CC BY
33
10. Shvedova N. Yu. The theoretical results obtained in the work on the «Russian semantic dictionary». Problems of linguistics, 1999, No. 1. - p. 14-15.
11. Kubrakova E. S., Shakhnarovich A. M., Saharnyi L. V. The Human factor in language. Language and speech production. M.,1991. - 238p.
12. Vezhbitskaya A. Lexicon as a key to ethnic sociology and psychology: models of friendship in different cultures. M., 1999. - 776 p.
13. Kobozeva I. M. Linguistic semantics: a textbook for students ofphilological faculties profile. Moscow, 350 p.
14. Kibrik A. E. Essays on General and applied aspects of linguistics (Universal, typical and specific in the language.). Moscow, 1992, 335p.
15. Zinkin N. I. The speech as the conduit of information. M.,1982, 159 p.
16. Elmsliev Louis. Prolegomena to a theory of language. Moscow, 2005. 243 p.
17. Stepanov G. V., Schramm A.N. Introduction to the semasiology of Russian language. Kaliningrad, 1980. - 72 p.
18. Saharnyi L.V. Introduction to psycholinguistics : a lecture Course. L., 1989 - 180 p.
19. Belyanin V. P. Foundations ofpsycholinguistic diagnostics: models of the world in literature. M., 2000.
20. Ahmanova O. S. Dictionary of linguistic terms. M., 1966. 608 p.
21. Apukhtin V. B. Psycholinguistic method of analysis of the semantic structure of the text: author. dis. candidate. doctor of Philology. Sciences. M., 1977.
© Е. В. Цупикова, О. С. Фисенко, 2016
Авторы статьи:
Елена Викторовна Цупикова, кандидат педагогических наук, доцент, Сибирская государственная автомобильно-дорожная академия, г. Омск, e-mail: chisel43@yandex.ru
Ольга Сергеевна Фисенко, кандидат филологических наук, доцент, Российский университет дружбы народов, г. Москва.
Рецензенты:
А. П. Жигадло, доктор педагогических наук, Сибирская автомобильно-дорожная академия.
Т. А. Воробец, кандидат филологических наук, доцент, Сибирская автомобильно-дорожная академия.
УДК 81'373.612 Б01 10.17238/188п1998-5320.2016.23.77
Н. Н. Щербакова,
Омский государственный педагогический университет
ОЦЕНОЧНАЯ ЛЕКСИКА РУССКОГО ПРОСТОРЕЧИЯ XVIII в.: СООТНОШЕНИЕ МОРФЕМНОЙ И СЕМАНТИЧЕСКОЙ ДЕРИВАЦИИ
В статье рассмотрено соотношение морфемного и семантического словообразования при создании оценочной лексики. Установлено, что в процессе образования оценочных лексических единиц русского просторечия XVIII века ведущую роль играет семантика мотивирующего слова. Это положение сохраняется даже в случае морфемной деривации.
Ключевые слова: морфемная деривация, семантическая деривация, русское просторечие XVIII века.
Русское просторечие XVIII века содержит немало лексических единиц, основной смысловой нагрузкой которых является оценочность, причём из двух видов оценки - рациональной и эмоциональной - явно преобладает последняя. При этом абсолютно справедливым является вывод Г. П. Князьковой о том, что «просторечию русского языка XVIII столетия свойственно иное, отличающееся от разговорной и просторечной лексики современного русского языка соотношение собственно оценочной, эмоционально-оценочной и лишенной оценки лексики. Разговорная и просторечная лексика языка нашего времени более разнообразна и по видам оценочности. Ей присущи более тонкие градации по мере и степени собственной и эмоциональной оценки» [1, с. 152].
