CC BY
38
А. С. Балаховская
ОБРАЗ ИОАННА ЗЛАТОУСТА В КОНТЕКСТЕ ОБРАЗА ПРОРОКА ИЛИИ В ВИЗАНТИЙСКОЙ АГИОГРАФИИ
Пророк Илия - одна из наиболее значительных фигур Ветхого Завета. В то же время его образ играет значительную роль в византийской агиографии Иоанна Златоуста и тесно связан с образом самого святого. Через призму образа пророка можно понять, какие черты святого были наиболее значимы для византийских агиографов. Они видели в Иоанне Златоусте те же качества, что и в пророке Илии: божественную ревность, милосердие, могущественную силу слова, бесстрашие перед лицом царской власти; они сравнивали конец его жизни с восхождением пророка на небеса на огненной колеснице. В отличие от ранних агиографических произведений, где святой изображен как жертва тирании, в более поздних произведениях он представлен как обличитель царского деспотизма. Эта разница объясняется особенностями литературного развития агиографической традиции Иоанна Златоуста. В ранних агиографических сочинениях Иоанн Златоуст является исторической фигурой, в то время как в более поздних он становится литературным героем. Этот образ отразил особенности церковной и политической ситуации в Византийской империи. Несмотря на то, что в византийском законодательстве было обозначено различие между церковной и светской властями, византийские императоры часто вмешивались в церковные дела. Поэтому идея обличения императорской тирании обусловила преобладание в византийской агиографии Иоанна Златоуста образа пророка Илии как обличителя беззаконий Иезавели, а образ Иоанна Златоуста, прежде всего, является образом борца с беззаконием императорской власти.
Ключевые слова: пророк Илия, Иоанн Златоуст, византийская агиография, Византийская империя, агиографическая традиция, литературное развитие
Пророк Илия - одна из самых значительных фигур Ветхого Завета. Он жил во второй половине IX в. до н.э., и его пророческое служение пришлось на время так называемого второго наступления язычества, распространения культа Ваала под покровительством жены царя Ахава Иезавели. Пророк Илия возглавил борьбу с идолопоклонством и царским деспотизмом, за что претерпел гонения (Светлов 1971: 455-472).
Наиболее знаменательными эпизодами жизни пророка Илии, описанными в Ветхом Завете, были следующие: воскрешение сына вдовы из Сарепты Сидонской (3 Цар. 17: 17-24), победа над жрецами Ваала на горе Кармил и истребление их (3
Цар. 18: 18-40), бегство на гору Хорив, где он получил откровение, что в Израиле сохранилось семь тысяч верных Богу мужей (3 Цар. 19: 3-18), помазание Елисея на пророческое служение, обличение царя Ахава, захватившего с помощью своей жены Иезавели виноградник Навуфея (3 Цар. 21), вознесение на небо на огненной колеснице (4 Цар. 2: 11).
Образ пророка Илии красной нитью проходит через византийскую агиографию Иоанна Златоуста. Он фигурирует в большинстве агиографических сочинений, составленных в честь прославленного константинопольского епископа, наиболее значительными из которых являются «Надгробное слово» св. Иоанну Златоусту Псевдо-Мартирия Антиохийского (Om-meslaeghe 1974)1, энкомий Иоанну Златоусту Иоанна Дамаски-на (Migne: vol. 96, col. 761-781)2, похвальное слово императора Льва VI Мудрого (Migne: vol. 107, col. 228-292)3, жития, составленные Никитой Пафлагонским (Vita), агиографом-Анонимом (Savile 1612-1613: 293-371), Симеоном Метафрастом (Migne: vol. 114, col. 1045-1209)4, слова на перенесение мощей святого (Douze récits 1977: 487-479)5.
В житиях Иоанна Златоуста образ библейского пророка тесно сопряжен с образом самого епископа. Можно сказать, что фигура константинопольского предстоятеля помещена в контекст образа пророка Илии, и сквозь призму этого образа высвечиваются те стороны фигуры Иоанна, которые имели наибольшую значимость для его агиографов.
