CC BY
35
Bibliography
1. Heyse, P. Am Tiberufer. - M., 2000.
2. Steel, D. Nur einmal im Leben. - Wilchelm Goldmann Verlag, München, 1984.
3. Ziergiebel, H. Zeit der Sternschnuppen. M., 2001.
4. Freytag, G. Soll und Haben. - SWAN Buch-Vertrieb GmbH, Kehl, 1993.
5. Fuhrmann R. Medusa. - Verlag Das Neue Berlin, 1989.
6. Eichinger, L.M. Raum und Zeit im Verbwortschatz des Deutschen: Eine valenzgrammatische Studie. - Tubingen: Niemeyer, 1989.
7. Kreyjdlin, G.E. Vremya skvozj prizmu vremennihkh predlogov // Logicheskiyj analiz yazihka: yazihk i vremya. - M., 1997.
8. Gulihga, E.V. Grammatiko-leksicheskie polya v sovremennom nemeckom yazihke / E.V. Gulihga, E.M. Shendeljs. - M., 1969.
Статья поступила в редакцию 16.11.12
УДК 821.161.1. (571.151)
Shastina T.P. ALTAI MOUNTAINS AS THE SPACE OF PRODUCTIONAL PROSE. The production prose of A. Demchenko, N. Dvortsova, V. Chivilikhina, which was established on the Gorno-Altaysk's material, is considered in the article. It is interpreted as a phase of the literary process that preceded the establishment of ecological trend in Russian literature of the second half of the twentieth century.
Key words: production prose, Altai Mountains, essay, novel, ecology.
Т.П. Шастина, канд. филол. наук, доц. Горно-Алтайского гос. университета, г. Горно-Алтайск. E-mail tshliteratura@mail.ru
ГОРНЫЙ АЛТАЙ КАК ПРОСТРАНСТВО ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ ПРОЗЫ*
В статье рассматривается производственная проза А. Демченко, Н. Дворцова, В. Чивилихина, созданная на горно-алтайском материале. Она интерпретируется как этап литературного процесса, предшествовавший возникновению экологического направления в русской литературе второй половины ХХ века. Ключевые слова: производственная проза, Горный Алтай, очерк, роман, экология.
Исследование процесса вхождения Горного Алтая в число освоенных русской литературой имперских пространств и наделения локуса специфическим образным фондом - т.е. создания воображаемого (используя трактовку Ж. Старобинского) [1, с. 36] Горного Алтая позволило выявить интересный факт: художественное самосознание (отождествляемое в данном случае с патриотической позицией) в этом сибирском регионе начинает проявляться ровно через сто лет после первых выступлений сибирских областников [2, с. 13-27], т.е. в конце 1950-х -начале 1960 гг. Стоит отметить, что и сегодня актуальны поставленные областниками «вечные проблемы» сибирской культурной жизни, акцентированные К.В. Анисимовым при републикации одной из последних работ Г.Н. Потанина: реакция местного общества на политические инновации, приходящие из центра; роль региональной образовательной системы в создании и воспитании интеллектуального ресурса области; воспитание общерусского патриотизма только через развитие патриотизма местного [3, с. 300-301].
К указанному времени из Москвы в Горно-Алтайскую автономную область возвращаются первые алтайцы-выпускники столичных вузов, в т.ч. Литинститута им. Горького, ставшие первыми профессиональными писателями Горного Алтая (В. Адаров, Э. Палкин, Б. Укачин - «идеологическая доктрина страны предписывала административной машине физическую и духовную поддержку художников из малочисленных народов» [4, с. 15]). Внешний - и очень мощный - интерес к территории во всесоюзном масштабе возникает на волне кедроградского движения («Кедроград» - неофициальное название проекта студентов Ленинградской лесотехнической академии, основанного на идее комплексного использования богатств кедровой тайги без рубки; в 1959 г. в Горно-Алтайской автономной области было создано опытное хозяйство, под которое отведено 300 тыс. гектаров прителецкой тайги; романтический почин был поддержан всей страной - и бюрократически погублен).
