15Тематический блок. ЗВУК
УДК 94(470.315)"18/19"
ЗВУКИ «РУССКОГО МАНЧЕСТЕРА»: ОСОБЕННОСТИ АКУСТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКА НА РУБЕЖЕ XIX—XX вв.
К. Е. Балдин
Ивановский государственный университет, Иваново, Россия, kebaldin@mail.ru
В статье на примере города Иваново-Вознесенска рассматриваются особенности акустического фона городской жизни в конце XIX — начале XX в. Иваново-Вознесенск являлся в то время крупным индустриальным центром, поэтому автор обратил особое внимание на звуки, которые были тесно связаны с текстильным производством — на фабричные гудки, шум станков в цехах, а также на восприятие этих звуков рабочими. Источники свидетельствуют о том, что звуковая нагрузка на организм человека на ткацких и прядильных предприятиях в указанный период была очень высокой. Также в статье рассматриваются голоса церковных колоколов и церковных хоров, а также особенности звукового оформления досуга в конце XIX — начале XX в., когда наряду с традиционными развлечениями в досуговых практиках появились и технические новинки — фонографы и граммофоны.
Ключевые слова: звук как источник информации, колокольный звон, церковные хоры, армия в дореволюционной России, условия труда рабочих, фабричные гудки, пожарная охрана, досуг, музыкальная культура, массовая культура.
SOUNDS OF "RUSSIAN MANCHESTER": THE SPECIALITY OF THE ACOUSTIC SPACE OF IVANOVO-VOSNESENSK AT THE TURN OF THE 19—20th CENTURIES
K. E. Baldin
Ivanovo State University, Ivanovo, Russia, kebaldin@mail.ru
As our study of events, occurred more than a century ago, has shown, sounds at that time also played a very important role in how a person communicates with other individuals, how he recognizes phenomena, that are important to him, attract his interest, or identify potential dangers.
Perception of sound, as well as color, smell and taste, is very individual. It was clearly audible in the industrial city, especially — large. The industrial noise for the majority of the population seemed excessive, especially to those, who worked in textile factories and heard their specific sounds at a very close distance. Russia was an agrarian country, and for recent rural people noises in factories was completely unusual, initially it even called fear. Only the need to earn money kept yesterday's peasants in the enterprises.
As for the sound design of the streets in Ivanovo-Vosnesensk, here the noise level here was quite high compared to other cities. In the unstructured ensemble of his street sounds there ware the ringing of bells, cries of cabbies and hawkers, trampling of quite numerous horses, the knocking of crews on the pavement. Over time, bicycle calls were added to this and occasionally — car
© Балдин К. Е., 2021
Ссылка для цитирования: Балдин К. Е. Звуки «Русского Манчестера»: особенности акустического пространства Иваново-Вознесенска на рубеже XIX—XX вв. // Labyrinth: теории и практики культуры. 2021. № 2. С. 5—20.
Citation Link: Baldin, K. E. Zvuki "Russkogo Manchestera": osobennosti akusticheskogo pros-transtva Ivanovo-Voznesenska na rubezhe XIX—XX vv. [Sounds of "Russian Manchester": the speciality of the acoustic space of Ivanovo-Vosnesensk at the turn of the 19—20th centuries], Labyrinth: Teorii ipraktiki kul'tury [Labyrinth: Theories and practices of culture], no. 2, pp. 5—20.
klaxons. At the turn of the 19th and 20th centuries, chorus of gramophones was added to the sounds of harmonicas in leisure noise.
Key words: sound as a source of information, bell ringing, church choirs, army in pre-revolutionary Russia, working conditions, factory beeps, fire protection, leisure, music culture, mass culture.
1. Постановка проблемы
Город в дореволюционной России, впрочем как и сейчас, представлял собой живой организм со своей сложной структурой, с иерархической системой составных частей. В процессе своей жизнедеятельности он, как любой организм, издавал свои звуки, порождал запахи. Чем крупнее был город, чем разнообразнее были его функции, тем более интенсивными и многогранными были его акустические и оль-факторные характеристики. Запахам будет посвящен следующий номер журнала, поэтому мы в данной статье остановимся на звуках большого города.