Если обратиться к самому раннему агиографическому произведению, созданному в честь Иоанна Златоуста, «Надгробному слову» Псевдо-Мартирия Антиохийского, то мы увидим, что здесь нашли отражение основные черты библейского образа
1 Это произведение было создано, по всей видимости, в конце 407 г., сразу после того, как в Константинополе было получено известие о кончине Иоанна Златоуста. Оно принадлежит неизвестному автору, ученику Иоанна Златоуста, которого он крестил и рукоположил в священный сан (Ommeslaeghe 1975).
2 Энкомий был создан Иоанном Дамаскиным в первой четверти VIII века ко дню празднования перенесения мощей Иоанна Златоуста из Коман в Константинополь (Figures de l'évêque idéale 2004: 65-66).
3 Об императоре Льве VI (886-912) см.: Antonopoulou 1977.
4 Эти произведения были созданы в X веке, наиболее ранним из них было «Житие» Никиты Пафлагонского (ПаахаМбп? 1999; Avuravô-лоиЬи 2002; Baur 1907: 47-48).
5 Наиболее яркие слова на перенесение мощей святого принадлежат Никите Пафлагонскому (ПаахаШп? 1999: 166-170).
пророка Илии, обращаясь к которым автор произведения характеризует и своего героя, Иоанна Златоуста.
Во-первых, в «Надгробном слове» пророк Илия выступает как борец с Иезавелью. В начале произведения образно описывая сонм святых, встречавших душу почившего Иоанна у дверей рая, Псевдо-Мартирий упоминает в их числе и пророка Илию, говоря, что он, борец с Иезавелью, с любовью встречает Иоанна Златоуста, претерпевшего долгую борьбу с Богобори-цей: «ФЛе! ка! 'НМш; т6v '1е^аРеА, ¿п! поАА
лuкxeuoаvxа тл 0еоца%(а» (Ommeslaeghe 1974: 45i6.iv).
Кто же эта «Богоборица», которую Псевдо-Мартирий уподобляет царице Иезавели? Из «Надгробного слова» явствует, что под «Богоборицей» автор имеет в виду императрицу Евдок-сию, о которой говорит как о виновнице гонений на Иоанна Златоуста (Ommeslaeghe 1974: 749.15). Причиной же неприязни императрицы к Иоанну Златоусту, согласно Псевдо-Мартирию, явилось ее враждебное отношение к делу милосердия, предпринятому епископом, строительству больницы для прокаженных в пригороде Константинополя. Против этого благородного начинания выступили собственники земель, прилегавших к участку, на котором велось строительство: богатые землевладельцы опасались инфекции и полагали, что подобное соседство снизит их доходы (Ommeslaeghe 1974: 9217-938).
Противодействие богатых земельных собственников строительству больницы, согласно «Надгробному слову», послужило одной из причин низложения Иоанна Златоуста на соборе «у Дуба» (Ommeslaeghe 1974: 9312.18), а императрица Евдоксия рассматривалась автором произведения как главная виновница произошедшего (Ommeslaeghe 1974: 952-3).
Сравнивая Евдоксию с Иезавелью, Псевдо-Мартирий приписывает ей нечестие, злоупотребление властью и совершение несправедливости, а уподобляя Иоанна Златоуста пророку Илии в его борьбе с Иезавелью, он подчеркивает в епископе божественную ревность, милосердие и бесстрашие перед лицом власть имущих.
Во-вторых, пророк Илия «Надгробного слова» - это тот, кто обладает даром воскрешения умерших. Псевдо-Мартирий именует Иоанна Златоуста «вторым Илией», воскресившим, в отличие от первого Илии, не мертвеца, а человеческие души, умерщвленные грехом. Этого «второго Илию», радушно приветствует у райских дверей также находящийся в образном сонме святых пророк Елисей: «...аола^егшг т6v Зш^оот 'НМ^
'EAiGoaiog, xov ой cro^axa veKpa Zrooyovotivxa, veKproBeioa^ Se тоТ^ a^apx^aci xa^ xrov avBpronrov eig x^v ev Xpicxrn Zro^v
enavayovxa...» (Ommeslaeghe 1974: 45i7.2i).
Воскрешение пророком Илией сына сарептской вдовы было одним из величайших ветхозаветных чудес. Сравнение Иоанна Златоуста, приведшего своей проповедью людей к духовному возрождению, с пророком Илией, воскресившим мертвеца, подчеркивает могущественную силу слова константинопольского епископа, способную возродить людей от духовной смерти к жизни.
