CC BY
218
ИСТОРИЯ ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
А.А. Индриков
УДК 130 . 12:78
Образ монументального человечества
в книге Фридриха Ницше «Рождение трагедии из духа музыки»
В статье предпринята попытка осмыслить «греческие» идеи Фридриха Ницше о типе культуры, для которой характерно стремление к творческому раскрепощению, «избытку» сил человечества — для формирования философии жизнеутверждающего бытия . Именно эта философия создает актуальный сегодня, в век информационной избыточности и раздробленности, образ цельного, монументального человечества, способ культурной организации которого может гарантировать устойчивое, наполненное оптимистичным целеполаганием и смыслом бытие
Ключевые слова: культура, образ монументального человечества, монументальное предназначение человечества
Идеи великого немецкого философа Фридриха Ницше о возвышенном, монументальном предназначении человечества актуальны по сей день, и глубина его философско-поэтических метафор неизменно открывает перед читателем абсолютную новизну при прикосновении к ним
Великий философ начал исследование фундаментальных основ бытия с обращения к древнегреческой культуре. В 1872 году он создает труд под названием «Рождение трагедии из духа музыки», в котором показывает наиболее великое, по его мнению, изобретение древних греков — тип героической личности, достойной стать идеалом для будущего человечества В самом раннем своем произведении Ницше демонстрирует не только феерическую способность к извлечению строгих законов бытия из бездн мировой истории и литературы, но ставит вопрос о монументальности этого бытия как о фундаментальном законе культуры В сущности, Ницше здесь уже говорит, предваряя свои последующие работы, об историческом предназначении человека . Это предназначение понимается им как воля к порождению сильной жизнеспособной культуры, основанной на воспроизведении героического типа личности, как это было у древних греков . Поэтому в союзники Ницше бе© Индриков А .А. , 2016
рет греческую литературу (Эсхил, Гомер, Еврипид), раскрывшую и показавшую миру «замысел» истории о человеке.
Греческая цивилизация с ее культом гармонической красоты телесного и духовного, открытого стремления к яркой чувственности, к силе тела и духа в этом мире и при этой жизни привлекала Ницше не только своей разительной непохожестью на современный ему мир, ограниченный идеалами смирения и покорности в их догматическо-клерикальном прочтении, но полнотой охвата бытия, понимаемого как демиургическое творческое бытие, исполненное почти что поэтического вдохновения . Во введении к «Рождению» Ницше рассказывает о своей книге: «Действительно, вся книга признает только художественный смысл, явный или скрытый, за всеми процессами бытия «Бога», если вам угодно, но, конечно, только совершенно беззаботного и «неморального» Бога-художника, который как в созидании, так и в разрушении, в добром, как и в злом, одинаково стремится ощутить свою радость и свое самовластие, который, создавая миры, освобождается от гнета полноты и переполненности, от муки сдавленных в нем противоречий» [4, с . 34] . Ницше позже в «Заратустре» нападает на проповедников иных миров, говоря о них, что они «хулители жизни, знают они это или нет» [3] Грек не ждал, он требовал, боролся, получал или не получал, но в самой жизни, живя ею, исполняясь ею, — он обретал чувство мощи и вкус бытия .
