CC BY
14
2008.01.029. РУДНЕВА Е.Г. ДИАЛОГ ТРАДИЦИЙ В ПОВЕСТИ И.С. ШМЕЛЁВА «НЕУПИВАЕМАЯ ЧАША». - М.: МАКС Пресс, 2007. - 64 с.
Доктор филол. наук Е.Г. Руднева (проф. МГУ) анализирует поэтику повести «Неупиваемая Чаша» (1919) - одного из наиболее спорных произведений Шмелёва, созданных в охваченном Гражданской войной Крыму, когда, по признанию писателя, «душа тосковала по тишине, нежности и чистоте среди шумной кровавой не-разберихи»1, а в руках была только одна книга - Новый Завет.
Фактическая основа повести - наличие иконы «Неупиваемая Чаша» в Серпуховском Владычном женском монастыре, признанной в 1878 г. чудотворной, однако в эстетических поисках главного героя Ильи (иконописца и портретиста) дает о себе знать автобиографический момент. Именно этот аспект, считает Е.Г. Руднева, определил актуальность содержания, эмоциональный настрой, жанр и поэтику повести о далеком прошлом, отзвуки которого звучат в эпилоге, датированном 1905 г. На всех уровнях созданного Шмелёвым образного мира преобладает установка на синтез традиций - культурных, творческих, жанровых, стилевых, миросозерцательных. Это придает повести оттенок экспериментальности: она носит литературный, даже программный характер, становясь примером сознательного устремления писателя к демонстрации текстуальных связей. Несмотря на это «Неупиваемая Чаша» «не расплывается в интертексте... она являет собой законченное художественное целое с определенно обозначенными границами, подчеркнутыми кольцевой композицией, ритмизированной мотив-ной структурой и глубинным смысловым ядром» (с. 9). В художественной концепции повести наиболее полно реализовался романтический потенциал, таившийся в возвышенно-религиозных и эстетических идеалах писателя. Эта повесть - «гимн искусству религиозно-романтического типа, утверждение единства его светской и церковной разновидностей» (с. 49). Значение светской живописи
1 Цит. по: Сорокина О. Московиана: Жизнь и творчество Ивана Шмелёва. -М., 1994. - С. 133.
не принижено чудотворной силой, которой обладает написанная Ильей икона, ибо «из земной любви рождается», «до Святости поднимается земное»1 - комментировал Шмелёв. Однако при этом глубинным «источником силы, которой творился неземной облик» Пречистой, были «зарницы Бога, небывающие глаза - в полнеба». Концепция творчества предстает как вариант религиозноромантической эстетики. Автор исследования видит здесь переклички со статьями В. Жуковского «Рафаэлева Мадонна», Н. Гоголя «О живописи».
В то же время нравоописательный компонент создает реалистическую основу художественного мира повести. Значительное место в ней уделено характеристике народной среды, ее нравов, показу бытовой повседневности, устойчивых привычек, языческих предрассудков народной толпы, ее национального своеобразия. Изображение толпы лишено идиллического колорита: акцент сделан на косности и темноте мужиков, которых итальянец в заморской стороне называет «дикарями». Убийство мужиками ненавистного им помещика-тирана, устранение пьяницы дьякона Безносова, мстительный разгром родовой усыпальницы Ляпуновых в 1905 г. -все это свидетельство того, что «гулевая-лесовая песня крестьян выражает существенную и отнюдь не благостную сторону их психологии» (с. 51). Речь идет о постоянстве этнопсихологии, о народном менталитете, не подверженном быстрым изменениям. И чудо исцеления (составляющее параллель мистическим видениям Ильи) дополнено сценой крестного хода, в которой жажда духовной радости и чуда граничит с идолопоклонством2. Переходы от смирения, страха и покаяния к разгулу, от кроткой доброты к разбою, к пугачевщине присутствуют даже в подсознании Ильи: он несет в себе черты и смирения, и вольнолюбия.
Особенности сознания героя запечатлены в тексте повести. Поручив повествование неперсонифицированному рассказчику, слово которого самостоятельно звучит во вступлении и эпилоге,
1 Шмелёв И.С. Письмо к Р.Г. Земмеринг от 19 дек. 1933 г. // Художественный мир И.С. Шмелёва и традиции славянских литератур: XII Крымские международные Шмелёвские чтения. - Симферополь, 2004. - С. 166-167.
2 См.: Маркович В.В. О значении чудесного в русской литературе XIX в. // Российский литературоведческий журнал. - М., 1994. - № 3. - С. 12.