Характеризуя оценочную лексику, исследователи нередко обращают внимание на её деривационные особенности, однако чаще всего представления о словообразовательных приметах той или иной группы слов ограничиваются морфемной деривацией, в то время как оценка создаётся и за счёт семантических способов словопроизводства. Разумеется, семантика слова и её трансформация не обойдены вниманием исследователей, однако эти процессы традиционно относятся к сфере
интересов таких разделов языкознания, как лексикология и лексическая семантика. Представляется, что данный подход обедняет анализ лексической единицы, поскольку не раскрывает механизма подобной трансформации. Слово является основной единицей языка и обладает как семантикой, так и структурой, свойственной той или иной языковой системе, а потому комплексный анализ, соединяющий достижения лексической семантики и теории словообразования, способен сделать подобный анализ более убедительным и достоверным. Это же положение поддерживают и современные исследования, выполненные в русле антропоцентрической научной парадигмы: «Психоментальная природа всех дериваций едина, как неизменна структурообразующая роль актуального признака для модификации когнитивной структуры в процессе речепорождения» [2, с. 22].
Принципы анализа деривационной структуры слова на основе словообразовательного типа [3, с. 135] могут быть использованы также в процессе исследования семантических преобразований. Попробуем показать это на примере оценочной просторечной лексики, зафиксированной словарями, отразившими лексику XVIII столетия1.
На первый взгляд, абсолютное большинство оценочных слов, маркированных словарями как просторечные, является результатом исключительно морфемной деривации. Так, среди просторечной лексики с оценочным компонентом значения немало морфемных дериватов, созданных при помощи суффиксальных морфем, причём продуктивность в этой лексической группе обнаруживают только аффиксы общеславянского происхождения. Отметим, что к указанному периоду уже определились суффиксы, обнаруживающие продуктивность в системе восточнославянских диалектов, что особенно наглядно проявляется в сравнении с южнославянскими языками и диалектами. И хотя русское просторечие демонстрировало примеры с такими популярными в южнославянском языковом континууме суффиксами, как -ость, -(е)ни](е), -ств(о), регулярностью эти аффиксы не отличались, а созданные ими слова в новый литературный язык в некоторых случаях так и не вошли. См., например, протопопство - «протоиерейский сан», лекарство - «должность или звание лекаря», нахмурение - «наморщение», горланенье - «громкий крик, пение, спор» и т. д. Больше других «повезло» словообразовательному типу «основа прилагательного + суффикс -ость»: некоторые из созданных по данному типу слов вошли в состав литературной лексики и употребляются в языке до сих пор, например, болтливость, жадность, кропотливость, мужиковатость. Обращает на себя внимание то, что все эти слова так или иначе связаны с оценкой человека, чаще негативной. Возможно, книжный характер суффикса в какой-то степени нейтрализовал сниженность мотивирующих основ, и это позволило в дальнейшем включить подобные образования в фонд литературных языковых средств, однако количество их даже в стилистически сниженном регистре русского литературного языка невелико, видимо, в связи с непопулярностью суффикса в восточнославянской деривационной системе. Зато весьма популярными становятся в просторечии словообразовательные типы с формантами -ак, -ач, -л(о), -ль, -н(я),-тяй, -ун, -ыш, суффиксы с элементами -г(а), -х(а): болтун, враль, лентяй, голодуха, голыш - «бедняк», лупило - «взяточник», волочага - «бродяга, искатель приключений, авантюрист», рубач - «тот, кто склонен к дракам на шпагах», болтня - «болтовня» и т. п.
Одной из причин отнесения подобных образований к стилистически сниженному пласту лексики носителями русского языка ХУШ в. (в т. ч. и составителями «Словаря Академии Российской»), возможно, могла стать их морфемная маркированность - суффикс, тяготеющий к просторечию. Однако невозможно не заметить, что в подобных случаях центральную роль в судьбе слова играла всё же семантика мотивирующей основы. Все перечисленные слова, как и множество им подобных, создавались на базе слов, так или иначе связанных с оценкой предмета, признака или действия. В одном случае эта оценка высказывается явно. Так, слова болтать, врать, лень называют действия и качества человека, осуждаемые во всех сообществах. В другом случае оценка связана с целой цепью ассоциаций, которые вызывает та или иная мотивирующая основа, как, например, в случаях с основами слов голод, голый - «бедный», рубиться (на шпагах). Все эти слова связаны с обозначением неприятных, а подчас и опасных для жизни ситуаций, в связи с чем нельзя считать причиной возникновения оценки у производного слова исключительно наличие суффикса. Это особенно очевидно при сравнении с данными современного русского языка, в составе которого немало оценочных слов, создание которых - следствие присоединения суффиксальной морфемы: медалёха, комнатуха, житуха и пр. Подобных образований ни словари, ни художественные произведения XVIII столетия не демонстрируют. Оценка как часть семантики мотивирующего слова обусловлена не формой слова, а его связями с мотивирующей основой. Производное слово чаще всего выполняет трансформирующую функцию. Да, врать - это действие, а враль -это наименование человека, но важно именно то, что этот человек врёт, это определяющее свойство его натуры, и именно это снижает оценку существительного. Эти связи обнаруживают большую прочность.
