CC BY
115
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 9. 2007. Вып. 4. Ч. II
В.А. Андреева
К ВОПРОСУ О СООТНОШЕНИИ ПОНЯТИЙ «ТЕКСТ» И «ДИСКУРС»: МЕСТО ТЕКСТА В ДИНАМИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ ДИСКУРСА
В метаязыке современного научного знания в последние годы прочно укрепился термин «дискурс», толкование которого осуществляется, как правило, с помощью термина «текст», в большей степени освоенного гуманитарной наукой: «Дискурс (от франц. discourse - речь) - связный текст в совокупности с экстралингвистическими - прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте...»'
Из этого, ставшего уже хрестоматийным, определения следует, что текст и дискурс нетождественные понятия, однако, вопрос об их соотношении требует специального обсуждения. Все многообразие подходов может быть сведено к следующим позициям.
1) Текст - способ передачи информации, дискурс - «генератор смысла»
Первая позиция делает акцент на артефактной природе текста, который существует как материальное тело во времени и пространстве «в виде конфигураций звуковых колебаний или отпечатков на бумаге»2. Тексту отводится роль материального средства общения, не обладающего собственным, не зависящим от коммуникантов содержанием, Содержание (смысл) производится «в каждом коммуникативном акте каждым коммуникантом самостоятельно»3. Из этого следует, что содержание формируется только в коммуникативном событии или дискурсе, в его до- и послетекстовых фазах. Тексту предшествует мысль адресанта (автора), которая не покидает его «черепной коробки», перемещаясь в текст. Текст - это не контейнер для информации, а всего на всего артефакт, материальный объект, создаваемый «согласно языковому коду» одной языковой личностью (адресантом, автором) и предназначенный для другой языковой личности (адресату, читателю), которая «по тому же коду выстраивает свой смысл», но уже в своей «черепной коробке»4.
Сторонники этой точки зрения ссылаются на известные идеи Ф. де Соссюра о произвольности знака, о материальной природе означающего и идеальной (психической) природе означаемого и на основании того, что «знаки не несут и не передают значения (это метафоры) от одного человека к другому, а индуцируют тождественные или сходные значения, возбуждают аналогичные информационные процессы в двух сознаниях»5, по сути, низводят текст до материального «раздражителя» когнитивной деятельности двух «одиноких сознаний». Тексту отводится в этой концепции роль вспомогательного звена дискурса.
Тем не менее, правомерным кажется вопрос, почему все-таки смыслы, продуцируемые в ходе ментальных операций в «черепных коробках» адресанта и адресата, оказываются если не идентичными, то, по крайней мере, тождественными? Они имеют некий общий инвариант, что, собственно, и обеспечивает успешность коммуникации: ведь материальная форма (текст), посланная говорящим или пишущим, «интерпретируется конгениально настроенным сознанием реципиента и наполняется содержанием,
© В.А. Андреева, 2007
в большей или меньшей степени совпадающим со смыслом говорящего»6. Но может ли «пустая» форма обеспечить успех коммуникативного акта? Текст строится «согласно коду». Код состоит из соотносящихся друг с другом знаков и правил их соединения. Как материальные (графические, физические) элементы они существуют во времени и пространстве вне коммуникантов, но как психические сущности они содержатся в памяти языковой личности и языкового коллектива. Понимание знака «...происходит на основе восприятия его графического материального экспонента и подведения последнего под полностью конвенционализированный в результате языкового употребления образ этого экспонента, составляющий план выражения знака, отличный от плана материального. Затем происходит отнесение образа экспонента к имеющемуся в долговременной памяти индивида и языкового коллектива понятию, которое, подвергаясь означиванию, предстает в виде сигнификата. Сигнификат представляет собой феномен идеального плана, но впрямую знаку не принадлежит, а соотносится с ним через значение, представляющее собой означаемое для образа экспонента знака»7.
Конечно же, связь между материальными и психическими сущностями, условна, но она закреплена традицией и именно тексты-артефакты поддерживают эту традицию, выполняя функцию архивов человеческой памяти.
Кроме того, если текст лишь физический (физиологический) феномен, не имеющий отношения к психическим сущностям, то интерпретации подлежит не текст, а до- и после-текстовые процессы, то есть дискурс. Но поскольку эти процессы протекают в «одиноком сознании», получается, что каждый раз исследователь может только производить текст-артефакт по поводу своего, читательского, этапа дискурса, спровоцированного текстом-артефактом автора.