В конце XIX — начале XX в. уездный заштатный город существенно отличался по уровню своего шума от крупного индустриально-транспортного центра и, тем более, от столицы. В небольшом городке всегда было несколько храмов, гужевой транспорт, торговые заведения и домашние животные, поэтому характерными звуковыми атрибутами глубокой провинции был церковный звон, стук копыт по мостовой, возгласы торговцев, мычание коров и пр. Так, малошумными являлись типичные аграрные города (был и такой тип!) — Суздаль, Ростов Великий, Лух, в которых большинство населения выращивало овощи на продажу.
Напротив, акустическими доминантами индустриальных центров (Ярославль, Иваново-Вознесенск, Тула) были гудки и шум крупных промышленных предприятий. Если город стоял на море или большой реке (как, например, Кронштадт или Астрахань), их портовый характер добавлял в городские звуки свои громкие и характерные ноты. В религиозных центрах (Боровск, Звенигород, Сергиев Посад) главным был интенсивный церковный звон и звуки, исходившие от многочисленных паломников.
Наряду с узкоспециализированными по своим функциям городами были и такие, которые можно назвать универсальными. Петербург являлся не только столицей империи, но и городом-крепостью (т. е. имел ярко выраженную военную составляющую), городом-портом, а также городом-мастерской, в котором были развиты самые разнообразные отрасли промышленности. Отсюда проистекало разнообразие звуков, которые были слышны на улицах северной столицы, причем в разных районах Петербурга, в центре и на его окраинах акустический фон был разным.
В отличие от Северной Пальмиры, Иваново-Вознесенск был прежде всего городом-мастерской, для которого были характерны свои специфические звуки, связанные с промышленностью. Но только этими шумами звуковой фон «русского Манчестера» не ограничивался, о чем и пойдет речь в данной статье.
2. Методы исследования и использованные источники
Автор в предлагаемом вниманию читателей научном исследовании придерживался определенных основополагающих принципов. Это, прежде всего, принцип историзма, который заключается в том, что процессы, явления и факты минувшей эпохи следует изучать в конкретно-исторических обстоятельствах. Кроме того, применялся также принцип детерминизма, в соответствии с которым все явления представляются так или иначе причинно-обусловленными.
В процессе работы использовались специальные исторические методы познания прошлого. Предпринимая попытку классифицировать звуки, слышимые
в урбанистической среде, автор использовал историко-системный метод. Метод историко-сравнительный позволил сопоставить разные типы звуков антропогенного происхождения в одном городе, выяснить отличия акустического фона в разных городах, а также объяснить выявленные сходства и различия.
Работая над статьей, мы использовали множество исторических источников. Во-первых, это нормативные акты — обязательные постановления городской думы. В них, например, регламентировалась деятельность пожарных караулов, формулировались правила уличного движения, в частности, речь шла о сигналах, подаваемых ночными сторожами, велосипедами и автомобилями.
Во-вторых, были привлечены публикации периодической печати. Вездесущие репортеры местных газет сообщали факты, которые трудно или даже невозможно найти в других видах исторических источников. Это касается как либеральных газет «Северный край» (Ярославль) и «Старый владимирец» (Владимир), так и крайне правого «Ивановского листка» (Иваново-Вознесенск), а также и других газет.
В-третьих, незаменимым источником по истории повседневной жизни (неотъемлемую часть которой составляли и звуки) являются мемуары. Нами использованы две книги воспоминаний журналиста, бытописателя и знатока дореволюционного Иваново-Вознесенска И. А. Волкова. Одна из них — «В старом Иванове» вышла в свет двумя изданиями в 1945 и 1955 гг., а другая — «Записки ивановского старожила» — хранится в виде рукописи в личном фонде И. А. Волкова и Государственном архиве Ивановской области. Правда, источники личного происхождения и материалы периодической печати представляют собой более чем субъективный источник, и сведения, сообщаемые мемуаристами, все же нуждаются в перекрестной проверке.
