CC BY
39
ТЕОРИЯ ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ
А. А. Индриков
Кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии и социальной коммуникации, РАНХиГС при Президенте РФ, г. Москва
E-mail: indrikov86@gmail.
Aleksey A. Indrikov
PhD (Philosophy), Associate Professor, The Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, Moscow, Russia
УДК 130.12:78 DOI: 10.24411/2071-6427-2018-10017
Монументальный облик XX века: штрихи к портрету
В статье делается попытка представить облик XX века в ракурсе борьбы за философско-смыс-ловую стратегию человечества. Ставится задача проанализировать идейно-философские тенденции в культуре, литературе и общественно-политическом процессе XX века. Из огромного количества идейных направлений автор выявляет два крупных философско-смысловых блока. Они представляют собой две противоположнона-правленные тенденции, одна из которых задает особого рода миропорядок, раскрываемый автором через категорию монументального. Данное понятие в трактовке автора получает широкое культурно-философское наполнение, расширяя существующее в гуманитарной науке узкое искусствоведческое содержание.
Автор, с одной стороны, выявляет «принцип масштабности» восприятия событий и основанное на нем коллективное построение будущего, с другой — «принцип дробности», фокусирующий взгляд на отдельных разрозненных фрагментах бытия, не сливающихся в единое целое. Это мировоззренческое противостояние концепций монументального и не-монументального бытия, которые по-разному формируют сценарий будущего планетарного развития, рассматривается в качестве базового конфликта XX столетия.
В статье отмечается, что вопрос выбора философии бытия отдельных стран и народов, а также всего человечества предельно обострился в минувшем столетии, буквально принуждая людей к выработке всепланетарной стратегии
Как цитировать статью: Индриков А. А. Монументальный облик XX века: штрихи к портрету // Ценности и смыслы. 2018. № 4 (56). С. 108-125.
развития на XXI век в условиях беспрецедентного распространения информационных технологий.
Анализируя культурно-исторические события XX века и их последствия, автор приходит к выводу, что только «монументальный» миропорядок, основанный на принципе коллективного построения будущего, является необходимым условием дальнейшего развития человечества как некий фундаментальный принцип развития культуры.
Ключевые слова: облик XX века, монументальное, коллективное действие, сценарий развития человечества.
Борьба идей и культурных смыслов XX века привлекает исследователей яркостью и масштабом противостояния [10; 14]. Вопрос выбора философии бытия не отдельных стран и народов, а всего человечества предельно обострился в минувшем столетии, буквально принуждая людей к выработке всепланетарной стратегии развития на XXI век в условиях беспрецедентного распространения информационных технологий (компьютерных, культурно- и социально-политических) [5; 6; 7; 15].
История XX века показала, что огромное количество идейных направлений в итоге оформилось в два крупных философско-смысловых блока. Первый, обозначаемый нами через категорию монументального (от латинского monumentum — памятник, знак памяти), требовал серьезной реорганизации общественных отношений, исходя из необходимости наращивания коллективной ответственности, исторической преемственности и культурной памяти,— участия в объединяющей весь мир идее, когда от каждого члена общества потребуется внутренний духовный рост — таким образом совершался бы трудоемкий, но грандиозный скачок в будущее. Второй, не-монументальный, отстаивал принцип недопущения всего общества к выработке своего рода коллективной памяти, единой соборной идеи, оставляя его глобализированной системой индивидуалистических взаимоотношений, когда духовный рост каждого не является обязательным условием, а зачастую напротив — его отсутствие служит гарантом существования такой, немонументальной, концепции развития мира.
При этом первый, «монументальный» блок, имея глубокие историко-культурные и философские истоки (мир идей Платона, абсолютная идея Гегеля и т.д.) в тех или иных формах получил максимальное воплощение и развитие именно в трудах мыслителей рубежа XIX-XX веков и начала XX века. Например, концепция «сверхчеловека» Фридриха
Ницше требовала от общества будущего концентрации человеческих усилий в процессе личностного самостановления — через духовный рост; Максим Горький создает образ человека будущего (Данко) с буквально светящимся любовью к людям сердцем, «гордо» преодолевающим «дно» повседневного прозябания. Нового человека и новый, грандиозный мир для него ищут архитекторы (Л. В. Руднев, П. В. Абросимов), скульпторы (А. Брекер, В. И. Мухина), художники (К. С. Петров-Водкин и др.).
Второй блок в XX веке опирается на ставшую конвейерной индустрию массовости и упрощения культуры, на скатывание человечества в мир безудержного потребления и развлечений. Новому миру в данном случае был уготован сценарий Замятина, Брэдбери и Оруэлла: превращение общества в смысловое гетто, где высшие ценности гуманизма постепенно исчезают под натиском технократической системы управления, где все подчинено лишь производственно-экономическим целям, где сходит на нет роль души и творчества. Не-монументальный, в данном случае разрозненный, бесцельный, не-созидающий сценарий общественного развития, гарантирует уход человечества из сферы высших идей — к духовной пустоте и осознанию бессмысленности бытия [4]. Борьба концепций усиливалась на всем протяжении XX в. Именно в ней человечеству предстояло определить генеральный путь своего развития.