Наконец, Псевдо-Мартирий представляет пророка, с одной стороны, как гонимого праведника, считавшего, что кроме него не осталось никого, кто еще верен Богу, но получившего божественное откровение о семи тысячах благочестивых израильтянах: «'HMa<; e^eye ^ev лохе Kaxa^e^ei90ai ^ovo^ п^ршке Se npo9^xa^ ev xo!^ cnn^aiou; eraxov xpe9o^evou^, Kai xoi Aecnoxou Se ^eyovxo^ ^Kouev oxi KarsXinov ¿¡латф E%xaKW%iXiovq avdpaq oizivsg ovk EKhvav yovu zfi BaaX» (Ommeslaeghe 1974: 140i4_i7). С другой же стороны, пророк Илия изображен как восходящий на небо триумфатор, оставивший после себя своего ученика Елисея, которому он даровал свою силу: «'Tcxepov Se, етрш; auxo^ xoi Ze^you^ eKeivou Kai пиро^ nxepoi^ про^ xov oupavov Spa^rov, xov E^iooaiov el%e Seixvuvxa ev auxro xov H^iav Kai xi Kai n^eov ... navxro^ nou Kai viv E^iooaio^ Kpunxexai, x^v xoi naxpo^ ^n^rox^v ¿KSe%o^evo9> (Ommeslaeghe 1974: 140i7.2i).
Подобно пророку Илии, Иоанн Златоуст тоже подвергся гонению, его сторонники были отправлены в тюрьмы и ссылки, а дело осуждено. Уподобляя Иоанна библейскому пророку, Псевдо-Мартирий стремится уверить оставшихся немногочисленных приверженцев изгнанного епископа, что его дело возродится. Как в древнем Израиле, погруженном в грех идолопоклонства, остались и верные последователи истинного Бога, а дело пророка Илии продолжал пророк Елисей, на котором почила благодать его учителя, так и в константинопольской Церкви существуют и приверженцы святого, и его возможный преемник, который, подобно пророку Елисею, продолжит его дело.
Пророк Илия был гоним, но итогом его жизни было вознесение на небо на огненной колеснице. Этот образ, свидетельствующий об уникальной судьбе пророка, которому уподобляется Иоанн Златоуст, должен уверить всех почитателей константинопольского епископа, что после своей кончины святой занял в особое место среди угодников Божиих. Впоследствии
агиографическая традиция Иоанна Златоуста более детально разработала эту тему. Об этом свидетельствует рассказ о видении епископа Адельфия, имеющий место во многих житиях. Епископ Аледьфий не нашел Иоанна Златоуста в раю в числе угодников Божиих и получил откровение, что увидеть его нельзя, поскольку он предстоит престолу Божию6.
Традиция сопоставления Иоанна Златоуста с пророком Илией, начатая Псевдо-Мартирием Антиохийским, была продолжена агиографами более позднего времени. К образу Илии неоднократно обращается в энкомии Иоанну Златоусту Иоанн Дамаскин, однако в его сочинении, по сравнению с «Надгробным словом» Псевдо-Мартирия, пророк изображен, главным образом, как обличитель Иезавели, похитившей виноградник Навуфея.
В 3 Цар. 21 рассказывается, что у Навуфея Изреелитянина был виноградник рядом с дворцом царя Ахава. Навуфей отказал царю, обратившемуся к нему с просьбой отдать виноградник, ссылаясь на то, что не может расстаться с наследством своих отцов. Тогда царица Иезавель с помощью лжесвидетелей оклеветала Навуфея, и он был побит камнями. После смерти Наву-фея Ахав вступил во владение виноградником, но пророк Илия изобличил преступление царской четы.
В своем сочинении Иоанн Дамаскин метафорически уподобляет противников Иоанна Златоуста, плетущих против него заговор, похитителям виноградника Навуфея, а Иоанна Златоуста сравнивает с пророком Илией, изобличившим беззаконное дело: «Kai 8is^éy%rav ... xouq oÍKÍav npoq oÍKÍav auvánxovxaq, Kai Naßouöai Siaprcá^sw éneiyo^évouq tov á^ns^rava, raq oúk ovxoq H,ioü той Sis^éy^ovxoq. ÄM,' fiysipsv aú0iq 'HHav то ШгСца то ayiov, ép^iXoxrapoüv év SiKaírav уи%ац» (Migne: vol. 96, col. 776 B).
