CC BY
66
УДК 159.9.018.2
В. В. Давыдов
НАТУРАЛИЗАЦИЯ СУБЪЕКТИВНОСТИ В КОГНИТИВНО-ЭВОЛЮЦИОННЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ
Автор рассматривает два сложившихся в когнитивно-эволюционных исследованиях подхода к феномену субъективно опосредованного доступа к психическим процессам. Первый подход актуализирует эффект субъективности в ряду эффектов адресованных к интерпретатору функциональных состояний сложных систем. Субъективность человека (рассмотренная без квалитативной характеристики) здесь понимается в итоге как эффект адресованных мозгу функциональных состояний организма. Второй подход генетически возводит субъективность к функции психического контроля сложной протосоциальной среды когнитивно эмансипированной особью. При допущении редукции многообразных «квалиа» к непосредственным реакциям организма на внешние раздражители (автор принимает возможность такого допущения, следуя Н. Хамфри) первый и второй подходы могут быть объединены в один когнитивно- эволюционный проект.
Ключевые слова: субъективность, когнитивная эволюция, проблема «другого сознания», «модель психического», адаптация, происхождение сознания
V. V. Davydov
NATURALIZATION OF SUBJECTIVITY IN THE COGNITIVE-EVOLUTIONAL RESEARCHES
The author examines two approaches developed in the cognitive and evolutional researches to the phenomenon of subjectively mediated access to psychic processes. The first approach makes actual the effect of subjectivity in the row of effects addressed to the interpreter of complex systems functional states. In this case human subjectivity (considered with the exception of qualitative characteristic) is finally recognized as the effect of organism functional states addressed to the brain. The second approach genetically raises subjectivity to the function of psychic control of complex proto-social environment by cognitively emancipated individual. In case of possible reduction of various -—ualia” to the immediate organism reactions upon the external irritants (following N. Humphrey the author accepts the possibility of such assumption) both approaches can be combined into one cognitive-evolutional project.
Key words: subjectivity, cognitive evolution, the problem of -other mind”, —model of psychic”, adaptation, origin of consciousness
В современной философии сознания сильны позиции сциентизма, сильны ожидания фундаментального теоретико-методологического прорыва в вопросе о сущности сознания, о его генезисе и месте в природе. Залогом и подкреплением этих ожиданий являются успехи когнитивных наук, постепенно приближающихся, как кажется, к разгадке тайны сознания и, в частности, к такой ее составляющей, как субъективная реальность. Но, вместе с тем, не имея доверия к рациональности ученого-когнитивиста в мере, какую имеет научная рациональность, например, физика, всегда можно (когнитивисты сами часто указывают на эту возможность) подозревать актуальные натуралистические концепции сознания в тенденциозности, видеть в них признаки одного из многих гуманитарных проектов человечества. Когнитивистские и философские исследования ключевых в актуальном видении феномена сознания проблем (в их число входят пробле-
мы «другого сознания», доминирующего когнитивного формата субъективности, функции субъективно опосредованного доступа к содержанию психики) осуществляются сегодня попутно с моделированием условий, в которых результаты этих исследований могли бы не выглядеть очередной гуманитарной спекуляцией. В каких условиях субъективная реальность обнаруживает себя в сущностных для науки и полезных для продуктивного философского синтеза признаках — вот ключевой методологический вопрос когнитивистики, без предполагаемого ответа на который всякий проект натурализации сознания, возможно, обречен на едкую критику.
Генетический аспект проблемы актуализации субъективной реальности (связь проблемы природы субъективного с проблемой антропосоциогенеза) как будто позволяет игнорировать ряд не сдвигающих с мертвой точки проблему сознания логических аргументов
в пользу наличия субъективной реальности в «другом Я». Эти аргументы возникли в рамках философских методологических установок, естественным образом полагающих сознание как психический феномен, актуализируемый в сущностных признаках с позиции «первого лица». Если обратиться к мысленно смоделированному комплексу условий, в которых сознание возникло, то число предположений относительно источника и природы субъективности, возможно, существенно сократится. По крайней мере, должны исчезнуть из поля зрения рассуждения, подобные следующим:
• «У животных нет сознания, потому что поведение этого животного не похоже на мое поведение» (или «похоже» и, соответственно, «есть»);
• «Я могу заключить, что у этого человека есть сознание, потому что это логически вытекает из тезиса о том, что сознание есть у меня» (или «не могу», потому что «не вытекает»);
• «Сознание в другом, безусловно, присутствует, поскольку я нахожу в своем сознании некоторые его условия возможности, которые должны быть общими с другими сознаниями» (или «не присутствует», поскольку «не нахожу»).
Эффект доступа к сознанию с позиции «первого лица» сегодня становится предметом специального рассмотрения в науках о человеке. А наличие этого эффекта у некоторого субъекта как будто уже не является гарантией возможности полезных философских рассуждений о сознании. Требуется новая исходная точка. Искомый минимум условий реальности субъективного можно обнаружить, обратившись к когнитивной эволюции.
