CC BY
23
ДИСКУРСИВНЫЕ АКТУАЛИЗАЦИИ ТЕКСТА (НА МАТЕРИАЛЕ ЭССЕ Т. ТОЛСТОЙ)
Н.В. Панченко
Ключевые слова: Т. Толстая, текст, дискурс, эссе, композиция, композиционная стратегия; композиционное пространство. Keywords: T. Tolstaya, text discourse, essay, composition, compositional strategy, compositional space.
Идеи коммуникативной ориентированности современной филологии, развиваемые А.А. Чувакиным, создают предпосылки дискурсивного описания такой сугубо текстовой категории, как композиция: «В конце XX - начале XXI в. встречное движение филологии и коммуникативных наук имеет некоторые новые проявления, в том числе складываются междисциплинарные области знания: филологическая теория коммуникации <...> коммуникативная парадигма филологии <...>, заполняющие современное пространство филологических и коммуникативных наук; коммуникативные модели ряда объектов, которые одинаково важны и для филологии и для коммуникативных наук: модели текстов и эффективной коммуникации; учение о дискурсе и др.» [Куляпин, Чувакин, 2013, с. 151].
Текст получает дискурсивную актуализацию в конкретных условиях коммуникативного акта; дискурс задается определенными параметрами институционального, и / или тематического, и / или субъектного характера, либо характером коммуникативной деятельности (ар-гументативная, аксиологическая, экспрессивная, аналитическая и др.). Таким образом, любой текст может быть актуализирован (если позволяют его текстовые единицы) в условиях любого типа дискурса (см., например, использование художественноречевых, мультипликационных, кинотекстов в рекламном дискурсе, и наоборот). Необходимо найти точки пересечения потенциально существующих текстовых единиц и соответствующих характеристик дискурса (или принятых единиц дискурса). (См. свидетельство тому попытки встроить в советский революционный дискурс тексты А.С. Пушкина, И.С. Тургенева и др.). В том или ином дискурсе текст приобретает различные коммуникативные и структурные характеристики. В этом смысле композиция текста
является его базовой категорией, что позволяет управлять дискурсивной актуализацией текста имманентно, и, в силу внутреннего характера данной категории текста, приспосабливать последний к той или иной среде существования.
Взаимодействие всех потенциальных актуализаций текста создает композиционное пространство, в пределах которого композиционные варианты взаимодействуют друг с другом, образуя структуру, обладающую характеристиками объемности и структурной множественности.
Жанр эссе в современной речекоммуникативной практике выдвинулся едва ли не на первое место среди других малых жанров, как в художественноречевом, так и в медийном дискурсах: «... в современном мире возрождения гуманитарного мышления эссе стало играть роль интеллектуального ускорителя: вирус эссе витает во всем медиа-пространстве <.> вместе с массовой интернетизацией идет бурный процесс эссеизации всего и вся» [Кайда, 2008, с. 6].
Эссе, будучи, по замечанию исследователей эссеистики, «свободным» жанром (см., например: Л.Г. Кайда: «... наблюдаем мы иллюстрацию того, что делает эссе - эссе: свободную композицию» [Кайда, 2008, с. 17]; М.Н. Эпштейн: «Это жанр, который только и держится своей принципиальной внежанровостью» [Эпштейн, 2005, с. 372-373]), представляет большой интерес в плане изучения его композиционного построения. Свобода текстопорождения предопределяет и свободу дискурсивной актуализации, тем самым умножая потенциальные композиционные варианты и создавая особое композиционное пространство.
«Эссеистический дискурс сам становится коммуникативным пространством междисциплинарности» [Кайда, 2008, с. 38], или мульти-дискурсивности. Так, в эссе Т. Толстой «Сирень» смешиваются дискурс инструкции, поэтический, искусствоведческий и бытовой дискурсы (подробнее анализ композиции текста эссе Т. Толстой «Сирень» см. в работе: [Панченко, 2013]); в эссе «Белые стены» представлены дискурсы различных исторических эпох и разнопериодные рекламные дискурсы; эссе «Битва креветки с рябчиком» построено как пересечение кулинарного, литературного, бытового дискурса, дискурса массовой культуры. А в эссе «Переводные картинки» сопряжены дискурсы различных литературных эпох и национальных литератур, дискурсы литературоведческий и переводоведческий, дискурс массовой культуры. Это реперезентируется посредством формирования элокутивного варианта композиционного построения текста эссе.
