CC BY
93
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИЙ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.7
рефераты 98.02.001-98.02.027
МОСКВА 1998
ЛИТЕРАТУРА XX в. Русская литература
98.02.017. ФОРМИРОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ И ТВОРЧЕСТВА АНДРЕЯ БЕЛОГО. (Обзор).
“Белый — фигура феноменальная, его не с кем сравнить, но и некому противопоставить. Это “планета” со своим миром — духовным и художественным... вращающаяся по своей собственной орбите. Непонятый и не оцененный в свое время в той степени, на какую он мог бы рассчитывать, забытый потом на долгие десятилетия, он только сейчас, в наше время, начинает по-настоящему “жить”, по-настоящему звучать. Время Белого наступает, сама история подвела нас к черте, за которой без Белого мы обходиться уже не сможем” (4 с. 10), — утверждал в 1988 г. Л.К.Долгополов, автор первой в России монографии о писателе.
С конца 70-х годов началось научное переиздание художественных произведений А.Белого1’, в 1989-1990 гг. выходят его мемуары2’, в 90-х публикуются теоретические и литературно-
11 Петербург: Роман/Вступ. ст. Мясникова А., послесл. Антокольского П., коммент. Долгополова Л. — М., 1978 (сокращенная редакция; 2-е изд. — 1979); Петербург: Роман в восьми главах с прологом и эпилогом/Изд. подгот. Долгополов Л., отв ред Лихачев Д.С., примеч Гречишкина С., Долгополова Л., Лаврова А. — Л., 1981.
— 692 с (То же. Киев, 1990. — 598); Стихотворения- В 3-х т./Под ред. Мальмстада Дж.
— Мюнхен, 1982-1984; Москва В 2-х ч /Сост , вступ, ст., примеч Тиминой С.И. — М., 1989 — 766 с ; Петербург Москва: В 2-х т./Вступ, ст. и подгот. текста Долгополова Л К — Тула 1989. — Т.1 — 730 с., Т.2. — 619 с ; Серебряный голубь: Повесть в семи главах/Подгот. текста, вступ ст и коммент. Козьменко М. — М., 1989. — 464 с.; Старый Арбат: Повести/Сост., вступ, ст. и коммент. Муравьева В.Б. — М., 1989. — 587 с ; Серебряный голубь' Повести, роман/Сост , вступ ст. Утехина Н.П. — М., 1990. — 603 с.; Сочинения: В 2-х т./Вступ.ст., сост. и подгот. текста Пискунова В., коммент. Пискуновой С., Пискунова В. — М., 1990. — Т.1: Поэзия. Проза. — 702 с., Т.2: Проза. 669 с.; Симфонии/Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. Лаврова А.В. — Л., 1991.
— 526 с.; Крещеный китаец: М., 1992. — 235 с. (репринт, изд-е. — М.: “Никитинские субботники”, 1927); Избранное/Сост. и авт. предисл. Князькина Ю. — СПб., 1994; Собр. соч./Изд подгот, Пискуновым В М., Пискуновой С.И. — М , 1994-1995. Т. 1-3... (издание продолжается).
■' На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х кн./Вступ, ст., подгот. текста и коммен. Лаврова А.В. — М., 1989. — Кн.1: На рубеже двух столетий. — 542 с.; М., 1990. — Кн. 2- Начало века — 686 с.; М., 1990 — Кн. 3 Между двух революций. — 669 с.
критические работы"; появляются статьи и книги о нем (см. “Список литературы” в конце обзора). Все это дает материал для современного осмысления личностно-творческой биографии поэта, прозаика, философа, теоретика символизма.
Сам А. Белый не раз пытался определить особенности своего дарования: “Внутренне зная, что все мной написанное вырастало во мне из внутреннего ядра, прораставшего немногими ветвями и лишь на периферии разветвившегося на множество отдельных листков (стихов), — зная то, я постарался объединить стихи в циклы и расположить эти циклы в их взаимной последовательности так, чтобы все, здесь собранное, явило вид стройного дерева: поэмы души, поэтической идеологии. Все, мной написанное, — роман в стихах: содержание же романа — мое искание правды, с его достижениями и падениями. Пусть читатель откроет сам содержание частей моего романа. Я даю ему в руки целое: понять, что представляет собою оно,
— дело читателя”. Так писал А.Белый 21 сент. 1922 г. в предисловии к сборнику “Стихотворения” (Берлин; Пб.; М., 1923).
И прозу свою он воспринимал как “целое”: “... “Петербург” — только пункт величавой картины, пред которой я стою; колоссальные недостатки наброска (а “Петербург” есть набросок), меня не смущают... “Петербург” лишь начало моей эпопеи... Я — мастер огромных полотен” (Дневник писателя // Записки мечтателей. — Пб.,
1921.-№2/3.-С. 119).
Биографическая основа имела чрезвычайно большое значение в творчестве А.Белого (1880-1934). Он воспитывался в московской профессорской семье; отец его Н.В.Бугаев, известный математик и мыслитель, преподавал в университете. “Отец — первый мне встретившийся идеологический спутник, поведший меня по годам: к рубежу двух столетий”, — писал А.Белый в книге воспоминаний “На рубеже двух столетий” (М., 1989. — С. 65). А.Белый (Борис Николаевич Бугаев) рано приохотился к чтению и творчеству; среди любимых авторов были русские классики, но особенно — Н.В.Гоголь и Ф.М.Достоевский, в значительной мере определившие
" О смысле познания. — Минск, 1991. — 62 с.; Глоссолалия: Поэма о звуке. — Томск, 1994. — 95 с.; Критика, эстетика, теория символизма' В 2-х т. — М., 1994. — Т.1. — 477 с., Т.2. — 571 с.; Символизм как миропонимание/Сост., вступ. ст., примеч. Сугай Л.А. — Мю., 1994. — 525 с.; Мастерство Гоголя: Исследование/Вступ. ст. Жуковой Н. — М., 1996. — 351 с.