Поскольку когнитивная эволюция — объективный процесс (представима без действия субъективного фактора), есть возможность естественного полагания субъективной реальности без естественного полагания реальности «своего» или «другого сознания». Обозначилась тенденция говорить об условиях возможности сознания, апеллируя к эволюционной необходимости. В сущности, данная тенденция реализуется тоже преимущественно в спекуляциях — только теперь контрагентом субъективности исследователя выступает рациональность эволюции, заявленная на правах «научных данных». Субъективность вообще
может быть реальной, поскольку это разумно (возможно, целесообразно и пр.) в когнитивной эволюции. И здесь сохраняется опасность актуализации, либо неявного присутствия элементов рефлексивных, интеракционистских, трансценденталистских моделей сознания. Хороший для философии ответ на вопрос, что может дать сегодня философия для исследования сознания, кроме очередной порции разумных предположений о «природе» субъективной реальности, зависит от того, открываются ли какие-то новые возможности перед самой философией сознания благодаря помещению ею своего предмета в новую перспективу.
Одна из возможностей связана со следующим обстоятельством разумных рассуждений о сознании. Если говорить именно о позиции доступа к субъективному опыту сознания (отвечать на вопрос, почему человеческие существа стали осознавать свои действия и таким же образом осознанные действия «другого»), то для ее объяснения необходимо найти условия, которые актуализируются как естественные. Задача странная: показать, как возможен субъективный опыт сознания в качестве позиции в природе без известного исследователю природы субъективного доступа к нему. Ранее эта задача неоднократно в разных видах формулировалась в аналитической философии как вопрос: может ли субъективное качество опыта сознания быть доступно каким-то иным образом, нежели это дано человеку? Чтобы ответить на него, нужно понять, как «это дано человеку» (и тут выход на проблему функций человеческой субъективности, который мы сделаем далее). Отделив привнесенное в сознание человеком, философ-когнитивист надеется остаться с тем, что есть сознание для природы, в «природном Дизайне». Если бы вопрос «что значит быть летучей мышью?» сменился лишь вопросом «что значит быть первобытным человеком?», мы бы вряд ли могли говорить об открытии новых перспектив для философии сознания. Когнитивноэволюционные исследования требуют, скорее, задаться вопросами «что значит быть мозгом первобытного человека?», «что значит быть телом первобытного человека?». Это и есть тот новый образ «другого», относительно которого можно строить «теорию» его сознания (новая область приложения «theory of mind»).
В аналитической философии дорога к «другому сознанию» (сознанию как таковому) упиралась в проблему «квалиа». Субъективность психических процессов является тем их аспектом, который делает психику человека уникальной, отличающейся от психики других существ. Это утверждение будет верным при условии представления субъективности как непосредственного квалитативного переживания. Иные аспекты представления субъективности могут позволить приписывать ее и другим существам. Например, некоторым (способным к психическому отражению) живым существам. На основании анализа их поведения им можно приписывать способности к самосознанию и построению моделей психических процессов других существ, способность к опыту различения определенных сенсорных модальностей и пр.
Как обойти проблему «квалиа»? В когнитивно-эволюционных исследованиях сознания складывается тенденция понимать субъективность как своеобразный актуализированный субъектом «фокус» функциональных состояний организма. И в таком случае нет препятствий желанию исследователей наделить субъективностью всю функционально организованную материю: от примитивных живых существ, неспособных к качественной дифференциации внешних воздействий, до не имеющих психики сложных компьютеров, работа которых опосредована имеющим признаки виртуальной реальности интерфейсом. Такой «фокус» не должен обязательно быть дан субъекту как его психический опыт. «Фокусом» функциональных состояний организма могут быть и непосредственная реакция способного к раздражимости существа, и некоторая диспозиция персонального компьютера по отношению к его пользователю. Наконец, таким «фокусом» может быть неосознаваемый опыт непосредственной реакции на внешние сигналы правого полушария мозга человека (или — при определенных условиях — «правополушарной личности»). При том, что это не опосредованная сознанием (субъективностью) реакция, она не теряет статуса психической реакции и к тому же в принципе ничем не отличается от реакций, которые доступны в опосредованном субъективностью виде «левополушарной личности». Перед нами «зомби» из мыслен-
ных экспериментов аналитической философии (напомню, что «зомби» аналитикам был интересен как условное существо, не имеющее доступа к сознанию (к своему и к сознанию «другого»), но не теряющее ничего при этом в поведении или физиологии).
Связывая субъективность с «квалиа», философия сознания ограничивает число путей ее исследования. Некоторые другие субъективности (доступа к «квалиа» которых у человека нет) оказываются закрытыми не только для исследования, но и даже для надежной актуализации. В этих условиях философия может обращаться к эволюционно-антропологическому измерению субъективной реальности для того, чтобы попытаться найти начальные условия возможности человеческих «квалиа» в природе, а, возможно, и отменить статус «квалиа» как чего-то существенного при рассмотрении субъективности (по крайней мере, на уровне поведенческих реакций). Такое измерение поможет найти те свойства и отношения субъективной реальности человека, которые можно будет транслировать к иным возможным субъективным реальностям (поможет представить специфику человеческой субъективности без апелляций к «квалиа»). Рассмотрение специфики субъективности человеческой психики будет оправдано не только с позиций самого человека (ссылками на «ква-лиа»), но и с позиций других существ (ссылками на сравнение характеристик разных субъективных реальностей), а возможно — и в контексте эволюции (ссылками на принципы и законы развития жизни на Земле). Первой возможностью уже сполна воспользовалась аналитическая философия сознания. Последняя из трех указанных возможностей является очень масштабным и амбициозным проектом. И наконец — вторая возможность. В каких признаках можно будет представить субъективность человека, если востребовать ее на отношении к другой условной субъективности? Другая субъективность, иные возможные субъективные реальности, упомянутые ранее, не имеют никакого метафизического смысла. Их полагание обеспечивает эвристическую силу новым разумным предположениям о природе сознания (Т. Нагель назвал эту эвристику «объективной феноменологией, не зависящей от отождествления или вооб-
ражения», задачей которой «будет хотя бы частичное описание субъективного характера опыта в форме, доступной для существ, неспособных к этому опыту» [6, р. 448]).
