CC BY
11
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.7
рефераты 98.02.001-98.02.027
МОСКВА 1998
член (эти идеи развиты в работах, написанных совместно с Б.А.Успенским). Постепенно исследователь все более интересуется триадами и в русской культуре ("хотя в целом он ее так и не считал триадической") (с. 347). Например, в статье "Замысел стихотворения о последнем дне Помпеи" (1986) ученый рассмотрел трехчленную парадигму пушкинского художественного мышления в произведениях 1830-х годов: восстание стихии — движущиеся статуи — человеческое начало.
В итоговой книге Ю.М.Лотмана "Культура и взрыв" (1992) почти постоянно идет речь о сложной триадичности и о теме случайности — как второй антимеханистической теме. Происходит окончательное расставание с советским культом всеобщего детерминизма..." (с. 348). В последние годы ученый принципиально отказывается от единственных, от окончательных выводов и постоянно демонстрирует возможность различных интерпретаций, что отражает "сложность и непредсказуемость бытия" (там же).
Т. Н. Красавченко
98.02.003. ХАССАН И. ВОСТРЕБОВАНИЕ НЕГАТИВНОЙ СПОСОБНОСТИ: ЛИТЕРАТУРА И ФИЛОСОФИЯ ПРОТИВ ПОЛИТИКИ.
HASSAN I. Negative capability reclaimed: Literature and philosophy contra politics // Philosophy and literature. — Baltimore, 1996. — Vol. 20, № 2. - P. 305-323.
Основная мысль статьи, как ее формулирует Ихаб Хассан, сводится к следующему: "Огромное влияние политики, злоупотребление властью, так ощущаемые и в университетах, исказили не только наш язык, но и мысль, равно как и представление о ценностях" (с. 306). Давнишний спор между поэзией и философией, между Гомером и Платоном в настоящее время приобрел форму еще более жесткого конфликта, но уже не между поэзией и философией, а между ними, с одной стороны, и "великой громыхающей машиной идеологии" — с другой. Место старых стереотипов мышления и поведения заняли новые. Современные стереотипы оказывают большое влияние не только на литературу, но и на программы университетского образования, на изучение истории культуры. Студенты воздействуют на содержание университетских программ по истории культуры. Отсюда такое широкое распространение курсов по
рок культуре, по телевизионным жанрам, вроде мыльных опер, по теории попкультуры и т.п. Изучение истории культуры, таким образом, тесно связывается с авангардными течениями, которые в политическом плане могут представлять самый широкий спектр — от крайне левых до крайне правых, от очень воинственных до очень пассивных. Изучение культуры как университетской дисциплины наиболее политически ориентировано.
С древних времен до Ф.Бэкона и далее — от К.Маркса до М.Фуко связь науки и политики формировала мысль, определяла поведение. Мишеля Фуко, пишет И.Хассан, часто обвиняют в склонности к деструкции, анархии, даже аморализму. Хассан отмечает пристрастие философа к "негативной" методологии, отсутствие у него позитивных идей. Тем не менее ему не откажешь в блестящем уме, эрудиции и оригинальности, несмотря на очевидные заимствования у Ницше.
В связи с теориями М.Фуко Хассан анализирует "коренящиеся в марксизме идеи о социальном конструктивизме" и отвергает мысль, что все мы являемся продуктом социальной и культурной среды. Человек не только "конструируется", но и сам конструирует: и себя и окружающую его действительность. "Самосоздание — наша судьба, случайность может оказывать влияние значительно большее, чем кажется тем, кто детерминирует историческое развитие" (с. 311). Социальный и культурный детерминизм, по мысли Хассана, бессилен объяснить бесчисленные различия, не сводящиеся ни к каким закономерностям, которые можно наблюдать внутри одного и того же класса, рода, секты, этнической группы и даже семьи.
