CC BY
47А.В. Веретевская
МОДЕЛИ ФОРМИРОВАНИЯ НАЦИЙ В УСЛОВИЯХ ПОЛИЭТНИЧНОСТИ
В научном сообществе понятие «нация», как и многие другие основополагающие для науки понятия, не имеет единого общепризнанного толкования. Здесь под этим понятием мы будем иметь в виду то, что в западной политической традиции называется «nation state» - государство-нация. Э. Геллнер назвал государства-нации политическими «единицами, стремящимися к культурной однородности»1. Мы полагаем, что государство-нация есть, прежде всего, общность - политическое сообщество с высокой степенью интеграции, не обязательно и не только культурной.
Формирование государства-нации, с нашей точки зрения, не едино-моментно. Однажды возникнув, такого рода общность не может существовать сама по себе; для ее поддержания необходима непрекращающаяся работа по созданию единства из многообразия. Процесс интеграции, результатом которого является государство, продолжается на протяжении всей его истории, иными словами, - оно «формируется» постоянно. В этом смысле формирование государства фактически тождественно его существованию.
Полиэтничность представляет собой один из видов многообразия, -проблема, преодоление или нейтрализация которой является непременным условием формирования (существования) государства.
Мировая практика в историческом контексте и контексте современности знает множество частных вариантов решения этой проблемы. Большинство из них, как нам кажется, можно свести к трем моделям. Одна из них - модель преодоления многообразия - ассимиляционная. Она предполагает гомогенизацию общества. Две другие - модели нейтрализации: модель культурного «плавления», основанная на идее создания новой специ-
1 Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса // Нации и национализм / Б. Андерсон, О. Бауэр, М. Хрох и др.; Пер. с англ. и нем. Л.Е. Переяславцевой, М.С. Панина, М.Б. Гнедовского. - М.: Праксис, 2002. - С. 146.
фической сверхидентичности, и мультикультуралистская модель, которая создает единство людей, поддерживающих многообразие.
Эти три модели мы и рассмотрим здесь.
Политика ассимиляции - наиболее очевидный и потому - распространенный способ преодоления этнокультурного многообразия. Если государство не проводит на этот счет специальной политики, то ассимиляция - это то, что происходит с инородными группами и индивидами по умолчанию.
Любая теория ассимиляции в социологии или психологии в той или иной степени может объяснить широкое распространение ассимиляционных моделей с универсалистских позиций, - естественным стремлением людей к единообразию. С точки зрения кросскультурной психологии, например, такое стремление синонимично борьбе за выживание социума. Так, Г. Триандис определяет культуру как комплекс созданных людьми объективных и субъективных элементов, которые в прошлом обеспечили выживание жителей определенной экологической ниши1. Культурные отличия отдельных людей в таком случае воспринимаются не просто как «странность» или «причудливость». Заключающие в себе альтернативное, обусловленное иными условиями жизни, представление о правильном решении наиболее важных жизненных проблем, эти культурные отличия могут восприниматься как угроза сложившейся в данном обществе системе ориентиров, а значит подсознательно - как угроза выживанию. Ассимиляция (от лат. а88тйайо - слияние, уподобление, усвоение) же на уровне общества предстает как преодоление этих культурных отличий, т.е. как механизм сохранения проверенной системы ориентиров.
Действительно эффективное проведение политики ассимиляции в государстве возможно при соблюдении двух условий: общество должно допускать, что носители инородной культуры в принципе могут ассимилироваться, а носители инородной культуры, в свою очередь, должны испытывать такое желание. Если соблюдается только первое условие, то мы получаем модель ассимиляции по принуждению. Если соблюдается только второе - модель сегрегации.
К сожалению, одновременное соблюдение обоих условий случается очень редко, а если и встречается, то длится недолго. В абсолютном большинстве случаев под политикой ассимиляции имеется в виду ассимиляция по принуждению.
Теоретическое основание для принудительной ассимиляции удачно подведено в так называемой классической теории ассимиляции. Сторонники классической теории ассимиляции, созданной чикагской школой в 1920-х годах, рассматривали ассимиляцию как линейный процесс, в результате которого культурно-отличное (тогда подразумевалось - менее раз-
1 Лебедева Н.М., Татарко А.Н. Ценности культуры и развитие общества. -Дом ГУ-ВШЭ, 2007. - С. 25.