Границы понятия «субъективность» в эволюционно-антропологической перспективе, таким образом, становятся неясными. Но неясными они являются в определенных отношениях. То есть в когнитивно-эволюционном подходе уже сложился ряд признанных эвристик, с помощью которых можно пробираться к субъективности, минуя «квалиа» сознания «от первого лица». Способ актуализации субъективной реальности через непосредственный доступ позволяет иметь в виду при обсуждении феномена субъективности все непосредственные данные субъекту функциональные эффекты — и диспозиции машины, и аромат, распространяемый цветком, и многое другое (человек легко приписывает психические состояния машине или цветку по аналогии со своими психическими состояниями; возможно, когда-то он имел в виду их в одном континууме). Одно из самых общих эвристических предположений таково: все функциональные состояния, к которым человеческий субъект имеет доступ непосредственно, в определенном отношении равны. Они могут быть актуализированы как «субъективные» и человеком, имеющим представление о «своей» субъективности, и человеком, который не имеет представления о субъективности как о «своей». И, конечно, могут быть не актуализированы вообще. На начальном этапе когнитивной эволюции человеческие существа, еще не приватизировавшие непосредственные переживания в пользу «Я», могли достаточно свободно распоряжаться элементами психического опыта (если, вообще, имели доступ к этим элементам). Ясно, что доступ к функциональным состояниям машины или цветка опосредован психикой субъекта (субъект не переживает их так, как их могли бы переживать машина или цветок). Но, учитывая критику «народной психологии» с ее установкой на прямой доступ субъекта к содержанию собственной психики, можно сказать, что и к своей психике субъект имеет опосредованный доступ: собственные функциональные состояния человеческий субъект представляет с определенной долей условности, в определенном временном интервале и пр. Можно сказать, что вера человека
в реальность «своего Я», в реальность «своих желаний», «своих чувств» и «мыслей», с точки зрения эволюции, столь же условна, как и вера в реальность «самости» цветка, ветра, зверя и пр. Потому спор о возможности или невозможности прямого доступа к неким «объективным» психическим процессам, как и указание на специфику различных непосредственных переживаний человека, в общем, непродуктивны: на ранних стадиях онтогенеза, в измененных состояния сознания субъект легко отчуждает какой-то переживаемый им психический феномен в пользу «другого сознания», формирует иллюзорные «самости», легко меняет статус психического феномена с «непосредственно данного» на «опосредованный». В этом смысле известная человеку субъективность есть определенный способ представления функциональных состояний (как определенных диспозиций) живой и неживой материи: «я грущу», «компьютер не хочет работать», «цветок хочет, чтобы его полили». И этот способ хорош во всяком отношении в масштабах «природного Дизайна». Вера в то, что этот способ хорош и действителен только в отношении «психических процессов, которые происходят внутри самости», как полагают радикальные когнитивисты,— наивна (один из самых последовательных и остроумных критиков этой философской наивности — Д. Деннет).