При этом мир церковных установлений Ницше, будучи сыном священника, знал изнутри с детства . Он пишет: «Ненависть к "миру", проклятие аффектов, страх перед красотой и чувственностью, потусторонний мир, изобретенный лишь для того, чтобы лучше оклеветать этот, на деле же стремление к ничто, к концу, к успокоению...» [4, с. 35]. В греческой культуре Ницше обнаружил иной план жизни, отличный от того, который состоял из повиновения устоявшемуся быту, согласованному с диктуемой церковью «моралью» поведения, в свою очередь понимаемой как отказ от человеческого в человеке, как раз и данного Богом, чтобы ощущать радость и гармонию, но не быта, а именно бытия
Новое человечество, возвращения которого в культуру ждал Ницше, могло бы стать историческим — монументальным, то есть создающим самого себя в единстве с величественной героикой, если бы оно соединило свой исторический путь с творческой философией великой греческой цивилизации, превзойдя «мораль» слабого, угнетенного, ожидающего в непростительном бездействии неких грядущих миров, иной, потусторонней жизни европейского человека, опаздывающего в мир жизни настоящей, теряющего годы физической и вместе с ней духовной радости За свою ошибочную «жизненную» аскезу человечество наказано духовным кризисом, нигилизмом, к трагическому осознанию которого в европейской культуре Ницше придет позже. В труде «Воля к власти» он напишет: «Что обозначает нигилизм? — То, что высшие ценности теряют свою ценность . Нет цели . Нет ответа на вопрос "зачем?"» [2, с . 31].
Отсутствие цели приводит к тому, что человек, это демиургическое основание культуры, перестает распознавать в себе творца и становится неузнаваемым для себя . Более того, он начинает привыкать к себе иному, научившемуся жить в творчески равнодушном состоянии, свободном от сильных переживаний Привычка быть неспособным на сильные переживания в итоге привела к атрофии творческого начала европейской культуры
Таким образом, ослабление творческих сил человечества, проявляемое как кризис культуры, становится результатом привычки к внутреннему покою, происходящему из страха разбудить в себе стихийные силы и стать снова сильным — как греческий герой . Но при этом возникает еще и страх быть сильным, неуверенность в том, что силу удастся в себе поддерживать
Древний грек тоже не был лишен страхов . Но это были ужасы иного характера . Для борьбы с ними греки создают мифологию и выводят ее на сцену, чтобы публично, принародно извлечь из божественного сюжета закон бытия и сделать страх перед титаническим, стихийным, непредсказуемым, божественным управляемым, как прометеев огонь
Не случайно греки были уверены в том, что история богов принадлежит поэтам Трагическое трансформировалось из осознания ужаса конечности бытия и страха перед непредсказуемым миром — в сопереживание богам и героям, символизирующим борьбу за право человека занимать достойное место в мире Но занимать место наравне с богами человек не мог, поэтому наиболее правдивым здесь был трагический сюжет, происходящий одновременно из дерзновения столкнуться с богами, чтобы померяться с ними силами (вечный греческий агон), и из понимания неизбежного наказания за это дерзновение: «Чтобы иметь возможность жить, греки должны были, по глубочайшей необходимости, создать этих богов; это событие мы должны представлять себе приблизительно так: из первобытного титанического порядка богов ужаса через посредство указанного аполлонического инстинкта красоты путем медленных переходов развился олимпийский порядок богов радости; так розы пробиваются из тернистой чащи кустов . Как мог бы иначе такой болезненно чувствительный, такой неистовый в своих желаниях, такой из ряда вон склонный к страданию народ вынести существование, если бы оно не было представлено ему в его богах озаренным в столь ослепительном ореоле» [4, с . 53].
По мнению Ницше, проповедуемый многовековой церковной традицией образ жизни на самом деле не воспитывал через аскезу внутренние силы человека, но скорее удерживал общество в эмоционально и интеллектуально ограниченном состоянии, что неизбежно вело европейцев к привычке к обыденности, к умеренному и ослабленному состоянию духа
Подобная «мораль», проистекающая из стремления церкви держать общество под идейным контролем, тормозила развитие монументального духа человека через требование торможения в себе творческих сил, заложенных с рождения Ницше увидел здесь серьезный сдерживающий фактор для аффектов, то есть абсолютной внутренней творческой раскованности духа (раскованность в данном случае как освобождение от надетых современностью на сущность художника оков). Эту раскованность, которая дарована человеку свыше, чтобы он шел к вершинам духа, носил в себе древний грек: «Как звери теперь получили дар слова и земля истекает молоком и медом, так и в человеке звучит нечто сверхприродное: он чувствует себя богом, он сам шествует теперь восторженный и возвышенный; такими он видел во сне шествовавших богов Человек уже больше не художник, он сам стал художественным произведением; художественная мощь целой природы открывается здесь.» [4, с . 48] .