2) Дискурс - способ передачи информации, текст - «генератор смысла»
Второй взгляд на соотношение понятий «текст» и «дискурс» оценивает дискурс как «способ передачи информации, но не средство ее накопления и умножения; дискурс не является носителем информации»8. Текст же рассматривается не только как носитель информации, но и как средство ее накопления, а художественный текст как (по известному выражению Ю.М.Лотмана) «генератор смысла». В силу своей привязанности к конкретному времени, дискурс способствует умножению информации, но сам информации не содержит, поскольку «уходит в небытие немедленно после своего окончания»9.
Однако, возникает вопрос: каким образом текст «генерирует» смысл? Вероятно, все дело в том, что любой текст формально фрагментарен, поскольку никогда не выражает, да и не может исчерпывающе выразить своего содержания. Как заметил У. Эко: «В конце концов, всякий текст - <.. .> это ленивый механизм, требующий, чтобы читатель выполнял часть работы за него»10.
Рецепция текста осуществляется на основе встречно направленного движения bottom up и top down, когда информация, получаемая из текста, взаимодействует с информацией, которой обладает реципиент. В психолингвистической модели восприятие текста осуществляется на основе взаимодействия коммуникативного и когнитивного компонентов речемышления. При этом текст как «линейная и одновременная последовательность знаковых единиц»11 представляет собой коммуникативную составляющую речемышления. Его когнитивным компонентом являются фоновые знания. При формировании замысла автор текста оценивает знания потенциального читателя по теме коммуникации и вербализует ту часть содержания, которая, по его мнению, является новой для читателя (ремой), закладывая в текст интерпретационную программу для его понимания. Читатель же суммирует
вербализованное в тексте содержание с собственными фоновыми знаниями. Благодаря наличию у автора и интерпретатора текста общего объема фоновых знаний, текст всегда формально фрагментарен, но содержательно полон12.
Таким образом, исключить влияние адресанта и адресата на текст значит вступить в противоречие с самой природой текста: «.. .текст есть только тогда, когда есть тот, кто может его породить, и тот, кто может его понять»13. Правда, говоря о самодостаточности текста, сторонники рассматриваемой точки зрения ссылаются на то, что в тексте в свернутом или «упакованном» виде присутствуют «не только все элементы коммуникативного акта, но и сигналы для их дешифровки. Но это ни в коем случае не значит, что текст является дискурсом. Дискурс в филогенезе предшествует тексту, подобно тому как диалог предшествует монологу, а речь - языковой системе»14.
Заметим, что дискурс не исчерпывается дотекстовым процессом, а текст является продуктом только авторской дискурсии: для читателя же текст - отправная (исходная) точка для его, читательской, дискурсии. Кроме того, текст может стать основой и для авторской дискурсии, когда автор создает вторичные тексты (пример - «Записки на полях Имени розы» У. Эко).
Взаимоотношение авторского и читательского компонентов, заложенных в тексте как «вторичной 'упакованной' коммуникации» (М. Я. Дымарский), и делает текст, на наш взгляд, «генератором смысла», наделяя его чертами «автономной личности»15. При интерпретации текста нельзя не учитывать эти компоненты, а сам акт интерпретации следует рассматривать как интеракцию интерпретатора и автора, то есть как дискурс. Из сказанного напрашивается вывод, что текст - это свернутый дискурс, а дискурс - «текст в развитии»16.
3) Дискурс - это «текст в развитии»
Итак, нельзя отрицать, что текст зависит от субъектов дискурса: его содержательная полнота или целостность формируется в процессе интеракции автора и читателя в поле текста. В силу временной и пространственной разобщенности адресанта и адресата текст является единственной гарантией дискурса. Это последнее обстоятельство позволили B.C. Филиппову определить дискурс как текст в развитии: «становящийся текст как формально-семантическая структура, ставший текст как формально-семантическая структура, становящийся личности о-актуальный смысл-образ текста и ставший лично стно-актуаль-ный смысл-образ текста»17.
В этой модели «ставший текст как формально-семантическая структура» соответствует тексту в его традиционном, лингвистическом понимании как «последовательности формально и семантически связанных высказываний, характеризующейся тенденцией к смысловой замкнутости и законченности»18.
«Ставший текст как формально-семантическая структура» занимает в дискурсе особо положение. Во-первых, являясь материальным объектом (зафиксированным типографской краской на бумаге), текст потенциально (целиком или частично) воспроизводим19. Во-вторых, текст интерпретируем, так как содержит заложенную автором в процессе становления текста как формально-семантической структуры интерпретационную программу20, опираясь на которую, читатель и создает «личностно-актуальный смысл-образ текста».