Этим создается импульс для развития литературы, в которой образ Горного Алтая получит мифопоэтическую (прежде всего в местных публикациях) и экологическую составляющую. Собственно, с очерков и путевых дневников придумавшего само слово «Кедроград» В. Чивилихина, печатавшихся в «Комсомольской правде» в 1960 г. («Шуми, тайга, шуми»; «Месяц в Кедрог-раде») начнется то экологическое движение, вершинным проявлением гуманистического смысла которого станут идеи Д.С. Лихачева, писавшего: «экологию нельзя ограничивать только охраной окружающей среды, человек живет не только среди атмосферы и воды, но и в культурной среде. Эта среда необходима человеку, как воздух и вода. Таким образом, экология культуры представляет собой деятельность, направленную на охра-
ну культурных ценностей, на пропаганду прошедшей <> и современной культуры» [5, с. 64].
Идеи Лихачева будут развиты С. Залыгиным. «Всё, что мы называем нынче общественной психологией, в значительной мере есть не что иное, как психология экологическая. Это та или иная степень приобщенности или отчужденности от природы» [6, с.14]. Местом действия своего первого романа С. Залыгин не случайно сделает Горный Алтай («Тропы Алтая», 1966 г.). Позднее он напишет: «...в течение своей долгой жизни я несколько раз бывал в Горном Алтае и каждый раз (в 1929, 1938, 1961 годах) я видел уже совершенно другой Горный Алтай - обезображенный и все более убогий, все более и более бесприродный» [6, с. 10]. Писатель горько констатирует, что и литература тоже прошла путь отчуждения от природы. С ним солидаризируется известнейший эколог Ф. Штильмарк [7].
Движение литературы к «бесприродному» Алтаю можно иллюстрировать примерами производственной прозы. «По сути, весь советский роман - производственный. От «Цемента» до «Не хлебом единым», от Днепрогэса до Братской ГЭС, от Маяковского до Евтушенко советская культура воспевала рождение вещей. Дело было превыше всего, потому что мир без него пуст, как не поднятая целина» [8, с. 220]. Е. Добренко отмечал, что многочисленные производственные романы (а их было написано тысячи и они породили «критический метод говорить о литературе обоймами писательских имен» [9, с. 240]) были одинаковы по уровню и «по концепции личности (она везде одна - это концепция безличности), но могли отличаться по обороту фабулы: меняется фон, несколько смещается общий план» [9, с. 241]. Географические образы Горного Алтая (высокогорья) - тот фон, на котором разворачиваются производственные сюжеты, в условиях высокогорья допустимые: чабаны борются за выполнение плана по сохранности молодняка и настригу шерсти, доярки - за надои, лесорубы - за кубометры древесины, ученые - за создание новых пород и сортов, лесоустроители - за точное исчисление объемов будущих вырубок, альпинисты - за массовые восхождения на вершины и т.п.
Из горно-алтайских литераторов подобную тематику открывает А.М. Демченко. В исследовании, посвященном русской литературе Горного Алтая, дается чрезмерно прямолинейная трактовка зависимости Демченко от дискурсивных практик эпохи. Не соглашаясь с утверждением, что произведения автора написаны «в худших газетных традициях» [10, с. 90-91], рассмотрим его «Чуйские зори» [11] как первый опыт русского романа в литературе Горного Алтая.
Идеологическая маркированность книги очевидна: она выходит на волне обсуждения материалов сентябрьского пленума ЦК КПСС 1953 г, посвященного подъему сельского хозяйства.
В основе - производственный сюжет: кандидат биологических наук Анна Русакова вопреки официальным запретам ведет в отдаленном высокогорном колхозе работу по выведению новой породы пуховых коз. Прототипом Русаковой была Л.В. Окулич-Казарина (1896-1959), селекционер, автор горно-алтайской породы пуховых коз.
Действие разворачивается в высокогорном Куягаше, «на краю земли». За вымышленными топонимами легко угадываются реальные Кош-Агачский район и областной центр Горно-Алтайск. Точка отсчета - весна 1945 г. Демченко микширует этнос-пецифичность мира своих персонажей, обходясь несколькими алтайскими словами (именослов, слова приветствий и несколько бытовых терминов). Исключение - сцена со слепым исполнителем алтайских сказаний - кайчи, приветствующим начало борьбы за воду в куягашской полупустыне. Ср.: передовая комсомолка Чечек заявляет: «Я не знаю, что такое эпос. Я говорю: дайте на стоянку культуру. Ну... нашу, такую, как везде» (с. 87).