М.: Изд. 147
витое в культурном и других отношениях) меньшинство обязательно со временем перенимало от большинства практически все: нормы, ценности, язык и образ жизни. Эту позицию часто можно встретить, в работах американских социологов начала и середины ХХ в. М. Гордон, в частности, стал известен благодаря выделенным им семи стадиям ассимиляции: аккультурации, структурной ассимиляции, брачной ассимиляции, ассимиляции идентичности, отношенческой ассимиляции и ассимиляции поведения, и, наконец, гражданской ассимиляции. Прохождение этих стадий он считал процессом обязательным1.
В отношении части своего населения такую политику в среднем с начала XIX до середины XX в. официально проводили многие иммигрантские государства. Австралия, Канада, США и Новая Зеландия, например, усложняли процедуры иммиграции для представителей культурно далеких от основной массы населения групп, объясняя это тем, что им будет трудно ассимилироваться, т.е. раствориться в уже сложившемся обществе. Особенно жесткие ограничения касались людей, принадлежащих к другим расам. Возможность их ассимиляции не рассматривалась в принципе. Белые иммигранты делились на категории в соответствии со своей «способностью» стать «полноценными членами» нового общества, т.е. все они либо должны были влиться в это общество на правилах принудительной ассимиляции, либо оказаться среди маргинализированных в политическом и социальном плане цветных. Так, вопрос о принадлежности этнических ирландцев, итальянцев и представителей славянских народов к белой расе в США долгое время оставался нерешенным. Тогда все решения такого рода принимались строго в одностороннем порядке: возможность того, что кто-то может не хотеть ассимилироваться во внимание не принималась.
Неофициально, как было сказано выше, модель принудительной ассимиляции в том или ином виде встречалась и встречается в абсолютном большинстве государств. Фактически - везде, где нет работающей культурно-чувствительной социальной политики, представители этнокультурных меньшинств вынуждены вписываться в созданную на основе чужой для них культуры социальную, политическую и правовую структуру. Правда сегодня, если только государство специально не проводит ассимиляционной политики, этот процесс больше соответствует так называемой новой теории ассимиляции, нежели старой классической.
Новая теория ассимиляции предполагает отказ от принципа обязательности ассимиляции. Приверженцы этой теории, такие как Р. Альба и В. Нэйе, признают, что ассимиляционная модель - лишь один из вариантов поддержания социального единства. Новая теория ассимиляции рассматривает этот процесс не как «окультуривание», а как «включение» или «допущение» представителей культурно инородных меньшинств в различные
1 См.: Gordon M.M. Assimilation in merican life: The role of race, religion, and national origins. - N.Y.: Oxford univ. press, 1964.
сферы жизни общества при сохранении ряда (но не всех) их культурных особенностей1. В отличие от классической, новая теория не оправдывает принуждения к ассимиляции, но подчеркивает ее естественный характер, считая полезной и положительной.
Модель сегрегации встречается реже, чем модель принудительной ассимиляции, хотя есть очень яркие исторические примеры. Так, например, все те же США, Австралия и Канада, из европейских стран наиболее яркий пример - Германия, из азиатских - Япония на определенных этапах своей истории использовали модель сегрегации для поддержания государственного единства. Во всех случаях в основе соответствующей социальной политики лежала идея о постоянстве принадлежности к определенной этнокультурной (расовой или национальной) группе и принцип закрытости сообществ.
Закрытость сообщества для иностранцев, в частности в Германии (с момента объединения в 1871 г. и до середины ХХ в.), объяснялась длительной фактической монокультурностью ее населения. Имея в абсолютном большинстве однородное население, Германия могла позволить себе принцип jus sanguinis, в соответствии с которым право на гражданство (т.е. на принадлежность к стране и полноценное членство в обществе) имели только те, кто родился от родителей-граждан с соответствующей этнической принадлежностью, в данном случае - от немцев.
Когда в 1880-х годах в индустриализирующуюся Германию массово приехали первые работники-иммигранты из Польши, они получили статус «гастарбайтеров», т.е. работников, приехавших лишь на время. Вопрос о получении ими гражданства не поднимался. Славянских сельских работников считали культурно и морально менее развитыми, чем сами немцы. Вместе с евреями их относили к маргинальному слою населения, обреченному всегда оставаться таким. Не имея возможности получить гражданство, они не могли сравняться в правах с немецкими гражданами - этническими немцами2. Для них существовали свои специальные законы, которые регулировали, когда и в каком составе они должны были приезжать и уезжать (право перевозить в Германию семьи трудовые иммигранты получили только в 1970-х годах, до этого рабочая виза выдавалась строго на одного человека), кем они должны были работать (они не могли претендовать на рабочие места, интересующие немецких граждан) и где жить.