Композиция эссе рождает «полную иллюзию спонтанности» [Кайда, 2008, с. 39], что осуществляется благодаря ассоциативному
способу соединения частей текста, с одной стороны, и множественностью потенциальных способов этих соединений, с другой. Тем не менее это хорошо организованная спонтанность: каждым композиционным вариантом управляет вектор композиционного построения, направленный ретро- и / или проспективно. Композиционный вариант актуализируется в определенной единице текста и трансформирует все последующие и предыдущие текстовые элементы в направлении избранного изотопного признака. Так, в текстах Т. Толстой «Битва креветки с рябчиком», «Белые стены», «Мороженое», «И сбоку бантик», «Сирень», «Стена», «Город», «Без», «Переводные картинки» и др. дискурсивная актуализациия текста запускает механизм композиционной организации всякий раз по-разному.
Дискурсивная актуализация текста может быть осуществлена, по крайней мере, тремя способами: в рамках тематически единого дискурса, в рамках стратегически единого дискурса, в рамках функционально единого дискурса.
Дискурсивная акутализация текста в рамках тематически единого дискурса задается единством изотопных построений, потенциально возможных в данном тексте. Продемонстрируем указанный тип дискурсивной актуализации на материале эссе Т. Толстой «Белые стены».
Объемность композиционного построения текста реализуется через потенциальную множественность изотопных построений, базирующихся на нескольких равнозначных изотопных признаках, выбор которых равновероятен: 'история', 'следы', 'очищение', 'жизнь сначала', 'как у всех'. При этом изотопии 'история' и 'жизнь сначала' актуализированы уже в начале текста и имеют проспективный вектор развертывания, трансформируя все последующие элементы текста в соответствующем направлении. Признак 'как у всех' актуализируется в конце текста и ретроспективно организует предшествующие текстовые элементы. Трансформация же текста в направлении изотопных признаков 'следы' 'очищение' носит разнонаправленный характер, так как данные признаки актуализированы в середине текста и семантически уподобляют не только последующие, но и предшествующие текстовые элементы.
Дата (и ее повторяемость) актуализирует исторический контекст уже в первом предложении текста («Аптекарь Янсон в 1948 году построил дачу»), тем самым задавая изотопию с предикативным признаком 'история'. Указанный признак сопровождается актантами: 1) конкретность, 2) прецедентность (именная, артефактная, ситуативная), 3) историческая и / или прогностическая функция.
Данная изотопия задана в начале текста, но при этом носит оппози-тивный характер, так как актант 'историческая и / или прогностическая
функция' реализуется в тексте в двух направлениях. С одной стороны, даты задают движение от прошлого (1948) к настающему (1997) и будущему - евроремонт, чистые, белые стены, как принято сейчас («И в городе, у себя дома каждый сделает то же самое. Белое - это просто и благородно. Ничего лишнего. Белые стены. Белые обои. А лучше - просто малярная кисть или валик, водоэмульсионная краска или штукатурка, - шарах - и чисто. Все так делают. - И я так сделаю. - И я»). С другой стороны, срывание обоев и старых газет со стен, разбор вещей в сундуках образует иное направление - собственно исследовательское в области истории - история осмысляется из сегодняшнего дня, постепенно двигаясь в обратном направлении к исходной точке начала истории: «Под валенками лежали, аккуратно убранные в стопочку, темные платья на мелкую, как птичка, женщину: под платьями - уже распадающиеся на кварки серо-желтые кружева <... > на дно сундука, туда, где лежала растертая и просыпанная временем, пыль неопознаваемого, неизвестно чьего, какого-то чего-то»; «Под белыми в зеленую шашечку оказались белые в синюю рябу, под рябой - серовато-весенние с плакучими березовыми сережками, под ними лиловые с выпуклыми белыми розами, под лиловыми - коричнево красные, густо записанные кленовыми листьями, под кленами открылись газеты - освобождены Орел и Белгород, праздничный салют; под салютом - "народ требует казни кровавых зиновьевско-бухаринских собак"; под собаками - траурная очередь к Ильичу. Из-под Ильича пристально и тревожно, будто и не мазали их крахмальным клестером, глянули на нас бравые господа офицеры, перепоясанные, густо усатые, групповой снимок в Галиции. И уже напоследок, из-под этой братской могилы, из-под могил, могил, могил и могил, на самом дне - крем "Усатин" (а как же!) и: "Все высшее общество Америки употребляет только чай КоЫо букет ландыша. Склады чаев Дублина. Москва Петровка, 51", и: "Отчего я так красива и молода? - Ионачивара Масакадо, выдается и высылается бесплатно", и: "Покупая гильзы, не говорите: "Дайте мне коробку хороших гильз", а скажите: "ДАЙТЕ ГИЛЬЗЫ КАТЫКА, лишь тогда вы можете быть уверены, что получили гильзы, которые не рвутся, не мнутся, тонки и гигиеничны. ДА, ГИЛЬЗЫ ТОЛЬКО КАТЫКА "».