«Такой, как везде» - особенность соцреалистической парадигмы. Читатель, являющийся современником Демченко, вычленял в тексте такие роли и метафоры автоматически: Мамий Мурзагулов - идеальный положительный герой, он воплощает народную мудрость, сыплет пословицами и поговорками; функции деда Щукаря переданы райкомовскому сторожу Соколову, черты другого шолоховского персонажа угадываются в секретаре Шелесте, читающем в подлиннике Стендаля. Хищник и вредитель в книге один - Токушев, карьеристов целых трое - Гро-шев, Ивашкин и Жуковкин, мещанка Тана перековывается в передовую работницу рудника, забитая жена проштрафившегося председателя Соен Марчина становится передовой чабанкой. Все жители полупустыни оптимистичны, они легко выполняют невероятно трудные работы, дружно радуются трудовым победам, они готовы «победить» природу и построить «город-сад».
В производственный роман включены биографические нар-ративы (секретарь Шелест, Русакова, Варя, Токушев). Образ геолога Полякова автобиографичен (в Усть Пристани писатель работал над книгой, до войны он учился в Томском геологоразведочном техникуме). И любовь на фоне производства в тексте намечена. Но искренние человеческие чувства заслонены работой. Люди не просто горят на работе - они зимой и летом жарятся на «сковородке», «на раскаленной плите» Куягашской высокогорной полупустыни («каменной равнины», «высокогорной равнины»). За что им эти адские мучения? Камень становится словесным мотивом, рефреном, всякий раз говорящим об утрате малой толики человечности кем-либо из персонажей. Нечеловеческий характер такой работы, её противоестественность манифестируется замкнутостью пространства.
Исподволь в романе начинает проступать мотив отрыва от корней - метафора, буквализирующаяся в естественно-научных наблюдениях о растениях, которым в каменистой почве не за что цепляться, деревья не вырастут в привозной земле. Вдобавок ни у кого из центральных персонажей нет дома, на событийном уровне текста отсутствуют факты рождения детей. Объяснить первое только особенностями традиционного быта кочевников и технологией «отгонного животноводства» невозможно. Аилы, быстро возводимые и столь же быстро разбираемые, описываются как временное жилище, их очаги не собирают вокруг себя семьи. Семьи как таковой нет, указывается только, кто чей сын (дочь). Мужчины руководят, а женщины только работают (исключением является сцена ночного метания стогов на сенокосе). Женщины уходят с отарами на всю зиму высоко в горы, они бросаются в ледяную воду спасать овец, ночуют на снегу, месяцами не сходят с лошади, мотаясь по животноводческим стоянкам - «сердце просит: «Иди, делай. Это народу надо» (с. 40), и как высшую награду воспринимают самое обыкновенное зеркало. Что увидит в нем женщина, полгода проведшая на стоянке в аиле из жердей, где и умыться-то негде? На этом фоне бездомности знаком русской идентичности становятся жилища эпизодических персонажей: «домик» почтаря Егорыча да как из «забытой красивой сказки» изба Наума Захаровича Старожило-ва с неизменной лепкой сибирских пельменей.
Демченко в соответствии с сибирской традицией упоминает и о ссыльном Петре, к которому все ходили за советом, и о неизменном сибирском медведе, перед которым пела и танцевала пастушка Толток (с. 83). В целом его роман вполне соответствует канонам производственного, он достаточно легко опознается как сибирский, только за идеологически выдержанным сюжетом проступают на втором плане едва заметные черты умирания деревни, перекрывающие бравурность движения вперед. Скорее всего, именно поэтому сибирская критика осудила и автора, и его роман, который был не хуже многочисленных аналогичных произведений той поры. Например, Юрий Сальни-
ков довольно резко отозвался о книге, что, впрочем, не касалось именно фона, о котором он писал: «Мы узнали о новом, неизвестном нам до сих пор уголке земли, узнали, что существует такой уголок на карте нашей Родины. И живут там энтузиасты больших начинаний, скромные советские труженики» [12, с. 156]; Алексей Сотников в альманахе «Алтай» после публикации второго романа Демченко опубликовал эпиграмму: «На пути его поныне //«Зори Чуйские» видны», //И напрасно «На стремнине»// Он боится глубины» [13, с. 301]. «На стремнине» - второй роман Демченко о целинниках.