Официально отношения с трудовыми мигрантами в Германии никогда не носили названия сегрегации, однако, учитывая особый правовой, социальный и политический статус их и, впоследствии, членов их семей,
1 Alba R.D., Nee V. Remaking the American mainstream: assimilation and contemporary immigration. - Cambridge, MA: Harvard univ. press, 2005. - P. X-XI.
2 Об этом подробнее см.: Esser H., Korte H. Federal republic of Germany // European immigration policy / Hammar T. (ed.). - Cambridge: Cambridge univ. press, 1985. - P. 165-205.
можно сделать вывод о том, что политика в их отношении строилась именно по такой модели.
Еще в конце ХХ в., когда основную часть трудовой иммиграции составляли уже турки, немецкие земельные власти раздумывали, как наладить обучение для их детей таким образом, чтобы не стимулировать их оставаться в Германии. Кое-где (например, в Баварии) детей иммигрантов решено было учить отдельно от детей немецких граждан.
Необратимость иммиграции германское правительство публично признало только в 1999 г.: 7 мая 1999 г. немецкий парламент, возглавляемый за год до этого победившей коалицией социал-демократов с зелеными, проголосовал за приведение немецкого закона о гражданстве в большее соответствие аналогичным законам ЕС.
Несмотря на эти подвижки, Р. Коопманс и П. Статхэм описали ситуацию в современной Германии, как «политику исключения»1. Считается, что Германия движется в направлении большей включенности. Однако движение это очень медленное.
Похожая ситуация была (и, отчасти, есть) характерна для Японии. Как пишет Дж. Ли, японское общество не является абсолютно гомогенным, как принято думать2. По его оценкам, различные этнические меньшинства и иммигранты вместе составляют от 3,2 до 4,8% населения Японии (официальных данных нет - японское правительство открыто не собирает статистических данных об этнических группах). Принадлежность к меньшинству в Японии традиционно означало социальную изоляцию. Государство официально не поддерживает сегрегацию с 1871 г. (тогда только что сформированное правительств Мейдзи провело закон о придании угнетаемым меньшинствам равного статуса с большинством населения), но негласно она продолжается и сегодня. Например, права буракуми-нов (потомков людей, некогда имевших так называемые «нечистые» профессии) до сих пор ущемляются в образовании, при трудоустройстве и в брачных отношениях. Чтобы избежать случайного найма на работу бура-кумина, японские корпорации отдают большие деньги за доступ (сегодня это нелегально) к некогда составленным посемейным спискам буракуми-нов и их поселений. Представителям других меньшинств живется несколько легче, однако большинство из них замкнуто на «традиционных» для своей группы профессиях (аину и окинава зачастую проводят всю жизнь, занимаясь низко квалифицированным трудом, а стриптизерши-филиппинки, барменши-кореянки, и тайские массажистки составляют ядро организованной проституции в Японии; мужчины пополняют ряды якудза - японской мафии). Сменить профессию (а с ней и уровень жизни)
1 Koopmans R., Statham P. Challenging the liberal nation-State? Postnationalism, multi-culturalism, and the collective claims Making migrants and ethnic minorities in Britain and Germany // American journal of sociology. - Chicago, 1999. - 105 (3). - P. 69.
2 Lie J. Multiethnic Japan. - Cambridge, MA: Harvard univ. press, 2001. - P. 138-139.
представителям меньшинств невероятно трудно. По мнению Ли, объясняется это просто: «Японцы (имеются в виду представители "титульной нации" - ямато. - А.В.) просто-напросто считают себя более культурными и цивилизованными...»
Сегрегационная модель всегда обеспечивает единство за счет исключения неподходящих элементов. Эти элементы оказываются выключенными из процесса национального строительства: их личное или групповое влияние на этот процесс ничтожно. Многокультурное в реальности государство фактически формируется как мононациональное.
