, начиная с которого эта оппозиция только и бывает значимой [Luraghi, 2011, p. 445].
Важнейшей характеристикой категории одушевленности, выявленной М. Сильверстейном [Silverstein, 1976] и детально разработанной в трудах других лингвистов-типологов [Croft, 1990; Ya-mamoto, 1999], является ее градуальность и иерархичность, причем вектор «убывания» степени одушевленности «люди — животные — вещи» оказывается единым для всех языков, но более дробное деление внутри самих классов, составляющих эту иерархию, весьма индивидуально для разных языковых семей и даже отдельных языков. Проблемные точки, в которых одушевленность «заканчивается» и «начинается» неодушевленность, также могут находиться на различных уровнях этой иерархии в каждом конкретном языке. Так, если в русском не только млекопитающие, птицы, но и рыбы, рептилии и насекомые являются одушевленными, то в английском существительные, обозначающие все эти виды животных, ведут себя как неодушевленные, т. е. замещаются анафорическим местоимением it (кроме домашних питомцев, в отношении которых используются, как правило, местоимения he и she), а в австралийском языке ритарнгу (Ritharngu) животные, занимающие в сознании его носителей более высокое положение (собаки, кенгуру), в грамматическом отношении ведут себя как люди, в то время как рыбы и насекомые — как вещи [Swart, Lamers, Lestrade, 2008, p. 135]. Отсутствие прямой зависимости между биологической и грамматической одушевленностью иногда принимает поразительные формы. Например, в алгонкинских языках (Северная Америка), где система родов имеет четкое деление на «одушевленный / неодушевленный», принадлежность к тому или иному родовому классу зависит от чего-то большего, нежели просто биологическая одушевленность, и иногда основывается на чистой идиосинкразии: так, в языке фокс существительное «малина» принадлежит одушевленному классу, а «клубника» — неодушевленному [Swart, Lamers, Lestrade, 2008, p. 135]!
Одушевленность является, на наш взгляд, одной из самых ярких манифестаций антропоцентричности грамматики — ведь на вершине иерархии одушевленности находится человек. Именно ан-тропоцентричностью, а точнее даже эгоцентричностью, обусловлен один из важнейших факторов, влияющих на «степень одушевленности» референта, а именно эмпатия, или идентификация говорящего с участником или объектом сообщаемого события, под воздействием которой говорящий выстраивает собственную — эгоцентричную — иерархию одушевленности (empathy hierarchy):
говорящий — слушающий — человек — животное — физический объект — абстрактное понятие [Yamamoto, 1999, p. 25].
Элементы такой «эмпатической» иерархии ранжируются по их потенциальной способности вызывать интерес или симпатию говорящего, поэтому у каждого говорящего может быть своя индивидуальная иерархия. М. Ямамото, с остроумием, украшающим многие страницы его монографии «Одушевленность и референци-альность», предлагает гипотетическую иерархию для человека, который безумно любит кошек и недолюбливает людей:
говорящий — слушающий — кошки — другие люди, любящие кошек — другие животные — люди, ненавидящие кошек, — физические объекты — абстрактные понятия [Yamamoto, 1999, p. 27].
М. Ямамото сделал еще одно интересное наблюдение: степень одушевленности референта может зависеть от единственного или множественного числа, причем множественное имеет тенденцию ослаблять одушевленность, обезличивая и размывая идентичность
референта [Yamamoto, 1999, p. 99]. Эту мысль на материале русского языка подтвердила М. В. Русакова [Русакова, 2013, с. 321323].
Мы полагаем, что сказанного достаточно для понимания того, насколько вариативной и чувствительной к различным языковым факторам является категория одушевленности. Теперь посмотрим, насколько латинский язык подвержен общим тенденциям и в чем проявляется его специфичность.
Мы проанализировали несколько групп существительных, в основном находящихся на периферии категории одушевленности. С каждым из них проводилась процедура проверки на одушевленность, т. е. на возможность употребления в функции Abl. auct. во всем корпусе латинских текстов, представленном электронной базой PHI-5. Каждое выбранное нами существительное вносилось в поисковую строку в форме аблатива с предлогом а / ab сначала в единственном, а потом во множественном числе, затем все полученные результаты обрабатывались «вручную», т. е. отсеивались
контексты, в которых эта форма оказывалась в функции Abl. sepa-
• з « «
rationis , непригодной для наших целей, и анализировались только
случаи чистого Abl. auct. Мы осознаем несовершенство данного метода, как и любого другого, основанного на статистике, но, с учетом того, что данное исследование может быть квалифицировано как корпусное или приближающееся к таковому, мы надеемся, что погрешности будут сведены к минимуму. В любом случае, иного способа диагностики одушевленности в латыни мы не знаем.