Признак 'история' создает собственную изотопию, актуализацией которой являются эксплицитные текстовые элементы: даты, прецедентные имена («хрущевского пошива», «чингисханова орда», «за год до смерти Сталина» и др.); и семы, имплицитно присутствующие в тексте в обозначении артефактов (платьев, вещей, старых газет). Поиск прошлого не привел ни к чему. Но желание поменять стены позволило пройти через все слои истории, произошло возвращение к начальному,
первобытному состоянию, к тому, когда еще ничего не было, прошлое же изгнано, содрано, счищено: «Мы сорвали всю бумагу, всю подчистую, мы прошли наждачной шкуркой по босым, оголившимся доскам; азарт очищения охватил все четыре поколения, мы терли и терли»; «Мы выскребли все... »; «Мы протерли доски добела, до проступившего рисунка годовых колец на скобленом дереве». В прогностическом отношении уничтожение прошлого не позволило создать желанное новое будущее: «Эффект, конечно, вышел совсем не дворцовый и, честно говоря, совсем не европейский, - ну, промахнулись, с кем не бывает <... > получился сарай в цветочках».
Сходным образом реализуется в тексте изотопия 'жизнь сначала', которая задана уже в названии рассказа («Белые стены» - ср.: «жизнь с чистого листа», «переписать набело» и др.). Основной предикативный признак осложнен атрибутивным (белое, новое) и акциональным актантом (чтобы начать новую жизнь необходимо совершить некоторые действия: подготовить (очистить от прежнего, сорвать старое) и покрасить (заклеить обоями или закатать валиком)).
Изотопии 'следы' («пройдет, оставит следы») и 'очищение' («азарт очищения охватил все четыре поколения»; «аэрозоли для стирания памяти, кислоты для выведения прошлого»; «Мы выскребли все...»), трансформирующие все элементы текста как в проспективном, так и в ретроспективном направлении, носят оппозитивный характер. Желание устранить следы прошлого оборачивается поиском следов Ян-сона; стремление очистить, отскрести добела превратило дом в «приют убого, слепорожденного чухонца» и не принесло желаемой чистоты, а лишь сделало мир вокруг «отбеленным, отстиранным, продезинфицированным».
Изотопия 'как у всех' актуализируется в конце рассказа («Все сейчас так делают. - И я так сделаю. - И я. /И я тоже»); трансформация начала текста в этом направлении семантически уравнивает в отношении данного признака индивидуальность дома Янсона, помещая и жизнь, и дом последнего в контекст общей истории.
Все приведенные изотопии равнозначны по отношению к образованию смысла данного текста и не могут быть рассмотрены как иерархически организованные. Отношения между ними носят характер пересечения / непересечения, но не подчинения. Каждая из них управляет дискурсивной актуализацией текста в пределах одного заданного композиционного варианта, а не способствует созданию глобального смыслового единства текста.
Другой способ дискурсивной актуализации текста может быть осуществлен в рамках стратегически единого дискурса за счет приме-
нения нескольких стратегий композиционного построения: композиция может быть организована в направлении предмета, цели, жанра, адресата, как соотношение языковых и метатекстовых элементов.