«Плавильный котел» - а именно под таким названием чаще всего можно встретить упоминание о другом, американском, варианте решения проблемы разнообразия - метафора, получившая широкое распространение после того, как в 1908 г. в Нью-Йорке с большим успехом прошла одноименная пьеса английского драматурга и писателя Израэля Зангвилла -специфический, как теперь сказали бы, «ремейк» «Ромео и Джульетты» Шекспира. Идея, лежащая в основе концепции плавильного котла, заключалась в том, что американцы, хотя и имеют корни в разных странах, являются чем-то большим, чем просто представителями этих стран в Америке. Впервые употребивший термин «плавление» в отношении американского общества в своих «Письмах американского фермера» Гектор Сент Джон де Кревекер, описал этот процесс как отказ от своих прошлых обычаев и привычек и приобретение новых, продиктованных новым образом жизни, новым правительством и новым положением в обществе. В результате переплавки должен был получиться Новый человек. «Письма американского фермера» были опубликованы в 1782 г., когда 13 американских колоний все еще сражались за независимость с метрополией. «Новому правительству» необходим был «Новый человек»; он мог быть кем угодно, главное, - он должен был перестать быть англичанином. Восставшие британские колонии находились на пути строительства нового государства, идентичность которого на тот момент можно было обозначить, как «не Англия» и даже «не Европа вообще».
Опасаться, что в результате переплавки получится что-то неподходящее не было необходимости: в культурном (в том числе и религиозном) плане цивилизованное (а нецивилизованное, т.е. американские индейцы, к национальному строительству не привлекалось) население колоний в кон -це XVII в. было не очень разнообразным. В 1790 г. (к этому времени в Америку уже иммигрировали более 1 млн. человек) протестанты, прибывшие из Англии и Шотландии, были наиболее значительной этнической группой и составляли 89% иммигрантского населения. Следующей по значимости группой были немцы - их было около 6%. Среди оставшихся 5% были этнические ирландцы, голландцы, французы и представители скан-
1 Lie J. Multiethnic Japan. - Cambridge, MA: Harvard univ. press, 2001. - P. 35.
динавских народов1. Вследствие количественного перевеса этнических англичан в США по умолчанию начала формироваться политическая система, основанная на английских традициях и институтах. Примечательно, что в США никогда не принималось никакого закона, закрепляющего за английским языком статус официального2. Никому, похоже, не пришло даже в голову, что официальным языком нового американского государства может стать какой-то другой язык.
Более далекие с культурной точки зрения иммигранты - переселенцы из Восточной и Южной Европы - массово появились в Америке только во вторую волну иммиграции, т.е. в период с 1880 г. (приблизительно) до 1924 г. (в этом году вступил в силу закон об ограничении иммиграции). К этим новым переселенцам американцы отнеслись настороженно. В 1933 г. Э. Богардас опубликовал исследование посвященное тому, как американцы относятся к различным группам приезжих: лучше всего местное население относилось к иммигрантам из Западной Европы и хуже всего - к иммигрантам неевропейского происхождения3. Многие тогда поддерживали отказ новоприбывшим итальянцам, полякам, русским и евреям в праве на натурализацию в соответствии с Актом о натурализации 1790 г., несмотря на то, что, согласно этому закону, право на гражданство имели все «свободные белые люди». И, хотя постепенно представители этих и других групп восточно- и южноевропейских переселенцев-непротестантов все же смогли влиться в общество белых американцев, об их равноценном участии в «плавлении» речи не шло. Перестав быть англичанином, новый человек остался, по большей части, англосаксонцем с небольшой приме -сью других западно- и северноевропейских традиций.
Цветные иммигранты и коренные жители (индейцы) лишены были и этого. Им пришлось столкнуться с различными формами того, что Лоренс Фукс назвал «плюрализмом принуждения»4. Азиатам долгое время запрещалось въезжать в США (еще в 1882 г. был принят соответствующий закон), а тем, кто уже проживал на американской территории, было отказано в праве на получение гражданства. Гражданство им начали давать только в 1943 г. До этого времени они не имели практически никаких прав.
Представители от 150 до 200 индейских племен, некогда населявших территорию, на которой формировалось новое государство, заведомо были аутсайдерами формирующегося общества. В середине XIX в. начала складываться система резерваций. До 1930-х годов эта система в основном и определяла отношения американских властей с местными племенами. Ре-
1 Kivisto P. Americans all: Race and ethnic relations in historical, cultural and comparative perspectives. - Belmont, CA: Wadsworth publishing company, 1995. - P. 100-117.
2 Ibid. - P. 117.
3 Bogardus E. A social-distance scale // Sociology and social research. - Los Angeles, Calif., 1933. - N 17. - P. 265-271.