литературный стиль будущего писателя. В 1891-1899 гг. Белый обучался в гимназии Л.И.Поливанова, который был одним из лучших московских преподавателей-словесников своего времени (многие выпускники отзывались о нем с неизменной признательностью). В 1899-1903 гг. Белый учился на естественном отделении физико-математического факультета Московского ун-та. В 1904-1906 гг. посещал лекции на историко-филологическом факультете.
В гимназические годы Белый сблизился с семейством Соловьевых, что явилось важным моментом его мировоззренческого становления. М. С. Соловьев (брат известного философа и религиозного мыслителя Вл.С.Соловьева) и его жена О.М.Соловьева уделяли много внимания умственному и духовному развитию молодежи; их сын С.Соловьев, гимназический товарищ Белого, долгие годы был его литературным спутником в движении “младших” символистов (он стал прототипом некоторых героев произведений Белого, близких ему по духу; см.: Лавров А.В. Дарьяльский и Сергей Соловьев // Новое литературное обозрение. — М., 1994. — № 9). У Соловьевых Белый познакомился со “старшими” символистами —
В.Я.Брюсовым, Д.С.Мережковским и З.Н.Гиппиус. Тяготение в последующем к идеям Вл. С. Соловьева также имело как бы “домашний” импульс. Интерес к философской тематике, к проблеме личности очевиден уже в ранних записях будущего писателя (Лавров А.В. Юношеские дневниковые заметки Андрея Белого // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник, 1979. — Л., 1980; Его же: Андрей Белый в 1900-е годы. — М., 1995).
В начале 1900-х годов Белый интенсивно работал над созданием оригинальных произведений — “симфоний” в прозе (они написаны ритмической прозой). Первая “симфония” “Северная (героическая)” была закончена в 1900 г. (опубл.: М., 1904). Дебют Белого-прозаика связан с “Драматической симфонией (2-й)” (1901; изд.: М., 1902), получившей благословение М.С.Соловьева — именно он предложил юному автору, не желавшему, чтобы домашние узнали о его “декадентском” творчестве, псевдоним Андрей Белый. Необычная художественная форма должна была выразить те смутные, по преимуществу мистико-апокалиптические настроения, под властью которых Белый находился с юности (см.: Лавров А.В. Юношеская художественная проза Андрея Белого // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник, 1980. — Л., 1981; Краткие
биографические сведения [Автобиография Белого, написанная им в 1929 г.] // Новое литературное обозрение. — М., 1994. — № 9). Он принадлежал к тем, кто остро ощущал, что конец XIX в. ознаменован кризисом позитивизма. “Волей к переоценке и убежденностью в правоте нашей критики были сильны мы в то время; и эта критика наша быта отцов начертала нам схемы иных форм быта; она же продиктовала интерес к тем образам прошлого, которые были заштампованы прохожею визою поколения семидесятников и восьмидесятников: они не учили Фета, Тютчева, Баратынского; мы их открывали в пику отцам...”, — писал Белый в конце жизни в книге воспоминаний “На рубеже двух столетий” (М., 1930. — С.5).
Романтический настрой и антиреалистический пафос стали характерными чертами эстетической тезы Белого. Он углубился в изучение немецкой философии, выделяя И.Канта и А.Шопенгауэра. Наиболее влиятельными оказались те моменты учения последнего, где он говорил о творчестве как высшем акте познания, абсолютизируя интуицию гениев, в минуты озарения приоткрывающих тайну Бога и бытия человека; одним из первых Шопенгауэр выдвинул музыку как идеальную форму выражения алогических, иррациональных начал.
В конце века Белый, как и многие его современники, пережил увлечение идеями русского религиозного философа Вл.С.Соловьева, а также и представителя новейшей немецкой идеалистической философии Ф.Ницше. (“Ах, восстанут из тьмы два пророка./Дрогнет мир от речей огневых./И на северных бедных равнинах/разлетится их клич боевой/о грядущих, священных годинах,/о последней борьбе мировой”). Вл.Соловьев (первым из русских философов европейского уровня) увлекал прежде всего идеями теократии, Вечной женственности и эсхатологическими пророчествами. Ницше, с его апофеозом “сверхчеловека”, способствовал раскрепощению личности, но также и развитию индивидуалистических склонностей, углубляя тем самым ощущение катастрофичности и трагичности жизни. Притягателен оказался также и опыт философа в изучении греческих трагедий (“Рождение трагедии из духа музыки. Метафизика искусства”, 1872), где он вслед за А.Шопенгауэром развивал тезис о превосходстве музыки над другими видами искусства.
Этот комплекс идей определил своеобразие “симфоний” Белого и примыкающего к ним первого поэтического сб. “Золото в
лазури” (М., 1904), ставшего как бы параллельным с “симфониями” поэтическим воплощением порывов и разочарований, свойственных младшим символистам. В этом сборнике стихов и лирических отрывков, открывающемся посвящением К.Бальмонту, сказались “аргонавтические” настроения Белого. Осенью 1903 г. образовался кружок “Аргонавтов” (Эллис, А.С.Петровский, А.А.Владимиров,
С.М.Соловьев, М.И.Сизов). Группа единомышленников собиралась на “воскресениях” у Белого (см.: “Аргонавты”//Белый А. Начало века. — М.; Л., 1933); их объединяло оптимистическое стремление к созданию новой, “преображенной” действительности, к “жизнетворческой” мифологизации всех сфер человеческой деятельности, отчего в их сознании уравнивались в правах “дар жить” и “дар писать” (по определению В.Ходасевича), жизненная реальность и литературное творчество (см.: Лавров А.В.
Мифотворчество “аргонавтов”//Миф — Фольклор — Литература. — Л., 1978; Его же: Андрей Белый в 1900-е годы. — М., 1995).