Рассуждая таким образом, можно прийти к следующей конечной позиции. Конечной она является для когнитивистов, без профессиональной целевой установки совершающих философские обобщения. Для иллюстрации приведенной ранее позиции можно обратиться к обобщениям, сделанным такими авторитетными когнитивистами, как М. Газзанига [7] и Р. Грегори [1]. Психологические методы обнаружения субъективно опосредованного сознания являются частью субъективной реальности. Человек как «самость» является, скорее, некоторым вариантом субъективности, продуцируемой мозгом во всех полезных для него (мозга) отношениях как совокупность «фокусов» функциональных состояний материи. Субъективное сознание как психический феномен — это один из возможных эффектов, создаваемых мозгом. Этот «эффект» важен для поддержания функциональных состояний живой системы. Но его функциональная польза
определяется мозгом априорно для субъекта. «Виртуальный» субъект может принимать участие в работе мозга благодаря механизму обратной связи. Но такое участие субъекта («личности») в мозговых процессах не является для него действительным как процесс: субъект пребывает в иллюзиях, связанных с непосредственным и произвольным участием своего «Я» в физической и социальной реальности. Статус этих иллюзий будет общим со всеми непосредственными (квалитативными) психическими феноменами (перцептивными гипотезами, эмоциями). Имеет место низведение субъективности до условного сигнала, который должен иметь качество для того, чтобы быть отличенным от другого сигнала того же порядка: мозг позволяет субъектам отличать себя от других так же, как позволяет им различать цвета. Мышление же имеет другой статус. Мысль, только состоявшись, может быть приватизирована «Я» как непосредственно данная. Мышление — это процесс, который осуществляет мозг. Функцию мышления мозг реализует на таком специфическом органе тела как «виртуальный субъект» (раньше предполагали обратное — субъект использует мозг; но основанием для этого предположения была лишь некоторая «интеллектуальная интуиция»). Субъективность имеет более низкий статус, чем мышление. Субъективность сродни ощущению цвета, вкуса, боли, вере в то, что стол тяжелый, а камни с горы будут падать вниз и т. п. Субъективность человек получает от мозга так же легко, как все перечисленное и подобное. Затрагивающие феномен субъективности работы когнитивистов (М. Газза-ниги, Р. Грегори, Д. Деннета) ведут к мысли, что субъективность — не более чем орган (виртуальный), которым оснастила организм эволюция и который действует в интересах другого гораздо более сложного и «информированного» органа — мозга. Действительно субъективен мозг, а человеку дан только эффект собственной субъективности, кажущийся ему полезным в некоторых отношениях — этическом, эстетическом и, что особенно иронично со стороны природы, когнитивном. Здесь когнитивисты хорошо объясняют, зачем субъективность понадобилась мозгу, но не могут предполагать ничего убедительного, отвечая на вопрос, зачем субъективность понадобилась-таки еще и человеку.
Итак, возможно, исходно существовало генетическое родство всех непосредственных переживаний человека, определяющее сходство некоторой части психических феноменов в свойстве актуальности (независимо от того, какого это рода актуальность — рефлексивная, нерефлексивная или интерактивная). Всякая попытка связи субъективности с определенным реализующим ее носителем («Я») условна: условием будет актуализация другого носителя сходной субъективности (вплоть до «второго Я»). Приватизированная субъективность — это феномен включения субъекта посредством психического отражения в сложную систему функциональных состояний природы, ни одно из которых не дано субъекту как таковое, но только через виртуальную реальность «другого» (роль «другого» могут играть любые мнимые «самости»). Это «включение» может быть более или менее удачным для существа, актуализирующего через субъективность систему функциональных зависимостей (например, в базовом состоянии сознания эффект субъективности один; иной в измененных состояниях сознания).
Рассматривая эти рассуждения на фоне философской традиции, отметим следующее. Утверждения новой онтологии обеспеченных «объективными процессами» в мозге когерентных состояний «виртуальных самостей» имеют пока, в общем, довольно тривиальный характер, если иметь их в виду на фоне философской традиции объективного идеализма (предполагая, что функциональные зависимости состояний организма реализованы объективно (субстанциально подкреплены), нет никаких препятствий считать субъективность человека проявлением «движений» объективного духа, либо какого-то другого «тонкого» аспекта действительности). И в когнитивно-эволюционых исследованиях их избегают. Диспозиции определенной функциональной системы при рассмотрении их в системе диспозиций других систем здесь деперсонализированы настолько, что нужна новая «точка сборки» реальности. Пока в качестве таковой условно заявлены «демонизированный» мозг (мозг, который «хочет», «чувствует», «мыслит» до того, как появляется «Я») и материя, сходная по своим свойствам с субъективной реальностью. Продвижение субъективности в глубь материи может осуществляться по раз-
ным сценариям. Но в итоге пока всегда происходит возвращение к «самости» по умолчанию, к субъективности как позиции доступа, имевшей место быть до того, как сформировались феномены психической жизни современного человека. И в этом случае последняя оказывается не просто закрытой для исследования, но очень условной в качестве принципа реальности (онтологически фиктивной), при том что понятной в «природном Дизайне». В итоге исследователю остается просто иметь в виду большую значимость для не понимания или понимания субъективной реальности ее функциональных характеристик, нежели феноменологических. Последние же приходится условно проецировать как на состояния психики, так и на состояния мозга. Признавая условный характер феноменологии сознания (критикуя «народную психологию»), приходится делать следующий шаг. Когнити-висты задаются вопросом: не меркнут ли как свершения этика, право, искусство и другие проявления человеческой природы на фоне впечатляющей работы мозга, использующего субъективность человека в качестве инструмента, необходимого для решения задач адаптации? Различные аргументы в пользу утверждения немеркнущего статуса способностей человеческого духа приводятся самими когни-тивистами. Их обобщение можно представить так: «если эти способности человека развились вследствие действия» какого-то естественного принципа, тогда «наша человеческая оценка их», согласно действию того же принципа, «должна быть неуязвимой для любых научных объяснений, направленных на снижение исключительности их статуса» [5, р. 427]. Здесь, конечно, хочется обратить внимание на странное обособление «научных объяснений» от других приложений человеческой субъективности. Если вера человека в себя как в «самость» прошла отбор, то она будет неуязвима для любой научной критики и может быть сохранена для поддержания социальных процессов, например. Но, с другой стороны, и «научные объяснения» прошли отбор (а может быть еще не прошли?). Ведь не мозг же объясняет нам, людям, как он устроен? Значит и научные объяснения неуязвимы по той же причине, что и этика, право, искусство. Рассуждая таким образом, нельзя прийти к какому-то продуктивному решению относительно эволюцион-
ной цены феноменального аспекта сознания. Попытки представить субъективность как эффект, полезно сопровождающий функциональную диспозицию, ведут к ее торжественной передаче от «Я» к «природе», но «природа» охотно возвращает ее обратно. Этот возврат, с одной стороны, очень неудобен для когни-тивистики (объяснительная процедура пока не доведена до конца), но с другой — снимает с нее бремя социальной ответственности (хотя когнитивисты часто позиционируют себя как популяризаторы науки и выражают готовность помогать обществу решать его проблемы, они все же достаточно схематично и обще видят включение когнитивной науки в идеологию, этику, право современного общества). Новая «точка сборки» натурализированной онтологии, возможно, выведет когнитивистику из этого двусмысленного положения.
