CC BY
205
ФИЛОЛОГИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2015. № 1. С. 226-228.
УДК 82.091 Н.С. Беликова
ИРОНИЯ КАК СПОСОБ МИРОВОЗЗРЕНИЯ В РОМАНЕ А.И. ИВАНОВА «ГЕОГРАФ ГЛОБУС ПРОПИЛ»
Природа смеха в романе «Географ глобус пропил» А.И. Иванова анализируется в связи с аксиологическими категориями главного героя. Смеховая реальность является виртуальной реальностью, внутри которой основную роль играет ирония и балагурный тип речевого поведения. В зависимости от наличия или отсутствия ироничного способа мировоззрения у персонажа меняются его ценностные приоритеты.
Ключевые слова: ирония, учитель, балагур, аксиологические категории, виртуальная смеховая реальность, маска, коммуникация, любовь.
Материалом исследования является произведение А.И. Иванова «Географ глобус пропил» (1995). При анализе художественного мира особое внимание уделяется концепту смеха в рамках системы аксиологических категорий главного персонажа Виктора Служкина, преподавателя экономической географии в старшей школе. Основным способом восприятия окружающей реальности для Служкина является ирония.
Ирония не только тип мироощущения для главного героя, но и способ эксплицитного осознания себя, определение собственного бытия («Без шутки жить жутко» [1, с. 83]). Однако такое бытие, формирующееся с помощью иронии как константной категории, на выходе оказывается не безусловно комическим, что и отмечается самим персонажем («Любой анекдот - это драма...» [1, с. 217]). Предпосылкой иронии как доминанты мировосприятия субъекта является дисгармония во взаимоотношениях с окружающей действительностью, внутри которой сосредоточены вполне обывательские концепты: семья, друзья, работа.
Служкин, находясь в постоянных поисках эталонного поведенческого типа личности, основанных на очевидно устойчивых моральных принципах («Я человека ищу, всю жизнь ищу - человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека!» [1, с. 223]), сталкивается с целой сетью непреодолимых препятствий (болезненная ситуация внутри школы и во взаимоотношениях с детьми; деструктивные отношения с друзьями детства; отсутствие опоры в семейной жизни, в том числе и в лице самого себя, что является решающим фактором; перманентно негативная рефлексия личностных поступков и мотивов), которые вынуждают героя трансформировать изначальное восприятие и априорное приятие первостепенной реальности путем изменения аксиологической сферы. Служкин принимает безапелляционную безвыходность жизненной ситуации, в которой он пребывает на протяжении всего повествования, однако именно это и становится толчком к эмотивной ироничной реакции на действительность. Таким образом, иронию следует считать средством некоего преодоления, выхода из сложившейся реальности. В данном контексте вспоминается интерпретация смехового начала М.Т. Рюминой в книге «Эстетика смеха: Смех как виртуальная реальность»: «.для виртуальности перманентно присуще состояние “невсерьез” в силу ее мнимости и обратимости, постоянной колебательности между реальностью и иллюзией. А с другой стороны, смеховая реальность есть виртуальная реальность, потому что им присущи сходные свойства» [2, с. 123].
В художественном произведении изначально ирония для главного персонажа является дискурсивной практикой, коммуникативный компо-
© Н.С. Беликова, 2015
Ирония как способ мировоззрения в романе А.И. Иванова «Географ глобус пропил»
227
нент играет центральную роль, ведь ирония оказывается фактически первой реакцией на любую ситуацию внешнего общения персонажа с кем-либо. Но впоследствии, в условиях изменившихся аксиологических координат (любовные взаимоотношения Служкина и Маши), ирония приобретает уже иной характер: она является некой призмой видения мира, позволяющей воспринимать изначально данную реальность как неприемлемую для существования. Итак, ирония, трансформируя бытовой хронотоп, преобразуется в виртуальную реальность, гармоничную внутреннему миру Служкина, но системно противопоставленную миру всех остальных персонажей.
Говоря об иронии как о ведущей коммуникативной практике центрального героя, необходимо акцентировать внимание на непосредственно языковой реализации его ироничного дискурса. Наиболее частотными наименованиями Служкина его близким окружением являются «шут», «дурак», «дурачок» (Надя о муже: «- Тебя не только любить, тебя и уважать-то невозможно! ...Ты шут!» [1, с. 82]; Кира в монологе, полностью посвященном характеристике Служ-кина: «Сколько ни прикидывайся дураком, всегда найдется кто-нибудь дурее тебя, так что этим не выделишься.» [1, с. 83]), да и сам персонаж позиционирует себя прежде всего как «шут» («Я - шут!» [1, с. 119]).