4 Fuchs L.H. The American kaleidoscope: Race, ethnicity, and civic culture. - Hanover, NH: Wesleyan univ. press, 1990.
зервации представляли собой тоталитарный институт, призванный обеспечить политическое удержание и полный контроль над племенами и физическое и социальное отделение индейцев от общества переселенцев.
На индейцах, кстати, впервые была «опробована» политическая сила правового индивидуализма, суть которого сводится к древнеримскому принципу «разделяй и властвуй». В 1887 г. был принят закон о запрете коллективного владения землей. Отныне индейцы «получали право» владеть землей лично. Преподнесенный как либеральная мера, призванная упростить получение индейцами гражданства (для этого нужно было иметь собственность), на деле этот закон разрушил последнее, на чем еще держались индейские общины (и их традиционный образ жизни). После этой «расколлективизации» индейцы на очень долгое время перестали быть сколь-нибудь значимой в политическом плане группой. Правовой индивидуализм был взят на вооружение американскими властями как основной принцип социальной политики, позволяющий заявить, что раз перед законом каждый отдельный человек равен любому другому, то значит никакая групповая принадлежность и соответствующая идентичность не нужны. Вместо разделенного на этнокультурные группы с противоположными политическими и экономическими интересами общества должно было возникнуть общество равных перед законом (и в этом - одинаковых и одинаково слабых) автономных индивидов. Индейцы, к слову, стали гражданами только в 1924 г.
Еще один тоталитарный институт представляли собой плантации, на которых работали завезенные из Африки рабы. Этой социальной группе предстояло в будущем бросить главный вызов принципу правового индивидуализма. Пережив рабство (его упразднила 13-я поправка к конститу -ции) и сегрегацию (по поводу известного дела Плесси против Фергюсона в 1896 г. Верховный суд США постановил, что в США должны быть две «одинаковые, но все же отдельные доктрины» для черных и для белых), которая была отменена только в 1954 г. (а в 1964 г. Актом о гражданских правах сегрегация была приравнена к расовой дискриминации и запрещена уже в этом виде), афроамериканцы дожили до специального к себе отношения. В 1960-х годах черные правозащитные организации активно напирали на отсутствие у черных детей возможностей подняться по социальной лестнице. В попытке изменить это, американские власти обратились к концепции положительной дискриминации. Либеральное правительство Линдона Джонсона и консервативное Ричарда Никсона старались реализовать эту идею: в университетах вводились специальные квоты, такая же система была рекомендована к использованию при найме на работу. Но положительная дискриминация слишком сильно расходилась с имеющим протестантские корни принципом личной ответственности за свои успехи и тем же правовым индивидуализмом. Так, в 1978 г. абитуриент Аллан Бакке подал в суд на Калифорнийский университет, куда его не приняли, несмотря на набранный проходной бал, потому что 16 из 100
мест на выбранном им медицинском факультете были «оставлены» для «льготных категорий граждан», что буквально означало - для представителей расовых меньшинств. Верховный суд постановил принять Бакке, заявив однако, что в общем положительная дискриминация не антиконституционна. Не так давно, уже более консервативные судьи Верховного суда приняли по поводу еще одного похожего дела решение, из которого следует, что раса не может быть фактором, влияющим на решение о зачислении студентов. А в Калифорнии и вовсе приняли закон, по которому государственные средства не могут быть направлены на программы положительной дискриминации.
Попавшее на некоторое время в привилегированные условия черное население США не упустило пусть и небольшого, но шанса улучшить свою жизнь: если в 1960 г. к среднему классу можно было отнести только 13,4% черных по сравнению с 44,1% белых в том же году, то в 1981 г. эти показатели составляли уже 37,8% к 54,3%\ Несмотря на такой успех, положительная дискриминация всегда считалась лишь временной мерой, необходимой для выравнивания общества. Принцип избирательности, лежащий в ее основе, ни в коем случае не должен был стать на замену принципа правового индивидуализма, наоборот, первый должен был со временем легитимизировать второй.