Здесь также нужно сказать, что понятие «монументальный» должно пониматься нами далеко не только как искусствоведческий термин. Это явление «монумента» в архитектуре, кино, искусстве и т.д. было вызвано, как нам представляется, архитектурным, кинематографическим, искусствоведческим «оформлением» монументализма как доктрины мышления, как всеобщей и цельной мировоззренческой системы, которая представляла миру на новом этапе развития возможность соединить в одно целое и технические, и гуманистические достижения во имя коллективного духовного роста. Противоположные, дегуманистические, разобщающие тенденции в мышлении общества и его техническом воплощении не могли претендовать на монументальность, вхождение в историческую память цивилизации.
И вся летопись двадцатого столетия, таким образом, предстает в виде борьбы монументального и не-монументального миров.
Начало истории XX века по наполненности событиями резко отличалось от начала истории века XXI. Уже к 1916 году в мире произошло больше «масштабных» событий, чем, например, к 2016. Произошла
трагедия «Титаника», были изобретены и широко внедрялись конвейер, радиосвязь, телевидение. Уже шла Первая мировая война. Следует пояснить, что сама масштабность происходящего напрямую была связана с особенностями восприятия событий, с усиленным их резонансом в коллективной психике, столкнувшейся внезапно с тиражированием этих событий на «конвейерной» ленте массовой прессы. В свое время советский философ М. Мамардашвили показал значение рефлексивных процедур для организации бытия; поскольку жизнь человека протекает в его сознании [8], то зачастую не существует иного способа измерить масштабность события, чем обратить внимание на то, насколько сильно оно потрясает воображение.
Сегодня перед нами совершенно иной этап развития общества и иные способы восприятия событий с иными критериями оценки его масштабности [9]. Сознание буквально сливается с однообразной монотонной новостной лентой, которая каждый день наполняется бесчисленным множеством новых маленьких событий, тут же стирающих предыдущие. Нынешний «технологичный» подход к пониманию летописи XXI века делает саму эту летопись — самоцелью, онлайн-подкачкой коллективной психики, постоянной «поставкой» мини-фактов для поддержки новостной потребительской философии. Размельчение восприятия мировой истории делает ее незаметной, историческое бытие распадается на множество личных мини-версий произошедшего в одно и то же определенное время. Недаром в Интернете стала расхожей фраза «широко известный в узких кругах», свидетельствующая о том, что большинство людей постепенно смиряются с неизбежностью непопадания во всемирную историю и с необходимостью обустраивать и делать интересным только лишь свой узкий участок переполненного информационного пространства.
Известный исследователь культуры Фрэнсис Фукуяма ощутил конец истории именно как завершение летописи событий, способных формировать историю как феномен всеобщей причастности. Он предчувствовал конец некоего единого и одинаково понимаемого человечеством хода времени, вслед за которым последует дробление бытия на отдельные микроистории отдельно взятого человека [13].
Рубеж XX-XXI веков с его технологическими прорывами в области Интернета и возможностями широчайшей индивидуальной самотрансляции дал обществу надежду на то, что каждый сможет стать участником истории нового века, однако фактически ситуация развивалась по
иному сценарию. Каждый из нас действительно творит историю, но только свою личную и весьма ограниченную в размерах. Это состояние отчаяния от невозможности поучаствовать в новой истории нового века, встать с кажущейся легкостью на «вершину мира» при вроде бы технической возможности, «в один клик» оказаться всемирно знаменитым и «возглавить век» блестяще уловил Чак Паланик в своем «Бойцовском клубе» [12]. Паланик вкладывает в уста главного героя Тайлера Дердена такую мысль: телевидение внушило всем, что все смогут стать звездами кино и рок-н-ролла, и эта ложь приводит всех в ярость. Все люди становятся как бы пасынками истории, гигантский потенциал каждого человека, способного быть творцом больших дел, растрачивается на мелкие события, смысл жизни скатывается к потреблению очередной модной новинки, в первую очередь информационной. «Ни тебе великой войны, ни великой депрессии»,—говорит Тайлер в экранной версии «Бойцовского клуба» (реж. Д. Финчер).
Похожие ощущения оборвавшейся преемственности череды великих событий века двадцатого передает и созданный чуть позже (1996 и 2000 год) роман Фредерика Бегбедера «99 франков», в котором автор уже с первых страниц утверждает, что человек как венец божественного творения больше ничего не значит, что востребован только его глаз, и то как инструмент поглощения рекламы. И вообще, человек — всего лишь «продукт», и — как все продукты — с ограниченным сроком годности [1]. Трагедия главного героя — рекламщика по профессии — разворачивается из-за его неспособности отделить значимое от незначимого, потому что он «заложил» самое святое — будущего ребенка — ради сиюминутных ценностей нового века. Эти ценности, обслуживающие рекламный бизнес, существующие вразрез с вечными ценностями долга, любви и преданности, отучают видеть счастье в «простых вещах».