Например, глагол шалить в XVIII в. употреблялся в значении «вести себя глупо». Это значение является доминирующим во всех звеньях словообразовательной цепочки шалить - шалун - шалунья, о чём свидетельствует текст притчи А. В. Сумарокова, где рассказывается о коммуникативной неудаче барышни, решившей показать «знания» французского языка, в частности, фразы faire une cure - «лечиться»:
Шалунья некая в беседе,
В торжественном обеде,
Не бредила без слов французских ничего.
Хотя она из языка сего
Не знала ничего,
Ни слова одного,
Однако знанием хотела поблистати И ставила слова французские некстати; Сказала между тем: «Я еду делать кур». Сказали дурище, внимая то, соседки: «Какой плетёшь ты вздор! кур делают наседки!»
Данное стихотворение интересно ещё и употреблением синонимов: шалунья - дурища. И хотя оба эти слова имеют значение, обусловленное семантикой мотивирующих основ, есть и несомненная разница: сравнение пар шалун - шалунья, дура - дурища показывает, что роль суффикса в создании оценочного характера у существительного дурища значительно ярче выражена, поскольку суффикс квалифицирует степень глупости как наивысшую. Представляется, что подобные словообразовательные типы создавали почву для использования аффиксальных морфем как средства образования оценочной лексики в языке более позднего времени.
Таким образом, говоря о словообразовательных особенностях оценочной просторечной лексики XVIII в., созданной по законам морфемной деривации, можно заметить, что при всей разнице словообразовательных типов они обнаруживают сходство в структуре словообразовательного значения, которое носит трансформирующий характер, а главным элементом, определяющим специфику нового слова, является мотивирующая база: либо прямая оценка явления, содержащаяся в ней, либо ассоциативный потенциал слова [4]. В последнем случае мы имеем дело с пограничным явлением, в котором есть черты как морфемного словообразования, так и семантической деривации.
Как свидетельствуют исследования лексической семантики, информация о денотате или предикате содержит две части, которые Л. М. Васильев обозначил как интенсионал, отражённый в языковом значении, и импликационал, представляющий собой семантический потенциал слова [5, с. 84-91]. Создание новой единицы языка вызывает семантический сдвиг, связанный с актуализацией какого-либо компонента значения. Упомянутый семантический сдвиг - это то средство, при помощи которого и создаётся новая единица, т. е. это фактически эквивалент форманта морфемного словообразования. В случае, когда оце-ночность новообразования наследуется от мотивирующей основы, семантического сдвига компонента, отвечающего за оценку слова, не происходит. Если же роль суффикса в создании оценки усиливается, происходит и семантический сдвиг, связанный с актуализацией какого-либо компонента импликациона-ла. Например, в упомянутом выше примере усилился элемент степени проявления признака.
Однако самым популярным способом образования оценочной просторечной лексики в исследуемый период является ситуация, когда мотивирующей базой становится как раз ассоциативный потенциал слова, а в качестве эквивалента форманта выступает новая внутренняя форма слова. Таков механизм метафоры - продуктивного способа семантической деривации в русском просторечии XVIII в., при помощи которого созданы, например, такие слова: глот - перен. «обидчик, притеснитель», ср. глот - «обжора»; кутерьма - перен. «беспорядок, сумятица», ср. кутерьма - «метель»; лакомство - перен. «взяточничество», ср. лакомство - «роскошные яства»; шушера - перен. «люди низкого состояния», ср. шушера - «негодные вещи, мелочь» и т. д.
