CC BY
68
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2014. № 3
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
Н е д з в е ц к и й В. А. Русский роман XIX века:
спорные и нерешенные вопросы жанра. М.: Издательство Московского университета, 2013. 230 с.
В интервью, датированном 1989 г., М.Л. Гаспаров сказал: «У нас очень мало работ, которые смотрели бы на XIX век свежим взглядом и с нетрадиционных сторон. Но время от времени они все-таки появляются»1. Последнее можно отнести к циклу из двух десятков книг В.А. Недзвецкого о русском романе XIX в. Настоящее издание посвящено истории главного жанра нашей классики в ее новейшем осмыслении. Нажимая на «болевые точки» исследовательских споров, автор рассуждает о формировании, созревании и жанровой сущности отечественного романа позапрошлого столетия, а также предлагает свое видение поднятых в нем проблем.
Становление и последующее развитие художественного романа в России произошло благодаря ломке старых литературных предпочтений, а именно отказу его создателей от прямого нравоучения в пользу эстетизма. Значительную роль в популяризации этого явления в 1830-1840-е годы сыграл В.Г. Белинский. Как отмечает В.А. Недзвец-кий в первой главе своей работы, этот плодовитый критик утвердил понятие художественности в качестве главной категории литературы, чем дискредитировал процветавшую до этого времени риторическую словесность. Тому же содействовало создание Белинским (на основе шедевров Пушкина, Гоголя и Лермонтова) «кодекса художественности» (с. 14), что значительно содействовало дальнейшему развитию отечественной классики. В.А. Недзвецкий особо выделил ту составляющую кодекса, которая отвечает за наличие в произведении «непреходящего ("коренного", сверхсоциального) элемента» (с. 17). Он и является, по мнению исследователя, главным залогом качества литературного труда.
Эта мысль в том или ином объеме выражается в каждой главе книги, что закономерно: шедевры мировой литературы во многом потому ими и признаны, что стремятся к «универсализации и символизации их <.. .> героев, коллизий или сюжетных ситуаций» (там же), возбуждающих интерес людей со всех точек земного шара. В.А. Недзвецкий проводит весьма удачное сравнение, когда говорит,
1 Гаспаров М.Л. Филология как нравственность. Статьи, интервью, заметки. М., 2012. С. 48.
что эти произведения суть не что иное, как «художественные "книги бытия"» (там же), своими проблемами и спецификой их разрешения действительно напоминающие Библию.
Обобщающие возможности русского романа XIX в. сближают его и с «мифологизированным романом греко-римской античности» (с. 38). Во второй главе автор находит общую для двух литератур мо-тивику, прошедшую в позднейшей из них заметную модернизацию. Так, испытание судьбы лермонтовским Печориным, вместо того чтобы стать, как у древних авторов, возможностью для героического подвига, оказывается бессмысленным в застойную николаевскую эпоху. Судьба играет важную роль и в «Обыкновенной истории» Гончарова. В.А. Недзвецкий верно отмечает, что писатель, в отличие от «сочувствующих» античных авторов, остается непроницаем в отношении к персонажам, которых наказывает судьба, так как они, будучи христианами, имеют право выбора, чего нельзя сказать об их античных предшественниках. В романах XIX столетия ученый обнаруживает и ряд прямых параллелей с произведениями Ахилла Татия, Лонга, Гелиодора, Апулея и Гая Петрония Арбитра. Например, в ставшей крылатой фразе Пушкина «Привычка свыше нам дана» («Евгений Онегин») усматривается отсылка к апулеевскому «Золотому ослу». В нем «Привычка <.. .> не кто иная, как служанка могущественной богини Венеры, следовательно, и сама наделена сверхчеловеческой силой» (с. 43).