3. Голоса колоколов и богослужения
В рамках настоящей статьи автор намерен сначала рассмотреть звуки, которые можно условно назвать «правительственными», далее — акустические принадлежности чрезвычайных ситуаций, антропогенные звуки, связанные с работой промышленности и транспорта, с досугом горожан и пр.
Что касается звуков, которые мы условно назвали «правительственными», то нужно для начала констатировать, что власть в Российской империи довольно часто общалась со своими подданными с помощью пушки и колокола. По крайней мере, это было отчетливо слышно в российской столице, где карильон Петропавловского собора регулярно исполнял мелодию народного гимна, а пушка Петропавловской крепости неукоснительно палила ровно в полдень. Впрочем, в столице колокола и пушки использовались не только на Заячьем острове, и не только для обозначения времени. В провинции из этих двух средств невербального общения использовались только колокола. Несмотря на то, что они висели на церковных колокольнях, их звуки символизировали не только духовную, но и светскую власть.
Специалисты различают различные виды колокольного звона — благовест, перезвон, перебор (погребальный) и трезвон — самый сложный и яркий в музыкальном отношении. В зависимости от размера и состава металла, из которого отлиты колокола, они издавали звуки различного тембра. Большое значение в этом отношении имело и мастерство звонаря. До революции люди, даже не обладавшие абсолютным музыкальным слухом, хорошо различали различные виды церковного звона, а также голоса различных церквей, т. к. они различались по высоте, тембру и громкости. Это в полной мере относилось и к жителям Иваново-Вознесенска, где храмов до революции было немало.
Старожилы вспоминали, что огромный колокол Христорождественской звонницы обладал совершенно уникальным для «русского Манчестера» звуком. Знатоки колокольного звона даже приезжали издалека послушать его. Они всерьез утверждали, что он по звуку напоминает знаменитый колокол Ивана Великого в московском
Кремле [ГАИО, ф. 420, оп. 1, д. 7, л. 101—102]. Современники отмечали, что он гудел «мощно» и в то же время «мягко». Большой колокол Покровского собора в Ива-ново-Вознесенске был от старости надтреснутым и, по воспоминаниям старожилов, «хрипло брякал». В то же время, средние и малые колокола на этой главной церкви города в праздники радовали жителей «задорным перезвоном». Жителям рабочего пригорода Рылиха запомнился такой же «задорный перезвон» малых колоколов и в находившейся рядом Успенской церкви. Звук главных колоколов Покровского собора и Христорождественской церкви заглушал голоса других церквей, и для человека, находившегося в центре, они воспринимались невнятно, составляли своего рода фон для солировавших колоколов двух главных городских церквей [Старый владимирец, 1910, 10 декабря; ГАИО, ф. 420, оп. 1, д. 7, л. 57].
Совершенно особый и почти не прекращавшийся в дневное время звон церковных колоколов слышался в городе во время пасхальной недели, когда по существующему общероссийскому обычаю духовенство допускало звонить всех желавших, даже подростков [ГАИО, ф. 420, оп. 1, д. 7, л. 102]. Можно только представить, какая какофония звуков разливалась над городом, т. к. непрофессионалам, ухватившимся за веревку колокола важно было звонить не складно, а громко. Около четырех десятилетий упоминавшийся выше лучший городской колокол на Христорождественской церкви услаждал слух знатоков и простых обывателей, но во время очередного неистового пасхального звона в конце 1890-х годов он не выдержал ударов многопудового языка и лопнул. После этого его голос потерял прежнюю прелесть [там же, л. 101—102].
Наряду с Пасхой в Иваново-Вознесенске был еще один праздник, который отмечался особо торжественным и неумолкаемым звоном. Это был день Воздвижения в сентябре, в которому было приурочено открытие Воздвиженской ярмарки. На рубеже XIX—XX вв. она почти утратила свое коммерческое значение и превратилась, в основном, в досуговое мероприятие, продолжавшееся несколько дней и привлекавшее десятки тысяч горожан и приезжих. Ярмарка особенно притягивала рабочих, стремившихся хотя бы ненадолго отвлечься от тяжелого ежедневного труда, тем более что во время ярмарки местные фабрики на некоторое время прекращали работу [Владимирец, 1907, 17 сентября].