Еще раз к образу виноградника Навуфея Иоанн Дамаскин обращается в связи с сюжетом о винограднике вдовы Феогнос-та, к которому он прибегает в своем энкомии и который известен агиографии Иоанна Златоуста, начиная с середины VII -начала VIII вв.7 Этот сюжет легендарен, и в его основе лежала
6 Например, этот эпизод имеет место в «Житии св. Иоанна Златоуста» Псевдо-Георгия Александрийского (Douze récits 1977: 272-273), послужившем образцом для более поздних агиографических произведений, в которых он также фигурирует.
7 Впервые он появляется в житиях Иоанна Златоуста Псевдо-Георгия Александрийского (Douze récits 1977: 70-285) и Феодора Тримифунт-ского (Douze récits 1977: 7-44).
аналогия между пророком Илией и константинопольским епископом, которая существовала в умах его приверженцев и сторонников8.
В Константинополе была бедная вдова, муж которой был несправедливо оклеветан и умер в ссылке. Из всего имущества у вдовы остался лишь один виноградник, который захватила сребролюбивая императрица Евдоксия. Вдова обратилась за помощью к Иоанну Златоусту, который потребовал от императрицы вернуть виноградник. Когда императрица отказалась это сделать, епископ обличил ее, сравнив с нечестивой царицей Иезавелью.
Обличение Иоанном Златоустом императрицы Евдоксии ставится Иоанном Дамаскиным в один ряд с обличением пророком Илией царицы Иезавели. Поступок пророка агиограф рассматривает как образец божественной ревности, послуживший примером Иоанну Златоусту: «...'HMav e%rnv той ^Л^ои noS^yov tov nupínvoov», (Migne: vol. 96, col. 777 A). Таким образом, как пророк Илия изобличил беззаконие Иезавели, так Иоанн Златоуст - императрицы Евдоксии. Проводя аналогию между действиями того и другого, Иоанн Дамаскин представляет Иоанна Златоуста борцом с произволом царской власти.
Наряду с образом пророка Илии как обличителя царского произвола в энкомии Иоанна Дамаскина имеет место знакомый по «Надгробному слову» образ пророка-изгнанника, скрывшегося на гору Хорив от преследований Иезавели. Об Иоанне Златоусте Иоанн Дамаскин образно говорит, что он, будучи низложен и изгнан, убегает вместе с пророком в пещеру Хорив: «... той paoi^iKoü é^opíZsxai aoxeoq ... ctüv 'HHa npoq то avxpov Хюр^р алотрг%оту» (Migne: vol. 96, col. 777 C). Уподобление Иоанном Дамаскиным изгнанного епископа великому пророку служит тому, чтобы возвеличить своего героя в глазах его почитателей.
С образом пророка Илии мы встречаемся в «Похвальном слове св. Иоанну Златоусту» императора Льва VI Мудрого, где он изображен как победитель жрецов Ваала. Автор «Похвального слова» уподобляет Иоанна Златоуста, узнавшего о подготовке против него незаконного собора и произнесшего обличительную проповедь, в которой он проводит параллель между своими противникамив и языческими жрецами, находящимися
8 Научная гипотеза формирования этой легенды принадлежит Ф. ван Оммеслеге (Ommeslaeghe 1979: 131-159).
под покровительством Иезавели, пророку Илии и называет его «Илией нашего времени, великой трубой Церкви» («...о каб' ^aq 'HMaq, Kai ^eyá^n cáAmy^ r^q 'EKK^n^íaq...») (Migne: vol. 107, col. 272 D). Он сравнивает епископа с Моисеем, Иисусом Навином и архистратиом Михаилом: «...xfí той ^óyou хрп^цгуо; aáAmyyi ... Mraüo^q oíá Tiq üM,oq, ^ Фгугг;, ^ 'In°oíq , ^ ó форгро; éraívoq Kai T^q 0г(а^ Suvá^raq évón^ioq ápxioTpárnyoq, Kai T^v po^aíav aлaaáцгvoq, катал^^ттгг то Spáaoq Trov ávTiná^rav, Suvayáyгтг про; цг ... ^éyrav, той; 1гргТ; T^q aía%úvnq, éaSíovcaq трáлгZav 'feZáp^...» (Migne: vol. 107, col. 272 D-273 A).