Гениальное творение Пушкина В.А. Недзвецкий рассматривает и независимо от его античного контекста. В отведенной роману главе ученый обозначает два дискуссионных момента, которые не только любопытны сами по себе, но и служат в книге своеобразными «подступами» к интерпретации содержательной формы произведения. Это следующие вопросы: почему «"Евгений Онегин" оказался не в прозе, а стихах» и может ли быть, что «"Онегин" вообще не роман, но <.. .> некий лиро-эпический гибрид?» (с. 58).
С точки зрения исследователя, на принадлежность «Евгения Онегина» к жанру романа, причем «нового» типа, указывают, во-первых, личностные особенности его центральных персонажей (их противоречивость и связь с «новым веком и его "современным человеком"» - с. 65), во-вторых, представление частной жизни как единственного, но самодостаточного плана изображения в тексте и, в-третьих, выдвижение на передний план произведения «в целом обыкновенных событий» (с. 70), в которых, несмотря на это их свойство, заключена онтологическая глубина и многогранность.
На этом, фиксирует В.А. Недзвецкий, новаторство поэта как создателя первого художественного романа не заканчивается.
В «Евгении Онегине» в результате слияния стиха торжественного и простого сформировалась новая поэтичность, открывшая красоту в прозаических реалиях пушкинского времени и в то же время сделавшая возвышенные материи более земными и «родными» человеку. Помимо этого, ученый констатирует присутствие в романе разноречия, вошедшего в него «через <.> двуголосую речь повествователя» (с. 86), а также постулирует «травестийное снижение» (с. 90) в первой главе «Евгения Онегина» поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Все эти открытия, сделанные Пушкиным, с позиции автора книги, могли родиться только в рамках поэзии, куда более развитой в конце 1820-х годов, чем художественная проза.
Того, чего были лишены читатели романа Пушкина, с лихвой хватало поклонникам творчества Герцена. Речь идет о характеристике и оценке в произведении словесного искусства общественного устройства той или иной страны. У П.В. Анненкова встречаем такие слова: «Герцен <.> как будто родился с критическими наклонностями ума, с качествами обличителя и преследователя темных сторон существования»2. О Герцене как о беспощадном критике социальных язв говорят и современные исследователи русской литературы. Не став исключением в их ряду, В.А. Недзвецкий обращает внимание и на другие составляющие творческого мира писателя. Это понятия «натура», «генеалогия», «биография» и «случай», «закономерность». Проследим, как они трактуются в главе о романе Герцена «Кто виноват?».
По мнению ученого, сложность характеров его героев и их взаимоотношений друг с другом во многом объясняется их уникальной генеалогией. Она составляет часть романных биографий, основная цель которых - «мотивировка позднейших действий персонажей предшествующими <. > событиями и характерными чертами их предков» (с. 110). Можно считать поэтому, что на «исход знакомства Бельтова с супругами Круциферскими» (с. 103) отчасти повлияли их натуры.
Здесь В.А. Недзвецкий оговаривается: вопреки кажущейся неизбежности жить в соответствии с законом натуры, отдельные ее особенности поддаются корректировке, но добиваются этого только «самобытные» герои и лишь в той мере, в какой это позволяет «современная им историческая эпоха их родины» (с. 112). Из трех главных персонажей романа Герцена свою родословную изменил к лучшему только Владимир Бельтов, но это не принесло ему ни счастья, ни удовлетворения своей судьбой. Причиной личной и служебной неудачи
2 Туниманов В.А. А.И. Герцен // История русской литературы: В 4 т. Т. 3. Л., 1980-1983. С. 262.
героя стало «безвременье России», т. е. «объективная историческая закономерность» (с. 113). Она же, а не случай виновна в несчастье Круциферских.