В романе автор оставляет своему герою возможность спастись от тотального цинизма, ведущего к физической гибели, приводя его в одной из версий финала к пониманию непреходящего значения жизни «по совести».
Роман Бегбедера четко обозначил текущую культурную ситуацию. Уже само наличие в произведении двух вариантов финала показывает, что в вопросы понимания того, как правильно выстроить свою жизнь, стремительно вторглась новая информационная эпоха, и то, что раньше регулировалось механизмами совести, оказалось переосмыслено в со-
ответствии с правилами цифрового мира, закладывающего в стратегии информирования отнюдь не критерии культурной значимости событий, а принцип «потрясания воображения». И в ходе этого переосмысления традиционность в вопросах морали просто не выдерживает трансформаций, представляясь обществу тяжеловесной, трудной для исполнения, а потому и не нужной.
Таким образом, история XXI века поставила перед цивилизацией вопрос ее восприятия, которое, как мы теперь видим, коренным образом отличается от восприятия века минувшего — XX век предстает в нем в виде монументального свода фактов, с первой и второй мировыми войнами, колоссальными прорывами в сфере компьютерных технологий, борьбой ядерных сверхдержав. Существование этого свода в первую очередь обеспечено соединением культурной значимости событий с их восприятием. В XXI веке произошло нарушение привычного, выстроенного академическим системным образованием механизма понимания грандиозности, монументальности событий, образующих летопись человечества. В системное мировоззрение заложена аксиологическая логика, которая легко отвечает на вопрос о том, почему то или иное событие представлено на страницах учебников как значительное, формирующее свод событий, облик века. Аксиологическая логика создавала картину развивающегося шаг за шагом человечества, стремящегося выйти на новые уровни духовного развития. В основе отбора монументальных событий для истории существовал принцип важности события, исходящий из участия события в духовном росте человечества.
Свод из монументальных событий XX века должен был стать, в свою очередь, основанием для свода следующего столетия, однако предчувствие новой поступи времени перешло в ожидание этой поступи. Но для этого была принципиальная необходимость понять, а точнее, создать новый принцип отбора событий в летопись новой эпохи, чего на данный момент еще не произошло. Ведь история только тогда воспринимается идущей, значимой, собственно, охватывающей всех, когда она монументальна, то есть когда то или иное событие возвышается над всеми и само это возвышение видится и признается всеми. Однако монументальность XX века как его отличительная черта заключается не только в особенностях его информационной картины, созданной в эпоху отсутствия Интернета, а значит, более «сконцентрированной», одинаково понимаемой, но и в том, что вместе с этой собранностью
ушло и единство мировоззрения, дающее гарантии всеобщего взаимопонимания, а значит, и ощущение причастности к общей летописи.
Для XX века имел значение масштаб преобразований. Даже в технологической сфере изобретения этого века были направлены на все-охватность — конвейер, радио, телевидение. Монументализм XX века должен был стать воплощением слияния самых смелых философских идей и их немедленного, радикального воплощения. Он должен был дать долгожданное освобождение от романтического мечтания, им же, мечтанием, и заканчивавшееся. Накопившиеся в эпоху романтизма и озвученные романтической же литературой надежды на то, что человечество перейдет к воплощению смелых и масштабных задач по самосовершенствованию, наконец будут воплощены уже деятелями, подготовленными романтизмом как своего рода идеологией. В это самосовершенствование человечества вкладывались многие социальные, творческие и научные идеи [2]. И все они должны были воплотиться в едином облике грядущего столетия.
Но выход из мечтаний и надежд всегда осуществляется только через осознание необходимости самых суровых преобразований, которые, в первую очередь, человечество должно было смело вывести из зарождавшихся в мировой социально-философской мысли идей. Действие должно было начаться в любом случае, несмотря на то, что оно могло оказаться как трагическим, приносящим смерть (Вторая мировая война), так и коллективно-созидательным (великие стройки СССР), главное, чтобы оно давало выход воле к движению судеб, которого ждали в XX веке, к перестройке всего уклада сверху донизу, к воплощению тектонических переворотов. Так, Николай Орбел в своем труде о Ницше «Esse liber» говорит, что XX век обязан мощи своей событийной поступи и небывалой революционности преобразований во всех сферах — противостоянию двух способов выхода всего мира (в первую очередь России и Европы) из состояния романтического предчувствия больших свершений. Имена этих «двух способов» — Фридрих Ницше и Карл Маркс. По мысли Орбела, Ницше становится идеологом стремящейся переродиться в героико-тра-гическом духе аристократии, которая, дабы удержаться на вершине (как в духовном, так и в социально-управленческом плане), решается на нигилизм, имморализм, на удар по набирающим силу массам — силой их же потребности в действии [11]. Это действие должно будет привести их к тотальной войне, которая высвободит все страхи, надежды, запре-
ты, объединенные в романтические настроения, даст им возможность в боевом действе получить или не получить то, к чему массы ощущали готовность и даже способность. Выход за рамки мечтания — в битву всех против всех с одной лишь целью этим действием дать волю темной материи культурного самоограничения.
