CC BY
131
УДК 821.161.1.09
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МУЗЫКИ КАК «ВОСПОМИНАНИЯ» В ПОВЕСТИ Л. Н. ТОЛСТОГО «ДЕТСТВО» И РОМАНЕ «ВОЙНА И МИР»
(В СВЕТЕ ВЗГЛЯДОВ ПЛАТОНА)
© Г. А. Ахметова
Башкирский государственный университет Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел./факс: +7 (347) 273 68 74.
E-mail: [email protected]
«Музыкальные» эпизоды прозы Л. Н. Толстого — повести «Детство» и романа «Война и мир» анализируются с точки зрения отражения в них философских взглядов на музыку античного философа Платона. Показано, как своеобразно Толстой усвоил платоновское понимание идеальной природы музыки, взгляд на нее как на духовное «воспоминание».
Ключевые слова: музыка, Платон, душа, воспоминание, «Патетическая соната», Бетховен, пение, Наташа Ростова.
В юношеском дневнике в 1847 г. Лев Толстой записал, что одной из главных его жизненных целей является достижение «совершенства в музыке и живописи» [1, с. 14]. Образы музыкантов и живописцев Толстой вывел на страницах своих произведений. Всегда волновавшие Толстого вопросы искусства - в области музыки и живописи - стали предметом его осмысления в художественной прозе, теоретических работах («Что такое искусство?»), дневниках, письмах.
Лев Толстой и музыка - тема многогранная и при этом очень органичная, глубинная, с точки зрения восприятия творчества писателя.
Врожденная страстная любовь к музыке была отличительным свойством Толстого. Мать писателя Мария Николаевна Волконская обладала тонким музыкальным слухом и великолепно исполняла на фортепиано классические произведения. В повести «Детство» Толстой изобразил шашап нежной, мечтательной и музыкальной. От матери Толстой унаследовал слух и страстную увлеченность музыкой.
Уже в юности Толстой занимался музыкой очень серьезно. В молодости он часами просиживал за инструментом. Ясную Поляну посещали выдающиеся композиторы и исполнители конца XIX - начала ХХ в: С. Танеев, А. Г ольденвейзер, П. Чайковский, Б. Сибор, А. Могилевский, А. Аренский и другие. В московском доме Толстого бывали А. Рубинштейн, Ф. Шаляпин, Ю. Гофман, А. Скрябин.
В. Булгаков, секретарь писателя, записал слова Толстого, сказанные в последний год его жизни: «Люблю музыку больше всех других искусств, мне всего тяжелее было бы расстаться с ней, с теми чувствами, которые она во мне вызывает» [2, с. 175].
Тема «Лев Толстой и музыка» не раз затрагивалась в исследованиях о писателе разных лет. На наш взгляд, наиболее целостное освещение эта тема получила в воспоминаниях сына писателя С. Л. Толстого и композитора А. Б. Гольденвейзера, а также в работах И. Эйгеса, Б. Бялокозовича, Э. Г. Бабаева, М. И. Найдорфа.
Воспоминания сына Толстого Сергея Львовича «Очерки былого» (глава «Музыка в жизни моего отца») ценны биографическими фактами, характеризующими музыкальные вкусы писателя, его пристрастия и антипатии [3]. Хорошим дополнением к этим воспоминаниям служит мемуарная книга А. Б. Гольденвейзера «Вблизи Толстого. Воспоминания» [4].
И. Эйгес в своем интересном исследовании «Воззрение Толстого на музыку», анализируя музыкальные эпизоды в произведениях Толстого, сосредоточился не столько на их литературоведческом аспекте, сколько на психологии музыкального творчества и его восприятия [5].
Б. Бялокозович в своей статье «Польская музыка в оценке Льва Толстого» рассматривает отношение Толстого к польской музыкальной культуре и, в частности, к музыке Ф. Шопена [6].
Статья Э. Г. Бабаева «Лев Толстой и музыка» интересна исследованием толстовского восприятия музыки «ученой» и народной [7].