Греческое зажглось в сознании Ницше в виде идеала, который был утрачен, но к которому все еще есть возможность вернуться, если, разумеется, детально изучить глубинные механизмы, благодаря которым древний грек умел раскрыть в себе творческий потенциал, умел успокоить страх смерти, побороть неизбежные для любого общества тенденции скатывания к мещанству, удержать свой дух на высоте вечного блаженства от ощущения единства с высшими ценностями: «Теперь перед нами как бы расступается олимпийская волшебная гора и показывает нам свои корни Грек знал и ощущал страхи и ужасы существования: чтобы иметь вообще возможность жить, он вынужден был заслонить себя от них блестящим порождением грез — олимпийцами» [4, с . 54].
Творческий потенциал грека был настолько огромен, по мнению Ницше, что его нельзя было просто представить в виде какого угодно творчества Требовалось погружение в ужас катастрофы столкновения с неизбежным, «пессимизм» силы, по выражению самого философа!
Таким погружением в Древней Греции была рожденная в противостоянии дионисийского и апполонического (стихийного и упорядочивающего) начал искусства трагедия Классическая древнегреческая трагедия, в первую очередь представленная творчеством Эсхила, — это уникальное творение своей эпохи Она стала выражением потребности в переживаниях и страданиях у древних греков, которые, по мысли философа, мучились преизбытком жизненных сил . Эти силы творческой мощи были настолько велики, что только глубина трагического переживания давала освобождение от чрезмерной энергии, находя для нее выход в сфере искусства
Чтобы этот «преизбыток сил», как называет такое состояние Ницше, находил себе применение, как и у греков, возникает необходимость в переживании трагедии . При этом по большому счету требование переживания трагедии как формы искусства на самом деле является требовани-
ем максимально сильной чувственности, бесстрашие перед возможностью прожить жизнь, не стесняясь мощи вложенных в нее свободного духа, переживаний, глубоких и даже, как говорит Ницше, «аффективных» эмоций
Особенно опасным для существования сильного, радостного человечества в данном случае имел бы отказ от глубинных аффектов души, которые одновременно и нуждались в высших формах искусства и соответственно порождали их Например, в древнегреческой трагедии человеческие аффекты, то есть все высшие состояния духа, при виде действующих на сцене богов и героев находили возможность быть приложенными к сильным, сотрясающим душу переживаниям, когда человеческое служило божественному не самоограничением, а безудержностью страсти и воли к полету мечты и воли к творению Работа аффектов, труд духа — вот что было гарантией сохранения монументальности человечества: «Тот же инстинкт, который вызывает к жизни искусство, как дополнение и завершение бытия, соблазняющее на дальнейшую жизнь, — создал и олимпийский мир, как преображающее зеркало, поставленное перед собой эллинской волей Так боги оправдывают человеческую жизнь, сами живя этой жизнью, — единственная удовлетворительная теодицея! Существование под яркими солнечными лучами таких богов ощущается как нечто само по себе достойное стремления...» [4, с . 55] .