Полученные данные сведены нами в пять таблиц. В каждой таблице представлено общее количество употреблений слова в аблативе с предлогом a / ab (в единственном и множественном числе) и количество предоставленных базой случаев Abl. auct. (в единственном и множественном числе). Сведения об общем количе -стве слов в аблативе с предлогом a / ab дают представление о его употребительности в языке, а в сопоставлении с данными об Abl. auct. показывают, насколько часто слово проявляет одушевленность (в некоторых случаях, скорее, агентивность, которая заключается в способности денотата к осознанным, контролируемым действиям, имеющим некую цель. Шкалы одушевленности и аген-тивности часто накладываются друг на друга). Для наглядности
3 Следует отметить, что если Abl. separationis представляет собой название лица, то при нем тоже ставиться предлог a/ ab (см.: [Соболевский, 1998, с. 144), но, к сожалению, для диагностики одушевленности он не может использоваться, поскольку названия вещей в этой функции также часто сопровождаются предлогами, в том числе a/ ab (e. g., «Hamilcar hostes a muris Carthaginis removit», Nep. 22, 2, 4). Не пригоден для этих целей и Dativus auct. ввиду отсутствия формальных показателей.
столбцы со статистикой употреблений в Abl. auct. выделены темной заливкой, а строки, отведенные неодушевленным именам, — светлой. Наиболее интересные данные всех таблиц выделены полужирным шрифтом.
Таблица 1 содержит сведения о существительных, обозначающих людей (мужчина, женщина, муж, жена, дитя) и представляющих во всех языках ядро категории одушевленности, а также о двух периферийных — мертвец и труп.
Таблица 2 включает существительные, обозначающие разного рода коллективы, группы людей, сообщества.
Таблица 3 посвящена отдельным представителям животного мира — диким и домашним зверям, птицам, насекомым, рептилиям и рыбам.
В таблицу 4 вошли стихии, природные явления, т. е. имена, в силу их влияния на человеческую жизнь имеющие тенденцию к персонификации.
Наконец, таблица 5 представляет существительные, обозначающие абстрактные понятия.
Выбор слов для всех пяти таблиц основан на индивидуальном лексиконе автора статьи, отнюдь не является исчерпывающим и легко может быть дополнен. Тем не менее он представляется вполне достаточным для исследования основных проблемных точек периферии категории одушевленности.
Анализ данных таблицы 1 показывает, что существительные, занимающие обычно самую высокую позицию в именной иерархии одушевленности и обладающие к тому же высочайшей степенью индивидуализации, а именно люди и термины родства, в единственном числе употребляются и проявляют одушевленность чаще, чем во множественном: слово maritus в интересующей нас функции 28 раз зафиксировано в единственном числе и ни разу не встретилось во множественном, uxor — встречается в соотношении 28 Sg. : 1 Pl., mulier — 32 Sg. : 3 Pl. Несколько менее контрастно это соотношение у слова vir (27 : 16).
Слабо проявляет одушевленность (агентивность) существительное infans, вероятно, потому что оно обозначает маленького ребенка (обычно не старше 7 лет), не способного к самостоятель-
Обозначения людей
Латинское Перевод Род Sg. Pl.
слово Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct. Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct.
vir мужчина m 78 27 31 16
mulier женщина f 147 32 8 3
maritus муж m 62 28 1 0
uxor жена f 43 28 4 1
femina женщина f 11 6 12 8
infans ребенок m, f 3 0 3 2
mortuus мертвец m 8 4 44 0
cadaver труп n 2 0 1 0
ным волитивным действиям. На самом деле, большинство его употреблений в форме a / ab + Abl. вообще служит для обозначения возраста (ab infante (3 случая), ab infantibus (1 случай) — 'c младенчества, с детства'), а два встретившихся в базе примера с Abl. auct. во множественном числе использованы одним и тем же автором (Sen. Dial. 4, 11, 2; 4, 11, 6) во фразах, где и пассивный залог, и множественное число деятеля (а точнее, экспериенцера) служат для типизации, т. е. устранения семантики конкретного, индивидуального:
«Sic ira per se deformis est et minime metuenda, at timetur a pluribus sicut deformis persona ab infantibus» (Sen. Dial. 4, 11, 2, «Так, гнев сам по себе безобразен и менее всего заслуживает страха, а большинство людей его боятся, как малые дети — уродливого лица»).