Работа М. И. Найдорфа «Музыкальность Л. Н. Толстого. Источники мотивации» посвящена рассмотрению культурной мотивации, которая направляла интересы и вкусы Толстого в широком мире музыки. Основой анализа является предложенная автором типология музыкальных культур: от домашнего музицирования до «новой» оперной и симфонической музыки, получившей развитие в России в середине XIX в. [8].
Однако существуют малоизученные аспекты темы «Толстой и музыка». Так, мало исследован философский «фон» музыкальных взглядов Толстого. В частности, большой и актуальный интерес представляют взгляды на музыку таких философов, как Платон и Артур Шопенгауэр, несомненно, повлиявших на эстетику Толстого, его философию музыки.
Во многих произведениях Толстого музыка и музыкальные переживания становятся объектом изображения и одновременно предметом теоретической рефлексии писателя. Пережив на рубеже 1870-1880-х гг. религиозный кризис, писатель соз-
дал трактат «Что такое искусство?» (1897), в котором много страниц посвятил музыке, ее загадочной природе и могучему влиянию на человеческую душу. В своих художественных произведениях Толстой также немало страниц уделил музыке.
Уже первое автобиографическое произведение Толстого «Детство. Отрочество. Юность» содержит музыкальные эпизоды, важные как для характеристики действующих лиц трилогии, так и для понимания музыкальных взглядов Толстого.
Так, в главу XI «Занятия в кабинете и гостиной» введен отрывок, посвященный музыке: «Maman играла второй концерт Фильда - своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я очень хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было» [9, с. 40].
В одном из ранних черновых вариантов главы, приведенном ниже, этот музыкальный эпизод был значительно объемнее и включал в себя, помимо воспроизведения музыкальных впечатлений Нико-леньки, общие размышления Толстого о музыке: «... давно знакомые звуки пьесы, которую заиграла maman, производили во мне впечатление сладкое и вместе с тем тревожное. Она играла Патетическую сонату Бетховена. Хотя я так хорошо помнил всю эту сонату, что в ней не было для меня ничего нового, я не мог заснуть от беспокойства. Что, ежели вдруг будет не то, что я ожидаю? Сдержанный, величавый, но беспокойный мотив интродукции, который как будто боится высказаться, заставлял меня притаивать дыхание. Чем прекраснее, сложнее музыкальная фраза, тем сильнее делается чувство страха, чтобы что-нибудь не нарушило этой красоты, и тем сильнее чувство радости, когда фраза разрешается гармонически.
Я успокоился только тогда, когда мотив интродукции высказал все и шумно разрешился в allegro. Начало allegro слишком обыкновенно, потому я его не любил; слушая его, отдыхаешь от сильных ощущений первой страницы. Но что может быть лучше того места, когда начинаются вопросы и ответы! Сначала разговор тих и нежен, но вдруг в басу кто-то говорит такие две строгие, но исполненные страсти фразы, на которые, кажется, ничего нельзя ответить. Однако нет, ему отвечают и отвечают еще и еще, еще лучше, еще сильнее до тех пор, пока наконец все сливается в какой-то неясный тревожный ропот. Это место всегда удивляло меня, и чувство удивления было так же сильно, как будто я слышал его в первый раз. Потом в шуму allegro вдруг слышен отголосок интродукции, потом разговор повторяется еще раз, еще отголосок, и вдруг в ту минуту, когда душа так взволнована
этими беспрестанными тревогами, что просит отдыха, все кончается так неожиданно и прекрасно...
Во время Andante я задремал; на душе было спокойно, радостно, хотелось улыбаться и снилось что-то легкое, белое, прозрачное. Но Rondo в ut mi-neur разбудил меня. О чем он? Куда он просится? Чего ему хочется? И хотелось бы, чтобы скорее, скорее, скорее и все кончилось; но когда он перестал плакать и проситься, мне хотелось еще послушать страстные выражения его страданий.
