CC BY
114
Bibliography
1. Klyuev, N.A. Serdce edinoroga: stikhotvoreniya i poehmih. - SPb., 1999.
2. Pushkin, A.S. Polnoe sobranie sochineniyj v desyati tomakh. - M.; L., 1949. - T. I.
3. Saveljev, D.A. Dukhovnihe iskaniya Nikolaya Klyueva i ego tvorcheskoe nasledie 1910 - 1930-kh godov: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. - M., 1999.
Статья поступила в редакцию 02.12.11
УДК 82. 09 (092)
Kozubovskaya G.P. N.V. GOGOLS ENTOMOLOGY. In the article, dealing with the uninvestigated entomological motive in N.V. Gogols prose, the semantics of insects in the world-text and the role of a motive in the organization of the whole are revealed. The possibilities of mythopoetical approach showing the deep layers of the text ("the memory of culture") are lightened, the article demonstrates how ambivalent imagery represented in the play of the text and implication forms the authors conception.
Key words: myth, mythopoetics, archetypes, code, entomology, text, implication.
Г.П. Козубовская, д-р филол. наук, проф. АлтГПА, г. Барнаул, E-mail: galina_mifo@mail.ru
ЭНТОМОЛОГИЯ Н.В. ГОГОЛЯ1
В статье, обращенной к неисследованному в прозе Н.В.Гоголя энтомологическому мотиву, выявляется семантика насекомых в мире-тексте и роль мотива в организации целого. Продемонстрированы возможности мифопоэтического подхода, выявляющего глубинные слои текста («память культуры»), показано, как амбивалентная образность, репрезентируемая в игре текста с подтекстом, формирует авторскую концепцию. Ключевые слова: миф, мифопоэтика, архетипы, код, энтомология, текст, подтекст.
В письме к одному из своих адресатов - Н.И. Дмитриеву -Н.В. Гоголь искренне признается в любви к природе: «Может быть, нет в мире другого, влюбленного с таким исступлением в природу, как я. Я боюсь выпустить ее на минуту, ловлю все движения ее, и чем далее, тем более открываю в ней неуловимых прелестей» [1, X, с. 243]2.
В двоящемся мире-тексте «Вечеров на хуторе близ Дикань-ки» насекомые семантически полярны. Напр., в повести «Соро-чинская ярмарка», открывающей цикл и задающей его основную проблематику и тональность, они часть пантеистически осмысленного мира: «Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости...» [1, I, с. 112]. Сравнение насекомых с драгоценными камнями выражает романтическое мироощущение Гоголя, открывающего для себя мир, в который органично вписаны насекомые как божьи твари. Эпитет «эфирные» указывает на связь с высшим, небесным миром. С другой стороны, в развернутой грандиозной картине Днепра («Страшная месть») умаление человека, оказавшегося во власти водной стихии, также передано через сравнение с насекомыми - мухами: «...Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей» [1, I, с. 269]3.
1 В отечественном литературоведении подобной постановки проблемы не было. К гоголевским мухам обращался А. Хансен-Леве в статье «Мухи - русские, литературные». См. раздел «Муха вторая -гоголевская: куча Плюшкина» // Studia Litteraria Polono-Slavica, № 4; Utopia czystos'ci i gory s'mieci. Утопия чистоты и горы мусора. Warszawa, 1999. С. 95-132.
2 Желание вырваться из Петербурга связано с ностальгией по Украине. Зазывание друзей на лето в Васильевку сопровождается соблазнительными живописными картинами: «Наши нежинцы почти все потянулись на это лето в Малороссию..., а в июле месяце, если бы тебе вздумалось заглянуть в Малороссию, то застал бы и меня, лениво возвращающегося с поля от косарей, или беззаботно лежащего под широкою яблоней без сюртука, на ковре, возле ведра холодной воды со льдом и проч. Приезжай!» [1, X, с. 234-235].