В этом отрывке мы вновь видим противостояние двух образов: Иезавели и пророка Илии. Под Иезавелью Лев Мудрый, согласно сложившейся традиции, разумеет императрицу Евдок-сию, которая стояла во главе заговора против Иоанна Златоуста, а под «трапезой Иезавели» - помощь беззаконной императрицы епископам, выступающим против Златоуста.
Соотнося дерзновенные слова Иоанна Златоуста с духовной победой пророка Илии над языческими жрецами, автор подчеркивает, что обличение Иоанном тех недостойных церковных иерархов, которые с помощью императрицы Евдоксии собрали против него лжесобор, имеет тот же пафос, что и обличение пророком Илией жрецов Ваала, а сами недостойные священники изменили вере в Бога и подобны жрецам языческого культа.
Этот же эпизод фигурирует в более поздних житиях Иоанна Златоуста: Никиты Пафлагонского, Анонима и Симеона Мета-фраста. Описание в них проповеди Иоанна Златоуста очень близко к описанию, содержащемся в «Похвальном слове» Льва Мудрого, они отличаются лишь незначительными нюансами.
Например, согласно Никите Пафлагонскому, перед тем как Иоанн Златоуст сравнил церковных иерархов, составивших против него заговор, со жрецами Ваала, он сослался на соответствующий отрывок из книги Царств («Meta taita toü SiSacKá^ou ^oinóv ¿ni r^q ¿KK^n^íaq év xpeíaq ^.épei ano r^q píp^ou trov Pacileirov napeveyKÓvtoq Kai eínóvtoq...»). (Vita 130r2).
Описание Анонима, который во многом опирался на «Житие» Никиты Пафлагонского, более пространно, он как бы комментирует сказанное его предшественником, сразу заявляя, что Иоанн Златоуст подражал ревности пророка Илии («...tov 'HHou Z^ov ¿кцфп^цгуо;...»), а также подчеркивая, что слова пророка, приведенные в книге Царств, вполне соответствуют сложившимся обстоятельствам («toüq ¿Keívou ^óyouq Mav tro Kaipro npoo^Kovtaq»). (Savile 34813-16). Что же касается «Жития» Симе-
она Метафраста, то раскрытие в нем этого эпизода мало отличается от написанного его предшественниками (Migne: vol. 114, col. 1164 C-B).
В агиографии Иоанна Златоуста мы встречаемся с еще одним аспектом образа пророка Илии: он изображается жертвой самовластия порочной женщины. После победы над жрецами Ваала пророк Илия бежал не от гнева царя Ахава, а от угроз Иезавели, которой Ахав рассказал обо всем произошедшем (3 Цар. 19: 1-2). На этот эпизод ссылается, например, Никита Пафлагонский, говоря об изгнании пророка Илии Иезавелью, незаконно присвоившей себе власть, принадлежащую ее мужу: «... yuv^ yap âvSpôç Kaxayvoûoa ца^акох^ха Ka! slç éauT^v то ÈKsivou KpâToç ÈÇ aûSaSeiaç nspiarqaaaa, tí oûk av npá^aisv tôv aTonoTáTrav 'HHav ^èv oûv ô0sv tôv nûp KaTa9épovTa, Èn! TeooapáKovTa ^épaç фгйуггу ávayKáZsi...».
С гонимым пророком Илией, и, одновременно, с Иоанном Крестителем, о котором в Евангелии говорится, что в духе и силе Илии он должен возвестить приход Мессии (Мф. 11: 14), Никита Пафлагонский сравнивает Иоанна Златоуста, который также пострадал от женского беззакония: «...aAl' oû8è tov ó^óvu^ov ÈKeivra, ^à^ov 8è auvróvu^ov Ka! toû кооцои nspiAa^n^ 9raoT^pa SéaTpov noisív тф кооцю Ka! ayyéWç Ka! âvSpranoiç ^ SisTpánsi, ^ anéoxeTo» (Vita 127v1-2). Этот же мотив с небольшими вариациями используется и в «Житии» Анонима, источником которого послужило «Житие» Никиты Пафлагонского.