Белый написал четыре “симфонии”; кроме двух названных, им созданы третья — “Возврат” (М., 1905) и четвертая — “Кубок метелей” (М., 1908). Дерзновенен самый замысел литературных произведений по законам музыкального жанра — попытка выработать принципиально новые формы в искусстве слова, подчиняя его требованиям искусства звука: с использованием
перекрещивающегося чередования тем, приемов рефрена, контрапункта, “музыкального” строения фраз и т.п. С этой точки зрения особенно выразительна “Северная симфония”, о которой сам писатель говорил, что она возникла из импровизаций на музыку Грига. Вторая и третья “симфонии” — произведения, утверждавшие идейные посылки символизма на новом этапе. В ряду действующих лиц “Драматической симфонии” появляется Вл.Соловьев, разгуливающий по городу в серой крылатке и как бы наполняющий жизнь Москвы аурой одухотворяющей мистики.
' В “симфониях” мысль автора настойчиво обращается и к тайнам биографии Ницше; мучительное безумие “философа темной ночи” интерпретируется как путь богопознания. Название произведения “Возврат” отражало ницшеанскую мысль о вечной повторяемости всего сущего. При этом все “изображаемое совершается как бы в двух планах, или, по крайней мере, имеет двойственное значение, реальное или мистическое” (Аскольдов С.
Творчество Андрея Белого//Литературная мысль: Альманах I. — Пг.,
1922. — С. 82). Стремление найти путь к объединению быта и бытия, мира феноменального и ноуменального раскрывается в “Кубке метелей” как попытка обрести гармонию в истине “вечной любви”. Четвертая “симфония” отличалась особенной усложненностью образов, призванных отразить трагизм переживания. “Симфонии” не снискали признания критики — слишком кардинальной казалась попытка подменить один вид искусства другим. И все же это был первый серьезный опыт разработки приемов орнаментальной ритмической прозы путем обогащения новыми возможностями гоголевской традиции сказового повествования.
Начиная с истоков своего пути в литературе, Белый заявил о себе не только как художник-практик, но и как теоретик символизма. К началу 1900-х годов относится появление таких его программных статей, как “Форма искусства” (Мир искусства. — СПб., 1902. — № 12), открытое письмо за подписью “Студент-естественник”, адресованное одному из “старших” символистов — “По поводу кн. Д.С.Мережковского “Л.Толстой и Достоевский” (Новый путь. — СПб., 1903. — № 1), “О теургии” (Там же. — № 9), “Символизм как миропонимание” (Мир искусства. — СПб., 1904. — № 5).
Сотрудничая в журналах “Новый путь”, “Мир искусства”, Весы”, А. Белый полемизировал в своих статьях, заметках, рецензиях по проблемам символизма, защищал идеи теургического творчества. В последующем журнальные статьи были объединены в книгах “Символизм” и “Луг зелений” (обе — М., 1910), “Арабески” (М., 1911). Обоснованию символизма были посвящены статьи, публиковавшиеся в журнале “Труды и дни”, организованном в 1912 г. и выходившем поначалу под редакцией А.Белого и Э.К.Метнера. Не в последнюю очередь в теоретических суждениях писателя сказалось и его погружение в философию И.Канта. Символизм Белый рассматривал как художественное мировоззрение, раскрывающее двойственную природу действительности, понимаемой как противоположность между реальным миром и его идеальной “сущностью” (или мистической “душой мира”). В “дуализме” И.Канта Белый находил аргументы и для объяснения противоречий своего сознания.
В начале века А.Белый, сблизившись с Мережковским и Гиппиус, последовательно отстаивал религиозную концепцию
русской литературы, воспринимая назначение каждого писателя, поэта как осуществление миссии теурга, визионера, прозревающего будущее, входящего в связь с запредельным миром. В статье “Формы искусства” Белый развивал тезис о превосходстве музыки как искусства, отражающего мир ноуменальный, над другими видами искусства. Именно в музыкальных произведениях, по мысли Белого, снимается обманчивый внешний покров видимых явлений и открываются тайны движения и сущности мира.
Значительным было влияние А.Блока. С января 1903 г. Белый переписывался с ним, обсуждая философско-поэтические и мистические проблемы. После личного знакомства их отношения приобрели характер дружбы-вражды, осложненной мучительной любовью Белого к жене Блока (см.: Орлов В. История одной “дружбы-вражды”; История одной любви // Орлов В. Пути и судьбы.
— Л., 1971; Александр Блок, Андрей Белый: Диалог поэтов о России и революции. — М., 1990).
В отношениях Белого к женщинам постоянно сказывался мистический настрой его души; это проявилось и в его увлечении М.К.Морозовой (1901), женой фабриканта и мецената (стала учредительницей Религиозно-философского общества, владелицей издательства “Путь”), и в его чувствах к Н.И.Петровской (1904), усугубивших и без того трудные контакты с Брюсовым (из-за их противостояния как теоретиков разных поколений символизма). В личных отношениях Белый обнаруживал свойства, характерные и для его творческого самочувствия: он видел мир как бы в двойном ракурсе
— отвергаемой реальности и возвышающей одухотворенности. От столкновения этих ракурсов и возникло тяготение к чистой духовности, к мистике. В противоборстве противоречивых тяготений складывался характер — неровный, экзальтированный, неуверенный в себе, ищущий опоры в возвышающей любви. “Пограничное положение человека — но не между добром и злом, как думал Достоевский, а между бытом и бытием... вот что сделал он объектом изображения”, — утверждает Л.Долгополов (4, с. 110).
В 1906 г. октябрь-ноябрь Белый провел в Мюнхене; с декабря 1906 по март 1907 г. находился в Париже (по приглашению Мережковских), выступал с лекциями в помощь эмигрантам. По возвращении в Москву участвовал в полемике между петербугскими и московскими символистами (объектом острого спора стал так
называемый “мистический анархизм” Г.И.Чулкова, с интересом воспринятый Вяч. Ивановым).