3 Днепру, глотающему людей, как мух, зеркальны ситуации-
перевертыши, описанные в «Повести о том, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем»: «Иван Иванович очень сердится, если ему попадется в борщ муха: он тогда выходит из себя - и тарелку кинет,
и хозяину достанется» [1, II, c. 227]; «Один канцелярист, в фризовом подобии полуфрака, взял в губы перо; другой проглотил муху» [1, II, c. 265]. См.
ироничное обыгрывание метаморфоз человек/муха в «Мертвых душах»:
«В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так
и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку!» [1, VI, c. 50].
В зеркальной композиции сборника4 насекомые обретают другую семантику (напр., в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», где отчетлива редукция природы5). Насекомые появляются в «бытовом сюжете», где вместо «стройного хора» -музыкальной формулы целесообразного и гармоничного мира -другой мир, молчащий и вредоносный.
Укрупнение насекомых в сюжете имеет определенный смысл. С одной стороны, насекомые на бытовом уровне - знак нечистоты. Так, возвращающийся в имение Иван Федорович слышит угрозы одного из постояльцев двора: «"...но если хоть один клоп укусит меня в твоей хате, то прибью, ей-богу, прибью, старая колдуньяГ» [1, I, с. 289].
«Насекомые в мифопоэтической традиции - указывает А.В. Гура - хтонические существа, воспринимаемые как нечисть (кроме пчелы и божьей коровки) и поэтому подвергаемые ритуальному изгнанию» [2]. Укус насекомого имеет различные послед-
4 Межтекстовые связи на уровне разных сборников обнажают двумирность гоголевской прозы: Вий - начальник гномов в одноименной повести - предстает в персонифицированном облике, как и зримая Хомой Брутом нечисть; насекомые здесь отсутствуют. Современный земной мир, в котором существуют мухи, обретает онтологическую глубину в соседстве с «Вием»: упоминание мух отсылает к Вельзевулу - верховному вождю адских сил, повелителю мух, имплицитно присутствующему в тексте.
5 Повесть, в которой мир представлен в прозаической ипостаси как погрязший в хозяйственных заботах, почти лишена пейзажных зарисовок. Только дважды возникает пейзаж, причем оба раза увиденный взором Ивана Федоровича. Первый раз - это ностальгически окрашенная картина в момент приближения его к Дому: «Тут почувствовал он, что сердце в нем сильно забилось, когда выглянула, махая крыльями, ветряная мельница...Живо и ярко блестел сквозь них пруд и дышал свежестью;...те же самые яблони и черешни, по которым он когда-то украдкой лазил» [1, I, с. 292]. Движущаяся точка фиксирует смену планов, приоткрывая доступное взору. Вербы, яблони и черешни - узнаваемы и окрашены лирически: многоточие здесь как знак невыразимого волнения, охватившего душу. Второй пейзаж, хотя и связанный с хозяйственной деятельностью персонажа, также раскрывает его душу: «Единодушный взмах десятка и более блестящих кос; шум падающей стройными рядами травы... спокойный, чистый вечер, и что за вечер! как волен и свеж воздух! как тогда оживлено все: степь краснеет, синеет и горит цветами; перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи насекомых, и от них свист, жужжание, треск, крик и вдруг стройный хор; и все не молчит ни на минуту... Трудно рассказать, что делалось тогда с Иваном Федоровичем. Он забывал, присоединяясь к косарям, отведать их галушек, которые очень любил, и стоял недвижимо на одном месте, следя глазами пропадавшую в небе чайку или считая копы нажитого хлеба, унизывшиеполе» [1, I, с. 294]. В этих фрагментах Шпонька ощущает себя частью природного мира, чувствуя себя причастным к нему, сливаясь с ним и обретая, таким образом, духовность, утраченную современным человеком. «Стройный хор» насекомых - отзвуки пантеизма первой повести.
ствия: от физической боли до болезни и даже изменения человеческой натуры в целом. В этом эпизоде отражение подсознательного страха человека от возможного соприкосновения с хтони-ческим миром, обнажение метафизической глубины земного мира.