Нам кажется любопытным, что в латыни, как и в русском языке, слово мертвец (mortuus) является одушевленным, в то время
как труп (cadaver) признаков одушевленности не обнаруживает. Интересно, что в языке суахили (семья нигер-конго) соответствующие имена ведут себя аналогично: mfu ('мертвец') входит в первый класс, включающий имена с семантикой личности (класс людей), а maiti ('труп') — в девятый класс, не обладающий подобной семантикой [Громова, Мячина, Петренко, 2012, с. 313, 348]. Такое совпадение, вероятно, является отражением сходных когнитивных процессов, происходящих в сознании носителей языков, принадлежащих разным семьям.
Таблица 2 содержит сведения о «коллективных» именах, обозначающих нерасчлененные группы живых существ (народ, племя, государство, толпа, войско и др.), которые обычно занимают пограничную позицию между одушевленными и неодушевленными [Yamamoto, 1999, p. 138 ff]. Русский язык настойчиво относит их к разряду неодушевленных (несмотря на то, что любой коллектив или сообщество состоит из людей или, по крайней мере, из живых существ, например стадо). Это доказано, в частности, корпусным исследованием, проведенным М. В. Русаковой [Русакова, 2013, с. 233 сл.]. В латыни дело обстоит принципиально иначе: из 21 выбранного нами имени всего 6 ведут себя как неодушевленные. Остальные проявляют большую или меньшую степень одушевленности. Попытаемся понять, какие факторы на нее влияют.
Легко заметить, что два имени и по частотности употребления, и по числу форм, с помощью которых мы диагностируем одушевленность, опережают все другие: это senatus 'сенат' (291 a/ab + Abl. : 206 Abl. auct.) и populus 'народ' (235 a/ab + Abl. : 154 Abl. auct.), т. е. названия двух сообществ, или политических сил, объединенных формулой senatus populusque Romanus, от имени которых в республиканском Риме принимались законы и постановления. Очевидно, что высокая степень одушевленности этих имен связана с высоким статусом их референтов в сознании носителей языка. В подавляющем большинстве примеров, статистика которых собрана в таблице 2, речь идет именно о римском сенате и народе, т. е. об объектах конкретных, определенных и уникальных, чем и объясняется полное отсутствие форм множественного числа Abl. auct. у существительного senatus и всего 2 случая такого упо-
Обозначения сообществ
Латинское Перевод Род Sg. Pl.
слово Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct. Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct.
populus народ m 235 154 6 2
vulgus простонародье n 11 5 0 0
plebs чернь f 35 19 0 0
gens род, племя f 15 4 8 6
genus (suus) род, вид n 2 2 0 0
civitas община, государство f 30 9 32 7
natio племя, нация f 0 0 1 0
nobilitas знать f 5 4 0 0
senatus сенат m 291 206 0 0
collegium коллегия n 4 4 1 0
turba толпа f 9 1 2 2
grex толпа, стадо f 5 0 0 0
familia семья f 29 24 1 0
multitudo множество f 45 34 0 0
copiae войско pl. t. — — 0 0
exercitus обученное войско, армия m 83 46 6 2
legio легион f 10 3 9 9
cohors когорта f 2 0 3 2
manipulus манипул m 0 0 0 0
centuria центурия f 0 0 0 0
acies строй f 5 0 0 0
agmen войско на марше n 143 3 0 0
требления существительного populus: естественно, что в этих двух случаях говорится об абстрактных или каких-то иных народах, не обладающих таким высоким статусом в «эмпатической» иерархии римлянина, например:
«Id enim a Platone philosophiaque didiceram, naturales esse quasdam conversiones rerum publicarum, ut eae tum a principibus tenerentur, tum a populis, aliquando a singulis» (Cic. De divin. 2, 6, «Этому ведь я научился у Платона и философии, что естественными являются разные перевороты в государствах, так что они управляются то знатью, то народами, а иногда и отдельными (лицами)»).