Интерпретационная программа может быть представлена как система средств прагматического фокусирования. С помощью этих средств имплицитный (в другой терминологии - абстрактный, идеальный, концепированный, образцовый) автор моделирует образ читателя, именуемого в разных источниках имплицитным, абстрактным,
идеальным, концепированным, образцовым, и «руководит» чтением реального читателя. Правда, в силу разрыва во времени и пространстве между автором и читателем и несовпадения параметров их коммуникативной ситуации интерпретационная программа не всегда выполняется читателем так, как это задумал автор: отсюда возможны как поверхностное понимание или даже непонимание текста, так и его сверхинтерпретация {оуегМегрШайоп, по У. Эко).
Итак, «ставший текст» является результатом авторской и основой читательской дискурсий. Воспроизводимость и интерпретируемость позволяют рассматривать его как свернутый или потенциальный дискурс. В процессе рецепции (или «становящегося личностно-актуального смысла-образа текста») происходит интеракция автора и читателя в поле формально-семантической структуры текста, который реализует заложенный в нем потенциал, или дискурсивизируется.
Однако дискурс включает не только когнитивное взаимодействие автора и читателя, поскольку на стадиях генезиса и рецепции текста действуют не только левополушарные процессы осмысления, но и правополушарные процессы переживания, находящиеся вне рационального, подлежащего вербализации объяснения. Эстетическое переживание как на этапе создания художественного произведения, так и на этапе его восприятия вообще находится за пределами логического анализа. В связи с этим Л,С. Выготский писал в Психологии искусства: «Всякое сознательное и разумное толкование, которое дает художник или читатель тому или иному произведению, следует рассматривать при этом как позднейшую рационализацию, то есть как некий самообман, как некоторое оправдание перед собственным разумом, как объяснение, придуманное постфактум»21.
Таким образом, интерпретация текста и его дискурсивизация (то есть интеракция читателя с автором) - процессы нетождественные, они пересекаются в зоне рационального. Интерпретация представляется «как создание значения или попытка реконструировать это создание, в соответствии с целями интерпретатора, при использовании стратегий интерпретации»22. Цели интерпретации связаны с внутренним (художественным) миром текста, с внутренними мирами автора и самого интерпретатора. При этом речь идет, конечно же, о представлениях, оценках и истолкованиях интерпретатора по поводу авторских интенций в отношении названных целей. Эти представления, оценки и истолкования не являются произвольными, но «навязываются» интерпретатору автором через расставленные в тексте «вехи», опорные пункты или средства прагматического фокусирования, складывающиеся в интерпретационную программу. Текст представляет собой, таким образом, «некое синтактико-семантико-прагматическое устройство, чья предвидимая интерпретация есть часть самого процесса его создания»23.
Если в стратегию автора текста входит установка на «однозначное толкование единиц создаваемого текста» его адресатом24, то закладываемая им интерпретационная программа будет достаточно жесткой. В этом случае аранжировка предложений в тексте должна реализовывать локальную связность с помощью разнообразных средств: лексических, лексико-грамматических, синтаксических, - достаточно исчерпывающе описанных в работах по лингвистике и грамматике текста25.
Локальная связность рассматривается в качестве конституирующего признака текстуальности как «необходимое условие коммуникации: бессвязный текст не может быть адекватно декодирован адресатом»26.
Безусловно, представление о связности как презумпции текстуальности оправдано в отношении текстов, принадлежащих определенным дискурсивным практикам, например,
законотворчеству, судопроизводству, международному праву и т. п., когда неоднозначность интерпретации расценивается скорее как недостаток, чем достоинство текста. Другое дело художественная коммуникация, объективной данностью которой во второй половине XX столетия стали формально бессвязные тексты. В художественных парадигмах модернизма и постмодернизма, определивших генеральную линию развития художественного повествования в XX веке, со всей очевидностью встала проблема недостаточности критерия формальной связности, как показателя текстуальности.
Постмодернизм провозгласил децентрацию и деконструкцию коммуникативно-прагматической стратегией текстопорождения27, а множественность интерпретаций его целью. По словам У. Эко, «поэтическое качество» текста (или его художественность) - это «способность текста порождать различные прочтения, не исчерпываясь до конца»28.