Нечистота постоялых дворов очевидна естественно вызывает омерзение Сторченко: «...я имею обыкновение затыкать на ночь уши с того проклятого случая, когда в одной русской корчме залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как я после узнал, едят даже щи с тараканами6. Невозможно описать, что происходило со мною: в ухе так и щекочет, так и щекочет... ну, хоть на стену!» [1, I, с. 291]. «Затыкание ушей» - неоднозначный жест. На бытовом уровне это жест оберега. Но у него есть и другой, метафизический смысл: глухота - как закрытость от мира, отгороженность от него, неспособность расслышать зов иного мира7. Заползший в ухо таракан становится, таким образом, символическим воплощением зла мира. Так, обозначается его иная функция.
Сторченко в привычной болтливой манере тут же сообщает Шпоньке и средство излечения: «Мне помогла уже в наших местах простая старуха. И чем бы вы думали? просто зашепты-ванием...» [1, I, с. 291], при этом ругая морочащих человека лекарей. Старуха, вылечившая зашептыванием, - колдунья, подобие хозяйки постоялого двора. Всеобщая недоверчивость, подозрительность - черта современного человека, увязнувшего в «тине мелочей». Так, таракан приобретает еще одну функцию - пластического выражения души: это своего рода «внешняя душа» современного человека - пустого, мелкого, погрязшего в грехе.
В ситуации, связанной с неудачной попыткой Шпоньки вернуть когда-то дарованные ему и присвоенные Сторченко земли, «тараканий мотив» приобретает функцию отвлекающего жеста, контрастного выражению лица: «Трудно изобразить, какую неприятную мину сделало при этих словах обширное лицо Гоиго-рия Гоигорьевича. - Ей-богу, ничего не слышу! - отвечал он. -Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет...» [1, I, с. 297]. Сосед, пытаясь увести Шпоньку в сторону от неприятного ему разговора об участке земли, сам, подобно старухе-колдунье, «зашептывает» собеседника историей о таракане, повторяя ее. Эпизод имеет символический смысл: таракан, залезший в ухо, меняет сущность человека: как будто таракан, оставшись в голове, «нашептывает» человеку, как нужно изворачиваться, вести себя в той или иной ситуации. Метаморфоза реализуется в метафоре, базирующейся на развертывании известного фразеологизма «у каждого свои тараканы в голове». «Тараканы в голове» - определение человека как странного, чудака8.
Продолжение тараканьего мотива в «Мертвых душах»: именно в поэме мотив обнаруживает свою семантическую неоднозначность. Так, напр., тараканы своеобразно опоэтизированы в натюрморте-интерьере первой главы: «Покой был известного рода; ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату
6 См. аналогичное в «Мертвых душах»: «Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. "Еще покойница делала", продолжал Плюшкин: "мошенница-ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькой я вам налью рюмочку'» [1, VI: 125].
7 В этом смысле справедливо утверждение М. Вайскопфа, введшего формулу «метафизическая доминанта»: «Единственное назначение человека - услышать зов и проникнуться влечением к ниспосланной ему цели; важно также, чтобы зов не стал губительным, не оказался бесовским искушением» [3, с, 15].
8 Выражение «тараканы в голове» пошло от того, что тараканы, попадая в какие-то устройства и механизмы, нарушали работу этих устройств. Это калька с английского «Every one has his own bugsin the head». Этот фразеологизм имеет архаический славянский прототип: у белорусов и украинцев есть выражения про «мух в голове», означающие глупого или душевнобольного человека. В разных языках он звучит по-разному. Напр., в немецком ему соответствует фразеологизм "einen Мэдязыках el im Kopf haben" - иметь птичку в голове, а в английском: "a bee in one's bonnet" - пчела под шляпой. И далее: «Пушкину же как-то рассказали, что есть такая побасенка, что тараканы ночью заползают в ухо человеку, когда он спит, и выедают мозг. На что Пушкин ответил, что-то типа "хорошо, я теперь человеку не буду говорить, что он глуп, а буду говорить, что он обижен тараканами"».
с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов...» [1, VI, с. 18].