О неоднозначности восприятия романа свидетельствует упоминание о нем в документальной повести Н. Дворцова «Нужны энтузиасты» (1969 г), посвященной одному из основателей сибирского садоводства М.А. Лисавенко (см. начало беседы журналиста с академиком: «пока я медленно приводил в порядок заготовленные по дороге фразы, Михаил Афанасьевич заговорил о нашей молодой алтайской литературе, спросил, как я нахожу «Чуйские зори» Александра Демченко?» [14, с. 54]. В «Чуйских зорях» сам М.А. Лисавенко выведен под именем Писаренко.
Одним из первых произведений, созданных на горно-алтайском «фоне», был очерк Н. Дворцова и А. Сотникова «В долине Урсула». На 44-х страницах подробно излагаются особенности ведения сельского хозяйства в условиях «капризного непостоянства природы» («капризное непостоянство» станет постоянным эпитетом в зрелой прозе Дворцова). Схема очерка тради-ционна: в село приезжает молодой коммунист, сменивший спивающегося руководителя, изучает состояние дел, советуется со стариками (Лыш Саднашев, Мааны Сельбиков), с передовыми чабанами, уже побывавшими в Москве на ВдНх (Чма Амыро-ва), активно вместе с парторгом пропагандирует решения очередного пленума ЦК КПСС, поддерживает отверженных коллективом (Бабах Белендин), привлекает на свою сторону сомневающихся (Тонго Монголов), совместно решают, что традиционные способы животноводства - тебеневка и подсос - сдерживают выполнение планов, празднуют День пастуха, дают советы ученым сельхозопытной станции, принимают реальный пятилетний план, советуются с районным и краевым начальством. И все заканчивается мудрой пословицей из уст мудрого старика: «Кто быстро шагает, тот через горы перевалит».
Алтайский именослов (он затем частично перекочует в роман «Дороги в горах»), упоминание о том, что парторг переводил на алтайский язык передовицу «Правды», несколько бытовых деталей и одна подробность историческая («Рассказывают, что когда-то паслись на этих просторах табуны породистых коней бая Аргымая Кульджина. Это он привел ко двору российского императора арабских рысаков сказочной красоты и резвости, за что был удостоен монаршей милости - возведен в звание майора» [15, с. 3] да «хмурые, одетые редколесьем горы, из-за которых гордо выглядывают искрящиеся под солнцем белки» -вот и вся фоновая информация.
Этот очерк стал подготовительным материалом для первого романа Н. Дворцова «Дороги в горах» (1959). Действие в нем разворачивается в вымышленном горном селе Шебавине, на берегу реки Катуни, в котором угадываются черты многих крупных сел области: и Чемала, и Шебалина, и Кош-Агача (яковод-ство), в колхозе «Кызыл Черю» («Красная Армия»). Завязка -районное совещание по неотложным вопросам зимовки скота, доклад ретрограда предисполкома Грачева и смелая критика этого доклада новым предрайпотребсоюза Гвоздиным.
Дворцов выбирает тип молодого героя - Клава Арбаева (дочка бывших русской батрачки, ныне зав. МТФ, и батрака-алтайца), она зачитывается Тургеневым, свято верит в идеалы эпохи; трудолюбива, целеустремленна. Ей противопоставлен Игорь Гвоздин, избалованный горожанин; им предстоит прийти к своему «трудному счастью». Клаву любит Коля Бе-лендин - настоящий житель гор, он и коня арканом из реки вытащит, и на медведя с перочинным ножом пойдет, и трактор отремонтирует. Его отец - старик Сенюш - алтаец-яковод («сар-лычник»), отвыкший от дома и семьи, проводит всё свое время в горах с экзотическими животными. В редкие наезды в село он успевает дать всем мудрые советы, попутно критикуя старые устои и национальные обычаи и подтрунивая над незадачливыми односельчанами, настороженно встречающими блага цивилизации (электричество), осмысливает своим практическим умом, что «большая жизнь» уже подошла совсем близко, работает до последнего дыхания.