Выход может быть и более простым. Можно в рамках эволюционной психологии попытаться определить функции человеческой субъективности, понятой как эффект доступа к психическому опыту. Здесь широкое представление о субъективности как об условном «фокусе», актуализирующем функциональные состояния природы, остается без внимания, поскольку важным является внимание к квалитативному аспекту субъективности.
Как произошла когнитивная эмансипация индивида, закончившаяся появлением уникальной внутренней среды опыта, и в чем специфика когнитивных программ эмансипированного индивида? Отвечая на эти вопросы, разумно сделать два допущения: первое — когнитивная эмансипация индивида (особи) произошла на базе сложившихся ранее более масштабных когнитивных программ (видовых и популяционных); второе — индивид может актуализировать специфику собственных когнитивных практик. Первое допущение кажется разумным. А второе может быть оспорено и определено как иллюзия со ссылкой на герменевтический круг, в который попадает исследователь когнитивной эволюции, пытаясь понять природу субъективности без ясного представления о границах и формах собственной субъективности в процессе познания. В данном выступлении я хотел бы обратиться к одному из возможных направлений рассуждения о феномене субъективности в эволюционной перспективе. Это направление под-
разумевает как свое условие допущение о естественной преемственности субъективной реальности по отношению к когнитивным практикам, обеспеченных действием генетических программ. А другой характеристикой этого направления является некритическое отношение к вопросу о состоятельности допущения, о способности когнитивно эмансипированного индивида актуализировать специфику собственных когнитивных практик.
В качестве базы, используемой для формирования субъективных когнитивных программ, можно полагать метод проб и ошибок вместе с механизмом обратной связи. Они позволяют популяции накапливать опыт в пользу вида. Видовой «опыт» направляет популяцию к определенным аспектам среды путем действия «врожденных программ» и, в частности, обеспечивает исследовательское поведение — элементарные эвристики, организующие исследовательское (поисковое) поведение. Действие таких эвристик в сложной динамичной среде может вести к постепенному расширению видового опыта, благодаря запускаемому на уровне популяции механизму обратной связи, закрепляющему успехи исследовательского поведения. Механизм обратной связи может действовать и на уровне индивида (поведения отдельной особи). При этом индивида можно считать эмансипированным от когнитивной стратегии популяции (в которую он может включаться в силу генетически заданных установок, в том числе установок на исследовательское поведение) постольку, поскольку он нашел возможность хранить информацию для себя, не ставя в известность природу, так сказать. Вербальный язык и орудия с заложенными в них актуализируемыми индивидами принципами действия — это способы хранения индивидуально значимой информации. Хотелось бы обратить внимание на то, что некоторое действие может быть эффективным, только потому, что особь найдет возможность каким-то способом хранить результаты действия. Произвольные, как они сейчас нам, людям, видятся, действия — это, в сущности, действия, которые предпринимает индивид, во-первых, и которые гарантированно результативны, так как их модель сохраняется индивидом понятным ему способом, во-вторых. Среди этих действий могут быть и ошибочные, и бессмысленные — они, повторю, имеют
место быть в числе ценных только потому, что индивид может сохранить их результаты. Потом эти — случайные — результаты могут быть использованы в рамках индивидуальной когнитивной программы с большой пользой: индивид может использовать случайно сохраненные результаты собственных опасных и бессмысленных действий для обмана другого индивида, например. Но индивидуальные когнитивные практики проблематичны и ненадежны по сути: при использовании вербального языка и орудий индивидом, очевидно, возникает какой-то предел информационной емкости сообщения или действия. Он устанавливается в обоих случаях по различным объективным причинам. Например, в случае с языком — индивид ограничен возможностями своей генетически определенной когнитивной системы (разные индивиды могут различным образом абстрагировать обстоятельства одной и той же ситуации); а во втором случае — ограничения связаны с субстратом, на котором реализован принцип действия и функция орудия (смена субстрата может увеличивать информационную емкость орудия). Сами эти ограничения тоже могут быть актуализированы как условия возможности результативных действий индивида. Определенная информационная избыточность или «органов» популяции (языка и техники) по отношению к когнитивной системе и практикам индивида порождает эффект уникального произвольного действия.