Еще один эпизод повести ««Иван Федорович Шпонька и его тетушка» отмечен энтомологическим мотивом. Оставшись наедине с барышней, которую тетушка предназначила Шпоньке в невесты, он ведет оригинальный разговор: «Наконец Иван Федорович собрался духом. - Летом очень много мух, сударыня! - произнес он полудрожащим голосом. - Чрезвычайно много! - отвечала барышня. - Братец нарочно сделал хлопушку из старого маменькиного башмака; но все еще очень много.
Тут разговор опять прекратился. И Иван Федорович никаким образом уже не находил речи» [1, I: 305].
Муха - метафора, в которой материализуется неспособность персонажей к вербальному общению, в своем роде заместитель пустого слова9. В этом смысле важно указание на генезис мух: по украинскому поверью, мошки, комары, мухи завелись из пепла10. Эпизоды зарифмованы смыслом фразелогизмов «тараканы в голове» и «мухи в голове»: Шпонька поддается забалтыванию соседа и впадает в оцепенение при попытке разговора с барышней. Так и таракан, и муха - укрупненная деталь - является важным звеном в повести, указывающей на изменения человеческой натуры.
Муха в эпизоде с барышней - энтомологический двойник и Шпоньки, и барышни. А.В. Гура подчеркивает: «У всех славян распространены представления о Насекомых как образе души: в виде мухи, бабочки, муравья, жучка душа покидает тело человека во время сна, особенно ведьмы, в виде мухи или бабочки она вылетает из умирающего и посещает родной дом после смерти, светлячков воспринимают как души людей, с душами живых членов семьи отождествляют зимующих в доме мух» [2]11. Так, муха становится заместительницей человеческих душ12, выражением его омертвевшей души - сути современного человека. В одном из ранних писем к Г.И. Высоцкому 1827 года Гоголь констатировал «падение» жителей Нежина: «Они задавили корою своей зем-ности, ничтожного самодоволия высокое назначение человека. И между этими существователями я должен пресмыкаться... » [1, X, с. 99]. А. Хансен-Леве, обозначая символику мухи, в качестве общего знаменателя называет смерть: «Как дионисийский символ муха связана со смертью: метафорически - как мотив разложения и превращения тела в труп, а метонимически - как
9 См. у Л.А. Софроновой о специфике коммуникации в ранней прозе Гоголя: «Их слово пустое и не ассоциативное, за ним ничего не стоит, информация, которой они будто делятся друг с другом, на самом деле нулевая» [4, с. 23]. И далее: «Носитель такого фатического, неинформативного слова - Иван Иванович («Иван Федорович Шпонька и его тетушка»), о котором сказано, что «это был один из числа тех людей, которые с величайшим удовольствием любят позаняться услаждающим душу разговором. И будут говорить обо всем, о чем только можно говорить» (1, 198). Он лишь устанавливает и поддерживает речевой контакт, даже не пытаясь нечто сообщить» [4, с. 24]. Обратим внимание на то, что ситуация свидания Шпоньки с «невестой» содержит в свернутом виде некоторые из указанных В.Н. Топоровым сюжеты, не развернутые в повести: превращения сказочного героя в муху для облегчения выполнения задач, муха летает над головой, служит приметой при узнавании невесты; происхождение мухи в результате соития брата и сестры и т.п. - [5, II, с. 188]. Значимость последнего важна в связи с именами персонажей, входящими в название цветка - Иван-да-Марья, выросшего на могиле влюбленных, нарушивших запрет.
10 См.: «Согласно южнославянским легендам, блохи, мухи и комары произошли из искр от змеиного удара хвостом по углям, блохи - из горсти земли, из праха или пепла змеи, вши - из пыли, пепла, из крови змеи» -отмечает А.В. Гура [2].
11 См. также: Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1991. С. 416-526; Терновская О.А. К описанию народных славянских представлений, связанных с насекомыми. Одна система ритуалов изведения домашних насекомых // Славянский и балканский фольклор. М., 1981. С. 139-159; Терновская О.А. Ведовство у славян. П. Бзык (мухи в голове) // Славянский и балканский фольклор. М., 1984. С. 118-130 и др.