Маркс также становится идеологом действия, но иного, более политически осмысленного — с точки зрения разработанной им теории классовой борьбы. Те же романтические надежды, но не сброшенные в сферу иррационального действия, а осмысленные в ключе последовательных политических шагов, требовавшие большей решительности и подготовки, но и взамен дающие новое, выстроенное по законам аксиологической цивилизационной логики будущее. Маркс становится идеологом тех сил, которые хотели использовать массы не для удержания власти, а для ее смены. И в данном случае процесс смены власти при помощи масс и тех же романтических настроений резко отличался от процесса ее удержания.
К. Маркс, а за ним и В. И. Ленин предлагают европейской культуре реально осуществимый сценарий — воплощение нового хода истории, где массы получат то, на что надеялись в романтические периоды. Этот сценарий предполагал широчайший спектр действий радикального характера, воплощавший идеи о таком социальном устройстве, где не только беднейшие слои общества, но и интеллектуалы, нравственная образованная элита с понятиями о чести получат возможность направлять общество и защищать его от моральной деградации. Большинство этих идей так или иначе звучали на протяжении всего XIX века в русской литературе (Н. Г. Чернышевский, Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, Н. В. Гоголь и другие), а также и в европейской (Г. Гауптман, В. Гюго, Э. Золя, который, кстати, писал в романе «Жерминаль» о несправедливости «нищенской доли, <...> когда пришла пора действовать, они проявили вековую покорность» [3]). Эта несправедливость наконец обрела возможность воплотиться в широкое, радикально трансформирующее прежний социально-политический порядок действо.
Череда буржуазных революций в Европе XIX века (Германия, Австрия, Италия) стала прелюдией к главной революции XX века — революции 1917 года в России. Ведь именно она привела в будущем к поляризации мирового политического устройства, и именно эта поляризация определяла исторический облик земного шара вплоть до распада СССР.
Советское государство предстает здесь в роли главного полюса противостояния прежней мировой системе, в противовес которой создается монументальное мышление советского человека, который устремлен не только в национально-культурное светлое будущее, но и видит в нем место для всех народов земли. Таким образом, в отличие от западной модели экономических альянсов — разрозненных национальных государств, преследующих в конечном итоге сугубо свои интересы, советская монументальность предполагала преодолевающее границы единство, творящее новое, объединенное человечество, идущее путем признания права духовного роста за всеми людьми. На западе же духовный рост — привилегия избранных, остальным предоставляется потребительская псевдокультура, сводящая все стремления человека к жажде материального.
XX век уже потому оставил свой незабываемый образ в памяти последующих поколений, что именно в это время происходило само противостояние монументального и не-монументального, когда человечество определялось с тем, какая философская стратегия будет заложена в его будущее. По большому счету, следовало бы выстроить такой сценарий развития человечества, в котором отдельный человек, являясь самостоятельной, высокодуховной единицей — на основании своих высоких потребностей,— стремился бы к единству с такими же высокодуховными, и их союз создавал бы нечто похожее на идеальное общество. При этом, однако, необходимы были бы механизмы преодоления скатывания такого общества к толпе, массовости, что неизбежно в процессе формирования комфортной среды обитания. XX век столкнул, с одной стороны, силы, собирающие общество вокруг грандиозных идей, целей и задач, и с другой — силы, которые закладывали в матрицу существования человечества индивидуальный успех и соответствующее мировоззрение, что «дробило», «измельчало» идею монументальных всеединых принципов связи между людьми, всеобщих целей и смыслов.
Эту борьбу можно для большего понимания рассмотреть на примере Первой мировой войны, где аристократия как источник монументальной власти (иной не могла быть власть наследственных помазанников божьих), основанной на ценностях исторически складывавшейся родовой (богопомазанной) элиты, а потому имевшей культурно легитимированное право на собирание народа вокруг себя как санкционированного богом властного центра, оказалась втянута одновременно и во внутреннее
противостояние, и в противостояние с буржуазией, из которого она не смогла выйти победителем. После этой войны четыре империи прекратили существование: Российская, Австро-Венгерская, Германская и Османская. Монументальная сила аристократических родов, стоявших во главе государств, сила которых состояла в однозначности не подлежащей сомнению власти, ушла, а на ее место пришли буржуазные парламенты — с вариативностью мнений, с широкой представительностью власти, а значит, доступом к ней людей, ранее не имевших права олицетворять собой государство. Таким образом, в центре государства оказался не один человек-монумент, правитель, а постоянно сменяющиеся группы людей. И здесь дело не в том, что республика как форма правления с ее парламентаризмом в принципе не может быть монументальной властью. Здесь имеет значение вопрос перехода, смены формы власти с единично-ответственной на коллективно-ответственную, что зачастую воспринимается как растворение ответственности вообще, а значит, о восприятии обществом такой власти как выстроенной по уникальной и единственной в своем роде линии — один Бог и один монарх — не может быть и речи.