Непосредственным откликом на революционные события 1905 г. стали стихи цикла “Город”, вошедшего в поэтический сборник “Пепел” (СПб., 1909). В зарисовках поэта — панорама эпохальных событий: “В шапке мохнатой/В короткой/Куртке рабочий, тряся бородой снеговой,/Порой/Запевает:/”Вы жертвою пали в борьбе роковой...’’/Ходит со знаменем красным в руках./Блеск златорунный/На небесах./Вот на толпу налетели драгуны...” (поэма “Похороны”). Свойственный революции культ насилия Белый не принимал, но и ее поражение, обман надежд на обновление жизни вызвали в его поэзии трагические акценты. Преобладающее настроение лирического героя “Пепла” — боль и отчаяние при соприкосновении с дикостью, забитостью, невежеством и беспросветной нуждой “сермяжной” Руси (циклы “Россия”, “Деревня”, “Горемыки”). Картина русской жизни, нарисованная поэтом в “Пепле” свидетельствует о демократизации его творчества, и в этом смысле становится понятным посвящение сборника памяти Н.А.Некрасова (см.: Скатов Н.Н. “Некрасовская” книга Андрея Белого // Андрей Белый: Проблемы творчества. — М., 1988).
Третий сборник “Урна” (М., 1909) отразил иную грань
художественных интересов поэта — изучение разнообразных философских систем, поиски стройной идейно-эстетической концепции символизма; в сборнике также отразилось изучение стиховедческой литературы, ритмической выразительности русской поэтической классики от Пушкина до современных авторов. Стихи “Урны” могут быть поставлены в ряд философской лирики (ср. названия циклов: “Разуверения”, “Философская грусть”, “Тристии”), где значимы имена А.А.Баратынского, Ф.И.Тютчева; творческую перекличку с ними легко обнаружить. В 1909 г. А.Белый написал статьи “Лирика и эксперимент”, “Магия слов”, “Опыт характеристики русского четырехстопного ямба”, трудился над статьями “Сравнительная морфология ритма русских лириков в ямбическом диметре”, “Не пой, красавица, при мне” А.С.Пушкина. (Опыт описания)” и др. В этих работах предпринята оригинальная и дерзкая попытка обосновать новый подход к искусству; теперь замысел писателя можно сформулировать так: разработка эстетики стиховедения как точной науки. Он описывает целую систему фигур
ритма и на ее основе пытается выявить ритмическую стилистику всех значительных русских поэтов. Естественно, что и “Урна”, где ямбический метр доминирует, вобрала в себя причудливое разнообразие ритмических ходов и фигур.
Главное в творчестве А. Белого на исходе 1900-х годов — обращение к романтической прозе. Первой в серии больших полотен стала повесть “Серебряный голубь” (Весы. — М., 1909. — № 3-4, 6-7, 10-12; отд. изд.: М., 1910). Повесть (или роман, как ее будет обозначать писатель позднее) была задумана как часть трилогии “Восток или Запад”. Начавшаяся с петровских времен духовная борьба “западников” и “славянофилов” за выбор пути для России к исходу XIX в приобрела новые оттенки. Роль России в новую историческую эпоху осмыслялась в контексте мирового противостояния Востока и Запада, где ей уготована своеобразная роль посредника со всеми вытекающими отсюда противоречиями. В полной мере эту важнейшую составляющую умонастроений русской интеллигенции отразил Вл.С.Соловьев, проделавший эволюцию от завораживающей идеи синтеза, соединения антогонистических начал до осознания их непримиримого противостояния и провозглашения “желтой опасности” и угрозы панмонголизма. Замыслив эпопею “Восток или Запад”, А.Белый намеревался убедить читателя в том, что судьба России — и не с Востоком, и не с Западом; истинный путь ее состоит в преодолении обеих тенденций. Ибо, как писал Белый еще во “2-й, драматической симфонии”, “Запад смердит разложением, а Восток не смердит только потому, что уже давно разложился!”
В центре повести — судьба начинающего поэта-символиста Петра Дарьяльского, в чем-то двойника самого автора. С детства он приохотился к чтению и вместо гимназии бегает в музеи и библиотеки, где целыми днями просиживает, изучая фолианты Я.Бёме, И Экхарта, Э.Сведборга, К.Маркса, Ф.Лассаля, О.Конта (в полном соответствии с мемуарами Белого “На рубеже двух столетий”). В поисках ответов на мучившие его “проклятые” вопросы о тайнах и смысле бытия Дарьяльский уходит “в народ” (“Правда нынче с мужиком”). “Именно “восточное”, безаналитично-лирическое, стихийно-песенное начало становится доминантой восприятия Дарьяльским русской жизни, сектантского вероучения и быта, его возлюбленной из народа Матрены. С ним спорит другая половина души героя, “вспоминающая” свое интеллигентское,
“западное” происхождение и воспитание” (Козьменко М. Автор и герой повести “Серебряный голубь”//Белый А. Серебряный голубь: Повесть в семи главах. — М., 1989. — С. 24-25).
Когда ревнитель западной цивилизации, бритый барин Павел Павлович (руки в перчатках, за спиной у него “заходящее солнце”) зовет Дарьяльского: “Проснитесь, вернитесь обратно... Вы — человек Запада”, — на это следует решительное' “Отыди от меня, сатана: я иду на Восток”. Однако обрести покой и спасение герою не дано — Дарьяльский гибнет от руки фанатика, запутавшись в интригах религиозной секты “голубей”. Действие происходит на фоне крестьянских волнений в период первой русской революции. И подлинным героем произведения оказывается многотрудная, хаотически-противоречивая жизнь России. Характерно демонстративное, “прямое” включение в повествование образов и стилевой манеры Н.В.Гоголя (см.: Паперный В.М. Андрей Белый и Гоголь: (Ст.1-3)//Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. — Тарту, 1982. — Вып. 604; 1983. - Вып. 620; 1986. - Вып. 683).