Обретая новую внутреннюю форму, слово попадает в новую лексическую парадигму, что демонстрирует, например, притча А. В. Сумарокова «Посол осёл».
В Венеции послом шалун какой-то был,
Был горд, и многим он довольно нагрубил.
Досадой на него венециане дышут
И ко двору о том, отколь посол был, пишут.
Там ведают уже о тьме посольских врак.
Ответствуют: «Его простите, он дурак.
Не будет со ослом у человека драк».
Они на то: «И мы не скудны здесь ослами,
Однако мы ослов не делаем послами».
Представленный в данном тексте синонимический ряд шалун - дурак - осёл наглядно демонстрирует изменение положения существительного осёл в ментальном лексиконе: оно не только попадает в новую тематическую группу, но и обретает новые синонимы (ср. в прямом значении: осёл - ишак).
Отметим, что метафора в художественном тексте может носить индивидуально-авторский характер, как, например, в басне И. А. Крылова «Кот и повар»:
Он порча, он чума, он язва здешних мест...
Все выделенные слова употреблены автором как бранные, лишённые своего первоначального значения, но соотношение их с тематической группой «болезни» в сочетании с описанием ситуации, в которой они употреблены, а также использование типового способа создания новой языковой единицы способствует и пониманию их значения, и осознанию их как средств художественной выразительности.
Таким образом, анализ группы оценочной лексики показывает продуктивность и практическую ценность целостного представления о словообразовательной системе языка, поскольку именно такой подход позволяет уточнить механизмы образования единиц, объединяемых какой-либо семантической особенностью. Так, специфика слов с оценочным компонентом значения заключается в том, что они демонстрируют доминирование семантического компонента в процессе деривации даже в том случае, когда создаются при помощи аффикса. Это один из интересных примеров взаимосвязи и взаимозависимости семантической и морфемной деривации.
Примечание
1 В качестве источников материала использовались следующие словари: Словарь Академии Российской: в 6-ти тт. - СПб.: Имп. Акад. наук, 1789-1794; Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный: в 6-ти тт. - СПб.: Имп. Акад. наук, 1805-1822; Словарь русского языка XVIII века / отв. ред. Ю. С. Сорокин. - Л.; СПб.: Наука, 1984-2004. - Вып - 1-14- (СлРЯ XVIII).
Библиографический список
1. Князькова, Г. П. Русское просторечие второй половины XVIII века / Г. П. Князькова. - Л. : Наука, 1974. - 253 с.
2. Бутакова, Л. О. Природа семантической деривации: когнитивный аспект / Л. О. Бутакова // Семантическая деривация и её взаимодействие с морфемной: Межвузовский сборник научных трудов. - Омск : ОмГУ, 2003. - С. 20-35.
3. Русская грамматика : В 2 Т. - Т. 1: Фонетика. Фонология. Ударение. Интонация. Морфемика. Словообразование. - М. : Наука, 1980. - 783 с.
4. Карцевский, С. О. Об ассоциативном механизме лингвистического знака / С. О. Карцевский // История языкознания XIX-XX вв. в очерках и извлечениях. - Ч. II. - М. : Высшая школа, 1965. - С. 85-90.
5. Васильев, Л. М. Современная лингвистическая семантика / Л. М. Васильев. - М. : Высшая школа, 1990. - 174 с.
N. N. Shcherbakova, Omsk State Pedagogical University EVALUATION VOCABULARY OF RUSSIAN VERNACULAR XVIII CENTURY: CORRELATION OF MORPHEME AND SEMANTIC DERIVATE
The article is under consideration correlation of morpheme and semantic word-formation is considered at creation of evaluation vocabulary. It is set that in the process of formation of evaluation lexical units of Russian vernacular of XVIII age a leading role is played by semantics of explaining word. This position is saved even in the case of morpheme derivate.