Затем Хассан переходит к проблеме соотношения политики и воображения у художников слова, в частности у Йеитса, Элиота, Лоуренса и др. Подробнее других в этом аспекте рассматривается Д.Г.Лоуренс, который призывал доверять самому произведению, а не его автору. В этом случае можно избежать "дидактической лжи". В любом значительном произведении главным является не "политизированный" герой, а особый надперсональный или "трансперсональный" пафос, иногда называемый у Лоуренса фрейдистским термином "оно". Лоуренс подчеркивает самоценность художественного творчества, осуждая, как и Хассан, "инструментализацию" поэзии и истины. В романе "Кенгуру" Лоуренс устами своего героя выражает "недоверие любой политике и
ищет возможности новых отношений между людьми в тайне половых отношений и творческом потенциале личности" (с. 314). Отметив, что названный роман слабее других произведений Лоуренса, Хассан хвалит его за то, что он "более честен, чем большинство политических трактатов и более верен правде жизни" (там же). Хассан подчеркивает, что он, как и Лоуренс, не терпит толпы, политики, лозунгов, одномерности. Противопоставляя жизнь политике, претендующей на всезнание, но сводящей все к поверхностным схемам, Хассан опирается на "жизненную философию" Эмерсона, которого ставит выше Фуко.
Размышляя о связи политики и морали, Хассан задает вопрос: "Почему, несмотря на учения Моисея, Будды, Христа и многих других, история человечества представляет собой сплошную реку крови"? (с. 317). И какой этике должна подчиняться внешняя политика национального государства — этике Сократа, Макиавелли, Спинозы, Канта, Меттерниха, Маркса или, возможно, Кандида? Отчасти отвечая на эти вопросы, критик пишет: "Я не хотел бы жить в мире без Сартра, хотя я предпочитаю Камю, без Солженицына, хотя мне ближе Пастернак. И я не хотел бы также, чтобы их публицистика определяла мой духовный горизонт" (с. 317).
Проблемы искусства, эстетики в их связи с моралью Хассан рассматривает на основе теорий Ницше, говорившего, что "мир может быть оправдан только в качестве эстетического феномена", а также идей С.Зонтаг, разработавшей так называемую "эстетику молчания", исходящую из того, что любая интерпретация, особенно в современном литературоведении, несет в себе "открытую агрессию" по отношению к художественному произведению.
В заключение Хассан снова возвращается к спору между политикой, с одной стороны, и литературой и философией — с другой. Он возражает не столько против "политизации университетских курсов", сколько против подчинения всей нашей жизни — "мысли, духа, развлечений, секса, тела, эмоций, смерти" — политическим факторам (с. 321). Творчество не обитает там, где господствует идеология. Политическому засилию должна быть противопоставлена "негативная способность", понимаемая как "эмблема или метафора духовного подхода" (с. 322). И в этом подходе должны быть учтены все проявления личности, не только положительные, но и отрицательные. Однако Хассан предвидит риск
впасть в другую крайность — в нигилизм, сплошное отрицание. Спасти от этой крайности способна поэзия, содержащая "божественный потенциал". Обладая самодовлеющей силой, а не получая ее извне, литература, поэзия способны "спасти нас и мир в целом" (там же).
А.С.Козлов
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
98.02.004. ЗЕМСКОВ В.Б. ПЕРВОТВОРЧЕСТВО: НОРМАТИВЫ КУЛЬТУРООБРАЗОВАНИЯ В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ //
Общественные науки и современность. — М., 1997. — № 2. — С. 179-185
В.Б.Земсков, доктор филологических наук, зав. отделом литератур Европы и Америки новейшего времени (ИМЛИ), среди различных подходов к изучению цивилизационной специфики одним из наиболее эффективных считает исследование типа творческой личности, свойственной той или иной культуре. В этом случае в центре внимания не культурный объект (произведение), а творец культуры — "средостение, в котором пересекаются и взаимодействуют как надличностные начала, коллективные матрицы, ментально-поведенческие автоматизмы, стереотипы,
представляющие данную культуру как целостность (в том числе в аспекте нормативности культуротворчества), так и личностные импульсы... либо развивающие эту культуру... либо, напротив, разрушающие автоматизмы и стереотипы культуры" (с. 179). Таким образом, Творец — это личность, являющая собой в "формульном", свернутом виде, в индивидуальном воплощении культурно-цивилизационную парадигму.
Прикосновение к латиноамериканскому материалу, "скрещенью времен и цивилизаций" решительно актуализует универсальную проблематику. Латиноамериканская культура — поле крупнейшего в мировой истории и далеко не завершенного "эксперимента" межцивилизационного взаимодействия и метаморфоза.