Герой-идеолог Ковалев, бывший фронтовик, прямолинеен, напорист, он на острие «производственной линии», описанной в очерке «В долине Урсула» (смена руководителя, дающая производственный эффект). Оказавшись в Шебавине, он был пора-
жен: чабаны и пастухи «в глуши, окруженные горами и лесом. месяцами не мылись в бане, не видели газет, не слушали радио и были довольны» (с. 188). За шесть лет романного времени ему предстоит поднять «горную целину» - научиться выращивать кукурузу, чтобы решить проблему кормовой базы (но так и не удосужиться решить свои семейные проблемы).
Пока мужчины ставят стратегические задачи в теплых рай-комовских кабинетах, женщины доят коров, едва стоящих от бескормицы на ногах в холодных коровниках, на морозе ремонтируют полуразвалившиеся крыши, борются с волками, руководят переправой табунов через бурные реки - всё соответствует жанровому канону, которым Дворцов великолепно владеет. Эти-кетность подобной схемы по аналогии с «литературным этикетом» (Д.С. Лихачев) описана М. Чудаковой, отметисшей совпадение собственной исследовательской позиции с работой американской славистки Катарины Кларк «Советский роман: История как ритуал», вышедшей в Америке в 1981 г. [16]. Перевод книги К. Кларк на русский язык осуществлен М.А. Литовской и издан в Уральском университете в 2002.
В тексте Н. Дворцова сказывается недостаточное владение, как говорили в ту эпоху, «местным материалом» - писатель только с 1947 года жил в Алтайском крае, в Горный Алтай выезжал в командировки, он не всегда точен в деталях, особенно фоновых: так, в горах у него цветут ландыши (для уроженца Саратова это нормально), маральник оказывается «летним цветком», кандык называется «красавицей сибирской лилией», а тюльпан растет круглый год. Зато медведей в романе оказывается ровно столько, чтобы у читателя сформировалось представление о том, что даже в таком медвежьем углу все идет так, как того требуют решения партии.
Романы Н. Дворцова и А. Демченко как литературные явления одного порядка рассмотрены Г. Ершовым. Дух времени и специфику производственной прозы передает бравурный пассаж критика: «Велик и многообразен Алтай! <...> На востоке края вздымаются горные кряжи, высоко в небо уходят «белки» - горные вершины, покрытые вечными снегами <...>. Есть здесь где развернуться народной трудовой инициативе. Широки просторы для познания жизни и приложения собственной энергии и труда, необъятны пути-дороги для проявления литературного дарования <...>. Есть еще настоящие «медвежьи углы», освоение которых требует много сил, труда, таланта и здоровья. Всюду нужны заботливые руки, самоотверженность в труде. Жизнь
*Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект 12-14-04001 а
Библиографический список
зовет! Повседневная, тесная связь с нашей боевой, кипучей жизнью не может не породить - и рождает! - в любом человеке-труженике нашей страны необоримую творческую силу, силу созидания, великую силу трудового примера» [17, с. 196].
Оригинальный способ демонстрации связи литературы с «нашей бучей, боевой, кипучей» находит В. Чивилихин в повести «Над уровнем моря» [18]. Сюжетная линия - спасение сбившегося в горах с пути и жестоко покалечившегося таксатора (для Горного Алтая профессия экзотическая). Производственная линия - решение задач лесоустроительной партии. Место действия - прителецкая тайга, высокогорье. Текст состоит из 12 частей-медальонов, названных по имени и роду деятельности персонажа: 1. Симагин, начальник лесоустроительной партии; 2. Сонц, руководитель объекта; 3. Александр Жамин, рабочий экспедиции; 4. Виктор Легостаев, таксатор; 5. Санаш Торбогоев, охотник; 6. Котя, турист; 7. Андрей Крыленко, конструктор; 8. Иван Шевкунов, лесник; 9. Альберт Сбоев, радист; 10. Виталий Ку-рочкин, пилот вертолета; 11. Геннадий Ясюченя, тракторист; 12. Савва Викентьевич Пиоттух, врач.