Из других «коллективных» существительных относительно высокой одушевленностью обладают familia (24 случая Abl. auct. из 29 a /ab + Abl.), plebs (19 из 35), civitas (9 из 30) и multitudo (34 из 45). В соответствии с уже упомянутой тенденцией, все они либо вовсе не проявляют, либо ослабляют одушевленность во множественном числе (см. таблицу 2).
На примере существительного multitudo подтверждается наша гипотеза о том, что категория одушевленности в латыни является динамической: наряду с многочисленными одушевленными контекстами встречаются неодушевленные употребления этого слова, причем иногда у одного и того же автора4, как в приведенных ниже примерах из Цезаря: в обоих случаях существительные, зависящие от multitudo, являются одушевленными, но в одном примере multitudo стоит в Abl. auct., а в другом — в Abl. instrumenti:
(1) «...ne a multitudine equitum dextrum cornu circumveniretur» (Caes. B.C. 3, 89, 4, «.чтобы правый фланг не был окружен множеством всадников»);
(2) «L. Petrosidius aquilifer, cum magna multitudine hostium premeretur, aquilam intra vallum proiecit...» (Caes. B.G. 5, 37, 5, «Знаменосец Л. Пе-тросидий, хотя и теснимый великим множество врагов, бросил знамя вглубь вала.»).
4 Мы благодарим О. В. Бударагину за высказанные по этому поводу ценные замечания и примеры.
Вероятно, и другие существительные могут демонстрировать подобную амбивалентность, но в пределах данной статьи мы ограничимся только этим примером.
Заслуживает внимания, на наш взгляд, и различие в проявлении одушевленности у имен со схожей семантикой: ср. одушевленные gens и genus (встречается в Abl. auct., правда, только с определением suus («свой род»), повышающим его референциальность и индивидуальность ) и неодушевленное natio.
В латинском языке существует много слов, обозначающих войско и его подразделения (таблица 2). Оказалось, что их семантические и контекстуальные различия сопровождаются существенными расхождениями по одушевленности (агентивности). Наибольший контраст являет собой пара copiae — exercitus: слово, обозначающее войсковой контингент, обезличенную массу (copiae), оказывается в латыни неодушевленным, тогда как обученное, подготовленное войско, армия (exercitus) демонстрирует высокую степень одушевленности (46 примеров). Вероятно, и в этом случае на исследуемый нами признак влияет статус денотата или его функциональная значимость.
Из других имен, обозначающих войсковые подразделения, legio, cohors и agmen являются одушевленными, в то время как manipu-lus, centuria и acies — неодушевленными. Любопытно, что легион и когорта, вопреки имеющейся в различных языках тенденции, проявляют больше одушевленности во множественном числе, чем в единственном.
«Коллективные» имена показывают, в каких нетривиальных отношениях находятся категории рода и одушевленности: заметим, что из 6 неодушевленных существительных в таблице 2 ни одно не принадлежит к среднему роду, и в то же время средний род не препятствует одушевленности имен collegium, vulgus, genus и ag-
5 О взаимодействии шкал одушевленности и индивидуализации см.: [Yamamoto, 1999, p. 29]. Пример на одушевленность genus (suus): «Quin et adsumitur (sc. coccyx) ab accipitre, si quando una apparuere, sola omnium avis a suo genere interempta» (Plin. N. H. 10, 25, «И даже поедается ястребом (подразумевается кукушка), если вдруг они оказываются вместе, — единственная из всех птица, уничтожаемая своим (собственным) родом»).
men. Это последнее — слово среднего рода, обозначающее войско в движении, на марше, — особенно в сопоставлении с acies ('выстроенное войско, строй, готовый к бою' (слово женского рода)) — показывает, насколько способность к движению, действию важнее для реализации категории одушевленности, чем идея рода.
От «коллективных» имен перейдем к животным, которые по самой своей сути, казалось бы, должны мыслиться как живые и, следовательно, одушевленные. Именно такими — последовательно одушевленными — они представляются носителям русского языка, за исключением некоторых периферийных случаев, о которых шла речь в начале статьи (микроб, кальмар и т. п.).