Вторая мировая война выступила, как пишут многие историки, результатом не до конца разрешенных противоречий предыдущего мирового конфликта, однако в первую очередь здесь необходимо увидеть противостояние советского монументального подхода к организации человечества, основанного на соборном коллективизме и выраженного в те времена в принципиально иных способах организации труда, распределения его результатов и т.д.,— и не-монументальной буржуазно-капиталистической системы, видевшей в «соединяющихся пролетариях» опасность формирования некоего большого целого, которое нарушит западную индивидуалистическую, разъединяющую по отдельным потребляющим элементам все общество доктрину. Новый тип общественной организации грозил не только перераспределением собственности, потрясениями и сменой власть имущих — он грозил сменой принципа общественной иерархии, где более уже не могла возникнуть финансовая стратификация, обеспечивающая богатому меньшинству особое, привилегированное положение.
Изменение всепланетарного мышления в сторону ликвидации кастовости, которое могло прийти из Советского Союза, нельзя было остановить в то время никаким иным способом, кроме войны, так как
монументальное (в данном случае советское) и не-монументальное (западно-индивидуалистическое, буржуазное) неизбежно противоположны и подразумевают запуск принципиально разных исторических сценариев. Эти сценарии в основе своей содержат на самом деле разные цивилизационные коды, допускающие либо не допускающие существование человека определенного типа, обеспечивающие его взращивание или угнетение. Глобальное соперничество за право передать свой код грядущей истории обусловило поляризацию мира перед войной.
При этом, однако, здесь важно отметить, что, как считают советские историки, германский фашизм был умело «организован» как ударная сила в борьбе против Советского Союза и представлял собой вооруженное и готовое к войне навершие капиталистического Запада. При этом для многих современных гуманитариев монументальная патетика гитлеровской Германии и СССР представляется тождественной и является чуть ли не чередой прямых заимствований, основанием для которых якобы является единство тоталитарных форм правления и используемых методов власти, влияния, организации общественной жизни и т.д. В действительности же, используя монументальные методы организации общества, можно было сплотить, организовать и, что самое главное, мобилизовать (из-за антигуманных целей — очень ненадолго) немецкий народ на войну. Среди этих монументальных методов можно указать и ориентацию — в противовес логике капиталистической системы, в рамках которой находилась гитлеровская Германия,— на коллективизм, социалистические элементы в организации труда и общественной дисциплины. Однако пропагандистская ориентация на социально-монументальное в итоге не позволила немцам победить, потому что не имела под собой духовного мировоззренческого основания, на котором и реализуется стремление к неподдельной соборности, а значит, и к силе духа, дающей победы на поле боя. Скорее здесь можно говорить о том, что гитлеровская пропаганда искала все возможные методы сплочения народа, копировала успешные их варианты (из СССР), но, как только ход истории столкнул немецкую военную машину с подлинным духом советского воина, который был закален не имитацией социальной солидарности, а ее наступившей эпохой, исторически выстраданной народом, в силу вступила логика результатов этих изменений — победа осталась за созданной самими людьми системой ценностей.
При этом нельзя не сказать, что для облика XX века это противо-
стояние осталось самым главным. Во-первых, потому что впервые за историю человечества погибло такое количество людей (60-65 млн человек), а во-вторых, потому что вся война стала противоборством сил, которые видели два принципиально разных сценария развития всего человечества в целом. Человечество как один большой гигант должно было в кровавой борьбе определиться с самим собой. Люди пережили Вторую мировую войну как исторически небывалый катаклизм, который только потому оказался в состоянии некоторого торможения или даже консервации, что его непосредственное развитие перешло бы в стадию ядерного самоуничтожения. И здесь мы должны отметить изобретение ядерного оружия как одно из центральных событий века, которое и должно было родиться только в момент самого острого конфликта всей человеческой истории. Метафорически можно сказать, что оно словно возникло из самой непримиримости противоборства сторон Второй мировой.