Сегодня принято считать, что «плавильный котел» уступил место «миске с салатом»2, т.е., что американское общество сегодня включает в себя большое количество легко выделяемых этнических групп, сохраняющих свою отдельную идентичность. В отношении этнической идентичности это, возможно, и так (хотя лучше всего эту идентичность американцев описывает теория символической этничности Ганса: людям нравится вспоминать о том, кто их предки и отдавать дань традициям иногда, скажем, по праздникам, но переносить национальные традиции в повседневность им уже трудно3, но известная идентичность американского гражданина - продукт того самого старого плавильного котла - никуда не исчезла. Каждый американец, будь он этническим китайцем, немцем или русским - носитель специфических американских ценностей, выплавленных из западноевропейских культурных и религиозных традиций с сильным англосаксонским уклоном. В центр, как и раньше, ставятся республиканский идеал свободы, индивидуализм, демократия и протестантские религиозно-этические принципы.
1 Landry B. The new black middle class. - Berkeley: Univ. of California press, 1987. -
P. 68.
2 Millet J. Understanding american culture from melting pot to salad bowl. - Mode of access: http://www.culturalsavvy.com/understanding_american_culture.htm (Последнее посещение - 31.03.2010).
3 Gans H.J. Symbolic ethnicity: The Future of ethnic groups and cultures in America // Ethnic and racial studies. - N.Y., 1979. - Vol. 2, N 1. - P. 1-20.
Модель мультикультурного государства, как и модель плавильного котла в Америке - продукт нового времени. На сегодняшний день ее официально воплощают всего несколько государств. Первый и, пожалуй, наиболее яркий пример государства, эффективно реализующего эту модель в жизни - Канада. С. Липсет назвал мультикультурную Канаду наиболее универсалистским и социально гетерогенным государством среди развитых стран1. Именно там в 1960-х годах возникла концепция мульти-культурализма.
Д. Страттон и Й. Энг определили мультикультурализм как следствие невозможности нации-государства до конца воплотить в жизнь принцип единообразия2. Иными словами, мультикультурализм как мировоззрение -это своеобразная уступка «идеального» либерального государства реальности; признание того факта, что общество в том или ином государстве неединообразно и люди, принадлежащие к разным культурным (чаще - этнокультурным) группам, неодинаковы и не совсем равны.
Построенная на принципах мультикультурализма социальная политика (политика мультикультурализма) предполагает легитимацию много -образия при условии закрепления за этнокультурными сообществами групповых прав. По поводу того, насколько одинаковыми должны быть права различных сообществ и в том, насколько автономными могут эти сообщества быть по отношению к «общему» государству и его принципам, мнения до сих пор расходятся. На практике мультикультуралистская социальная политика представляет собой финансирование широкого спектра мероприятий по сохранению культурного наследия различных этнокультурных групп населения (это специальные центры изучения этого наследия, музеи, школьные курсы и программы и т.п.) и государственные гарантии признания и уважения прав этнических сообществ при принятии социально значимых решений (например, вопросов о государственном языке, национальном флаге; о землях, являющихся местами исторического проживания коренных народов; о специальных пособиях людям, ведущим традиционный образ жизни и т.п.).
Среди причин того, почему во второй половине ХХ в. канадцы взяли на вооружение мультикультуралистскую модель, пожалуй, первое место занимает исторический фактор. Как отмечает А. Кэрнс, «процесс нахождения действующего равновесия между единством и разнообразием в Канаде всегда характеризовался жесткими и жестокими компромиссами»3. Поли-
1 Lipset S.M. Continental divide: Values and institutions of the United States and Canada. -N.Y.: Routledge, 1990. - P. 186.
2 Stratton J., Ang I. Multicultural imagined communities: Cultural difference and national identity in the USA and Australia // Multicultural states: Rethinking difference and identity / Bennett D. (ed.). - L.; N.Y.: Routledge, 1998. - P. 135-162.
3 Cairns A. The politics of constitutional conservatism // And no one cheered: Federalism, democracy and the constitution act / K. Banting, R. Simeon (eds.). - Toronto: Menthuen Publications, 1983. - P. 28-58, 46.
тика мультикультурализма, начатая канадским федеральным правительством в 1970-х годах, представляла собой далеко не первую попытку канадских властей справиться со своим полиэтническим, склонным к сепаратистским настроениям, населением. Фактически с самого начала своей политической истории в XIV в. Канада столкнулась с проблемой этнокультурного разнообразия: французы и англичане практически одновременно заявили претензии на будущие канадские территории. В течение последующих 200 лет представители этих народов периодически воевали между собой на разных континентах. Наконец, по окончании Семилетней войны в 1763 г., французская корона отказалась от своей экономически слаборазвитой североамериканской колонии в пользу британцев. Французское католическое население, большую часть которого составляли существовавшие посредством натурального хозяйства крестьяне-католики, оказалось под властью промышленно ориентированных британцев-горожан.