Если мы обратимся к данным таблицы 3, окажется, что латинский язык демонстрирует большую антропоцентричность, чем русский, и животные наделяются тем большей одушевленностью, чем ближе они к миру людей (canis, equus, bos) и чем сильнее вызываемые ими эмоции (bestia, serpens). По этой причине, вероятно, рыбам, кальмарам, ракам и даже дельфинам, т. е. всем обитателям подводных глубин, далее всего отстоящим от мира людей, латынь вовсе отказывает в одушевленности. Следует отметить, что М. В. Русакова, проверившая на «степень одушевленности» большой массив русских слов, обозначающих разные живые существа, пришла к аналогичным выводам: рыбы оказались наименее одушевленными. Зато дельфин получил очень высокую позицию в исследованной ею иерархии живых существ, заняв строку между женщиной и девочкой [Русакова, 2013, с. 318 сл.]. Вероятно, такая большая разница в отношении к дельфинам у носителей латинского и русского языков основана на изменившихся научных представлениях об этом виде: мы уже давно знаем, что дельфины не рыбы, а млекопитающие, обладающие к тому же высоким интеллектом.
Таблица 3 содержит неожиданные сведения о соотношении одушевленности и числа. Видовые понятия животное (animal) и птица (avis) проявляют одушевленность исключительно во множественном числе, в то время как отдельные представители этих видов (equus, bos, aquila, accipiter) в основном сохраняют верность общей тенденции ослабления одушевленности во множественном числе. Мы полагаем, что объяснением может служить семантика
Обозначения животных
Латинское слово Перевод Род Sg. Pl.
Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct. Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct.
animal животное n 0 0 18 11
bestia зверь f 11 11 10 5
canis собака c 9 8 12 11
equus конь m 17 3 8 3
bos бык c 6 2 5 2
avis птица f 6 0 10 5
aquila орел f 4 4 0 0
accipiter ястреб m 2 2 0 0
serpens змея c 14 12 10 6
crocodilus крокодил m 1 0 2 2
rana лягушка f 0 0 1 1
musca муха f 0 0 6 4
formica муравей f 0 0 4 4
piscis рыба m 1 0 5 0
delphis дельфин m 0 0 0 0
delphinus дельфин m 1 0 0 0
octopeda кальмар, осьминог m 0 0 0 0
cancer рак m 3 0 0 0
обобщения, заложенная именно во множественном числе, в которой и нуждается язык для референции к таким видовым понятиям, как «животные» и «птицы»:
«Considera tu itaque an id bonum vocandum sit, quo deus ab homine, <homo ab animalibus> vincitur» (Senec. Epist. mor. ad. Luc. 74, 16, «Рас-
суди же и ты, может ли быть названо благом то, в чем бог превосходится человеком, а человек — животными»;
«Tradunt hoc suco tactis radicibus vitium non attingi uvas ab avibus» (Plin. N. H. 20, 4, 2, «Передают, что если этим соком смазать корни лоз, птицы не притрагиваются к винограду»).
По этой же причине имена, обозначающие рептилий, земноводных и насекомых — крокодил (crocodilus), лягушка (rana), муха (musca) и муравей (formica), — проявляют одушевленность только во множественном числе: во всех предоставленных базой примерах речь идет о видовых, а не индивидуальных характеристиках этих живых существ.
«... ab avibus aut formicis sata non infestari...» (Columel. De re rustica 2, 8, 5, «.птицами или муравьями не наносится вред посевам.»).
В этом примере муравьи названы вместе с птицами как представители разных видов.
Латинские названия деревьев являются неодушевленными, как и в русском языке.
Что касается названий стихий и природных явлений (солнце, луна, ветер, огонь и др., см. таблицу 4), в русском языке они относятся к неодушевленным, а в латыни — по большей части к одушевленным: так, sol 'солнце', luna 'луна', ventus 'ветер', tempestas 'непогода', procella 'буря', ignis 'огонь', flumen 'река' проявляют одушевленность, а mare 'море' и stella, astrum 'звезды' — нет. Нам представляется, что определяющей в этой дихотомии является идея движения: в самом деле, из перечисленных выше одушевленных имен наибольшей степенью этого признака обладает ветер (5 случаев в единственном и во множественном числе), как самый стремительный, довольно высокой степенью характеризуется постоянно движущееся по небу солнце (8 примеров), меньшую одушевленность демонстрируют луна (1), огонь (2 Sg. + 1 Pl.), река (2) и буря (1) с непогодой (1), зато мыслятся неодушевленными неподвижные звезды, планеты (несмотря на то, что древ-ниеотличали их от звезд), а также море, как статичная, в отличие от текущей реки, масса воды. Мы можем себе представить и дви-
Обозначения природных явлений
Латинское слово Перевод Род Sg. Pl.
Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct. Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct.
sol солнце m 80 8 0 0
luna луна f 9 1 0 0
mare море n 147 0 0 0
tempestas непогода, буря f 9 0 6 1
procella буря f 1 1 1 0
ventus ветер m 17 5 15 5
ignis огонь m 18 2 9 1
stella звезда f 1 0 1 0
astrum звезда, светило n 3 0 15 0
planeta планета f 0 0 0 0
flumen река n 42 2 2 0
жущееся, даже бушующее море, но в этом случае латинский язык обозначает подобное явление другими — одушевленными — словами tempestas, procella:
«(lateres) ... cum non patiantur penetrare in corpus umidam potes-tatem, a tempestatibus non dissolvuntur» (Vitruv. De architect. 2, 3, 4, «(кирпичи) ... поскольку не допускают, чтобы влага проникала вовнутрь, не разрушаются непогодой».
Множественное число указанных в таблице 4 одушевленных имен встречается крайне редко, за исключением ventus 'ветер'.
Последняя группа слов, содержащаяся в таблице 5, — это абстрактные понятия, логикой русского языка неизменно относимые к неодушевленным. И здесь латынь проявляет совершенно иную
Обозначения абстрактных понятий
Латинское Перевод Род Sg. Pl.
слово Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct. Всего с пред-предлогом а / ab В Abl. auct.
respublica республика, государство f 74 16 0 0
patria родина f 29 10 3 0
natura природа f 150 50 0 0
doctrina учение f 7 3 0 0
spes надежда f 16 3 0 0
morbus болезнь m 7 1 3 0
fides вера f 13 0 0 0
amor любовь m 6 0 0 0
mors смерть f 7 0 0 0
monstrum чудо, чудовище n 1 0 0 0
тенденцию, наделяя одушевленностью многие из них. Очевидно, что высокой степенью одушевленности обладают respublica 'государство' (16 случаев из 74), patria 'родина' (10 из 29) и natura 'природа' (50 из 150), что объясняется высоким статусом первых двух понятий — государство и родина — и сильной зависимостью человека от третьего — природы. Из троицы «вера, надежда, любовь» только spes 'надежда' оказалась одушевленной, а с ней также doctrina 'учение' и morbus 'болезнь'. А вот mors 'смерть' и monstrum 'чудо, чудовище' в класс одушевленных не попадают.
Таблица 5 отчетливо показывает, что одушевленность этой группы слов никогда не проявляется во множественном числе, да и самих употреблений множественного числа этих существительных, в силу абстрактности их значений, крайне мало.
Проведенное исследование позволяет утверждать, что латинский язык гораздо «одушевленнее» русского, поскольку в эту категорию он включает более разнообразные лексические блоки («коллективные», абстрактные имена, обозначения стихий и природных явлений и др.).
В ряде случаев это связано с большей антропоцентричностью латыни по сравнению с русским: так, животные наделяются тем большей одушевленностью, чем ближе они к миру людей, для коллективных существительных и некоторых абстрактных понятий релевантными оказываются их статус и функциональная значимость для человека.
Рассмотренные примеры показывают, что одушевленность — категория динамическая (одно и то же слово может вести себя и как одушевленное, и как неодушевленное) и градуальная (различные лексемы демонстрируют неодинаковую «степень одушевленности»). Последний признак может быть обусловлен, помимо уже упомянутых факторов, такой важной характеристикой, как способность к движению: именно она делает одушевленными многие природные явления и войско на марше (в отличие от статичного строя). Мы полагаем, что в этом проявляется рудимент первоначального деления имен на активный и инактивный классы, которые реконструируются для праиндоевропейского языка [Гамкре-лидзе, Иванов, 1984, с. 271-275]: впоследствии эти классы преобразовались в индоевропейских языках в «одушевленные / неодушевленные», но рудименты этого базового деления, тем не менее, могли сохраняться.
Особенностью латыни является и то, что одушевленность вступает в более свободные, чем в других языках, отношения со средним родом и множественным числом, используя заложенную в их граммемах способность к категоризации и обобщению. Мы заметили, что одушевленные существительные среднего рода встречаются почти во всех проанализированных лексических блоках, и их количество существенно больше, чем в русском языке.