Рассмотрим, как создается композиция эссе с применением рефе-ренциальной, телеологической, элокутивной, генристической, рецептивной и метатекстовой стратегий на примере текста эссе Т. Толстой «Переводные картинки». К данному тексту в полной мере можно отнести характеристику Л.Г. Кайды «Опытов» Монтеня: это «дневник читателя» [Кайда, 2008, с. 18]. Именно жанр дневника задает один из ген-ристических вариантов композиционного построения текста данного эссе. Текст складывается как читательский дневник, хоть и без четкости датировок как обязательного формального атрибута дневниково-сти. Однако косвенным образом не даты, а определенные периоды или исторические вехи в тексте присутствуют:
• детство: «Я начала читать с трехлетнего возраста...»; «Так меня мучали с пятилетнего возраста и до поступления в университет»; «Я не помню его: он умер, когда мне было четыре года...»;
• подростковый возраст, юность: «Потом позже.»; «... всех я прочитала в 15-летнем возрасте...»; «Когда же началась школа.»;
• зрелость: «Как-то раз мне попались в руки две книги Корнея Чуковского...»; «Сейчас "земную жизнь пройдя до середины "...».
В одни периоды прочитанное излагается подробно («Самой же любимой книгой были "Мифы Древней Греции" Н.А. Куна: в свои пять лет я знала генеалогию всех олимпийских богов, всех героев и всех достойных упоминания смертных. Я и сейчас думаю, что это лучшая книга на свете, в ней есть все: и ручьи, и моря, и корабли, и битвы, и колесницы, и плющ, и мирт, и лавр, и ласточки, и лабиринт, и зубы дракона, и страсти, и слезы, и коварство, и любовь, и мужество, а главное - весь мир шелестит богами и наполнен их незримым, но несомненным присутствием»), в других - пунктирно, скороговоркой, уплотняя время, фиксируя только имена писателей, названия их произведений («Потом позже - Бальзак, Золя, Мопассан, Вальтер Скотт, Сигрид Унсет ("Кристина, дочь Лавранса "; кого на спросишь - никто не читал, а ведь нобелевская лауреатка), Ромен Роллан, Диккенс, Хемингуэй, Оскар Уайльд, Сомерсет Моэм, Олдос Хаксли»). Отдельные тексты автор характеризует подробно: развертывает характеристику прочитанного, иногда пересказывает, переходит к рецензиям и рекомендациям.
Конец текста эссе - попытка подвести итог, закончить дневник, создав виртуальный список книг мировой литературы, которые нужно спасти и / или преподавать студентам. Дневник движется от того, что
читалось в детстве, к тому, что рекомендуется прочитать другим. Одновременно в дневнике читателя вырабатываются критерии отбора хороших книг: интересное / неинтересное, качество перевода, качество языка, занимательность и познавательность сюжета.
Другой композиционный вариант порождается рецептивной стратегией - формирование и отбор «своего» читателя (Ю.М. Лотман видит суть взаимоотношений текста и адресата в том, что текст деформируется в процессе его дешифровки адресатом, и одновременно любой текст содержит в себе образ аудитории, который «активно воздействует на реальную аудиторию, становясь для нее некоторым нормирующим кодом» [Лотман, 2002, с. 169]), который обладает тем же набором культурных знаний, тем же опытом чтения, что и автор. Рецептивный композиционный вариант актуализируется уже ближе к концу текста, пересекаясь с генристическим композиционным вариантом, и реализуется прежде всего как рекомендация читателю.