Добровольно ассимилироваться французы не желали, а ассимилировать их насильно в условиях вскоре начавшейся Войны за независимость США британцы позволить себе не могли. Взамен они попытались «купить» лояльность французов британскому правлению, дав им сначала культурную автономию - в 1774 г. был принят Квебекский акт, дающий право этническим французам на защиту своего языка и религии, а также разрешающий использовать французское право на территории их проживания, - а затем, - и частичную политическую - в 1792 г. был принят Конституционный акт, разделивший тогдашнюю Канаду на Верхние и Нижние Земли, что практически дало франкоканадцам возможность попробовать, что такое жить независимо. В принятом в 1867 г. британским парламентом Акте о Британской Северной Америке (фактической канадской конституции), канадская идентичность была обозначена как принадлежность к одной из доминантных групп населения.
Последующие 100 лет франкоканадцы добивались равного с англо-канадцами статуса своей общины. Наконец, в конце 1960-х - начале 1970-х годов завершилась так называемая «Тихая революция», в результате которой франкоканадцы поменяли свой статус с аграрного меньшинства на одно из двух равноправных, политически активных этнокультурных сообществ индустриально развитого государства. Обеспечивать этот новый статус призван был целый ряд новых институтов. В конце 1960-х годов премьер министр от либеральной партии, Пьер Трюдо (уроженец Квебека, в котором и тогда и сейчас концентрированно проживает бульшая часть франкоговорящего населения) привел в жизнь рекомендацию специально созданной Королевской комиссии по билингвализму и бикультурализму 1963 г. официально на федеральном уровне признать французский язык государственным наравне с английским. В продолжение этого в 1971 г. канадское правительство провело Официальный акт о мультикультурализме (термин «бикультурализм» переродился в «мультикультурализм» под влиянием общественного мнения и политической воли западноканадских
провинций, в которых проживало мало франкоканадцев, зато было много представителей других этносов). В 1972 г. в Канаде появился министр по делам мультикультурализма, а в 1973 г. был основан Канадский совет по мультикультурализму и агентство по мультикультурализму департамента госсекретаря Канады.
Несмотря на множество «уступок» франкоканадцы не стали абсолютно лояльны системе. Квебекский сепаратизм существует и по сегодняшний день. Однако степень его радикальности по сравнению, скажем, с 1960-ми заметно снижена. Так, после ряда тщетных попыток квебекские франкоканадцы добились-таки в 2006 г. «особого» статуса для своей провинции. Но выходить из состава федерации (а Канада - федеративное го -сударство) Квебек вряд ли уже соберется. Помимо особенной исторически выверенной «культурно чувствительной» социальной политики их от этого удерживает настолько же культурно чувствительный канадский федерализм - второе основание канадской мультикультурной модели.
Ф. Роше и М. Смит считают, что канадскую федеративную модель отличает повышенное внимание к экзистенциальным вопросам, касающимся коллективных акторов в федеральных структурах1. И для того, чтобы адекватно рассмотреть ее нужен специальный подход. Институциональный подход, используемый, например, Р. Уоттсом2, дает нам лишь возможность заключить, что в Канаде центральное правительство занимается, в основном, проблемами, решение которых затрагивает все субъекты, а правительства субъектов отвечают за местную автономию; что федеральная система Канады институционально двухуровневая и что существует судебный контроль для разрешения конфликтов, относящихся к разделению полномочий. Такой подход дает слабое представление о том, как на деле функционирует Канадская федерация - неясна природа конфликтов, непонятно, как сохраняется единство. Дело в том, что, как пишет, например, Д. Дженсон3, в Канаде заявляют о себе «коллективные идентичности на трех уровнях: отдельные личности на общеканадском уровне; региональные и языковые сообщества, выделяемые по территориальному принципу; и различные другие группы, объединенные по принципу класса, пола и этнической принадлежности». Без учета того, как эти идентичности вписываются в федеральную структуру управления, сказываются на отношениях центра и субъектов, понять ничего нельзя. Как пишет Кимли-
1 Rocher F., Smith M. The four dimensions of Canadian federalism // New trends in Canadian federalism / F. Rocher, M. Smith (eds.). - Peterborough, Ont.: Broadview press, 2003. -P. 21-44.