Здесь, соответственно, нужно предполагать, что сложные коммуникации и практики посредством вербального языка и орудий предшествовали субъективной реальности, либо существовали параллельно без прямых условных отношений. Участие в этих коммуникациях могло быть обеспечено чем-то вроде «коллективного разума» животных: некоторое время предки человека были «существами-зомби», в мозгу которых еще не появилась «левополушарная самость», контролер и интерпретатор индивидуальной истории участия субъекта в деятельности популяции относительно среды. Предположение смелое (понятие «коллективный разум» также не оптимально для обобщения феномена когерентности, координированности коллективных действий животных): с одной стороны, мы имеем индивида, потенциально способного актуализировать нефизические феномены и искусственные аспекты фи-
зической среды (хотя это возможно: эволюционное накопление видом множества потенций не обязательно ведет к их полной реализации), а с другой — сложную систему связей этого индивида с другими индивидами и роскошь времени для неспешного освоения этой системы методом проб и ошибок, либо каким-то другим опробованным в эволюционном процессе «простым». Иными словами, у каких-то существ сформировался орган, функциональная нагрузка которого вариативна, отсрочена, формируется с запасом времени на проверку в заданных обстоятельствах. Это полифункци-ональный орган, который может быть задействован индивидом по усмотрению, по случаю, может быть вообще не задействован в процессе адаптации. В появлении такого органа нет никакого чуда — освобожденная прямохождением рука здесь может быть примером. Удивительны и уникальны те обстоятельства, в которых он сохраняется, в которых формировалась его функциональная нагрузка. Эти обстоятельства обеспечили нагрузку органа по индивидуальной когнитивной программе. «Тепличные» условия жизни, которые дали предкам человека возможность индивидуальных когнитивных практик, сложились, видимо, благодаря действию специфических популяционных когнитивных стратегий. Последние были направлены на создание материальных и идеальных структур, относительно независимых от телесности и психики составляющих популяцию особей; в качестве носителей информации такие структуры оказываются более эффективными, более емкими, чем сформированные генетически органы и психика. Поскольку эти условия именно уникальны, требуется какой-то уникальный же механизм их поддержания. Одно только отсутствие репрессивного давления среды не может поощрять сложную когнитивную практику — должен быть психический механизм, обеспечивающий постоянное включение в такую среду. Субъективность со всеми ее атрибутами могла бы быть этим «механизмом». Иллюзия свободы духа — эффект, полезный для поддержания «тепличных» условий, в которые волей случая попали ближайшие предки человека.
Можно предположить и другой — «стрессовый» — режим формирования субъективности. Коммуникации предков человека, возможно, были, напротив, интенсивны, ограничены
во времени и к тому же опосредованы сложными находящимися в коллективном пользовании предметами. Здесь метод проб и ошибок оказывается неэффективным для обнаружения сложных аспектов специфической среды; здесь особь не может себе позволить действовать независимо от видовых и популяционных адаптационных программ. Орган для обнаружения сложных и нефизических аспектов среды сформировался, но нет условий для его функциональной нагрузки; точнее — условия стрессовые. Разрешением такой ситуации может быть нерегулярный характер сложных субъективных интенций. Они не должны быть регулярными в том смысле, что они вытесняются на периферию видового опыта, но при этом сохраняются как возможные на уровне особи или популяции, благодаря формированию специального механизма их развертывания. Субъект не может строить «теорию» психики другого или пользоваться орудием, полагаясь на некоторые регулярные («врожденные») программы организма. Запуск нерегулярных программ определяется действием факторов искусственного характера, т. е. они запускаются отчасти случайным и нецелесообразным образом (это в итоге обеспечивает огромное разнообразие уникальных «историй субъективности»). Это происходит, поскольку программа может давать сбои (по причине сложности обеспечиваемых ею действий относительно сложной среды). Ценность ее определяется именно нерегулярностью: отсутствие гарантии успеха адаптационного действия компенсируется необязательным характером самого адаптационного действия. Интересен сам механизм развертывания такой программы (человеку он понятен как «свобода воли»). Ведь именно с ним генетически связана субъективная реальность. Формирующаяся культура (половые и пищевые табу, например) могла координировать случайные и нецелесообразные (с точки зрения вида или популяции) действия и интенции индивидов таким образом, что придавали им системный характер, гарантирующий, в какой-то степени, экономию витальной энергии сообщества, состоящего из потенциально эмансипированных индивидов. Собственно рефлексивные и исследовательские практики индивидов складываются уже на следующем этапе когнитивного развития популяции — после того, как система
координированных нецелесообразных (не имеющих очевидного в эволюционной перспективе адаптационного значения) действий индивидов начинает оказывать давление на физическую среду и систему биологически обусловленных отношений внутри популяции.
Предложенный ход рассуждений в современной натуралистически ориентированной философии сознания является приемлемым. В когнитивистике сложился ряд продуктивных эвристик (разумных предположений) о природе и генезисе субъективности, которые пока себя оправдывают. Причем субъективность здесь может быть востребована и как сложная интенция, и в квалитативном аспекте. Чтобы понять, как эти эвристики актуализируются, обратимся к когнитивно-эволюционным построениям Николаса Хамфри [2, 3, 4].