Замысел трилогии в полном объеме остался нереализованным. Судьба сектантов перестала интересовать писателя, а главное, по-иному решалась им сама проблема места России в современном мире, и прежде всего в связи с потрясениями первой русской революции. Это сказалось в романе “Петербург” (альм. “Сирин”. — СПб., 1913-14. — Сб. 1-3; отд. изд. — Пг., 1916; вторая, сокращенная ред. — Берлин, 1922), самом крупном явлении символистской прозы. Тема романа, писал Д.С.Лихачев, “выросла из двухсотлетней мифологии Петербурга, начало создания которой относится ко времени закладки города. В самой острой форме “Петербург” Белого противостоит “Медному всаднику” Пушкина и одновременно как бы продолжает и развивает его идеи”. По убеждению ученого, Петербург в “Петербурге” Белого — “не между Востоком и Западом, а Восток и Запад одновременно, т.е. весь мир. Так ставит проблему России Белый впервые в русской литературе...” (Лихачев Д.С. От редакции // Белый А. Петербург: Роман в восьми главах с прологом и эпилогом. — Л., 1981. — С. 5-6). Белый как бы подвергал испытанию в романе “западную” составляющую проблемы. Символом западничества предстает сенатор Аполлон Аполлонович Аблеухов. Сама коллизия — подготовка покушения на сенатора — воплощает мотив
исторического насилия. “В развенчании терроризма” видит глубокое значение романа Д.С.Лихачев.
Сам Белый так разъяснял суть содержания своего романа: “...Революция, быт, 1905 год и т.д. вступили в фабулу случайно, невольно, вернее не революция (ее не касаюсь я), а провокация и опять-таки провокация эта лишь теневая провокация иной какой-то ... душевной, зародыш которой многие из нас долгие годы носят в себе незаметно... Весь роман мой изображает в символах места и времени подсознательную жизнь искалеченных мыслительных форм... Подлинное местодействие романа — душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговой работой; а действующие лица — мысленные формы, так сказать, недоплывшие до порога сознания. А быт, “Петербург”, провокация с проходящей где-то на фоне романа революцией — только одеяние этих мыслительных форм. Можно было бы роман назвать “Мозговая игра”...” (Из письма Иванову-Разумнику от декабря 1913 г.//Белый А. Петербург. — Л., 1981.-С. 516).
История и вековая борьба разнонаправленных сил завязали в России узлы, которые должна развязать современность. Писатель указывал два возможных, с его точки зрения, исхода: революция и антропософия. Как в отношении выбора: Восток или Запад, так в отношении к революции, А.Белый придерживался принципа “ни то
— ни се”. Он отвергал идею сохранения прежнего миропорядка, но и революция не представлялась ему силой преобразующей: в ней много крови, насилия и совсем не ощущается духовность. Отношение автора к партии эсеров — отчетливо сатирическое (ее “революционность” направляется в романе провокаторами).
Другое дело антропософия. А.Белый всегда превозносил мистическое начало в искусстве; теософское знание было бы для него безусловным. Антропософия — западная ветвь теософии — суть приобщение к тайне жизни под руководством посвященного “учителя”. Мучительное и страстное увлечение Белого этим начинается с 1911 г., когда он вместе с женой А.А.Тургеневой ездил по Европе вслед за немецким философом-мистиком Р.Штейнером (1861-1925), посещал его лекции; позже А.Белый работал в общине “братьев” на строительстве антропософского храма в Дорнахе (Швейцария). Подробности своей жизни в этот период он отразил в заметках, получивших название “Материал к биографии (интимный),
предназначенный для чтения только после смерти автора” (см.: Андрей Белый и антропософия/Публ. Мальмстада Дж.//Минувшее: Исторический альманах. —М., 1992. — Вып. 6, 8, 9). “Материал” охватывает 1911-1915 гг., и личность Р.Штейнера занимает в них центральное место. Здесь содержится детальная канва всей жизни А. Белого вплоть до авг. 1915 г. (включая эпизоды его романов с Н.Петровской, Л.Д.Блок, его мучительных отношений с Асей Тургеневой и ее сестрой Наташей). В этой рукописи Белый писал: “Материал этот заносился для того, чтобы при случае дать на основании его художественное произведение (роман-автобиографию); автор брал себя как объект анализа...” (Вып. 6, с. 340).
Делясь впечатлениями от лекций “учителя”, Белый отмечал: “... новые медитации вызвали во мне ряд странных состояний сознания; переменилось отношение между сном и бодрствованием; в декабре было два случая со мной выхождения из себя (когда я, не засыпая, чувствовал, как выхожу из тела и нахожусь в астральном пространстве); весь этот период я был в состоянии потрясений под впечатлением этого огромного события моей внутренней жизни; дни проходили в чтении циклов, а утром, среди дня и вечером в медитациях, концентрациях, контемпляциях” (там же, с. 346-347).
Все это нашло отражение в “Петербурге”: герои романа в разной степени поддаются воздействию таинственных сил. И “второе пространство” сенатора Аблеухова, и сон-забвение, и надвигающееся безумие террориста Александра Дудкина — явления одного плана: это выход души за тесные рамки бытия. Реальная жизнь, по Белому, это всего лишь приближение к священному порогу. Антропософия учит самовознесению и дает силы перешагнуть рубеж, чтобы душа человека приобщилась к своей прародине — мировой космической стихии.