В заключение обратимся к образу пророка Илии, возносящегося на небо в огненной колеснице; он содержится в двух словах на перенесение мощей Иоанна Златоуста Никиты Паф-лагонского. Мощи Иоанна Златоуста, торжественно перевозимые на императорской колеснице в сопровождении множества светильников из храма св. апостола Фомы, где они были помещены первоначально, в храм свв. Апостолов, уподобляются здесь пророку, которого несла огненная упряжка: «'EvtsûSsv Èn! toûç ÂnooTÔ^ouç toû Лоуои ó илоф^тп? arcpsi ^a^na8ou%où^svoç ^èv ûnô náon? t^ç nô^sraç, óx^aTi 8è PaciXitó KaSánsp 'HHaç тф nupívra apa^Ti S^psuô^svoç...» (Douze récits 1977: 495).
Тот же образ имеет место в другом слове Никиты Пафлагонского. «'EvTsüSsv Èn! toûç ânooTÔ^ouç toû SsavSpónou ^óyou ó rqç oÎKou^évnç ^a^nT^p SiauyéoTaToç ânpsi ^aцл;poфopoûц£voç тф toû paai^éraç óxnpaTi, raç ó ©sapirnç 'HHaç тф nupívra S^pn^aToû^svoç ap^aTi» (Douze récits 1977: 533).
Мы уже встречались в «Надгробном слове» Псевдо-Марти-рия Антиохийского с уподоблением пророка Илии, возносящегося на небо, Иоанну Златоусту. Это уподобление подчеркивает уникальность посмертной судьбы святого, его особое место среди прочих угодников Божиих. Сравнение же его мощей, переносимых в окружении многочисленных светильников, с восхождением пророка Илии на небо на огненной колеснице, еще больше углубляет эту мысль.
Торжественное перенесение мощей умершего в изгнании епископа в Константинополь рассматривается Никитой Пафла-гонским и другими агиографами как восстановление справедливости, как духовная победа Иоанна Златоуста, посрамившего своих врагов. Образ же его мощей, перевозимых на на импера-трской колеснице в сопровождении множества светильников, который уподобляется необычайному исходу земной жизни пророка Илии, окончательно утверждает этот триумф.
Итак, рассмотрение образа Иоанна Златоуста в контексте образа пророка Илии дает возможность увидеть, как личность константинопольского предстоятеля воспринималась византийскими агиографами. Они наделяли прославленного святого теми же качествами, которыми обладал и пророк Илия: божественной ревностью, милосердием, могущественной силой слова, бесстрашием перед лицом власть имущих, он был обличителем произвола, беззакония и нечестия государственной власти, а также подчиняющихся ей церковных иерархов. Эти черты Иоанна Златоуста настолько выского ценились его агиогра-фами, что они уподобляли исход его жизни огненному восхождению на небо пророка Илии.
Обращает на себя внимание разница в восприятии Иоанна Златоуста Псевдо-Мартирием Антиохийским и более поздними агиографами. Автор «Надгробного слова» вспоминает и о противостоянии пророка Илии Иезавели, и о воскрешении им сына сарептской вдовы, и о его бегстве в пустыню, и об огненном вознесении. Соответственно, в созданном им образе Иоанна Златоуста нашли отражение все эти черты.
В отличие от Псевдо-Мартирия, агиографы более позднего времени сосредоточились, в основном, лишь на обличении пророком Илией, с одной стороны, Иезавели похитившей виноградник Навуфея, а с другой, жрецов Ваала. Соответственно, Иоанн Златоуст представлен ими как изобличитель, во-первых, императрицы Евдоксии, захватившей виноградник вдовы Фео-гноста, и, во-вторых, церковных иерархов, пошедших на сговор
с беззаконной властью. Таким образом, в отличие от «Надгробного слова», основным пафосом образа Иоанна Златоуста в более поздней агиографии, является обличение беззаконий царской власти.