Музыка не действует ни на ум, ни на воображение. В то время, как я слушаю музыку, я ни об чем не думаю и ничего не воображаю, но какое-то странное сладостное чувство до такой степени наполняет мою душу, что я теряю сознание своего существования, и это чувство - воспоминание. Но воспоминание чего? Хотя ощущение сильно, воспоминание неясно. Кажется, как будто вспоминаешь то, чего никогда не было.
Основание того чувства, которое возбуждает в нас всякое искусство, не есть ли воспоминание? Наслаждение, которое нам доставляет живопись и ваяние, не происходит ли из воспоминания образов? Чувство музыки не происходит ли из воспоминания о чувствах и переходах от одного чувства к другому? Чувство поэзии не есть ли воспоминание об образах, чувствах и мыслях?
<Музыка еще у древних греков была подражательная, и Платон в своей «Республике» полагал непременным условием, чтобы она выражала благородные чувства. Каждая музыкальная фраза выражает какое-нибудь чувство - гордость, радость, печаль, отчаяние и т. д., или одно из бесконечных сочетаний этих чувств между собой. Музыкальные сочинения, не выражающие никакого чувства, составлены с целью или выказать ученость, или при-обресть деньги, одним словом, в музыке, как и во всем, есть уроды, по которым судить нельзя. <<К числу этих уродов принадлежат некоторые попытки музыкой выразить образы и картин>>. Ежели допустить, что музыка есть воспоминание о чувствах, то понятно будет, почему она различно действует на людей. Чем чище и счастливей было прошедшее человека, тем более он любит свои воспоминания и тем сильнее чувствует музыку; напротив, чем тяжелее воспоминания для человека, тем менее он ей сочувствует, и от этого есть люди, которые не могут переносить музыку. Понятно будет тоже, почему одно нравится одному, а другое другому. Для того, кто испытал чувство, выраженное музыкой, оно есть воспоминание, и он находит наслаждение в нем, для другого же оно не имеет никакого значения>» [10, с. 182-183].
Подробное описание впечатления от «Патетической сонаты» Бетховена и размышления о музыке в черновом варианте повести «Детство» напоминают специальную музыковедческую работу обилием профессиональных терминов и несомненным близким знакомством писателя с музыкальным
произведением, о котором идет речь, его отдельными частями и даже мелкими фрагментами.
Толстовское определение музыки как неясного воспоминания о «том, чего никогда не было», очень тонко и точно передает ощущение, которое дает музыкальное переживание. Определение это обращает мысль к эстетике греческого философа Платона. Его имя, видимо, не случайно упомянуто в отрывке.
Платон, создатель философии «идей», рассматривал искусство как «подражание подражанию». Считая «идеи» первичными, а материальный мир -их вторичным подобием, искусство античный философ воспринимал как подражание материальному миру. Однако музыку Платон рассматривал как искусство особого рода. По его мнению, движение мелодий способно «подражать» волнениям души и оказывать глубокое нравственное воздействие.
Мысли Платона о музыке рассыпаны во многих его работах: не только в «Государстве», но и в «Законах», «Пире», «Федре», «Федоне» и других [11]. Анализируя и обобщая многочисленные разрозненные высказывания Платона о музыке, можно прийти к выводу, что музыку философ непосредственно соотносил с этикой, учением о душе.
По Платону, душа человека - тоже «идея», которая большую часть времени пребывает в небесном мире. В момент рождения человека душа вселяется в тело, в эту «темницу», и забывает большую часть того прекрасного, доброго, что дано было ей увидеть в мире «идей». Этим объясняются людская глупость и безнравственность, излечить которые может только философия.
Живя на Земле и философствуя, душа желает вернуться в родной для нее мир «идей» и ради этого многое может вспомнить. Платон пишет об этом так: «... это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил память обращена на то, чем божествен бог. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями, всегда посвящаемый в совершенные таинства, становится подлинно совершенным» [12, с. 190].