Ретроспективно предшествующий текст выстраивается как своеобразная программа чтения / программа учебного курса иностранной литературы: «А вопрос о том, что делать "если завтра война, если завтра потоп" - традиционный, но нечестный <... > и вот встала задача, каким образом, лавируя между Сциллой и Харибдой (Харибда в данном случае - политкорректность, и такая прожорливая, господа, что спутникам Одиссея и не снилось), - как вместить в четыре семестра "канон" западной литературы, который, ясное дело, и в десять семестров не вмещается. <... > а там проблема: "Отелло" включать или нет? Вроде бы он негр, так что реверанс сделан, но ведь убивец же? Дальше: "Илиаду" и "Одиссею" обязательно надо включить, но они такие длинные, займут весь семестр!». Ретроспективно направленный вектор композиционного построения организует в отношении основного предикативного признака 'программа чтения / канон западной литературы' остальные элементы текста - через дополнительный актантный признак 'личные предпочтения автора': «Даже очертания латиницы мне не нравились: нарочно придумано, чтобы мучить человека»; «Я читала всегда - за едой, в постели, в автобусе, - но по-русски - с удовольствием, а на иностранных языках - с отвращением»; «Книги Чуковского меня устыдили и поразили»; «Из европейских писателей я люблю Исак Динезен (она же Катрин Блик-сен)..:»; «Кафку я обожаю. Пруста осилила, но перечитывать скучно. Джойса знаю плохо. Фолкнера - тоже. Сартр - не сошлись характерами. Гессе очень любила»; «Из древней литературы я люблю "Гиль-гамеша" <... > волнует меня и древнеегипетская литература...». При этом ретроспективно текст организуется от объектов предпочтения к
причинам избирательного отношения к литературе ('плохой / хороший переводчик', 'кириллица / латиница').
Это создает общий перцептивный фон и способствует отождествлению Я автора и Я читателя. Таким образом, в процесс эссеизации вовлечен и адресат текста: он теперь не только и не столько наблюдает за самораскрытием авторского Я (что характерно для дневника), но и активно приобщается к этому самораскрытию, становясь участником процесса и раскрывает свое уже читательское Я. Тем самым рецептивный композиционный вариант текста пересекается с телеологическим композиционным вариантом, создавая композиционный узел (см. подробнее о композиционных узлах в работе: [Панченко, 2012]).
Телеологический вариант композиции задается как создание образа авторского Я (что, как отмечают все исследователи, и является жанрообразующим признаком эссе). И снова характеристика классического эссеистического текста Монтеня как нельзя лучше подходит к характеристике текста Т. Толстой: «Автор обрывает свои рассуждения на полуслове. Да это и не удивительно: мысль делала свои замысловатые зигзаги, вращаясь вокруг опыта чтения, опыта заимствований, опыта зарождения новых мыслей. Отражен процесс думания, спонтанного круговорота мыслей, процесс отрывочного пополнения своих ощущений жизни и вписывания всех ее проявлений в орбиту своих координат и измерений. Взгляд со стороны и разглядывание изнутри, или, что то же самое, "я в мире" и "мир во мне"» [Кайда, 2008, с. 1819]. Телеологический композиционный вариант текста эссе Т. Толстой «Переводные картинки» развертывает процесс обретения читательского опыта, процесс восприятия всей мировой литературы, сопровождаемый жадным желанием вместить в свой собственный авторский мир все лучшее и интересное, а в конце текста возникает желание поделиться этим своим литературным миром с другими.
Отчасти телеологический и рецептивный композиционные варианты находятся в конверсивных отношениях.
Метатекстовый композиционный вариант образуют прецедентные феномены различного уровня прецедетности [Гудков, 2003]: здесь и автопрецеденты («Примеры из Альфонса Доде, а потом и чтение самого Альфонса вызывали удушье»; «В результате для меня зарубежная литература - это то, что написано латиницей, а русская -то, что написано кириллицей. Русскими книжками были в разное время: О. Генри, Эдгар По, Дюма (в первую очередь "Граф МонтеКристо "), Марк Твен, Конан Дойл, Уилки Коллинз ("Лунный камень "), Герберт Уэллс, Мери Мейпл Додж ("Серебряные коньки"), "Голубая цапля", "Маленький лорд Фаунтлерой", "Хитопадеша" (индийские
легенды)...»; «"Война и мир" тоже ведь начинается с нескольких страниц французского текста, а у нас дома стояло издание дореволюционное, с ятями, набранное каким-то волосатым неудобочитаемым шрифтом, и я долго избегала Льва Николаевича, держа его за иностранца и зануду»), и поданные через личные ощущения социум-ные прецеденты («Бальзак почему-то стоял на полках каждого дома, куда мы ходили в гости, темнел огромным собранием сочинений: обложка у него была зеленая»; «"Я список кораблей прочел до середины..." Мандельштам прочел, а наши студенты не прочтут и о существовании списка не узнают. Немножко из первой песни, потом в се-рединочке почитают, потом в конце, - узнать, чем дело кончилось, пала ли Троя, или доплыл ли, скажем, Одиссей до дома, или съел его Полифем. Кусочек Еврипида в суп кинули. Новый Завет тоже нарезали на кусочки: основу взяли от Матфея, пунктиром, - получилось, что Христос быстренько зачался, родился, распялся и воскрес, с бешенной скоростью, мультфильм "Том и Джерри'...»), и национальные прецеденты, окрашенные в тона субъективного восприятия («Из старых писателей замечателен Мелвилл, которого сами американцы долго не ценили, а теперь обнаружили, что проспали гения. "Моби Дик" - одна из вершин мировой литературы. О. Генри тоже гений, но американцы об этом не знают. Им кажется, что слишком простенько. Ну, спите дальше, дорогие товарищи. Читайте своего Апдайка, который хорош только на растопку»).