12 См. у А. Хансен-Леве: «Мифопоэтический характер мух, как раз наоборот, связан с дионисийским принципом дезорганизации, разложения и метаморфозиса в обратном направлении: душевно-духовное материализуется и материальное превращается в призрачное, мнимое, в сферу миражей и пустых идолов» [9, с. 96]. См. точное замечание Хансен-Леве: «Мухи живут в подвалах культуры, в периферии и в подсознании, в подполье уничтоженного, или, по крайней мере, униженного человека и в анархических кружках и коммунах, где старые апокалипсические вопросы и угрозы («Пора! Пора!) превращаются в утопические или идиотические ответы мечтателей или простых чудаков» [6, с. 99].
индекс или симптом приближающейся смерти, близкого конца, диссоциации живой плоти в прах и землю» [6, с. 95]13.
Как ни странно, но на хтоническую сущность самого Шпонь-ки указала именно его тетушка. Вспоминая свою самую первую встречу с родившимся племянником, она до сих пор содрогается от отвращения: «Я помню, когда приехала самое пущенье, перед филипповкою, и взяла было тебя на руки, то ты чуть не испортил мне всего платья; к счастию, что успела передать тебя мамке Матрене. Такой ты тогда был гадкий!..» [1, I, с. 295]. В эпитете «гадкий» неосознаваемое определение самих себя, своих пустых, измельчавших душ. Тем же эпитетом в повести наделен черт, точнее, его вербальный двойник; тетушка призывает черта, не в силах отыскать дарственную: «Сам черт, господи прости меня за это гадкое слово, не мог бы понять ее. Куда она дела эту запись - один бог знает» [1, I: 297]14.
Укрупнение детали15 получает вполне определенный смысл в отсылке к историко-культурному контексту, в частности, к картинам нидерландских, немецких и итальянских художников середины XV- первых десятилетий XVI века, где на видном месте -изображение мухи в натуральную величину: «Создается впечатление, что это делалось без какого бы то ни было символического значения. Нарисованная муха служит в качестве защитного талисмана против реальных насекомых, которые в противном случае могут сесть и оставить свои грязные следы на живописном воплощении религиозной темы. Было традиционной практикой помещать на изображениях зданий образы нежелательных насекомых, чтобы прогнать прочь реальных» [7]16. В этом выражается оберегающая функция изображения.
Укрупненная деталь будет определяющей во сне Шпоньки17. Отзвуки мотивов из разговора с барышней получают во сне Шпоньки символическое воплощение. Упоминаемая Марьей Григорьевной мухобойка, которую сделали из старого башмака матери, задает цепочку замещений в хаотичных сюжетах сна. Мать занимает главное положение в семье, замещая мужчину, и Иван Федорович, таким образом, гипотетически меняется местами со своей будущей женой. Так прогнозируется его возможное умаление до подкаблучника (фразеологизм «под башмаком»).
Укрупненная деталь в прозе Гоголя - его эстетический принцип, в котором выражение избыточности есть не что иное, как проявление стихийной мощи природы и человеческого воображения, деформированного словом. «Бытовое», выражаясь в поэзии вранья, вытесняет «человеческое» и вместе с тем человека. Так, гость Сторченко, Иван Иванович, вспоминая о дынях и арбузах, когда-то выращенных покойным отцом Шпоньки, расставлял руки, «как будто бы хотел обхватить толстое дерево: „ей богу, вот какие!"», хвастается своими необыкновенными индейками: «„Гм, что это за индейки!" сказал вполголоса Иван Иванович с видом пренебрежения, оборотившись к своему соседу. „Такие ли должны быть индейки! Если бы вы увидели у меня индеек! Я вас уверяю, что жиру в одной больше, чем в десятке таких, как эти. Верите ли, государь мой, что даже противно смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!.."» [1, I, с. 300]: обгаживая чужих индеек, поданных к столу, он, тем не менее, спокойно уминает этих индеек. В этом стремлении поразить масштабами лжи - уход от духовности. Но в то же время в этом отголоски доисторического, легендарного, бытия, когда «преизбыточность» была нормой.