История века в данном случае могла предстать разделенной на две части — до и после изобретения ядерного оружия, ведь философия боевого атома появилась в результате главного конфликта века. Это событие перевернуло представление людей о себе самих и своих возможностях. Ядерное оружие дало понять человеку, что сила этого изобретения только тогда может играть роль для культуры как монументальной, организующей и собирающей силы, когда оно окажется средством табуирования взаимно истребляющего поведения людей, обяжет их организоваться в сообщество, следящее за движениями истории, не позволяющее стихийно (или не стихийно) возникшим конфликтным ситуациям получить развитие в виде разрастающегося и доходящего до предела ожесточенности конфликта. Безусловно, этим пределом сегодня может быть только тотальная ядерная война.
Противостояние монументальных и не-монументальных тенденций в XX веке проявлялось также в противоборстве двух систем, унаследовавших из Второй мировой войны основные непримиримые вопросы развития человечества — по сути те же, которые привели мир к войне в 1939 году, это пути определения того, на каких основаниях человечество будет сливаться в глобальное сообщество, какие именно принципы будут заложены в процесс образования коллективной системы человечества. И здесь облик века вновь поразил своих современников четкой картиной соперничества двух претендующих на всеохватность философских
подходов к организации бытия всей планеты. Образование глобального человечества было принципиально необходимо ввиду страшных угроз оружия массового поражения, но также и, наверняка, ввиду предчувствия кибернетического прорыва в новый информационный век, где тот, кто определит базовую ценностную матрицу нового, глобализированного человечества, в итоге будет управлять им и поставлять новые смыслы, формировать философию бытия всей планеты. Перед наступлением эпохи технологического информационного прорыва по большому счету две концепции — монументального и немонументального бытия — были как бы предоставлены человечеству на выбор.
Монументальная матрица развития требовала от человечества больших организационных усилий. Преодоление в отдельно взятом человеке стремления к обустройству только его личного жизненного пространства, его взращенного буржуазно-капиталистической формацией товарно-вещевого эгоизма и выведение его на понимание необходимости вложений усилий в первую очередь в общее дело — все это предопределило более сложный путь становления нового бытия человечества в XX веке. Такую задачу поставил перед собой социализм как философия, которая вызревала еще в XIX веке в виде отдельно действующих революционных идей и небольших групп, требующих радикальных, мгновенных преобразований общества, что, безусловно, не могло быть осуществлено из-за неподготовленности масс к организованным преобразовательным действиям. В XX веке социализм был осознан как марксизм (коммунизм), то есть приобрел не только теоретические основания, но и обзавелся инструментарием практического воплощения. Век стал серьезным вызовом для социализма и его устойчивости. Все попытки воплотить его (СССР, Китай и другие социалистические страны) происходили не только в условиях борьбы глубоко осознавших и принявших социализм с теми, кто еще не был к нему готов, но и с внешними противниками (капиталистическими странами), которые вели с социализмом активную борьбу, потому что он угрожал их философии распределения благ, в результате нарушения которой представители финансовых элит лишились бы власти и накоплений.
Социализм потребовал перехода к монументальному мышлению, предполагающему в соборном действе развить и саму соборность, возведя ее в ранг культурного кода. Это было грандиозной задачей, так как социалистический путь развития человечества еще представлял собой
принципиально новую формацию по сравнению с предыдущей — капиталистической. Он был настолько нов и включал в себя такое количество действительно масштабных преобразований человеческого мышления, психологии и, как следствие, образа жизни, что осознавался вполне не настолько большим количеством людей, достаточным для безусловного и мгновенного установления новой миросистемы.
При стечении многих неблагоприятных для социализма факторов он не смог стать всеобъемлющей для человечества философией. И несмотря на то, что Советский Союз активно распространял социализм по всему миру, все же конец XX века был ознаменован исчезновением главного социалистического государства планеты и большинства бывших в его фарватере стран. Для большинства людей на земном шаре монументальное социалистическое оказалось чрезмерно трудным для воплощения. Трудным оказался сам процесс одновременного коллективного перехода на более высокую, а значит, трудоемкую, ступень развития.
По сути, противостояние социализма и капитализма, СССР и США, монументального и не-монументального сводилось в XX веке к способности человечества постичь над-материальное, коллективно-соборное. Стать одним единым монументом духа, способным превзойти себя самого, устремиться навстречу грандиозным задачам. Сфера этих задач простиралась уже высоко над товарно-продуктовой доктриной, а именно в направлении принципиально иного всепланетарного мышления, к элементам которого вполне можно отнести и философию «общего делания» Н. Ф. Федорова, и ноосферные идеи В. И. Вернадского, и экономико-философскую доктрину В. Н. Муравьева [2]. Одним словом — такого мышления, которое само по себе уже будет результатом монументального восхождения всего человечества,— и в рамках которого товарно-потребительская матрица только «околоземного» пространства бытия будет выглядеть устаревшей.