Современные А.Белому критики увидели в романе “вдохновение ужаса” (так называлась ст. Вяч.Иванова в газете “Утро России” от 28 мая 1916 г.). Критики сегодняшнего дня стремятся противопоставить этому апокалиптическому восприятию произведения осмысление улубины “второго пространства” “Петербурга”. Имеется в виду “пространство” человеческого сознания, “органически соединившегося, — со стихиями, — как писал Б., — и не утратившего в стихиях себя” (Пискунов В. “Второе
пространство” романа А. Белого “Петербург”//Андрей Белый: Проблемы творчества. — М., 1988. — С. 204). Критик видит в этом стремление писателя “определенным образом гармонизировать открывшийся его взору хаос бытия” (там же, с. 196). Однако это “гармоническое” начало — особого рода: оно построено “на барочном сопряжении противоположных начал, на гротескном превращении их друг в друга, конфликтно-драматическом, напряженном соотношении содержания и формы” (там же, с. 197). Своей поэзией и прозой А.Белый прокладывал путь “необарокко” в культуре XX в. Жажда гармонии в таком понимании многое определяет в “Петербурге”. В насыщении повествования противоборством идей, в разработке концепции личности и психологии характеров А.Белый выступил продолжателем Ф.М.Достоевского (см.: Лавров А.В. Достоевский в творческом сознании Андрея Белого (1900-е годы)//Андрей Белый: Проблемы творчества. — М., 1988).
В период, начавшийся после завершения первого “варианта” романа (т.е. после 1913), все произведения Белого связаны не только с антропософией (исслед. “Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности: Ответ Эмилию Метнеру на его том “Размышления о Гёте” — 1917, сб. “Звезда” — 1919; переизд. — 1922), но и с “мемуарным импульсом” (см. об этом: Флейшман Л. Bely’s memoirs// Andrej Bely: Spirit of Simbolism/ Ed. by J.E.Malmstad. — Jhtaca, 1987). При этом становилось все более очевидным определяющее начало этого “импульса” — накопление опыта самопознания и самовоспитания: “Мы должны строить ковчег нашей души — воспитывать в себе героя: средство воспитания — воспитание личности против безличия”, — писал он еще ранее (“Арабески”. — М., 1911.-С. 15).
Ныне “сызнова из ничего создается мир”; этот вывод (обретенный писателем не в последнюю очередь в итоге знакомства с учением Р. Штейнера) позволяет понять и его отношение к революции. Февральскую он принял как неизбежность прорыва к спасению России; Октябрь он приветствовал как “святое безумие”, освобождение творческих начал от инерции застоя, возможность выхода на специфический для России путь развития. Отразившая эти настроения поэма “Христос воскрес” (Знамя труда. 1918. 12 мая; отд. изд.: Пб., 1918) была создана вскоре после блоковской поэмы “Двенадцать”. Образ Христа для А.Белого — некий нравственный
Абсолют, соотносимый с революцией, продвигающей человечество к новой духовной общности. Позднее он увидел возможность создания всемирного “братства” в Интернационале, как ранее в штейнерстве, затем в толстовстве, затем в утопии Кампанеллы и т.д. (см.: Лавров А.В. Рукописный архив Андрея Белого в Пушкинском Доме//Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1978 год. — Л., 1980).
Однако Белый остался совершенно чужд мировоззрению марксизма, о чем свидетельствуют три философско-публицистические книги, объединенные общим названием “На перевале”: “Кризис жизни”, “Кризис мысли” (обе — Пб., 1918) и “Кризис культуры” (Пб., 1920). Вместе с тем он тяготел к идее своеобразного духовного “коммунизма”, и в этом был один из истоков его увлечения культурно-просветительской деятельностью. Он активно откликнулся на идею создания Союза писателей СССР.
В советский период А.Белый более известен как “оратор”, “лектор”, “выступающий”, “педагог”, чем как автор трудночитаемых произведений, значение которых не сразу поддавалось оценке (см.: Анчугова Т.В. Выступления Андрея Белого в конце 20-х — начале 30-х годов//Андерй Белый: Проблемы творчества. — М„ 1988). С энтузиазмом он работал в Пролеткульте, в “Вольфиле” (с 1920 был председателем “Вольной философской ассоциации” в Петрограде), в ЛИТО Наркомпроса, в Доме искусств, в Союзе поэтов, в Антропософском обществе и т.д. До предела были насыщены лекционной работой 1918-1921 гг. (430 выступлений). Сохранился документ, составленный писателем “Себе на память...”, где было зафиксировано с 1899 по 1928 г. 930 выступлений, при этом две трети из них приходились на послереволюционное время.
Крупным литературным начинанием стали воспоминания о Блоке, к которым Белый приступил в первые дни авг. 1921 (после смерти поэта) и над которыми много работал, находясь за границей.
А.Белый выехал 20 октября 1921 г. с целью издания своих книг, а также для организации в Берлине отделения “Вольфилы”. И хотя он не считал свой выезд акцией политического порядка, все же это могло так выглядеть, поскольку его конфликт с пореволюционной действительностью становился все более очевидным. За границей перерабатывает “Воспоминания о Блоке” в объемное и достоверное мемуарное произведение “Начало века”, создававшееся без опасения
цензурных запретов; “берлинская редакция” в полном объеме (около 100 п.л.) не сохранилась, но значительная часть ее публиковалась в организованном Белым жур. “Эпопея” (М.; Берлин, 1922-23. — № 1-4). Писатель посещал М.Горького в Саарове (около Берлина), сотрудничал в его жур. “Беседа”. Два года, проведенных в Германии, несмотря на личную драму (разрыв с женой — А.Тургеневой) и кризис в отношениях со Штейнером, оказались плодотворными. В берлинских изд-вах в 1922 вышли книги: “Возврат: Повесть”, “Глоссолалия: Поэма о звуке”, “Записки чудака” (М.; Берлин. — Т. 1-2), “Первое свидание: Поэма”, “Петербург: Роман” (Ч. 1-2), “После разлуки: Берлинский песенник” (Пб.; Берлин), “Серебряный голубь: Роман” (Ч. 1-2), “Сирин ученого варварства: По поводу кн.