Философ считал, что человеческие души - неодинаковы. В одних преобладает телесноматериальная тяга к вещам, земным удовольствиям, в других - духовно-божественная страсть к «идеям». Душа первого рода не может воспарить в небо после смерти человека. Она падает вниз и смешивается с землей. Но души тех, кто не уставал философствовать, легко взмывают ввысь, к свету и занимают свое место среди идей. «Если душа при жизни прониклась философской мудростью и освободилась от земных, животных привычек, то смерть для нее - не уничтожение, а новое рождение в прекрасном, духовном мире» [13].
По Платону, душа всегда помнит о своей небесной родине. Идеи приходят в мир путем воспоминаний, а земная жизнь является своеобразным «чистилищем» для души.
Музыка, по мысли Платона, своего рода воспоминание души о прекрасном мире идей. В диалоге Платона «Федон» тело сравнивается с лирой, а душа - с издаваемой ею гармонией: «... в настроенной лире гармония - это нечто невидимое, бестелесное, прекрасное и божественное, а сама лира и струны - тела, т. е. нечто телесное, сложное, земное и сродное смертному» [12, с. 53].
Музыку античный философ воспринимал главным образом как искусство, «ведущее душу к добродетели». По Платону, «действие звуков, воспитывающее и ведущее к добродетели, мы, уже не знаю каким именно образом, назвали мусическим искусством», то есть музыкой [14, с. 152].
Музыка является пищей души, поскольку она вносит в нее гармонию. Платон замечает: «...в этом главнейшее воспитательное значение мусического искусства: оно всего более проникает в глубь души и всего сильнее ее затрагивает; ритм и гармония несут с собой благообразие, а оно делает благообразным и человека...» [14, с. 201].
В своем идеальном государстве Платон допускал только музыку, выражающую благородные, мужественные чувства, и изгонял из него печальную, разнеживающую или застольную музыку. Он осуждал музыку без слов, способную раздражать, по его мнению, дурные страсти.
Допуская, что музыка может пробуждать дурные страсти, Платон видел в ней главным образом духовное начало, связывающее ее с миром «идей».
Близкое к Платону восприятие музыки как духовного воспоминания «о том, чего никогда не было», Толстой перенес из чернового в беловой вариант «музыкального» эпизода повести «Детство»: «Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было».
В черновом варианте текста Толстой оставил иное определение музыки как «воспоминаний о чувствах», уже когда-то пережитых: «Наслаждение, которое нам доставляет живопись и ваяние, не происходит ли из воспоминания образов? Чувство музыки не происходит ли из воспоминания о чувствах и переходах от одного чувства к другому?»
Таким образом, в окончательном варианте отрывка Толстой сохранил определение музыки как смутного воспоминания души «о том, чего никогда не было». Принципиальной для Толстого становится мысль Платона об идеально-духовной природе музыки.
Дополнением этой мысли служит оставленный в черновом варианте фрагмент: «Музыка не действует ни на ум, ни на воображение. В то время как я слушаю музыку, я ни об чем не думаю и ничего не воображаю, но какое-то странное сладостное чув-
ство до такой степени наполняет мою душу, что я теряю сознание своего существования, и это чувство - воспоминание. Но воспоминание чего? Хотя ощущение сильно, воспоминание неясно».
Духовное «воспоминание», чуждое реальности, дает музыке высокое наполнение, рождает особое эстетическое наслаждение, близкое к умилению и сладостному переживанию. Душа Нико-леньки в сладком полусне, навеянном музыкой Фильда и Бетховена, «вспоминает» то, чего не было, но о чем она изначально «помнит». Фильд навевает «какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания», «Патетическая соната Бетховена» -что-то «грустное, тяжелое и мрачное».