У каждого из них были свои причины оказаться в это время на берегу озера, каждый знает и выполняет свое дело (или приходит к мысли о необходимости такового). Наиболее соответствует жанру часть 7, где речь идет о технологических процессах создания нового автомобиля. Отправленный после психологического срыва мудрым партийным секретарем на отдых в прителецкую тайгу конструктор излечивается от мучивших его производственных проблем и находит верное техническое решение. За пределы производственной прозы выходит число персонажей и их попарная группировка, наводящая на мысль о библейском протосюжете - раненого спасли, потому что он был чист перед этой заповедной тайгой, он честно делал свое дело. Высокогорье выступает у Чивилихина в роли ковчега - это уже уровень экологической проблематики.
Выполняя производственные планы, колхозники распахали высокогорную полупустыню и породили эрозию почвы; лесорубы свели на корню леса вдоль рек и на крутых склонах, бригады охотников выловили соболя и белку, руководители области получили за всё это заслуженные награды, а за спасением от результатов такой деятельности, только что активно воссоздаваемой в рассказах, очерках и романах, литературе пришлось обращаться к мифологическому Хозяину Алтая, вспомнив, что таковой где-то еще на задворках памяти скрывается.
1. Старобинский, Ж. К понятию воображения: вехи истории II НЛО. - 1996. - № 19.
2. Потанин, Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. - Томск, 1907.
3. Потанин, Г.Н. Возрождение России и министерство народного просвещения II Вестник Томского гос. ун-та. - 2004. - № 6.
4. Лагунова, О.К. Феномен творчества русскоязычных писателей ненцев и хантов последней трети XX века (Е. Айпин, Ю. Вэлла, А. Неркаги): автореф. дис. ...д-ра филол. наук. - СПб., 2008.
5. Неизвестный Д.С. Лихачев: Неопубликованные материалы из архива Российского Фонда Культуры. - М., 2006.
6. Залыгин, С.П. Литература и природа II Новый мир. - 1991. - № 1.
7. Штильмарк, Ф.Р. Эволюция представлений об охране природы в советской литературе [Э!р]. - Р!д: http:IIoopt.infoI_publicationsI shtilmark_evolution.html
8. Генис, А. Вид из окна II Новый мир. - 1992. - № 8.
9. Добренко, Е. Фундаментальный лексикон: литература позднего сталинизма II Новый мир. - 1990. - № 2.
10. Чащина, Л.Г. Русская литература Горного Алтая. Эволюция. Тенденции. Пути интеграции. - Томск, 2003.
11. Демченко, А. Чуйские зори. - Барнаул, 1954 (При цит. в круглых скобках указ. стр. по этому изд.)
12. Сальников, Ю. Письмо товарищу II Сибирские огни. - 1955. - № 5.
13. Сотников, А. Александру Демченко II Алтай. - 1958. - № 11.
14. Дворцов, Н. Дважды жить не дано. Повести, рассказы, драма. - Барнаул, 1974.
15. Дворцов, Н. В долине Урсула I Н. Дворцов, А. Сотников. - Ойрот-Тура, 1955.
16. Чудакова, М.О. Сквозь тернии к звездам. Смена литературных циклов II Новый мир. - 1990. - № 4.
17. Ершов, Г. В атмосфере творческого беспокойства: о современной прозе писателей Алтайского края II Москва. - 1959. - № 3.
18. Чивилихин, В. Сибирка: повести и путевые дневники. - М., 1965.
Bibliography
1. Starobinskiyj, Zh. K ponyatiyu voobrazheniya: vekhi istorii II NLO. - 1996. - № 19.
2. Potanin, G.N. Oblastnicheskaya tendenciya v Sibiri. - Tomsk, 1907.
3. Potanin, G.N. Vozrozhdenie Rossii i ministerstvo narodnogo prosvetheniya II Vestnik Tomskogo gos. un-ta. - 2004. - № 6.