Смыслоразличительная грань смехового начала истончается, при анализе нарратива следует говорить не только об иронии, но и о самоиронии, присущей сознанию персонажа, причем последняя играет значительную роль в системе ценностей и в рефлексивном контексте. Единственно приемлемой формой выражения иронии и одновременно окном в другую (и языковую, и иначе аксиологически окрашенную) виртуальную реальность для Служкина оказывается балагурство. Категории балагурства, иронии и самоиронии тесно связаны друг с другом. Главный герой анализирует собственное речевое поведение, заостряя внимание адресата на внутренней душевной пустоте, обусловленной тяжелым социально-бытовым существованием, однако компенсируемым нарочито легким коммуникативным само- и мировосприятием («язык Златоуста, да мыслей не густо» [1, с. 179]; «брехать - не кувалдой махать» [1, с. 188]).
Герой подвергается традиционному для романной мысли испытанию настоящей любовью (взаимоотношения Маши и учителя), которое он не выдерживает: тогда ироничнобалагурный способ коммуникации и мировосприятия бессознательно утрачивается, соответственно, маска также теряет актуальность. Меняется личностный «универсум духа», о чем упоминают В.О. Пигулевский и Л.А. Мирская в работе «Символ и ирония
(опыт характеристики романтического миросозерцания)»: «. универсум духа, построенный иронией и игрой воображения, - это мир, где все вещи обладают не бытием, а бесконечным становлением. <...> Но открывается другой аспект иронии: страстное
стремление к духовной полноте, которое никогда не будет завершено и осуществлено, дает известную компенсацию, но оставляет мечту недостижимой, рождая специфическое романтическое умонастроение» [3, с. 26].
Служкин, подобно романтическому герою, словно пробуждается от утомительного сна, вызванного безвыходными экзистенциальными поисками, внутри которых ирония служила действующим проводником из мира пассивной бытовой реальности в мир активного, возможного счастья. Служкин, признаваясь в альтруистической любви ко всему сущему жене, и к ней самой в том числе, все же не может отказать себе в удовольствии лингвистической балагурной игры (он разрывается от любви не к себе, но «к тебе... (к жене. - Н. Б.] К Таточке... К Будкину... К Пушкину» [1, с. 215]). Признание Служкина Маше звучит без тени иронии и балагурства. В рамках системы взаимоотношений «ребенок - взрослый» в романе балагурный дискурс практически отсутствует; ребенок оказывается адресатом, не воспринимающим «масочность», какую бы то ни было игру, даже игру со словами. Главный герой, реагирующий на окружающую реальность через призму смехового начала, оказывается адекватно сопричастным внешнему миру, только когда отказывается от ироничной маски. Возможна такая ситуация при общении с детьми, внутри которого происходит реализация главного героя прежде всего как человека, наконец определившего истинный круг собственных аксиологических категорий. Так, герой в походе формулирует свое предназначение: «И может, именно любви я и хотел научить отцов - хотя я ничему не хотел учить» [1, с. 422]. Мучительный поиск «человека» не актуален, потому что Служкин в новой жизненной ситуации сам - человек, которого уже нет необходимости искать. На подсознательном уровне персонаж определяет это, как следствие, позволяя себе учить: «. он вовлекает детей не в рутинную процедуру отбывания учебной повинности, а в живой поиск живых истин» [4].
Детский мир оказывается континуумом, в котором осуществляется психологическое спасение главного героя; именно в условиях коммуникации с детьми, выступающими в роли друзей, семьи, среди которых находится образ идеальной возлюбленной, Служкин уже «не разрывается от любви» между одновременным чувством к жене, ребенку, самому себе и даже Пушкину, он ощущает себя гармоничной личностью. Реализация
228
Н.С. Беликова
коммуникативного акта с ребенком возможна в рамках смехового, но не ироничного дискурса.
Ирония как центральная мировоззренческая категория обесценивается, выполняет функцию лишь масочного, внешнего взаимодействия субъекта с миром, являясь доминантой сознания Служкина условно.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Иванов А. Географ глобус пропил: роман. М. : АСТ, 2014. 443 с.
[2] Рюмина М. Эстетика смеха: Смех как виртуальная реальность. 3-е изд. М. : Либроком, 2010. 320 с.
[3] Пигулевский В., Мирская Л. Символ и ирония (опыт характеристики романтического миросозерцания). Кишинев : Штиинца, 1990. 164 с.
[4] Ребель Г. Уроки географа // Литература. 2006.
№ 12. URL: http://lit.1september.ru/article.php
?ID=200601218 (дата обращения: 14.11.2014).