Толстой часто, говоря о музыке, использовал слово «воспоминание». «Когда вы играли, я совершенно слился с этой музыкой, как будто это воспоминание о чем-то, такое чувство, будто я сочинил эту музыку»,- восхитился однажды Толстой игрой А. Б. Гольденвейзера [4, с. 209]. В повести «Крей-церова соната» Позднышев сходным образом воспринимает сонату Бетховена: «... но не приписывал этому никакого другого значения, кроме того, что она (жена) испытывала то же, что и я, что и ей, как и мне, открылись, как будто вспомнились новые, неиспытанные чувства» [15, с. 181].
Восприятие музыки как духовного переживания, близкого к «воспоминанию», лежит в основе нескольких музыкальных эпизодов романа «Война и мир». Два фрагмента связаны с пением Наташи.
В первом эпизоде Толстой передает впечатление Николая Ростова от пения Наташи сразу после его огромного карточного проигрыша Долохову. Понимая, что его проигрыш ставит семью на грань разорения, Ростов находится в состоянии, близком к отчаянию.
Пение Наташи властно и неожиданно захватывает его душу: «“И чему она радуется! - подумал Николай, глядя на сестру. - И как ей не скучно и не совестно!” Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать» [16, с. 64].
Сила музыки, чуждая материальному миру и всему рациональному, захватывает певицу («Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту...») и слушателя: «Что же это такое? - подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. - Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» - подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа: ОЬ шю сшёе1е аГГейо... Раз, два, три... раз, два... три... раз... ОЬ шю сшёе!е аГГеИо... Раз, два, три... раз. Эх,
жизнь наша дурацкая! - думал Николай. Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь,-все это вздор... а вот оно - настоящее... Ну, Наташа, ну, голубчик! ну, матушка!.. Как она этот si возьмет... Взяла? Слава Богу! - И он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. - Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» - подумал он.
О, как задрожала эта терция и как тронулось что-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире» [16, с. 64-65].
Музыка заставляет забыть о материальном -карточном проигрыше и пробуждает «лучшее, что было в душе Ростова».
В романе «Война и мир» описано еще одно впечатление от пения Наташи - Андрея Болконского: «В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и счастливое. Он был счастлив, и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не о чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?.. О своих надеждах на будущее? Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противоположность между чем-то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем был он сам и даже была она. Эта противоположность томила и радовала его во время ее пения» [16, с. 220].
Музыка рождает в Болконском душевное умиление и чувство счастья. Она снова выводит из эмпирического, физического бытия - узкого и телесного - в мир бесконечного и неопределимого, смутного «воспоминания» души.
Слушая пение Наташи, Болконский, как никогда, ощущает конечность всего земного (включая его собственные мечты о подвиге и славе) и бесконечность духовной жизни, выраженной в музыке.
Два музыкальных эпизода пения Наташи объединяются философским осмыслением музыки в духе эстетики Платона. При этом вся сила впечатления отнесена в них именно к музыке, без всякого упоминания о тексте.
Изображение музыкального переживания как «воспоминания» души о небесной родине дано еще в одном эпизоде романа. Наташа, поделившись с братом детскими воспоминаниями и прослушав Nocturne Фильда, исполненный на арфе учителем Димлером, говорит: «... когда этак вспоминаешь, вспоминаешь, все вспоминаешь, до того довспоми-наешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете... я знаю наверное, что мы были ангелами там где-то и здесь были, и от этого все помним» [16, с. 288-289].
Смысл такого «воспоминания» близок тому, как его понимал Платон. В диалоге «Федон» философ замечает: «... душа существует не только до нашего рождения, но, что вполне возможно, некоторые души существуют и после того, как мы умрем, и будут существовать, и много раз родятся, и снова умрут: ведь душа по природе своей настолько сильна, что способна вынести много рождений» [12, с. 56].
Наташа наивным языком передает древнее представление о душе и о музыке.
Восприятие музыки в платоновском понимании не раз возникает в других произведениях Толстого. Именно как «воспоминание» она изображена в раннем рассказе «Альберт». Музыка, исполняемая главным героем, скрипачом Альбертом, воспринимается слушателями как «какой-то прекрасный поток давно знакомой, но в первый раз высказанной поэзии» [17, с. 35].