Деконструкция формальной связности не мешает многим «бессвязным» постмодернистским текстам оставаться текстами не только с точки зрения их создателя, но и с точки зрения их реципиента. Бессвязность же оказывается при этом определенной коммуника-тивно-прагматической стратегией, побуждающей интерпретатора (читателя или исследователя) к интеракции с текстом, а посредством текста - с его создателем, что выдвигает так называемый «абстрактно-коммуникативный» уровень, то есть уровень взаимодействия абстрактного (имплицитного) автора и абстрактного (имплицитного) читателя29, в центр проблематики, связанной с интерпретацией такого рода текстов.
В качестве примера рассмотрим фрагмент из автобиографического романа В. Кеп-пена Jugend:
(1) den zur Dienstleistung kommandierten Offizieren sind je zwei Kompanien der Knabenschule unterstellt, (2) stellten sich unter im Sperrfeuer, (3) es gab einen Moloch; (4) der hieß Westfront, (5) es kleine Moloche nicht weniger hungrig,(6) sie hießen Ostfront Isonzofront Dardanellenfront(7) auch die Seefront kannte Leviathan und(8) vom Himmel warf die Sonne den Ikarus30 (выделено нами, - В.А.).
В приведенном фрагменте речь идет об офицерах-воспитателях в закрытом военном воспитательном учреждении для мальчиков, куда был помещен в детстве рассказчик. Тематически и формально фрагмент распадается на две части: в первой (1) содержится информация о кадетской школе, во второй(2_8) - о военных действиях на полях первой мировой войны. Формально эти части связаны через лексический повтор (sind unterstellt, stellten sich unter), который является скорее морфологическим повтором: при тождестве морфем лексемы семантически нетождественны (то есть являются омофонами). Формально избыточный повтор не способствует здесь установлению связи между частями сверхфразового единства, К тому же в предложении2 опущен формальный субъект. Части1 и2-8 различаются также временными регистрами, о чем свидетельствуют разные временные формы: в первой части - презенс, во второй - претерит. Скорее всего, речь идет о военном прошлом офицеров-воспитателей. Тогда «перевод» несвязного фрагмента в связный будет иметь вид: <*Die Ofßziere> stellten sich unter < *währenddes Krieges> im Sperrfeuer.
Это предположение подтверждается следующими далее обозначениями фронтов первой мировой войны (West-, Ost-, Isonzo-, Dardanellen-, Seefront), а также упоминаниями мифических чудовищ (Moloch, Leviathan), пожирающих свои жертвы на суше и на море, и легендарного Икаруса, полет которого был прерван безжалостным солнцем. Образы жестокого бога Молоха и морского чудовища, дракона или крокодила, Левиафана как аллегорий войны (der Moloch Krieg) и хаоса (Leviathan) закреплены в узусе, о чем свидетельствуют лексикографические источники31. Такое истолкование текстового фрагмента
поддерживается также и другими рассеянными по тексту лексическими единицами и словосочетаниями, отсылающими читателя к истории первой мировой войны, хотя прямые проекции на историческое время (исторические даты) в тексте романа отсутствуют. Они как бы выносятся за пределы текста в его контекст, который никогда не совпадает полностью у его создателя и читателя. Однако если универсумы автора и читателя сближаются, то дешифровка «бессвязного» текста оказывается возможной для его реципиента. Правда, такое «сближение», как правило, требует от читателя творческой активности.
Как видим, имея дело с «бессвязным» текстом, читатель вынужден реконструировать пропущенные информативные звенья и концентрировать внимание на «мешающем пониманию их излишке из-за многократности повторения якобы одного и того же», реконструируя последовательность ввода информативных звеньев и их тема-рематическую связь32. Эти действия оказываются возможны благодаря смысловой открытости текста. Ведь «бессвязный» текст, с одной стороны, отрицает связность как принцип текстопорождения, с другой же - апеллирует к знанию читателем конвенций связности и внятности, то есть к его культурной (интертекстуальной) компетентности, благодаря которой тот и осуществляет «перевод» несвязного повествования в связное.
Таким образом, модель текста как «свернутого дискурса» принимает во внимание «эмпирически наличные моменты» литературно-художественной коммуникации, а именно: «внешнее материальное произведение и психический процесс творчества и восприятия»33, а также их взаимодействие. В.И.Тюпа проводит аналогию литературного произведения «со всяким феноменом, обладающим "телом" (упорядоченностью знакового материала) и "личностью" (уникальным смыслом своего присутствия в мире)»34, указывая на то, что личность невозможно описать, она открывается другой личности только в процессе интеракции и только через внешние, «телесные» проявления. Поэтому, исходя из презумпции существования «эстетической личности» и осознавая моральную ответственность перед этой личностью, исследователь может только «сосредоточиться на той реальности, которая пролегает между полюсами смысла и текста, сопрягая их»35. Можно предположить, что в пространстве между этими полюсами лежат творчески претворенные в языковой данности текста личностно значимые сверхличные нормы дискурса как стратегии текстообразующего освоения мира, осуществляемой в каждом конкретном коммуникативном событии.