Метатекстовый композиционный вариант находится в отношениях пересечения с элокутивным вариантом композиционного построения текста эссе, последний предстает как смешение дискурсов разной природы: литературного, литературоведческого, переводоведческого, дискурса рецензии, пересказа, дискурса массовой культуры.
Пространство композиционного построения текста эссе организуется взаимодействующими композиционными вариантами в ретроспективном и проспективном направлении. Точки пересечения композиционных вариантов создают композиционные узлы - типы композиционных единиц, которые способны к актуализации более одного композиционного варианта. В тексте эссе «Переводные картинки» таковыми являются прецедентные феномены, выступающие единицами организации большинства композиционных вариантов. В одних случаях они являются предикативным признаком (метатекстовый композиционный вариант), в других - актантным признаком. В случае элоку-тивной стратегии прецедентный феномен предстает как маркер того или иного дискурса - литературного, переводческого, медицинского, философского, филологического и т.д. Рецептивная стратегия задей-
ствует прецедентные феномены как маркер формирования общего для автора и читателя круга чтения и общего восприятия прецедентного текста. При генристической стратегии прецедентные феномены являются предметным наполнением дневника, при референциальной - зарубежной и русской литератур.
Функциональное единство дискурса. Еще один способ множественной дискурсивной актуализации текста состоит в использовании в процессе текстообразования дискурсивных способов и правил речепроизводства, принятых в той или иной сфере социального взаимодействия. Рассмотрим такой способ текстовой организации на примере эссе Т. Толстой «Битва креветки с рябчиком».
В эссе «Битва креветки с рябчиком» актуализация текста может быть осуществлена в рамках нескольких дискурсов, каждый из которых по-своему распределяет композиционно значимые / незначимые элементы.
Гастрономический дискурс задает такую жанровую организацию текста, как меню. Использование генристической стратегии композиционного построения текста выдвигает предлагаемые блюда: «Рябчики, дупели, перепелки, глухари и тетерева... Креветки, омары, устрицы, мидии и друг морей тунец... ». Перед читателем, смешиваясь и конкурируя, развертываются два меню: меню русской кухни и меню восточных кухонь.
Все текстовые элементы трансформируются в направлении этого жанра гастрономического дискурса. Строчками в меню становятся и авторы литературных и кинопроизведений, архитектурные сооружения, культурные и утилитарные ценности: «Сегодня Россия хочет быть Востоком Акиро Куросавы, Ямамото и «Мицуби-си» <... > Прекрасны готические соборы, но стрельчатые шпили и прозрачно-цветные окна у нас не получаются, не вписываются почему-то то ли в пейзаж, то ли в душу. Нам милее мягкие, покатые линии, дома, расплывающиеся вширь; наши купола - луковицы да репки, свеклы да редьки, их мы едим, на них и крестимся». Еще один признак -'пища духовная / пища насущная'. В русском меню происходит слияние этих двух видов пищи, тогда как чужое, экзотическое лишено духовной составляющей: «Русской кулинарии - как и русской культуре в целом - свойственно заимствовать и перерабатывать все достижения чужих культур, придавая чисто русское своеобразие всему пересаженному на нашу почву», а «Креветки, омары, устрицы, мидии и друг морей тунец правят бал, причем все чаще являясь на этот бал голыми и холодными, как сиротка в рождественский вечер».