В целом, нестандартные проявления категории одушевленности являются результатом конкуренции различных параметров, формирующих язык, а именно грамматики, семантики и логики: в каж-
дом конкретном случае «отклонения» могут объясняться необходимостью выражения неких характеристик, которые для языка, как знаковой системы, являются более важными, чем строгая корреляция по фактической и грамматической одушевленности или по одушевленности и роду. Такой подход позволяет объяснить, почему в латыни «солнце» одушевленнее «луны», а «река» одушевленнее «рака».
ЛИТЕРАТУРА
Виноградов В. А. Одушевленности — неодушевленности категория // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 1. Тбилиси : Изд-во Тбилисского ун-та, 1984. Громова Н. В., Мячина Е. Н., Петренко Н. Т. Суахили-русский словарь.
М. : ИД «Ключ-С», 2012. Желтова Е. В. Актантная структура латинского глагола : конкуренция парадигматических измерений // Индоевропейское языкознание и классическая филология. Вып. XVII. СПб. : Наука, 2013. С. 300-311. Русакова М. В. Элементы антропоцентрической грамматики русского
языка. М. : Языки славянской культуры, 2013. Соболевский С. И. Грамматика латинского языка : Теоретическая часть :
Морфология и синтаксис. 3-е изд. СПб. : Алетейя, 1998. Croft U. Typology and Universals. S. l. : Cambridge University Press, 1990. Luraghi S. The origin of the Proto-Indo-European gender system : Typological considerations // Folia Linguistica. 2011. Vol. 45/2. P. 435-464. Silverstein M. Hierarchy of features and ergativity // Grammatical Categories
in Australian languages. Canberra, 1976. P. 112-171. Swart P. de, Lamers M., Lestrade S. Animacy, argument structure, and argument encoding // Lingua. 2008. Vol. 118. P. 131-140. Yamamoto M. Animacy and Reference : A Cognitive Approach to Corpus Linguistics. Amsterdam, Phil. : John Benjamins Publishing Company, 1999.
REFERENCES
Vinogradov V.A. Odushevlennosti — neodushevlennosti kategoriya [Category of animation and of inanimation]. Lingvisticheskiy entsiklopedicheskiy slovar ' [Linguistic encyclopedic dictionary]. M., 1990. Gamkrelidze T.V., Ivanov Vyach.Vs. Indoevropeyskiy yazyk i indoevropeytsy [Indo-European language and Indo-Europeans]. T. 1. Tbilisi, Tbilisskiy un-t Publ., 1984.
Gromova N.V., Myachina E.N., Petrenko N.T. Suakhili-russkiy slovar' [Swa-hili-Russian dictionary]. Moscow, ID "Klyuch-S" Publ., 2012.
Zheltova E.V. Aktantnaya struktura latinskogo glagola: konkurentsiya para-digmaticheskikh izmereniy [Argument structure of the verb in Latin: competition of paradigmatic dimensions]. Indoevropeyskoe yazykoznanie i klassicheskaya filologiya [Indo-European Linguistics and Classical Philology]. Vol. XVII. Saint Petersburg, Nauka Publ., 2013. S. 300-311.
Rusakova M.V. Elementy antropotsentricheskoy grammatiki russkogo yazyka [The anthropocentric elements of Russian grammar]. Moscow, Yazyki sla-vyanskoy kul'tury Publ., 2013.
Sobolevskiy S.I. Grammatika latinskogo yazyka: Teoreticheskaya chast': Mor-fologiya i sintaksis [Grammar of the Latin language: The theoretical part: morphology and syntax]. 3rd ed. Saint Petersburg, Aleteyya Publ., 1998.
Croft U. Typology and Universals. S. l.: Cambridge University Press, 1990.
Luraghi S. The origin of the Proto-Indo-European gender system: Typological considerations. Folia Linguistica. 2011. Vol. 45/2. Pp. 435-464.
Silverstein M. Hierarchy of features and ergativity. Grammatical Categories in Australian languages. Canberra, 1976. Pp. 112-171.
Swart P. de, Lamers M., Lestrade S. Animacy, argument structure, and argument encoding. Lingua. 2008. Vol. 118. Pp. 131-140.
Yamamoto M. Animacy and Reference: A Cognitive Approach to Corpus Linguistics. Amsterdam (Phil.), John Benjamins Publishing Company, 1999.
Желтова Елена Владимировна
кандидат филологических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного университета
E-mail: elena.zheltova@mail.ru e .zheltova@spbu. ru