«Замещения» разного рода также органичны поэтике Гоголя. На бытовом уровне в повести о Шпоньке дворовый человек вполне естественно выполняет несколько функций сразу: огородник -сторож - кучер. На мифопоэтическом уровне это замещение об-
13 И далее: «Как постисторические минус-существа или несущества они не только ничего не дают или не даруют, но и, скорее всего, похищают, высасывают, атомизируют» [6, с. 96]. См. в «Мертвых душах» о хозяйстве Плюшкина: «как мухи мрут».
14 Страдающий от клопов и тараканов Сторченко этим же эпитетом также наделяет сено постоялого двора: «Тут сено такое гадкое, что того и гляди, как-нибудь попадет сучок» [1, I, с. 292].
15 См. иллюстрацию В. Фаворского, где в эпизоде свидания Шпоньки с барышней человеческие фигуры несоизмеримы с мухами, изображенными крупно, на первом плане.
16 И далее: «Это поверие было в одном ряду с гомеопатическим характером средневековой медицины, выражаемом сентенцией similibus сигепШг» (лат. - «Подобное излечивается подобным»). В некоторых более поздних примерах назначение мухи - быть просто ^отре-1оеИ (фр. - «обманка», «обманчивый образ»).
17 Сон анализируется у И. Золотусского [8], С. А. Гончарова [9].
ретает метафизический смысл: сторож охраняет вход в потусторонний мир; он же кучер, правящий лошадьми, которые в мифологии - проводники в потусторонний мир; он же огородник, который, взращивая растения, сотворяет, подобно Богу, мир; бричка со времен Адама - означает первозданность и древность. Сама Тетушка, которая стреляла дичь и трусила груши, отстраняющая Шпоньку от ведения хозяйства, замещает Хозяина. Пояснением к возможным замещениям и переворачиваниям являются письма Гоголя18.
Мухи органично вписаны в поэтический мир старосветских помещиков (повесть «Старосветские помещики», включенная в сборник «Миргород»), двоящийся в сознании рассказчика: с одной стороны, очевидна их вредоносная роль («Из узеньких рам глядела герцогиня Лавальер, обпачканная мухами» [1, II, с. 17]); с другой - «поэтическая», даже космологическая: «На стеклах окон звенело страшное множество мух, которых всех покрывал толстый бас шмеля, иногда сопровождаемый пронзительными визжаниями ос; но как только подавали свечи, вся эта ватага отправлялась на ночлег и покрывала черною тучею весь потолок» [1, II, с. 19]. Во втором случае мухи - отголоски общей гармонии космоса, явленной в Доме. Лиризм смягчает вредоносность, возводя мух в роль устроителей дома-космоса19. В описании - возвращенная миру музыкальность, об отсутствии которой печалился Гоголь: «Но если и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром?» [1, VIII, с. 13]. Естественны метаморфозы серой кошечки - персонифицированной смерти, явившейся за Пульхерией Ивановной.
Эпизод пробуждения Чичикова в идиллическом мире Коробочки пародирует миф о Геракле, которому докучали мухи: «Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его очень крепко чихнуть -обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения» [1, VI, с. 47]. В иллюстрации Марка Шагала «Утро у Коробочки» эта аллюзия очевидна: Чичиков, подобно ребенку, лежит на животе поперек кровати, с обнаженным задом20.
Чиновничий мир в поэме существуют в полярности пчела/ муха. Чиновники в деловой ипостаси уподоблены «трудолюбивым пчелам, рассыпавшимся по сотам, если только соты можно уподобить канцелярским делам» [1, VI, с. 146]. Чиновники в светской ипостаси - мухам: «Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета...» [1, VI, с. 14].