Keywords: semantic derivation, narrowing of the word, the expansion of the word, the vernacular of the XVIII century.
Refrences
1. Knyazkova G. P. Russkoye prostorechiye vtoroy poloviny XVIII veka [Russian vernacular of the second half of the XVIII century]. Leningrad: Nauka, 1974, 253 p.
2. Butakova L. O. Priroda semanticheskoy derivatcii: koognitivnyi aspekt // Semanticheskaya derivatciya i yeyo vzaimodeistviye s morfemnoy: Mezhvuzovskii sbornik nauchnykh trudov [The stem of semantic derívate: cognitive aspect// the Semantic derivate and its co-operating with a morpheme: Interuniversity collection of scientific articles]. Omsk: OmGU, 2003. - P. 20-35.
3. Russkaya grammatika: V 2 tt. Т. 1: Fonetika. Fonologiya.Udareniye. Intonatciya. Morfemika. Slovoobrazovaniye. [Russian grammr: In 2 volumees. V. 1: Phonology. Accentus. Intonation . Morphemics . Derivation]. - Moskow: Nauka, 1980. 783 p.
4. Kartcevskii S. O. Ob assotciativnom dualizme lingvisticheskogo znaka. History of linguistics XIX-XX in essays and lessons . Part II. Moskow: Vysshaya shkola Publ., 1965. P. 85-90.
5. Vassilyev L. M. Sovremennaya lingvisticheskaya semantika [Modern linguistic semantics]. Moskow: Vysshaya shkola, 1990, 174 p.
© Н. Н. Щербакова, 2016
Автор статьи - Наталья Николаевна Щербакова, доктор филологических наук, доцент, Омский государственный педагогический университет, e-mail: nata.ro@mail.ru
Рецензенты:
Л. Б. Никитина, доктор филологических наук, профессор, Омский государственный педагогический университет. Б. И. Осипов, доктор филологических наук, профессор, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского.
УДК 81-139 Б0! 10.17238Zissn1998-5320.2016.23.81
А. А. Юнаковская,
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
ИЗ ОПЫТА «ТЕМАТИЧЕСКОГО» ОПИСАНИЯ АРХИВНЫХ ДОКУМЕНТОВ
НА ОСНОВЕ КОНТЕНТ-АНАЛИЗА
Рассматривается формирование общего и профессионального образования XVIII - начала ХХ вв. на примере Омской крепости (г. Омска, 1782 г.).
Исследование является результатом контент-анализа архивных документов, отражающих разные типы дискурсивных практик, проведённого с упором на ключевые тематические понятия. Проанализировано изменение характера учебных заведений в городе, появление новых типов общеобразовательных и профессиональных школ. Развитие образования связано с осуществляемой городом основной функцией: военно-охранительной новых территорий (XVIII в.), военно-административной Западной Сибири (первая половина XIX в.), торгово-промышленной (конец XIX - начало XX в.).
Ключевые слова: школьное дело, низшее и среднее образование, региональная особенность образовательной составляющей.
Омская крепость основана в 1716 г. для охраны границ осваиваемых новых территорий. Однако начало образованию в ней было положено через 50 лет. В начальный период её существования единственной возможностью для получения знаний людям разного возраста были частные уроки, которые давали духовные лица, офицеры, казаки, ссыльные (в т. ч. иноземные пленные). Мальчиков отправляли на учёбу в Тобольскую гарнизонную школу. В те времена обучение детей с 7 до 15 лет в такой школе было обязательным и приравнивалось к государственной службе.
В 1765 г. благодаря стараниям генерала И.И. Шпрингера в Омской крепости была открыта гарнизонная школа комплектом в 150 учащихся. Начальником её был назначен казачий атаман Фёдор Анциферов, который «грамоте читать и писать достаточно умеет...». В качестве учителей привлекались священнослужители, инженерные офицеры, ссыльные. Первые помогали изучать Часослов и Псалтырь. Военные, чаще всего окончившие Тобольскую гарнизонную школу,