Монументальные основания XX века давали человечеству возможность превзойти вопрос первенства элит на земле, сделав элитарным все человечество, превзошедшее внутреннюю бесконечную войну за исчезающие ресурсы, создающее правовую и философско-моральную базу для духовного единства и устремления взоров с вопросов передела материальных богатств — к вопросам коллективного развития, духовного роста, движения за пределы земли к другим планетам — с целью не только решения насущных проблем жизнеобеспечения, но и с целью
направить в космос созданную монументально-коллективную модель мышления, потому что именно эта модель и привела монументальный социализм советского образца к первому в истории человечества космическому прорыву. Таким образом эта модель доказала свое право первой оказаться в космосе, выражаясь иным языком, представлять человечество во Вселенной.
Подобные идеи в тех или иных формах высказывались как видными учеными, такими как К. Э. Циолковский, А. А. Вернадская, так и литераторами — от В. В. Маяковского («Летающий пролетарий») до И. А. Ефремова («Туманность Андромеды»).
Однако борьба систем ценностей в XX веке дала возможность человечеству благодаря массовому внедрению конвейерных производств остаться в рамках не-монументальных, экстенсивных трансформаций, а именно — избрать путь развития высоких технологий и продуктового обеспечения с сохранением типа отношений, ориентированных на рыночно-прагматическую модель, предполагающую приземленность мышления.
Конвейеризация мышления, экономики, культуры дали некоторые материальные гарантии людям, избавив их в глобальных масштабах от страха голода (продуктового и вещевого). Достижение этого успокоенного состояния общественного сознания шло без осознания необходимости всепланетарного духовного роста.
Таким образом, XX век по-прежнему оказывает влияние на век XXI тем, что он оставил неразрешенным вопрос о том, правильный ли выбор сделало человечество, отказавшись (в большинстве крупных держав) от монументального движения духа в пользу экстенсивного развития технологий, но в ущерб становлению всепланетарного одухотворенного разума. После распада СССР и ухода социализма из жизни многих народов в начале 1990-х в мире больше не осталось самого монументального выбора, ощущение существования которого давало человечеству чувство истории, ее движения, ее живого хода. Осталось лишь господство одной системы отношений, которая при этом обеспечивала господство товарно-рыночного мышления, отбрасывая на периферию монументальное движение к духовному росту, к первичности духа.
История XX века дала человечеству возможность поставить перед собой большой вопрос о приоритетах бытия, о борьбе за них. И возможное прекращение такой борьбы в XXI веке не только будет все время
обращать тоскующие по сам0й возможности монументального, грандиозного выбора взоры в прошлое, в предыдущий век, но и поставит вопрос о целесообразности человечества как живого организма, который неизбежно должен идти с нарастанием усилий по самосовершенствованию, либо осознать, что этому препятствует, чтобы не погибнуть.
Монументальное — как философия бытия — предлагает человечеству коллективное участие в движении в будущее, где каждый почувствует его наступление по мере того, как будут возрастать духовные силы — коллективные и вместе с тем и его собственные. Вместе с этим ощущением обретается и чувство смысла жизни.
Литература
1. Бегбедер Ф. 99 франков // Lib.Ru: Библиотека Максима Мошкова: [сайт]. Режим доступа: http://lib.ru/INPROZ/BEGBEDER/99frankow.txt (дата обращения: 28.G7.2G16).
2. Гачева А. Г. Идея прогресса в диалоге мировоззрений (Россия XIX-XX вв.) // Человек, космос, эволюция (Традиции русской религиозной философии и современность). М.: ИФ РАН, 1992. С. 66-88.
3. Золя Э. Собрание сочинений в 18-ти т. / пер. с франц. А. Дмитриевского. Т. 1G. М.: Правда, 1957 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lib.ru/ INPROZ/ZOLYA/zola1G_1.txt (дата обращения: 31.G5.2G18).
4. Индриков А. А. Диктатура конвейера: рефлексия кризиса культуры в Европе и России: монография. Саранск, 2G14. 167 с.
5. Кертман Л. Е. История культуры стран Европы и Америки. М.: Высшая школа, 1987. 3G4 с.
6. Куда идет российская культура? (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2G1G. № 9. С. 3-6G.
7. Кутырев В. А. Культура и технология: борьба миров. М.: Прогресс-Традиция, 2GG1. 24G с.
8. МамардашвилиМ. К. Как я понимаю философию: избранные статьи, доклады, выступления, интервью. М.: Прогресс, 199G. 366 с.
9. Многоликая глобализация. Культурное разнообразие в современном мире / под ред. П. Бергера, С. Хантингтона. М.: Аспект Пресс, 2GG4. 382 с.
1G. Назаретян А. П. Цивилизационные кризисы в контексте универсальной теории (Синергетика, психология и футурология). М.: Per Se, 2GGG. 239 с.
11. Орбел Н. Ecce Liber. Опыт ницшеанской апологии // Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей / пер. с нем. Е. Герцык и др. М.: Культурная революция, 2GG5. 88G с.
12. Паланик Ч. Бойцовский клуб. Москва: АСТ, 2GG6. 256 с.
13. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек / пер. с англ. М. Б. Левина. M.: ACT: Ермак, 2GG4. 588 с.
14. Anderson B. Imagined Communities. London; New York: Verso, 2GG6. 24G p.
15. Bourdieu P., Boltanski L. La production de l'idéologie dominante. Paris: Demopolis, 2GG8. 157 p.
THE MONUMENTAL IMAGE OF THE 20th CENTURY: STROKES TO THE PORTRAIT
The author makes an attempt to represent the image of the 20th century through the prism of ideological struggle for the philosophical and semantic strategy of the future mankind. The author aims at analyzing the ideas and philosophical trends in the culture, literature, social and political process of the 20th century. Among the numerous philosophical ideas, the author brings out two major philosophical blocks. These two blocks represent two opposite trends of the world construction of the 20th century. One of these trends is disclosed through the category "monumentalism". The concept is interpreted in cultural and philosophical terms broadening the existing narrow art history term.
On the one hand, the author evolves a principle of a specific perception of events that is called in the article "large-scale", or "monumental" world perception resulted in an attempt of creating collective social future. On the other hand, the world view "principle of divisibility" is focused on scattered fragments of being not joining into an integral unity. The world views' opposition between the two concepts - monumental and nonmonumental - that differ in the description of the global development strategy is observed by the author as a basic 20th century conflict.
It is outlined in the article that the problem of choosing the global national and international philosophical strategy escalated to the highest degree in the 20th century, which verbally turned people to working out an all-planet development strategy of the 21st century, in the conditions of unprecedented distribution of information technologies.
Analyzing the historical and cultural events of the 20th century the author concludes that only monumental world order based on the principle of collective future construction is a requirement to the future development of mankind, thus presenting a fundamental principle of culture development.
Keywords: the image of the 20th century, monumental, the collective action, the philosophical strategy of a mankind.
References
• Anderson B. Imagined Communities. London; New York: Verso, 2006. 240 p.
• Begbeder F. 99 frankov // Lib.Ru: Biblioteka Maksima Moshkova: [sajt]. Rezhim dostupa: http://lib.ru/INPROZ/BEGBEDER/99frankow.txt (data obrashcheniya: 28.07.2016). [In Rus].
• Bourdieu P., Boltanski L. La production de l'idéologie dominante. Paris: Demopolis, 2008. 157 p.
• Fukuyama F. Konec istorii i poslednij chelovek / per. s angl. M. B. Levina. M.: ACT: Ermak, 2004. 588 s. [In Rus].
• Gacheva A. G. Ideya progressa v dialoge mirovozzrenij (Rossiya XIX-XX vv.) // Chelovek, kosmos, evolyuciya (Tradicii russkoj religioznoj filosofii I sovremennost'). M.: IF RAN, 1992. S. 66-88. [In Rus].
• IndrikovA. A. Diktatura konvejera: refleksiya krizisa kul'tury v Evrope I Rossii: mono-grafiya. Saransk, 2014. 167 s. [In Rus].
• Kertman L. E. Istoriya kul'tury stran Evropy i Ameriki. M.: Vysshaya shkola, 1987. 304 s. [In Rus].
• Kuda idet rossijskaya kul'tura? (materialy «kruglogo stola») // Voprosy filosofii. 2010. № 9. S. 3-60. [In Rus].
• Kutyrev V. A. Kul'tura i tekhnologiya: bor'ba mirov. M.: Progress-Tradiciya, 2001. 240 s.
[In Rus].
• Mamardashvili M. K. Kak ya ponimayu filosofiyu: izbrannye stat'i, doklady, vystupleni-ya, interv'yu. M.: Progress, 1990. 366 s. [In Rus].
• Mnogolikaya globalizaciya. Kul'turnoe raznoobrazie v sovremennom mire / pod red. P. Bergera, S. Hantingtona. M.: Aspekt Press, 2004. 382 s. [In Rus].
• Nazaretyan A. P. Civilizacionnye krizisy v kontekste universal'noj teorii (Sinergetika, psihologiya i futurologiya). M.: Per Se, 2000. 239 s. [In Rus].
• OrbelN. Ecce Liber. Opyt nicsheanskoj apologii // Nicshe F. Volya k vlasti. Opyt pereo-cenki vsekh cennostej / per. s nem. E. Gercyk i dr. M.: Kul'turnaya revolyuciya, 2005. 880 s. [In Rus].
• Palanik Ch. Bojcovskij klub. Moskva: AST, 2006. 256 s. [In Rus].
• Zolya E. Sobranie sochinenij v 18-ti t. / per. s franc. A. Dmitrievskogo. T. 10. M.: Pravda, 1957 [Elektronnyj resurs]. Rezhim dostupa: http://lib.ru/INPROZ/ZOLYA/ zola10_1.txt (data obrashcheniya: 31.05.2018). [In Rus].