Зависимость частного от общественного разбирается и в следующей главе книги, посвященной мемуарам Герцена «Былое и думы». По мысли В.А. Недзвецкого, наибольшую ценность для писателя представляет не какой-то абстракт, а живой человек, духовные и нравственные идеалы которого должны оберегать законы его родной страны. Лишенный этого главный герой «Былого и дум» уезжает из России в Европу, но и там страдает от попрания гражданских свобод. Это, полагает ученый, неизбежно влияет на «климат» в семье Герценов и результируется в череде трагедий, постигших писателя в 1851-1852 гг. «Семейная драма» Герцена, итожит ученый, «обусловливает композиционное единство всей книги» (с. 129), а также «способствует <.> "сюжетной" связи» ее частей и отнесению произведения к жанру «исторической элегии в прозе с трагедийным и романным началами» (с. 130).
Элегическим настроением, по убеждению В.А. Недзвецкого, проникнуты не только художественные труды Герцена, но и произведения Тургенева, Григоровича («Неудавшаяся жизнь») и Гончарова («Обыкновенная история»). Интерпретация гончаровской романной «трилогии» русскими эмигрантами «первой волны» - в центре внимания следующей главы книги. В ней анализируются работы Ю.И. Айхенвальда, В.Н. Ильина, Н.Е. Осипова, А. Кобылянского, Н.В. Нарокова, Ю.В. Мандельштама, Е.А. Ляцкого, Н. Коптева и В.М. Сечкарева, которые вошли в сборник «Мастер русского романа. И.А. Гончаров в литературной критике русского зарубежья» (2012).
Пожалуй, самую высокую похвалу из обозреваемых публикаций получила статья психиатра и психолога Н. Осипова, который, несмотря на род своей профессиональной деятельности, вполне уловил суть главного героя «Обломова». В Илье Ильиче Осипов узрел самостоятельную личность, а не злую карикатуру на ленивое русское дворянство, тиранящее подневольных ему крестьян, и в этом, говорит В.А. Недзвецкий, сказалась немалая проницательность критика. Масштаб таланта Гончарова, заслуженно встающего в один ряд с выдающимися писателями-романистами XIX в., а также глубина и общезначимость создаваемых им образов не укрылись от многих других исследователей-эмигрантов. Но были среди них и те, чьи теории, в основном адекватные художественной системе романиста, в некоторых своих аспектах искажались сторонними (не эстетическими) выводами. С этими взглядами В.А. Недзвецкий спорит, предлагая обоснованные контраргументы.
Расположенность Гончарова к воспроизведению в своей «трилогии» типических фигур и картин логично сочеталась с его нежеланием подробно говорить на злободневные темы. С такой позицией был не согласен «типичный писатель-шестидесятник» (с. 150), «художник с сильным публицистическим началом» (с. 154) Н.С. Лесков. В главе о его романе «Некуда» В.А. Недзвецкий рассматривает эстетические предпочтения и творческие принципы писателя, базой которых стала «тенденция к преодолению в литературе литературности» (с. 169). Ее непосредственной реализации в произведении способствовало несколько факторов: широкая опора Лескова на реальные лица с их индивидуальными историями, «узнаваемая топонимика ряда событий», «автобиографическая подоплека в изображении отношений между доктором Розановым и его женой Ольгой Александровной», «идеологическая тождественность этого героя самому романисту» и «перевод в отдельных случаях объективированного рассказа произведения в субъективно-памфлетный тон» (с. 170, 171).
Главной задачей автора «Некуда», с точки зрения В.А. Недзвецко-го, было наглядным образом представить дефектность и неполноценность рационализма и вообще любой теории, заслоняющей своими положениями естественные начала жизни. Не отрицая необходимости преобразования русского общества, Лесков устами доктора Розанова предлагает укоренять демократические идеи в России не революционными, а мирными средствами. Двигательной силой этих реформ должно быть чувство сострадательной любви (ее пафос «был впервые глубоко воплощен именно автором «Некуда»» - с. 164). Вторым условием всеобщего процветания Лесков считает создание семьи по ее традиционным канонам.