И в дальнейшем амбивалентный энтомологический мотив стягивает полярные смыслы далеких понятий, объединенных признаком черноты: косвенная связь насекомых с чертом (см., фрагмент с описанием бала: «Кричат: "бал, бал, веселость!" Просто, дрянь бал, не в русском духе, не в русской натуре, чорт знает что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтянутый, как чортик, и давай месить ногами. Иной даже, стоя в паре, переговаривается с другим об важном деле, а ногами в то же самое время, как козленок, вензеля направо и налево...» [1, VI, с. 174-175]) и с землей («черное» как «земное»: «свеже-разрытые черные полосы, мелькающие по степям» [1, VI, с. 220], орнитологическое-энтомологическое: «вороны, как мухи, и горизонт без конца...» [1, VI, с. 220]).
18 Напр., приглашение друзей на летний отдых в Васильевку сопровождается шуточными угрозами с опорой на мифологию телесного низа: «.Нет, ты будешь совершенный лошадиный помет, если всё это не подействует на твою вялую душу. Тогда можно будет решительно сказать, что весь мозг из головы твоей перешел в ту неблагородную часть тела, которою мы имеем обыкновение садиться на стуле и даже на судне, а всё содержимое в этой непозволительной и мало употребляемой в разговоре части поднялось в голову...» [1, X, с. 235].
19 См. скрепляющее эти полюса, промежуточное: «Трехугольные столики по углам, четырехугольные перед диваном и зеркалом в тоненьких золотых рамах, выточенных листьями, которых мухи усеяли черными точками, ковер перед диваном с птицами, похожими на цветы, и цветами, похожими на птиц, - вот все почти убранство невзыскательного домика, где жили мои старики» [1, II, с. 18].
20 Геракл не расправился со своими обидчиками - кекропами, обратившимися в черных трупных мух и мешавших ему, потому что им удалось втянуть его в стихию смеха, и он вместе с ними стал смеяться над собственным обветренным, похожим на щит, задом [9].
Плюшкин и Чичиков зарифмованы паучьим мотивом. В главе о Плюшкине происходит переименование персонажа: реальный паук становится символическим: «На одном столе стоял даже сломанный стул и, рядом с ним, часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину» [1, VII, с. 115] - «Всё текло живо и совершалось размеренным ходом.; везде, во всё входил зоркий взгляд хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал, хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины» [1, VII, с. 118]. Смыкание мухи и паука завершается в авторском комментарии к биографии Чичикова, где так называемые патриоты включены в «мушиный» сюжет: «...они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: "Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это всё, что ни описано здесь, это всё наше, - хорошо ли это? А что скажут иностранцы?"» [1, VII, с. 243].
Библиографический список
Мертвые мухи - лейтмотив главы о Плюшкине21. Обратим внимание на то, что Гоголь не обнажает механизмов превращения «кучи», в которой присутствуют мертвые насекомые, в «скрытую поэзию» бытия: акт написания Плюшкиным - некое колдовство, он, подобно, Демиургу, творит мир, существующий по законам гармонии: «. но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей бумаге, лепя скупо строка на строку, и не без сожаления подумывая о том, что всё еще останется много чистого пробела» [1, VII, с. 127].
Мухи, возникшие из пепла, определяют природу призрачного мира, существующего до тех пор только, пока движется рука. Перевернутость в прочтении самого акта письма: сотворение и есть зачернение, музыка - порождение хтонического начала, письмо есть заполнение пустоты.
1. Гоголь, Н.В. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. - М.; Л., 1937-1952.
2. Гура, А.В. Насекомые // Славянская мифология: словарь [Э/р]. - Р/д: http://pagan.rU/slowar/n/nasekomye8.php
3. Вайскопф, М. Сюжет Гоголя. - М.: Радикс, 1993.
4. Софронова, Л.А. Мифопоэтика раннего Гоголя. - СПб., 2010.
5. Топоров, В.Н. Муха // Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. - М., 1988. - Т. II.
6. Хансен-Леве, А. Мухи - русские, литературные // Studia Litteraria Polono-Slavica, Утопия чистоты и горы мусора. - Warszawa, 1999. - № 4.