В.Иванова “Родное и вселенское”, “Стихи о России” и др. За два года пребывания в Берлине Белый опубликовал 16 изданий — книг, брошюр, стихотворных сборников (семь переизданий и девять новых работ).
Белый печатался в берлинских периодических изданиях — в газетах “Голос России”, “Дни”, в журналах “Веретеныш” (был редактором) и “Новая русская книга”, в парижских “Современных записках”. В Берлине произошла встреча с М.И.Цветаевой, которая глубоко прониклась его одиночеством, душевным смятением (Саакянц А. Встреча поэтов: Андрей Белый и Марина
Цветаева//Андрей Белый: Проблемы творчества). “Он не собой был занят, — писала Цветаева, — а своей бедой, не только данной, а отраженной: бедой своего рождения в мир” (“Пленный дух” //Цветаева М. Соч. — М., 1980. — Т. 2. — С. 305). Были моменты, когда он готовился остаться в эмиграции; решение вернуться на родину было принято под влиянием К. Н. Васильевой (председательница Моск. антропософского о-ва; стала его женой).
23 окт. 1923 г. Белый возвратился в Москву. Зарубежные впечатления отразились в его памфлетном очерке “Одна из обителей царства теней” (Л., 1924), где Россия противопоставляется Западу как светоносное начало “царству теней”, тьме.
По возвращении на родину внутренним побудителем к творчеству стало стремление утвердить некие положительные начала
— после “Петербурга” и “Серебряного голубя”, где, по словам автора, преобладало “отрицание современности”. Так появился замысел романа “Невидимый град”, затем — “Моя жизнь”, затем — “Я:
Эпопея”, где невидимое “второе пространство” — духовная биография автора — должно было выйти на первый план. Замысел “Невидимого града” был аналогичен замыслу второго тома “Мертвых душ” Гоголя (Долгополов Л.К. На рубеже веков: О русской литературе конца XIX — начала XX в. — 2-е изд. — Л., 1985. — С. 237-238). Однако попытка воссоздания “истории жизни душевной” как романического повествования не была осуществлена. Белый написал ряд произведений, насыщенных биографическими реалиями: “Котик Летаев” (альманах “Скифы”. — Пг., 1917-1918. — Сб. 1-2; отд. изд.: Пб., 1922); начало эпопеи “Я” — “Записки чудака” (Записки мечтателей. — Пб., 1919. — Вып. 1); “Преступление Николая Летаева” (“Крещеный китаец”) (Там же. — 1921. — Вып. 4; отд. изд. под названием “Крещеный китаец” — М., 1927).
И все же писателя не оставляла потребность раскрыть свою истинную, т.е. духовную, биографию. В “Дневнике писателя” он так разъяснял свой замысел: “Наше “я” — эпопея; этою эпопеею полон и знаю наверное: роман “Я” есть роман всех романов моих ненаписанных, как и написанных” (Записки мечтателей. — Пб., 1921. -Вып. 2/3.-С. 19).
Широко задуманный роман “Москва” — художественное воспроизведение жизни русской интеллигенции перед революцией — тоже вписывается в этот замысел лишь как “эскиз картины”. Однако осуществленные два тома: первый в двух частях — “Московский чудак” (М , 1926; 2-е изд. — 1927) и “Москва под ударом” (М., 1927); второй том — “Маски” (М.; Л., 1932) — не стали большой “эпической поэмой”, как было заявлено в предисловии к “Маскам”. В центре романа “Московский чудак” — фигура математика Коробкина, своеобразной разновидности сенатора Аблеухова и проф. Летаева; тот и другой восходят к реальному прототипу — отцу Белого, проф. Н.В.Бугаеву (см.: Ходасевич В.Ф. Аблеуховы — Летаевы — Коробкины // Ходасевич В.Ф. Литературные статьи и воспоминания.
— Нью-Йорк, 1954. — С. 187-218). Семейный конфликт (сложные отношения между родителями) тяготел над замыслами Белого всю жизнь.
Писателя, с одной стороны, интересовали “маски” — видимый план жизни: “... Маски надетые — предрассудки; пока они удел личности, они безобразят личность” (Белый А. Почему я стал символистом и почему я не переставал им быть во всех фазах моего
идейного и художественного развития. — Ann Arbor, 1982. — С. 123-129). С другой стороны, исподволь готовился к работе над мемуарами особого рода: “... Не “Петербург”, или “Москва”, не “Россия”, а “мир” предо мною стоит: и в нем “Я” человека, переживающего катастрофу сознания и свободного от пут рода, от быта, от местности, национальности, государства; предо мной столкновение “мира” и “Я”; вижу явственно “мистерию” человеческих кризисов, происходящую в сокровенных переживаниях духа: “Востоки и Запады”, “Петербурги”, “Нью-Йорки”, “России”, “Европы” — эскизы картины” (там же, с.121).
Реализацией этого замысла стали и три тома мемуаров: “На рубеже двух столетий” (М.; JL, 1930), “Начало века” (М.; Л., 1933), “Между двух революций” (Л., 1934). История формирования А.Белого как личности растворена здесь в перипетиях культурной жизни эпохи, и эта среда сама стала как бы главным действующим лицом, способствуя созреванию автора как чувствилища, конденсатора духовной жизни своей эпохи.