Этнокультурный дискурс оценивает все текстовые элементы с точки зрения 'русское / нерусское' и актуализирует телеологический композиционный вариант. Практически каждое предложение в начале текста строится на основе данной оппозиции: «Битва креветки с рябчиком в сегодняшней русской кухне закончилась полной победой креветки. Чужое море победило блеклые и облачные среднерусские небеса, и холодные гады морские вползли на наши столы и вытеснили из наших сердец некогда столь милых птичек»; «Купец у Островского заказывает "вальдшнепов жареных в кастрюльке", сегодняшний московский купец просаживает состояние в суши-баре, убедив самого себя, что ему вкусно» и т.д. Во втором абзаце антиномичные феномены разводятся по разным предложениям: «Сегодня Россия хочет быть Востоком Акиро Куросавы, Ямамото и "Мицубиси". Широк русский человек! В прежние времена самой дальней границей наших аппетитов был Китай, и, видит Бог, мы взяли у жителей Поднебесной лучшее, что у них было, - чай, превратив его в наш национальный напиток. Ни одного из классических, любимейших китайских лакомств мы при этом не позаимствовали: ни медвежьи ладоши, ни мозг живой обезьянки, ни соловьиные язычки не соблазнили наш маленький трудолюбивый народ. Только эксцентрики от любовного отчаяния решались на какого-нибудь трепанга или супчик из акульих плавников...».
Этнокультурный дискурс пересекается с дискурсом историческим (как проявление научно-исторического дискурса), задавая признак 'новая Россия - прежняя Россия'. Прежнее - это достояние русской культуры, то, что ассимилировалось, что было исконно русским либо превратилось в таковое: «Мы заимствовали квас из Скандинавии, и что же? - одни мы его и пьем, а скандинавы с изумлением и недоверием обходят свой родной напиток стороной. Мы заимствовали "макаро-ни" из Италии, но они не стали "пастой", а превратились в "мака-рошки", совершенно особое русское блюдо, которое достают вечером из холодильника и разогревают на сковородке - технология, неизвестная на Аппенинском полуострове. Мы заимствовали гречку, -судя по имени, из Греции, ее другое название "сарацинская крупа", но так, как едим ее мы, ее не ест никто. Она настолько обрусела, что словом "каша" иностранцы обозначают именно гречку, хотя каш, как мы знаем, много».
В последнем абзаце текста и вовсе остается то, что соответствует «русскому»: «И мне хочется, чтобы в нашу кухню вернулись птицы небесные, с их темным мясом, пропахшим няниными сказками и еловыми шишками. Чистые, вольные, надышавшиеся воздухом диких ле-
сов, насмотревшиеся с высоты на всю нашу прекрасную, просторную страну красными бусинками глаз, побежденные в равной борьбе, веселые до своего последнего мига и передающие свое веселье, свою радость жизни и нам, грешным и благодарным обжорам».
Актуализация литературного дискурса продолжает противопоставление своего и чужого через отрицание и ассимилирование ино-культурных и инолитературных элементов: с одной стороны, Островский, с другой - Акиро Куросава; с одной стороны, японские «маленькие стишки», которые приятно рассматривать, с другой - цитаты из Окуджавы и Пушкина.
В дискурсивной актуализации текста данного эссе доминирующими являются дискурсы гастрономический и этнокультурный, которые подчиняют себе остальные типы дискурсов - научный, литературный, публицистический.
Таким образом, актуализация текста в рамках того или иного дискурса, сигналы которого присутсвуют в элементах текста, позволяет организовать тот или иной композиционный вариант, соответствующий определенным ситуационно-коммуникативным условиям, заданным определенным тематическим, стратегическим или функциональным репертуаром дискурса.
Литература
Гудков Д.Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. М., 2003.
Кайда Л.Г. Эссе: стилистический портрет. М., 2008.
Куляпин А.И., Чувакин А.А. Филология и коммуникативные науки во встречном движении: от Бахтина до наших дней // Филология и человек. 2013. N° 4.
Ломан Ю.М. Текст как семиотическая проблема // Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. М., 2002.
Панченко Н.В. «Энциклопедическая компетенция» читателя как фактор управления композиционным построением текста // Филология и человек. 2013. № 3.
Панченко Н.В. Композиционный узел как фактор организации композиционного пространства текста // Филология и человек. 2012. № 3.
Эпштейн М.Н. Постмодерн в русской литературе. М., 2005.