7. Энциклопедия символов [Э/р]. - Р/д: http://www.symbolarium.ru/index.php/%D0%9C%D1%83%D1 %85%
8. Золотусский, И.П. Гоголь. - М., 2009.
9. Грейвс, Р. Мифы Древней Греции [Э/р]. - Р/д: http://www.greece-about.ru/travel-1600.html136 Bibliography
1. Gogolj, N.V. Gogolj N.V. Poln. sobr. soch.: v 14 t. - M.; L., 1937-1952.
2. Gura, A.V. Nasekomihe // Slavyanskaya mifologiya: slovarj [Eh/r]. - R/d: http://pagan.ru/slowar/n/nasekomye8.php
3. Vayjskopf, M. Syuzhet Gogolya. - M.: Radiks, 1993.
4. Sofronova, L.A. Mifopoehtika rannego Gogolya. - SPb., 2010.
5. Toporov, V.N. Mukha // Mifih narodov mira: ehnciklopediya: v 2 t. - M., 1988. - T. II.
6. Khansen-Leve, A. Mukhi - russkie, literaturnihe // Studia Litteraria Polono-Slavica, Utopiya chistotih i gorih musora. - Warszawa, 1999. - № 4.
7. Ehnciklopediya simvolov [Eh/r]. - R/d: http://www.symbolarium.ru/index.php/%D0%9C%D1%83%D1 %85%
8. Zolotusskiyj, I.P. Gogolj. - M., 2009.
9. Greyjvs, R. Mifih Drevneyj Grecii [Eh/r]. - R/d: http://www.greece-about.ru/travel-1600.html136
Статья поступила в редакцию 07.12.11
УДК 811
Akulova N.N. DEBATING POINT OF INTERPRETING THE "CONTRADICTION" IN LINGUISTICS. The article is devoted to the broad and narrow understanding of contradiction in modern linguistics. The problem of its linguistic status in terms of comparison with the notions "contrast" and "paradox" is stated, and the basics of classification of contradictory statements is offered.
Key words: contradiction, principle of the method, contrast, paradox, pseudocontradictory statement.
Н. Н. Акулова, аспирант СФУ, г. Красноярск, E-mail: hippoo@mail.ru
ДИСКУССИОННЫЕ ВОПРОСЫ ТРАКТОВКИ ПРОТИВОРЕЧИЯ В ЛИНГВИСТИКЕ
В статье говорится о широком и узком понимании противоречия в современной лингвистике, рассматривается проблема его лингвистического статуса в аспекте соотношения с понятиями «контраст» и «парадокс», а также предлагается основание классификации противоречивых высказываний.
Ключевые слова: противоречие, принцип построения приема, контраст, парадокс, псевдопротиворечивое высказывание.
Категория противоречия занимает одно из центральных мест не только в философии, логике, эстетике, психологии, теологии, социологии, но и в лингвистике. Как отмечает Л.А. Новиков, «лингвистическое понимание противоречия основано на совмещении его формально-логического и диалектического (философского) представлений, силлогистики Аристотеля и диалектики Платона» [1, с. 326].
Само понятие противоречия, по мнению Н.Д. Арутюновой, в работах лингвистов неоднородно, так как «под него подводятся
21 А. Хансен-Леве в своей работе указывает не все эпизоды.
несходные между собой явления: 1) недопустимость соприсутствия в тексте как единовременном продукте одного говорящего утверждения и отрицания одной мысли; 2) несовместимость семантических компонентов; 3) несоответствие синтаксических связей семантическим отношениям; 4) разлад между коммуникативными целями говорящего и смыслом или пресуппозициями высказывания; 5) одновременная соотнесенность с разными точками отсчета или даже разными точками зрения; 6) эмпирическая невозможность интерпретировать предложение применительно к устройству нашего мира» [2, с. 3]. Этим фактом объясняются высказывания лингвистов о том, что «.само понятие "противоречие" крайне противоречиво» [3, с. 289].