Шмелёв в основном тексте почти размыл границу между его голосом и голосом главного героя. Писатель наделил рассказчика способностью воссоздать мироощущение художника - его горизонт видения, его манеру мыслить, чувствовать, способ воспринимать вещи и называть их словами. Этим определяется набор подробностей, воспроизведенных в художественном мире повести, их словесные обозначения, «интонирование». Взгляд портретиста проявляется в том, как обрисованы персонажи: фиксируется выражение их лиц, жесты, одежда. Световая и колористическая гамма отражает религиозно-символический смысл темного и светлого. Датировка событий ведется в рамках то церковного, то природного календаря. Аналогичным образом подобраны цитаты из религиозных и фольклорных текстов. Один большой пласт лексики связан с бытовой жизнью простонародья, другой - с православным самосознанием. В лексике сочетаются разговорные просторечия и церковные славянизмы, общехристианские образы (Богородица, апостол Петр, евангелист Лука, благоверный Александр Невский) и традиционнопоэтические фольклорные выражения1.
Всем этим стилистическим многообразием управляет воля автора, предлагающего свою картину мира. «Сеть фольклорных, агиографических, возрожденческих и романтических мотивов в повести скрепляет и одухотворяет прямо или косвенно высказанное Евангельское Слово. Оно освещает все культурно-поэтические напластования, утверждая нераздельность творчества и веры, художественной и религиозной культуры. Тому призваны способствовать и стилистические средства, организованные в традициях “плетения словес”, орнаментальной церковной прозы Х1У-ХУ вв.: ритмизация речи, перечисления, стилистическая симметрия, ассонансы, удвоение понятий, бинарность, повтор “ключевых” слов» (с. 53). Например, Д.С. Лихачёв отметил в первой главе «Жития Сергия Радонежского» десятикратное употребление однокоренных слов «чудно», «чудный», «чудо» применительно к различным понятиям, что позволяет установить между ними смысловую связь.
1 Лапынина А.Н. «Живое и красочное русское слово» на страницах повести И.С. Шмелёва «Неупиваемая Чаша» // Творчество И.С. Шмелёва в аксиологическом аспекте: XIII Крымские международные Шмелёвские чтения. - Алушта, 2004. - С. 19-24.
Не менее важны, считает автор, предметные и сюжетные мотивы, орнаментальные приемы, отчасти напоминающие иконописные. К ним относится растительный орнамент, возникающий в форме впечатлений или воспоминаний героя. Текст повести насыщен многозначными подробностями, которые вызывают широкий круг ассоциаций, аллюзий, реминисценций и выявляют «рельеф авторской мысли». Стилевые принципы жития, как и других жанровых традиций, предстают в пространстве повести в преломленном виде: «Они трансформированы контекстом реалистического бытописания и психологического романа о судьбе одинокого художника. Способы воссоздания его субъективного мира, его психологии соотносятся с приемами житийной литературы (описания снов, видений, молитвенных состояний, мистических озарений, религиозного экстаза). Но их образное развертывание и семантика определяются главным художественным заданием автора. Подобно своему герою Шмелёв интенсивно осваивает мировой эстетический опыт в поисках художественных средств выразительности, соответствующих трагическому ХХ в.» (с. 55).
Поэтика «Неупиваемой Чаши» во многом предваряет эмигрантскую прозу Шмелёва, достигшего в «Солнце мертвых», «Лете Господнем» и «Богомолье» органичности и свободы стиля. По сравнению с ними художественность «Неупиваемой Чаши» оставляет двойственное впечатление: «В ней слишком ощутимы “план рассудка”, как сказал бы Ф. Шиллер, логическая конструкция и акценты, рационализирующие образный мир повести. Явно утрированно используются такие приемы, как бинарность и рифмовка эпизодов, парность персонажей и предметных деталей, символика имен и чисел, топонимики, культурных реалий и жанровых признаков» (с. 55). Е.Г. Руднева считает недостаточно мотивированными вкрапления в текст фрагментов, передающих психологические состояния Ильи, поскольку повесть написана в сказовой манере не от его лица, а от лица неперсонифицированного рассказчика. Тот воспроизводит молву и якобы имеет представление о внутреннем мире героя из рассказов тех, кому довелось читать записки Ильи.
Повесть лишена дидактизма, чем обусловлена возможность различных интерпретаций. Произведение искусства, полагал Шмелёв, «само говорит и говорит оно по-разному. на разные зовы от-
зывается» (с. 56). Показательно расхождение его собственных интерпретаций пафоса повести: в 1928 г. он считал главным «идеал прекрасного и чистого в человеке» (без какого-либо религиозного акцента), а в 1933 г. более существенным для него стало религиозное назначение искусства, поднимающего человека до Святого1. О том же свидетельствует многообразие последующих интерпретаций повести.
А.А. Ревякина
1 Шмелёв И.С. Письмо к Р.Г. Земмеринг // Указ. изд. - С. 166-167.