4. Lagunova, O.K. Fenomen tvorchestva russkoyazihchnihkh pisateleyj nencev i khantov posledneyj treti KhKh veka (E. Ayjpin, Yu. Vehlla, A. Nerkagi): avtoref. dis. ...d-ra filol. nauk. - SPb., 2008.
5. Neizvestnihyj D.S. Likhachev: Neopublikovannihe materialih iz arkhiva Rossiyjskogo Fonda Kuljturih. - M., 2006.
6. Zalihgin, S.P. Literatura i priroda II Novihyj mir. - 1991. - № 1.
7. Shtiljmark, F.R. Ehvolyuciya predstavleniyj ob okhrane prirodih v sovetskoyj literature [EhIr]. - RId: http:IIoopt.infoI_publicationsI shtilmark_evolution.html
8. Genis, A. Vid iz okna II Novihyj mir. - 1992. - № 8.
9. Dobrenko, E. Fundamentaljnihyj leksikon: literatura pozdnego stalinizma II Novihyj mir. - 1990. - № 2.
10. Chathina, L.G. Russkaya literatura Gornogo Altaya. Ehvolyuciya. Tendencii. Puti integracii. - Tomsk, 2003.
11. Demchenko, A. Chuyjskie zori. - Barnaul, 1954 (Pri cit. v kruglihkh skobkakh ukaz. str. po ehtomu izd.)
12. Saljnikov, Yu. Pisjmo tovarithu // Sibirskie ogni. - 1955. - № 5.
13. Sotnikov, A. Aleksandru Demchenko // Altayj. - 1958. - № 11.
14. Dvorcov, N. Dvazhdih zhitj ne dano. Povesti, rasskazih, drama. - Barnaul, 1974.
15. Dvorcov, N. V doline Ursula / N. Dvorcov, A. Sotnikov. - Oyjrot-Tura, 1955.
16. Chudakova, M.O. Skvozj ternii k zvezdam. Smena literaturnihkh ciklov // Novihyj mir. - 1990. - № 4.
17. Ershov, G. V atmosfere tvorcheskogo bespokoyjstva: o sovremennoyj proze pisateleyj Altayjskogo kraya // Moskva. - 1959. - № 3.
18. Chivilikhin, V. Sibirka: povesti i putevihe dnevniki. - M., 1965.
Статья поступила в редакцию 16.11.12
УДК 800:801.56
Anisimova N.A. REALIZATION OF THE LOGICAL COMPARISON MODEL IN THE SIMPLE SENTENCE (BASED ON THE ALTAI HEROIC LEGEND "MAADAI-KARA" TRANSLATED BY A. PLITCHENKO). The article is devoted to the research of the peculiarities of the realization of the logical comparison model in the Russian simple sentence which reflects comparative relations explicitly and implicitly. The description of simple sentences with different comparison indicators widely displayed in the heroic legend «Maadai-Kara» is discriminated as the initial stage of the investigation of comparative constructions in the given text in the light of the modern anthropocentric congruence theory.
Key words: simple sentence, comparison, logical comparison model, components of logical comparison model, comparative constructions, types of comparative constructions, explicit predicativity, implicit predicativity.
Н.А. Анисимова, канд. филол. наук, доц. ФГБОУ ВПО «АГАО», г. Бийск, E-mail: n.a.anisimova@mail.ru
РЕАЛИЗАЦИЯ ЛОГИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ СРАВНЕНИЯ В ПРОСТОМ ПРЕДЛОЖЕНИИ (НА МАТЕРИАЛЕ АЛТАЙСКОГО ГЕРОИЧЕСКОГО СКАЗАНИЯ «МААДАЙ-КАРА» В ПЕРЕВОДЕ А.ПЛИТЧЕНКО)
Данная работа посвящена исследованию особенностей реализации логической модели сравнения в простом предложении русского языка, эксплицитно или имплицитно отражающем сравнительные отношения. Описание простых предложений с разными показателями сравнения, широко представленных в сказании «Маа-дай-Кара», рассматривается как начальный этап изучения сравнительных конструкций в данном тексте в свете современной антропоцентрической теории сравнения.