А.Белый предпринял попытку переделать “Петербург” в пьесу; ее поставил М.П.Чехов (см. его статью “О постановке “Петербурга” в МХТ-2” // Новая Россия. — 1926. — № 1). Инсценировку романа “Москва” Белый готовил для В.Э.Мейерхольда, который замышлял установить беловскую Москву на винте: “...все квартиры сплелись друг с другом: сплошной лабиринт из квартир иль крэсчендо, динамики, данное в статике”, — записал он объяснения Мейерхольда в “кавказском дневнике” (Белый А. Ветер с Кавказа. — М., 1928. —
С. 77). “Идея “винта”, “спирали” не могла не пленить Белого. Нужно вспомнить, что писатель считал спираль совершенной геометрической формой, потому что она сочетает в себе точку, линию и круг” (Николеску Т. Белый и театр. — М., 1995. — С. 140). Белый писал об этом в статье “Линия, круг, спираль — символизма” (Труды и дни. — 1912. — № 4-5). При жизни его драмы не были опубликованы (см. издания: Белый А. Гибель сенатора (“Петербург”) / Ред. и послесл. Мальмстада Дж. — Беркли, 1986; Белый А. Москва: Драма / Публ. и подгот. текста Торшилова Д., вступ. ст. Фельдмана О. //Театр.-М., 1990.-№ 1).
Творения А.Белого последних пятнадцати лет его жизни (20-30-е годы) воплотили два важнейших его писательских тяготения. Одним был “мемуарный импульс”. Другим — влечение к
музыкальному выражению темы, получившее разработку в целостной концепции “мелодизма”. “Будем искать мелодии” — таково характерное название предисловия к сборнику “После разлуки: Берлинский песенник”. Эта тенденция получила выражение и в целом ряде статей: “Жезл Аарона: (О слове в поэзии)” (Скифы. — Пг., 1917. — Сб. 1), “Ритм и смысл” и “О ритмическом жесте” (обе — 1917; в полном объеме не публиковались), “Глоссолалия” (фантазия о космогонических смыслах звуков человеческой речи). Сюда же относится огромный материал по изучению “ритмического жеста” в поэзии Пушкина (“Ритм как диалектика” и “Медный всадник”. — М., 1929), а также анализ стилистики сказово-орнаментальной прозы Гоголя (“Мастерство Гоголя: Исследование”. — М.; Л., 1934). Всеорганизующим тяготением оставалась антропософская насыщенность художественной и мемуарной прозы А.Белого, определившая такую особенность его произведений, как экзистенциальный принцип изображения явлений жизни, проводимый последовательно и настойчиво. Эта сущность его творчества предвосхитила многие открытия литературы XX в. “Неутомимые формальные искания” не прекращались никогда — “он до конца остался “русским Джойсом”, — писал Е.Замятин (Воспоминания об Андрее Белом. — М., 1995. — С. 505).
Список литературы
1 Андрей Белый: Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации / Сост.: Лесневский С., Михайлов А. — М., 1988. — 832 с
2. Бугаева Е.Н. Воспоминания о Белом / Подгот МальмстадаДж — Беркли, 1981. — 392 с.
3. Воспоминания об Андрее Белом / Сост. и вступ. ст. Пискунова В.М. — М., 1995. — 591 с.
4. Долгополов Л.К. Андрей Белый и его “Петербург”. — Л., 1988. — 416 с.
5. Корецкая И.В. Андрей Белый- “корни” и “крылья”; Метафорика “юности” // Корецкая И.В. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. — М., 1995.
- С. 7-34; 262-269.
6. Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. — М., 1995. -335 с.
7. Материалы об Андрее Белом // Новое лит. обозрение. — М., 1994. — № 9. — С. 81-191.
8 Николеску Т. Андрей Белый и театр. — М., 1995. — 204 с
9. Новиков Л.А. Стилистика орнаментальной прозы Андрея Белого. — М., 1990. — 180 с.
10. Русские писатели: 1800-1917: Биографии, словарь — М., 1989. — Т. 1: А-Г (Лавров А.В, Белый Андрей). — С. 225-230.
11. Русские писателим: Биобиблиографический словарь. — М., 1990. — Т. 1: А-Л (Авраменко А.П. Белый Андрей). — С. 85-91.
А.А.Ревякина
98.02.018. КУДРОВА И.В. ПОСЛЕ РОССИИ. - М.: РОСТ, 1997. Кн. 1, МАРИНА ЦВЕТАЕВА: ГОДЫ ЧУЖБИНЫ. - 366 с. Кн. 2 О ПОЭЗИИ И ПРОЗЕ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ: Статьи разных лет. -240 с.
Двухтомник И.Кудровой — результат многолетнего изучения автором биографии и творчества М.Цветаевой. Первый том — хроника семнадцати лет, проведенных поэтом на чужбине. Эти годы вместили и драматичные личные коллизии, и сложные отношения с русской эмиграцией, и яркий расцвет литературного дарования. В основе этого тома — книга И.Кудровой “Версты, дали...”, вышедшая в 1991 г.”, существенно дополненная в настоящем издании. Автор использует новые материалы о сферах общения М.Цветаевой во Франции, об истоках некоторых ее автобиографических стихотворений и поэм, о социально-политическом контексте ее позднего творчества. Целые главы отведены евразийскому движению и деятельности “Союза возвращения на родину”, где активное участие принимал муж М.Цветаевой С.Эфрон. И.Кудрова приводит также свидетельства очевидцев об участии С.Эфрона в акциях за рубежом, организованных НКВД; пишет о трагических обстоятельствах последних эмигрантских лет М. Цветаевой.
Второй том книги “После России” включает статьи И.Кудровой о творчестве поэта. Некоторые из этих материалов легли в основу докладов, прочитанных исследователем на международных конференциях; отдельные работы публиковались в разные годы в отечественной периодике.
“Чара цветаевской лирики” — статья о сегодняшнем восприятии творчества поэта. Причина тяги читателя к самому явлению М.Цветаевой — это, по убеждению исследователя, обаяние сильного и страстного характера, встающего из строк ее лирики. Все ее стихи пронизаны напряжением и энергией в отношении к миру и
11 Кудрова И.В. “Версты, дали...”: Марина Цветаева: 1922-1939. — М.: Сов.Россия, 1991. — 368 с. Реф кн. см.: РЖ “Общественные науки в России”. Сер. 7. “Литературоведение” — М., 1992 — № 1.