В конце главы ученый приводит целый каскад реминисценций из произведений Герцена, Тургенева, Чернышевского, Помяловского, Островского, Писемского и даже Плутарха, которыми наполнено произведение Лескова. Лидирующее место в этом ряду занимает роман Чернышевского «Что делать?», иронически переосмысленный автором «Некуда».
Наряду с Лесковым обеспокоенность за будущее русского народа выражает и Достоевский. В главе о писателе В.А. Недзвецкий приводит его цитату из подготовительных материалов к роману «Подросток», в которой утверждается, что в России нет гражданского общества. Разрушающие страну отвлеченные идеи были изжиты в романах Достоевского их адептами, которым пришлось пройти ради этого тяжелейший «крестный путь» (с. 188).
Автор книги уверен: вместе с «заблудшими» героями на эту мучительную, но в итоге исцеляющую душу тропу встают и чита-
тели романного «пятикнижия», что позволяет именовать писателя не просто человеком огромного таланта, но «художником-мессией» (с. 191), «одухотворенным правдой и словом Божественного Спасителя» (с. 182). Тем более что для этого, как убедительно показывает В.А. Недзвецкий, было немало условий биографического характера, репрезентирующих сходство судеб Достоевского и Иисуса Христа.
Обозначая весомый вклад романиста в культуру нашей страны, ученый пишет о жанровой новизне его вершинных творений и справедливо, думается, выделяет в качестве их фундаментального свойства «начало мистериальное», а сами сочинения называет «романизированными мистериями» (с. 178).
Основными признаками такого жанра становятся «прямая встреча» литературного героя «с Богом или Богочеловеком как следствие неколебимой веры в Них или, напротив, - непосредственного вызова Им, вплоть до посягательства на Них» и «одухотворенность-подчиненность внешней формы, восходящей к противоречиям реальной действительности, форме внутренней, предопределенной драматизмом самоопределения человека в Боге» (там же).
Последняя глава первого раздела книги, в отличие от всех предшествующих ей, сосредоточена на выяснении проблем, общих для современной истории русского романа XIX в. Таких нерешенных вопросов, своим наличием замедляющих ее развитие, по мнению В.А. Недзвецкого, имеется как минимум три. Первый из них касается «жанрового новаторства» (с. 198) шедевров «золотого века» отечественной литературы, явленного на фоне достижений западноевропейских писателей того же времени; второй затрагивает связи классического русского романа с европейскими философскими системами; третий вопрос направлен на выяснение «отношения в литературно-художественном произведении его эстетического начала с началом религиозно-сакральным» (с. 203). Отвечая на них в общих чертах, В.А. Недзвецкий предполагает подробное их исследование в будущем. Со своей же стороны, ученый содействовал обогащению истории русского романа XIX в. «во всех его типологических разновидностях, причинах и времени зарождения и активного бытования» (с. 197-198), написав монографию «Русский социально-универсальный роман XIX века. Становление и жанровая эволюция» (1997) и опубликовав курс лекций «История русского романа XIX века. Неклассические формы» (2011), которыми дополнил ряд имеющихся изданий на эту тему.
Второй и заключительный раздел книги в виде двух глав содержит размышления о насущных проблемах изучения литературы в школе и теплые воспоминания В.А. Недзвецкого о российском
критике и историке В.В. Кожинове (1930-2001). Из его многочисленных трудов об истории России и русской культуре особо отмечаются работы, посвященные «золотому фонду» русской классики. Не умаляя научных заслуг Кожинова, заметим тем не менее, что он как идеолог национально-патриотического журнального направления бывал и тенденциозен.
Взгляд на мир с точки зрения высших запросов бытия обеспечил исследуемым в книге произведениям «вневременное» значение и всемирную славу. Этот отрадный факт не устает подчеркивать автор издания, своей концепцией классического русского романа существенно расширивший границы его интерпретации.
А.Ю. Шедловская
Сведения об авторе: Шедловская Анастасия Юрьевна, аспирант кафедры русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: 790757@ gmail.com