Близко к платоновскому пониманию идеальной природы музыки описание игры княжны Марьи, исполняющей сонату Бетховена: «... любимая соната переносила ее в самый задушевнопоэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд (Анатоля) придавал этому миру еще большую поэтичность» [18, с. 286].
Как проявление мира «идей», духовного переживания музыка может естественно сливаться со сновидением. В романе «Война и мир» и других своих произведениях Толстой не раз описывает музыкальные сновидения. И всегда музыка придает снам толстовских героев необычные, прекрасные, чуждые реальности очертания, вносит в них высокий духовный смысл.
Такая музыка звучит в сновидении Пети Ростова перед его гибелью. Музыкальный сон подросток видит в партизанском отряде Василия Денисова накануне своего первого и последнего боя.
Музыка, которую слышит Петя во сне,- свидетельство его тонкой врожденной музыкальности, присущей всем Ростовым. Петя не учился музыке, но его музыкальный инстинкт рождает прекрасный звучащий сон: «Петя стал закрывать глаза и покачиваться. Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто-то.
- Ожиг, жиг, жиг, жиг...- свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой-то неизвестный, торжественно сладкий гимн... Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга... «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу»,- сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов... И звуки слушались его» [19, с. 158].
Странный музыкальный сон описан поразительно отчетливо. Творчество во сне создает музыку гимна или марша, исполняемую оркестром и
хором. Инструменты во сне - новые, фантастические, похожие на скрипки и трубы, но лучше и чище, чем они. Возникает чуждая реальности, необычная красота. Петя во сне властно повелевает звуками, они его слушаются. Свободная и мощная музыкальная импровизация, переживаемая в состоянии сна, рождает в подростке гордость и восторг: «Сколько хочу и как хочу».
Торжественная музыка во сне эмоционально выражает страстную мечту Пети о подвиге и славе, ради которой он добровольцем пришел в отряд Денисова. Музыкальный сон служит лирическим аккомпанементом этой героической мечты и судьбы Пети Ростова. Его судьба - трагический вариант своеволия. Он погибает в первом же бою - красиво и бессмысленно.
Странную музыку в своем предсмертном сновидении слышит Андрей Болконский. Находясь в состоянии полусна, он слышит «какой-то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: «И пити-пити-пити» и потом «и ти-ти» и опять «и питии-пити-пити» и опять «и ти-ти» [19, с. 398].
Под звуки этой музыки князь Андрей чувствует, что над лицом его воздвигается необычное здание из тонких иголок или лучинок, которое он должен удерживать во что бы то ни стало. Шепчущая музыка и фантастические детали сновидения предваряют момент, когда появляется «она» и Болконский до конца осознает ценность духовной жизни и тщету славолюбия.
Музыка во сне эмоционально и торжественно сопровождает процесс умирания - освобождения души от оков плоти и слияния с духовным первоисточником.
В нескольких эпизодах романа «Война и мир» описана фольклорная музыка - народная песня. Естественная и поэтичная, она воспринимается как своего рода «воспоминания» о чувствах, уже пережитых, близких и понятных каждому.
Толстой всегда был увлечен миром народных песен. П. И. Чайковскому он в 1876 г. послал сборник песен Кирши Данилова с просьбой дать музыкальную обработку их, а Фету примерно в это же время указывал на песни кавказских горцев: «Читал я в то время книги, о которых никто понятия не имеет, но которыми я упивался. Это сборник сведений о кавказских горцах, изданный в Тифлисе. Там предания и поэзия горцев и сокровища поэтические необычайные...
Мое тело достояние земли,
Мою душу примет небо...» [20, с. 774].
И Толстой восклицал: «Каково!» Сам Толстой дал в поздней повести «Хаджи-Мурат» обработку горских песен, этого «сокровища необычайного».
Народные песни Толстой рассматривал как «всемирное искусство», которое способно преодолеть разобщенность людей, «заразить» их чувствами, понятными каждому.