В числе факторов, обеспечивающих эволюционный «скачок» от психики животных предков человека к субъективности сознания, Хамфри заявляет демографический фактор. Этот фактор предполагает обращение исследователя когнитивной эволюции к усложнению структуры действий в условиях увеличения «моральной плотности» сообществ гоми-нид, обуславливающему появление сложных интенций, психический контроль которых ведет, в свою очередь, к появлению феномена «коллективного разума» (обеспеченного со стороны составляющих сообщества индивидов их способностью к подражанию, эмпатии), а затем — феномена сознания на уровне эмпирического субъекта. Хамфри, представляющий человеческие интеллектуальные способности (отличающие, по его мнению, человека от животных) результатом протосоциальных практик, исходит из того, что начальным условием здесь должна быть практика коллективной жизни (она, в свою очередь, складывается на базе чисто биологических предпосылок). Действие особой протосоциальной адаптационной стратегии «умных обезьян» выступает причиной появления социального времени и технологий, обеспечивающих сообщество социальным (здесь значит — свободным от противостояния вызовам «внешней среды») временем. «Внутренняя среда» сообщества насыщена проблемами и сложными, колеблющимися отношениями. Учесть их — значит быть умным
по-человечески. Хамфри указывает и на возможность перенесения этих протосоциальных психологических стратегий на «внешнюю среду». И отмечает, что такое перенесение иногда может быть удивительно эффективным для задач адаптации к «внешней среде». Закрепляя свои успехи в этом («внешнем») отношении, человек формирует основы культуры. Субъективность как сложная интенция, по Хамфри, возникает по причине появления внутренней жизни субъекта, сотканной из мыслей, ощущений и эмоций, о которых не должны догадываться окружающие (в условиях сложной непостоянной «внутренней среды» сообщества это необходимо). Этот опыт (реальный не через «внешние» реакции, а через «внутренние») и составляет особенность человека (социального животного). Перевод интенций из «внешней» среды в среду «внутреннюю» в качестве эволюционной причины появления разума индивида, ситуативного и произвольного осознания внутренней среды опыта — это достаточно общая мысль. При указании на естественные условия, в которых этот перевод произошел, и при ссылках на эмпирию и методологию этологии, эволюционной психологии эта общая мысль становится более привлекательной.
Субъективность в квалитативном аспекте объясняется Хамфри, соответственно, иным образом. Это объяснение не связано прямо с демографическим и технологическим факторами. Но в системе эволюционно-психологических представлений и методологии самого Хамфри эту связь легко можно актуализировать. Объяснение сознания в эволюционной перспективе начинается с напоминания о проблеме приватного характера квалиа. Если нет возможности частные квалиа понять общим для всех образом, то возникает вопрос: как объяснить квалиа с эволюционной точки зрения? Как могло быть отобрано природой данное субъекту ощущение красного, если оно приватно и никак в своем качестве не транслируется во внешний мир? Сейчас красное, данное субъекту непосредственно, могло бы быть в принципе зеленым другого субъекта. Красное, данное субъекту непосредственно, могло бы быть данным ему же зеленым. Было ли раньше ощущение красного менее приватным, чтобы
оно могло подлежать отбору? Если было, то чем оно могло быть, не будучи «внутренним» квалиа, и как оно стало из «внешнего» эффекта «внутренним»? Подобные вопросы, по Хамфри, должны возникнуть у каждого, кто хочет понять сознание, оставаясь дарвинистом. Хамфри объясняет появление квалитативного аспекта сознания просто. Отбору непосредственно подвержены только внешние реакции (ответы на стимулы). То, что отбору не подлежит, приватизировано как частный опыт существа, которое проецирует реакцию на стимул не к «точке» относительно «точке входа» возбуждения и не к самой «точке входа» возбуждения, а проецирует ее на саму передающую сигнал извне «нить» нервной сети (слова «точка», «нить» используются здесь, поскольку сам Хамфри прибегает к наглядным схемам). Исходно реакция имеет место как состояние осведомленности об определенном состоянии организма в среде. Затем — как состояние осведомленности о состоянии нервной системы (исходящая реакция направлена на сенсорную кору, где сопоставляется с сигналами, поступающими с сенсорной периферии). Мысль тоже привычная и достаточно общая. Хамфри же ищет ответ на сложный вопрос, как был отобран квалитативный аспект субъективности.
Он считает, что квалитативный аспект психики генетически прямо связан с качественной дифференциацией сенсорной периферии, которую с определенного момента эволюции можно представить как множество специализированных органов. Качественная дифференциация опыта живого существа складывается благодаря отбору как множество специфических реакций. Но потом, будучи сохраненной в некоторой исходной определенности и изменив статус (став «закрытой» внутри тела по причине появления механизма проекции ответной реакции на саму передающую сигнал сеть), действию отбора непосредственно она уже не подвержена. Хамфри рассуждает, в общем, так. Раньше ощущение красного, вызванное объективными физическими причинами, было «реакцией красного» (отличной от, например, «реакции зеленого»; так же, как реакция погруженного в соль существа будет отличаться от реакции этого существа при погружении, скажем, в кислотную среду — су-
щество будет различным образом, например, извиваться). Вопрос, какой витальный запас прочности организма позволил существам заменить реакции как «внешние» состояния нервной системы ее же «внутренними» состояниями, — очень сложный вопрос (Хамфри считает, что этот запас прочности обеспечен протосоциальными практиками). Но, даже не отвечая на него, можно принять логику Хамфри: качественная дифференциация опыта сложилась до того, как появился доступ к качеству на субъективно-личностном уровне. Непосредственное переживание качества красного, кислого и пр. как приватное переживание кажется появившимся вдруг и без всякой эволюционной необходимости, хотя появилось оно не вдруг и с необходимостью; появляется внутренняя среда опыта, элементы которой можно ошибочно, не видя генезиса, считать непосредственно данными субъекту — и только.