Монументальность древнегреческой культуры противостояла в сознании Ницше стремительно мельчающей буржуазной культуре Европы [1]. Ницше, таким образом, пришел к выводу о необходимости воспеть монументальное, искреннее по отношению к человеческой природе, аффективное и творческое мировоззрение древних греков
И потому грекам нужен был только настоящий, без жанровых и смысловых примесей, без оттенков — чистый и поэтому позволяющий испытать на нем весь избыток сил — трагический сюжет
Обратившись к древнегреческой истории, Ницше открыл не только противостояние Аполлона и Диониса как олицетворение глубинных, тектонических сил творчества, но и в первую очередь обратил внимание современных и будущих читателей на факт особого жизненного уклада в Древней Греции, где философский акцент бытия ставился на земную жизнь, на, по выражению Ницше, «посюсторонний мир» Если гнев — то это истинный гнев, не знающий пощады, если это любовь — это любовь, не знающая преград, честь — отстаиваемая любой ценой и без смягчающих трактовок Древние греки и их боги, являющиеся им в их искусстве, стали олицетворением друг друга . Боги и греки — это два монумента, которые ваяли друг друга одновременно, добиваясь сходства в совершенстве Вершина этого взаимного творения, безусловно, — древнегреческая трагедия, которая уперлась в запредельную высоту человеческого духа, потребовавшего от божества заставить испытать и пережить невозможное
В представлении философа, европейское христианство жестоко де-монументализировало человеческий дух, отказав ему в переживании сильных, зачастую греховных с точки зрения канонов церкви состояний, а значит, и в творчестве, порожденном этими состояниями Эти состояния могли родиться только в том случае, если человек жил по образу и подобию древнего грека — ища и требуя себе счастья и реализации своих волевых и творческих порывов — здесь, на земле, в реальной жизни
Однако не следует вульгарно понимать потребность в свободе аффектов Ницше различает дионисийское, то есть стихийно-творческое, начало греческого и варварского типов Второе как раз и отличается от первого разнузданностью и фактическим отрицанием морали, всех сдерживающих непристойное поведение человека факторов В противовес такому состоянию духа, греческое требует в первую очередь внутреннего шторма, свободного полета в просторах внутреннего мира . И чтобы такие полеты могли совершаться, нужно — вслед за аффективным отрицанием всех несвобод — вступить в бой с собственными слабостями и немощами Об этом пишет и исследователь творчества Ф. Ницше Б . Г Соколов в предисловии к «Рождению трагедии из духа музыки» под названием «Страсти по Ницше», обозначив все творчество Ницше как один большой путь к сверхчеловеку, который живет не за счет унижения других и жалкой мстительности, но встает на путь самопреодоления: «Путь к сверхчеловеку — это не путь самоутверждения за счет слабых, но путь борьбы с единственным и достойным соперником — с самим собой» [4, с . 24].
В «Рождении трагедии из духа музыки» Ницше всю полноту своих философских сил направил на то, чтобы показать как можно ярче первичное, объединяющее, грандиозное и потому одухотворяющее человечество творческое начало
Действительно, если смысл любого монументального творчества — отражение человека, народа в его предельном состоянии, то мы видим, как Ницше показывает творчество истинного художника, который собирает благодаря дионисийскому состоянию высшие чувства и аффекты и благодаря аполлоническому состоянию выстраивает их, как на барельефе колонны, упорядочивая, делая из них образы и создавая единую летопись, где народ узнает свой высший, сильнейший, прекраснейший образ, и его историческая память требует вечной жизни для такого произведения Он становится пожизненной планкой достижений для всего народа Такими произведениями для Ницше являются в первую очередь истинные в его понимании древнегреческие трагедии Для существования монументального человечества требуется такая система взаимоотношений между миром богов и миром людей, которая построена на требовании неустанного, использующего всю глубину чувств и силу эмоций взаимного совершенствования
Литература
1. Вебер А. Избранное: Кризис европейской культуры . СПб . : Унив . кн . , 1999. 564 с .
2. Ницше Ф. Воля к власти . Опыт переоценки всех ценностей / Пер . с нем . Е . Герцык и др . М . : Культурная революция, 2005. 880 с .
3 . Ницше Ф. По ту сторону добра и зла: Сочинения / Пер . с нем . М . : Эксмо;
Харьков: Фолио, 2003 . 846 с .
4 . Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки / Пер . с нем . Г. А . Рачинско-
го . СПб . : Азбука-классика, 2005. 208 с .