Причина этой разницы коренится в специфике литературного развития агиографической традиции Иоанна Златоуста. «Надгробное слово» - не только агиографическое, но и историческое произведение. Свою задачу его автор видел в том, чтобы объективно и правдиво рассказать о святом, поэтому Иоанн Златоуст представлен здесь как исторический персонаж. В более поздних же агиографических памятниках, начиная со второй половины VII века, он теряет черты своего исторического образа и становится литературным героем9, в котором отразились черты, обусловленные, в частности, церковно-политической ситуацией в Византийской империи.
Несмотря на то, что в византийском законодательстве существовало четкое разграничение сфер деятельности светской и церковной властей1 , абсолютистские проявления императорской власти постоянно давали о себе знать. Общеизвестно, что ее наступление на авторитет власти церковной, особенно усилившееся в период иконоборчества, продолжалось и в последующие века11.
Исходя из сказанного, можно сделать предположение, что именно идея необходимости обличения царской тирании дала импульс к формированию в византийской агиографии образа Иоанна Златоуста, прежде всего, как борца против беззаконий императорской власти12, а пример пророка Илии как обличите. ля беззакония Иезавели, захватившей виноградник Навуфея, послужил для этого основанием.
9 Подробно об этой проблеме говорится в моих статьях: Balakhovskaya 2014: 28-33 и Balakhovskaya 2015: 25-29.
10 Различия между светской и церковной властями, а также принципы их взаимодействия сформулированы в 6 новелле императора Юстиниана фоЬгоЫошйу 1913: 64) .
11 В исследовании Д. Е. Афиногенова «Константинопольский патриархат и иконоборческий кризис в Византии» (Afinogenov 1997) подробно прослеживается линия борьбы патриархов Тарасия, Никифора и Мефодия за укрепление престижа и влияния церковной власти. Вмешательство императорской власти в церковную жизнь продолжалось во второй половине IX и X веках (Lebedev 1998: 60-69)
1 Выражаю благодарность д.ф.н., в.н.с. ИВИ РАН, Д.Е. Афиногенову, привлекшему мое внимание к этой проблеме.
Список литературы
Afinogenov, D.E. 1997: Konstantinipil' skiy patriarkhat i ikinoborcheskiy krizis v Vizantii (784-847) [Constantinople patriarchy and iconoclastic crisis in Byzantium (784-847)]. Moscow. Афиногенов, Д.Е. 1997: Константинопольский патриархат и иконоборческий кризис в Византии (784-847). М.
Balakhovskaya, A. S. 2014: Ioann Zlatoust kak literaturnyy geroy [St. John Chrysostom as a literary character]. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki 3, pt.2 [Philological studies. Problems of theory and practice 3, pt.2], 28-33.
Балаховская, А.С. 2014: Иоанн Златоуст как литературный герой. Филологические науки. Вопросы теории и практики 3, ч. 2, 28-33.
Balakhovskaya, A. S. 2015: Vizantiyskaya agiografiya Ioanna Zlatousta: mezhdu istoricheskim faktom i literaturnym syuzhetom [Ioann Zlatoust's Byzantine hagiography: between a historical fact and a literary plot]. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki 2, pt.2 [Philological studies. Problems of theory and practice 2, pt.2], 2529.
Балаховская, А. С. 2015: Византийская агиография Иоанна Златоуста: между историческим фактом и литературным сюжетом. Филологические науки. Вопросы теории и практики 2, ч. 2, 25-29.
Dobroklonskiy, A.P. 1913: Prep. Feodor, ispovednik i igumen studiyskiy [Rev Theodor, confessor and abbot]. Pt. 1. Odessa. Доброклонский А.П. 1913: Преп. Феодор, исповедник и игумен студийский. Ч. 1. Одесса.
Lebedev, A.P. 1998: Ocherki vnutrenney istorii Vizantiysko-vostochnoy tserkvi [Essays on the internal history of the Byzantine Eastern Church]. St. Petersburg.
Лебедев, А.П. 1998: Очерки внутренней истории Византийско-восточной церкви. СПб.
Svetlov, E. 1971: Magizm i edinobozhie. Religioznyy put' cheloveka do epokhi velikikh uchiteley [Magizm and monotheism. Religious paths of the mankind before the Epoch of Great Teachers]. Brussels. Светлов, Э. 1971: Магизм и единобожие. Религиозный путь человечества до эпохи великих Учителей. Брюссель.