На вопрос, почему человек ходит и бегает на двух конечностях, а не на четырех, можно построить ответ со ссылкой на отбор. И при ответе на вопрос, почему красное я вижу как красное, оказывается, тоже можно делать эту ссылку: мое ощущение красного — это переведенная во «внутреннюю» среду отобранная реакция на красное; само ощущение красного, заменяющее «внешнюю» реакцию на красное, отбору уже не подлежит, но без отбора «внешних» реакций оно бы как приватное качество не появилось. Эта схема, безусловно, имеет эвристическую силу. Можно ставить вопрос об исходном (в филогенезе) составе человеческих квалиа, можно искать в онтогенезе соответствия определенных поведенческих реакций квалитативным внутренним состояниям, прослеживая их генезис. Можно предположить, что, эволюционируя, человек переведет какие-то возможные сейчас только как «внешние» поведенческие реакции во «внутреннюю» среду (некоторые поведенческие реакции станут квалитативными состояниями нервной системы с доступом к ним только с позиции первого лица). Эволюционируя, существа начинают оснащать себя «виртуальными органами», доступ к которым возможен в психическом пространстве как их осознание. Можно предположить, что, видимо, до и по мере того, как эти «органы» формируются,
имеет место простое соотношение физических органов существа со средой с учетом сложившегося благодаря описанной Хамфри (в опоре на концепцию квалиа, предложенной Р. Грегори) «петле» субъективного настоящего. Последнее, не совпадая с физическим настоящем, в котором живет тело, дает существу преимущество возможности отсроченных реакций. Со временем виртуальные органы становятся основными. Продолжить наглядный сюжет Хамфри можно так: приватизировавшие опыт существа будут утрачивать непосредственно включенные в среду органы — такие существа будут пользоваться только «виртуальными органами», будут управлять внешним миром с помощью орудий разума и во имя разума. Чем больше аспектов среды становится известно такому существу, тем значимей становится установка на избавление от специализированных органов тела в пользу «виртуальных» органов разума. Такому существу нужно экономить поверхность тела, задействованную в отношениях с природной средой; нужно переключить тело в «искусственную» среду, составляющие которой не могут быть актуализированы непосредственно органами тела.
Концепция Хамфри хорошо иллюстрирует оптимистические ожидания в когнитивно-эволюционных исследованиях сознания. Традиционно субъективно-личностный способ хранения информации было принято считать «вне-
Библиографич
1. Gregory R. What do Qualia do? // Perception. —
1996. — Vol. 25.
2. Humphrey N. The Privatization of Sensation // The
Evolution of Cognition / eds. L. Huber, C. Heyes. — MIT Press, 2000. — Р. 241-252.
3. Humphrey N. The Social Function of Intellect //
Growing Points in Ethology / eds. P. P. G. Bateson, R. A. Hinde. — Cambridge University Press, 1976. — Р. 303-317.
биологическим»: предполагалось, что особь отчуждает полезные результаты исследовательского поведения в свою пользу и начинает жить «своими интересами», превосходя интересы природы, диктуемые генетическими программами вида и когнитивными стратегиями популяции. Сейчас обозначается тенденция считать этот «способ» специальным органом популяции, который позволяет ей решать задачу «жить» с некоторой степенью независимости от эволюционной истории вида, но в интересах вида (который может быть даже персонифицирован как «эгоистичный ген», например). Действие видовых когнитивных предпочтений нельзя отменить в отношении адаптационных практик популяции, а популяционные предпочтения никак нельзя не иметь в виду на уровне особи. Произвольный характер действий особи (их осознание) объясняется или оценивается как полезная (или, по крайней мере, невредная) иллюзия особи, допустимая с точки зрения природы, и только в статусе эволюционно допустимой имеющая какое-то значение.
Подход, иллюстрированный концепцией Н. Хамфри, представляет субъективность (при определенной доле риска для практикующей ее особи), безусловно, полезной когнитивной установкой (практикой). И, главное,— понятной в таком статусе человеку (когнитивисту, например).
еский список
4. Humphrey N. The Society of Selves // Philoso-
phical Transactions of the Royal Society. —
Vol. 362. — P. 745-754.
5. Miller G. The Mating Mind: How Sexual Choice
Shaped the Evolution of Human Nature. —
N. Y, 2001.
6. Nagel Т. What is it like to be a bat? // The Philo-
sophical Review. — 1974. — Vol. 83. — Р. 4.
7. The Neuronal Platonist. Michael Gazzaniga in con-
versation with Shaun Gallagher // Journal of
Consciousness Studies. 19985. — № 5. Р. 5-6.