2 Watts R. Comparing federal systems. - Montreal; Kingston: McGill-Queen's univ. press,
1999.
3 Jenson J. Citizenship claims: Routes to representation in a federal system // Rethinking federalism: Citizens, markets and governments in a changing world / K. Knop, S. Ostry, R. Simeon, K. Swinton (eds.). - Vancouver: UBC press, 1995. - P. 99-118, 103.
ка, Канада не просто территориальная, но многонациональная федерация1, и в основе устойчивости ее государственной модели лежит построенный на своеобразной системе сдержек и противовесов политический треугольник: центр - субъекты - этнокультурные сообщества. Наличие субъектов дает центру возможность наделить их при необходимости правом культурной автономии, чтобы несколько «охладить» стремление к политической независимости некоторых этнокультурных сообществ, а при поддержке получивших в целом удовлетворившихся культурной автономией сообществ центр сдерживает сепаратистские настроения у политической верхушки субъекта. Использовать федеральную систему для традиционного для канадской истории выторговывания политической лояльности взамен культурной автономии придумал уже упомянутый здесь Пьер Трюдо. Последовав «завещанию» одного из отцов-основателей Канады Д. Макдональда, считавшего, что «... конфликт может возникнуть между доминионом и народами провинций. Действуя твердо, в то же время терпеливо доминион должен победить. Полномочия Центрального правительства в отношениях с местными органами власти настолько превышают аналогичные полномочия в США, что центр должен одержать верх»2, в период своего нахождения у власти Трюдо усилил центростремительную тенденцию канадского федерализма. Он признал, что «Канада состоит из двух обществ - франкоязычного и англоязычного», но отметил, что «географически эти два общества не привязаны к границам провинций»3. Центральное правительство, таким образом, было представлено нейтральным арбитром в отношениях между политическими элитами провинций и этнокультурными сообществами. Согласно идее Трюдо, провинции стоят на страже интересов территориальных общин, этнокультурные сообщества -на страже интересов общин нетерриториальных, а центральное правительство должно защищать индивидуальные права всех канадских граждан, независимо от их этнокультурной или территориальной принадлежности. И, хотя на каждом из этих уровней может встречаться асимметрия в отношении предоставления тех или иных прав представителям разных социальных объединений («особым статусом» с 2006 г. обладает только провинция Квебек; на специальные выплаты при ведении своего традиционного образа жизни имеют право только канадские индейцы; а суды не рассматривают дела подсудимых-мусульман по законам Шариата), система имеет возможность компенсировать недостатки на одном из других своих уровней.
1 Kymlicka W. Finding our way: Rethinking ethnocultural relations in Canada. - N.Y.: Oxford univ. press, 1998.
2 Stevenson G. Unfulfilled union: Canadian federalism and national unity. - Toronto, Ont.: Gage publishing limited, 1982. - P. 44.
3 Pepin J.-L.A., Robarts J.P. Future together: Observations and recommendations // Task force on Canadian Unity. - Ottawa: Micromedia, 1979. - P. 48.
С. Бенхабиб1, полагает, что жизнеспособность канадского государства обеспечивается механизмами регуляции мультикультуралистской социальной политики, которая предполагает эгалитарную взаимность, добровольное самопричисление и свободу выхода и ассоциации, однако без соответствующей институциональной системы все это было бы недостаточным, а, скорее всего, - невозможным.
Итак, мы рассмотрели три модели формирования наций в условиях полиэтничности. Каждая из этих моделей позволяла государству, прибегнувшему к ней, достаточно эффективно решить проблему преодоления многообразия, поддержать политическое единство своего населения.
Мы не ставили себе задачи выяснить, насколько одна модель абстрактно эффективнее другой. Более того, рискнем предположить, что, учитывая, что каждая из рассмотренных моделей успешно использовалась (а где-то и до сих пор используется) для создания и поддержания лишь определенного типа единства, т.е. государства, построенного на определенных принципах, государству с другими принципами она не подойдет. Так, политика ассимиляции работает там, где есть хорошо консолидированное и культурно однородное большинство, способное самостоятельно стать источником легитимации для своего государства. «Плавильный котел» возможен лишь в государстве, способном гарантировать соблюдение на должном уровне индивидуальных прав. А мультикультурализм подходит там, где население и политическая элита готовы мириться с многообразием.
1 Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. -М.: Логос, 2003. - С. 9, 31.