Avxravônou^ou, ©. 2002: ПаахаШп? 2. ïva avÉKSoxo keî^evo Tqç p,saoPuÇav"uvnç ayio^oyiaç: о Bioç тои Хрисоатоцои тои nik^to na9^ayôvoç. In: Aoyia ка1 дщюдцд ypapparsia тои sXXaôiKov Msaaimva. ©saaa^oviK^.
naaxaMSnç, 2.A. 1999: NiK^raç Aafiiô naçXaymv: То жрооюжо ка1 то épyo тои: ЕицРоХц атц цеХёщ rqç npoamnoypaçiaç ка1 vqç ayioXoyiK^ç ypa^^atsiaç rqç жроцетафраопкщ nspioôov. ©saaa^ovÎKn.
Antonopoulou, Th. 1977: The homilies of the emperor Leo VI. Leiden, New York, Koln: Brill.
Baur, Ch. S. 1907: Jean Chrysostome et ses oeuvres dans l'histoire littéraire. Recuiel de travaux publiés par les membres des conférences d'histoire et de philologie, 18 fascicule. Louvain-Paris.
Douze récits byzantins sur saint Jean Chrysostome / Publiés par François
Halkin. Bruxelles: Société des Bollandistes, 1977. Figures de l'évêque idéale. Jean Chrysostome. Panégyrique de Saint Mélèce. Jean Damascène. Panégyrique de Saint Jean Chrysostome. Discours traduits et commentés par Laurence Brottier. Paris, 2004. P. 65-66.
Migne, J.-P. 1857-1866: Patrologiae Graecae Cursus Completus. Paris. Ommeslaeghe, F., van. 1974: De lijkrede voor Johannes Chrysostomus toegeschreven aan Martyrius van Antiochie. Tekstuitgave met Commentaar Hoofdstukken uit de Historische Kritiek: PhD Dissertation. Louvain. Ommeslaeghe, F., van. 1975: La valeur historique de la Vie de S. Jean Chrysostome attribuée à Martyrius d'Antiochy (BHG 871). Studia Patristica 12, 478-483. Ommeslaeghe, F., van. 1979: Jean Chrysostome en conflit avec l'impératrice Eudoxie: Le dossier et origines d'une légende. Analecta Bollandiana 97, 131-159. Savile, H. 1612-1613: Chrysostomi opera omnia: in 8 vols. Vol. 8. Eton, 293-371.
Vita a. Niceta Philosopho. Cod. Thessalonic. B^ax. 4, saec.XI, fol. 77-155.
A. S. Balakhovskaya. Images of St. John Chrysostom and the prophet Elijah in the Byzantine hagiography
Prophet Elijah is one of the most significant figures of the Old Testament. At the same time his image plays an important role in the entire Byzantine hagiography of St. John Chrysostom and is closely linked with the saint's image. Through the prism of the prophet's image we can understand what features of the saint were the most valuable for the Byzantines hagiographers. They saw in St. John Chrysostom the same qualities as in Elijah: divine jealousy, charity, the mighty power of the word, fearlessness in the face of kings; they compared the end of his life with the prophet's ascension to heaven on a fiery chariot. Unlike the earlier hagiographical works, where the saint is portrayed as a victim of tyranny, in the later ones he is represented as someone who accuses the king of despotism. This difference is caused by the features of the literary development of St. John Chrysostom's hagiographical tradition. In earlier hagiographical works St. John Chrysostom is a historical figure, but in the later ones he becomes a literary hero. This image reflected the features of the ecclesiastical and political situation in the Byzantine Empire. In spite of the fact that in the Byzantine law there was a distinction between the church and the secular authorities, Byzantine emperors frequently interfered in the affairs of the church. So the idea of denunciation of imperial tyranny has led to predominance of prophet Elijah's image as a denouncer of Jezebel's lawlessness in the Byzantine hagiography, and the image of St. John Chrysostom is, above all, the image of a fighter against the iniquity of imperial power.
Keywords: The prophet Elijah, St. John Chrysostom, the Byzantine hagiography, the Byzantine Empire, hagiographical tradition.