В роман «Война и мир» Толстой ввел несколько эпизодов, в которых описана народная песня. Это плясовая на балалайке и гитаре в доме дядюшки после охоты Ростовых и хор солдат-песенников после военного смотра в 1805 г. под Браунау.
Наташа и Николай, оказавшись после охоты в доме дядюшки, живо ощущают поэтическую прелесть игры на балалайке Митьки-кучера, который «задребезжал Барыню с переборами и перехватами... Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали, и слушателям не наскучивало, а хотелось еще и еще слушать эту игру» [16, с. 275].
Общее эстетическое наслаждение от игры нарушает неверное «колено», сделанное Митькой, которое тотчас замечает дядюшка: « - Вот в этом колене не то делает,- вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. - Тут рассыпать надо - чистое дело марш - рассыпать» [16, с. 276].
Исполнение самим дядюшкой на гитаре русских народных песен «По улице мостовой... » и «Как со вечера пороша... » завораживает слушателей общим радостным, бодрым и поэтическим настроением. Именно под гитару «дядюшки» Наташа неожиданно для всех и самой себя исполняет русский танец, которому «в шелку и бархате воспитанную графиню» никто и никогда не учил.
Легким намеком Толстой дает понять, что мелодия народных песен, подобная «напеву птиц», самоценна, гораздо важнее слов, чего наивно не понимает исполнитель: «Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев - так только, для складу. От этого-то бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош» [16, с. 278].
Эпизод военного смотра под Браунау завершается исполнением солдатами-песенниками двух народных песен: «Не заря ли, солнышко занимало-ся...» и «Ах вы, сени мои, сени!» Обаяние песен так велико, что они захватывают общим радостным и бодрым чувством не только уставших солдат, но и
Кутузова и всю его свиту: «Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали идти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты» [16, с. 153].
Думается, можно говорить о близости толстовского восприятия музыки платоновскому ее пониманию. В ранних произведениях Толстого «Детство», «Альберт», а также в романе «Война и мир» музыка осмыслена как идеально-духовное переживание - «воспоминание» души о небесной родине, «о том, чего никогда не было».
Такое, в духе Платона, понимание музыки иногда дополняется у Толстого другим: это воспоминание об уже пережитых чувствах. Одно не исключает другого.
ЛИТЕРАТУРА
1. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 21. М., 1985.
2. Булгаков В. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., 1957.
3. Толстой С. Л. Очерки былого. М., 1956.
4. Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. Воспоминания. М., 2002.
5. Эйгес И. Воззрение Толстого на музыку // Эстетика Льва Толстого / Под ред. П. Н. Сакулина. М., 1929. С. 241-308.
6. Бялокозович Б. Польская музыка в оценке Льва Толстого // Л. Н. Толстой. Ученые записки, статьи и материалы. М. Горький, 1961. С. 198-213.
7. Бабаев Э. Г. Лев Толстой и музыка // Лев Толстой и музыка. Хроника. Нотография. Библиография / Сост. З. Г. Па-люх и А. В. Прохорова. М., 1997. С. 7-39.
8. Найдорф М. И. Музыкальность Л. Н. Толстого. Источники мотивации. М., 1990.
9. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 1. М., 1978.
10. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 1. М.; Л., 1928.
11. Платон. Собрание сочинений в 4 т. / Под общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса. СПб., 2006-2007.
12. Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 2. СПб., 2007.
13. Соколов Э. В. Античность (Платон, Сократ, Аристотель). иЯЬ: Шр://Аигпа1.11Ъ.ги/8/8око1ош_е_ш/2апйс11.8111ш1
14. Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. Ч. 2. СПб., 2007.
15. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 12. М., 1982.
16. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 5. М., 1980.
17. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 3. М., 1979.
18. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 4. М., 1979.
19. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 7. М., 1981.
20. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 18. М., 1984.
Поступила в редакцию 02.11.2012 г.