Ключевые слова: простое предложение, сравнение, логическая модель сравнения, компоненты логической модели сравнения, сравнительные конструкции, типы сравнительных конструкций, эксплицитная предикативность, имплицитная предикативность.
Понятие «сравнение» определяется неоднозначно в разных отраслях знаний. В логике это один из видов мыслительной деятельности, мыслительная операция, прием, метод познания внешнего мира и духовных ценностей, заключающийся в сопоставлении предметов и явлений на основании сходства, предполагающего наличие общего существенного признака или комплекса признаков [1]. В поэтике и стилистике сравнение - форма художественного мышления, языковое средство выразительности. В лингвистике сравнительная конструкция рассматривается как конструкция, в которой находит отражение логическая модель (структура) сравнения [2, с.2]. Традиционно сравнение представляют как структуру из трех компонентов, выражающихся эксплицитно или имплицитно: объект сравнения (что сравнивается), эталон сравнения (с чем сравнивается) и основание сравнения (на каком основании сравнивается) [3, с. 2]. В отдельных работах в логическую модель сравнения включают также показатель сравнительного отношения [2]. Антропоцентрический подход к сравнению предполагает выделение в диктумно-модусной организации данных конструкций еще двух элементов: субъекта сравнения (обычно это говорящий) и бенефакти-ва (лицо, на которое распространяется семантическое представление сравнения) [2; 3].
В современном учении о сравнительных конструкциях русского языка выделяются разные аспекты их исследования: структурно-семантический, функционально-стилистический, сопоставительный, когнитивный и другие. От описания определенных синтаксических моделей сравнения исследователи переходят к созданию типологии сравнительных конструкций русского языка, к моделированию структуры функционально-семантического поля сравнения [3]. Конструкции с определенным показателем сравнения рассматриваются как сравнительный тип. В зависимости от сферы приложения сравнения различают образное, логическое и эталонное сравнения [2, с. 2].
В связи с вышесказанным несомненный научный интерес представляют форма и значение сравнительных конструкций,
их функции и роль в отражении художественной картины мира алтайского народа в героическом сказании «Маадай-Кара» [4], поэтический перевод которого на русский язык был выполнен сибирским поэтом Александром Плитченко на основе научного перевода этого произведения, изданного в 1973 г. в серии «Эпос народов СССР» под редакцией С.С. Суразакова. В тексте перевода сказания «сохраняются свойственные оригиналу.колорит-ные сравнения» [4, с. 260]. Методом сплошной выборки из текста перевода сказания «Маадай-Кара» было извлечено свыше 300 примеров употребления разноструктурных синтаксических сравнительных конструкций. Компоненты логической модели сравнения реализуются в них своеобразно и соотносятся с языковыми средствами выражения как эксплицитной, так и имплицитной предикативности. Большинство примеров сравнительных конструкций в тексте перевода по своей структуре являются простыми предложениями с теми или иными показателями сравнения: сравнительными союзами, сравнительными предикатами, творительным сравнительным, и представляют разные типы сравнительных конструкций. Ниже рассмотрим 4 типа простых сравнительных конструкций, наиболее часто встречающихся в тексте перевода сказания «Маадай-Кара».
1. Двусоставные подлежащно-сказуемостные предложения с составным именным сказуемым, вспомогательная часть которого выражена глаголом в спрягаемой форме, а основная (именная) часть выражена прилагательным в форме сравнительной степени, сильно управляющей информативно восполняющей формой родительного падежа существительного. Например (в данных примерах и далее подчеркиваются компоненты логической модели сравнения, реализующейся в анализируемых сравнительных конструкциях): Его златоподобный лик Луны полуночной светлей [4, с. 84]; Рубаха, что белее дня [4, с. 75]. Компоненты логической модели сравнения, реализующейся в них: 1) объект сравнения, выраженный формой именительного падежа имени существительного, личного местоимения, относительного местоимения (в редких случаях имплицитно, на-