1 Арутюнова НД. Дискурс // БЭС: Языкознание. М., 2000. С. 136.
2 Архипов И.К. Творчество языковой личности, текст и контекст // Бйк^а 1лп{*шйса IX. СПб., 2000. С. 204.
3 Архипов И.К. Полифония мира, текст и одиночество познающего сознания // БШсНа Ьцщизйса XIII. СПб., 2005. С. 15.
4 Там же. С. 10.
5 Никитин М.В. Основы лингвистической теории значения. М., 1988. С. 16.
6 Архипов И.К. Указ. соч., 2000. С. 204.
I Васильев Л.Г. Лингвистические аспекты понимания: Автореф. дис.... д-ра филол. наук. СПб, 1999. С. 6.
8 Дымарский М.Я. Проблемы текстообразования и художественный текст. М., 2001. С. 44.
9 Там же. С. 41.
10 Эко У. Шесть прогулок в литературных лесах. СПб., 2003. С. 9.
II Шабес В.Я. Событие и текст. М„ 1989. С. 170.
12 Ср.: Шабес В.Я. Указ. соч.; Сахарный Л.В. Тема-рематическая структура текста: Основные понятия // Язык и речевая деятельность. Т. 1, СПб., 1998.
13 Филиппов B.C. Текст: на все четыре стороны // Чествуя филолога (К 75-летию Ф.А.Литвина). Орел, 2002. С. 68.
14 Дымарский М.Я. Указ. соч. С. 45.
15 Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология. M., 1997. С. 205.
16 Филиппов B.C. Указ. соч. С. 73.
17 Там же. С. 73.
18 Кожевникова Кв. Об аспектах связности в тексте как целом // Синтаксис текста. М.,1979. С. 66.
19 АдмониВ.Г. Система форм речевого высказывания. СПб., 1994. С. 116-120.
20 Эко У. Роль читателя. М., 2005. С. 25.
21 Выготский U.C. Психология искусства. Минск, 1998. С. 76.
22 ДемъянковВ.З. Общая теория интерпретации и ее приложение к критическому анализу метаязыка американской лингвистики 1970-80-х г.г. Автореферат дис. ... д-ра. филол. наук. М., 1985. С. 8.
23 Эко У. Указ соч. С. 25.
24 Николаева Т.М. Лингвистика текста: Современное состояние и перспективы // Новое в зарубежной лингвистике: Лингвистика текста. Вып. VIH. M., 1978. С. 18.
25 Ср.: Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 2004; Москалъская О.И. Грамматика текста. М., 1981; Сильман Т.Н. Проблемы синтаксической стилистики. Л., 1967; Солганик Г.Я. Син-таксическая стилистика (Сложное синтаксическое целое). М., 1973; Agrícola Е. Semantische Relationen im Text und im System. Halle (Saale), 1975; Fleischer W., Michel G. Stilistik der deutschen Sprache. Leipzig, 1975; Harweg R. Pronomina und Textkonstitution. München, 1968 и др.
26 Мшевская T.B. Грамматика дискурса. Ростов-на-Дону, 2003. С. 38.
27 Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры XX века: Ключевые понятия и тексты. М., 2003. С. 102-104.
28 Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Иностранная литература. 1988. № 10. С. 90,
29 Терминология современного зарубежного литературоведения (Страны Западной Европы и США): Справочник. Вып. 1.М., 1992. С. 50.
30 Коерреп W. Jugend. Frankfurt/Mam, 1976. S. 46.
31 Ср.: Duden Deutsches Universalwörterbuch / 3., völlig neu bearb. und erw. Aufl. Mannheim; Leipzig; Wien; Zürich, 1996. S. 1031,950.
32 Урбан Ю. Опыт перевода несвязного повествования в связное (на примере заявочной главки повести «Анд» Станислава Чича) // Художественный текст и текст в массовых коммуникациях. Материалы междунар. науч. конф. 4. 2. Смоленск, 2005. С. 28-29.
33 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 53.
34 Тюпа В.И. Аналитика художественного (Введение в литературоведческий анализ). М., 2001 С. 18.
35 Там же.