Церковь общается с верующими не только посредством церковного звона, исключительно сильное воздействие на верующих оказывает церковное пение во время богослужения. В отличие от католической службы, сопровождаемой звуками органа, в православном храме инструментальная музыка не исполняется. Однако это отсутствие в полной мере искупается эстетикой вокала, в частности — стройного хорового пения. Практически в каждой церкви был хор, особую заботу о хоровом пении проявляло духовенство и старосты тех храмов, которые отличались среди других своей древностью и высоким статусом. Существовало гласное и негласное соперничество церковных хоров. В Иваново-Вознесенске в таком соревновании явно побеждал хор Крестовоздвиженской церкви под управлением регента И. С. Мещанкина [Старый владимирец, 1911, 3 марта].
Лучшими певчими в этом хорошо слаженном ансамбле являлись баритон Ко-стинский, тенор Курбатов и мальчик альт-солист, имя которого автору не удалось выяснить. Хор Крестовоздвиженской церкви выступал не только в своем храме, он давал духовные концерты в элитном клубе Иваново-Вознесенска — Общественном собрании и на других площадках, имевших мирской характер. Цена билетов на такие концерты была по провинциальным меркам высокой — от 50 копеек до 3 рублей [Ивановский листок, 1910, 19, 23 марта]. К сожалению, в церковных хорах редко встречались женские голоса. Местная пресса объясняла это консерватизмом провинциального духовенства, которое усматривало в смешанных хорах возможности «соблазна» [Иваново-Вознесенская жизнь, 1911, 2 октября].
Звуковое сопровождение церковной службы не ограничивалось храмовыми хорами. У церковной ограды, внутри ее, на папертях храмов в промышленном центре было гораздо больше нищих, чем в других городах. Престарелые рабочие, уже не-имевшие сил трудиться, были вынуждены кормиться Христовым именем. Мемуарист И. А. Волков, вспоминая о своих детских годах, писал, что эти износившиеся на фабричной работе люди чаще всего сбивались в устойчивые по составу артели «слепых и убогих». Они рассаживались около храма, поставив перед собой деревянные плошки для милостыни и часами распевали стихиры по бедного Лазаря и Алексия — человека Божия. Автор вместе с матерью долго простаивал возле этих артелей, случая заунывное пение, выжимавшее слезу. Мать обычно подавала нетрудоспособным «семитку» (2 копейки) или кусок домашнего пирога [Волков, 1945].
4. Звуки чрезвычайных ситуаций
Колокола использовались не только для призыва верующих на молитву. Их звуки были настолько громкими, что они использовались для оповещения населения о возникавших чрезвычайных ситуациях. В средневековой Руси колокола оповещали людей о набегах врагов, о народных волнениях. На рубеже XIX— XX вв. такие опасности уже не грозили — главной чрезвычайной ситуацией являлись пожары. Городская застройка в то время была почти исключительно деревянной, и возгорания случались часто.
Ивановский бытописатель И. А. Волков вспоминал, что пожарами нередко заканчивалось праздничное гуляние, особенно — в летнее пожароопасное время [Волков, 1945]. О беде давал знать звук колокола. В Иваново-Вознесенске, как и во многих других местностях употреблялось выражение «бить сполох». В. И. Даль в своем толковом словаре объясняет термин «сполох» как «всякого рода беспокойство... набат, общий вызов на помощь при опасности, пожаре, набеге врага» [Даль, 1956]. В отличие от размеренного звона при благовесте, набат (сполох) характерен максимально частыми и тревожными ударами. Для набата использовался самый большой и, соответственно, самый громкий и низкий по звуку колокол из висевших на звоннице. Когда в Иваново-Вознесенске в середине XIX в. построили Христо-рождественскую колокольню, то со старой Крестовоздвиженской на нее были перенесены почти все колокола, оставили на прежнем месте только набатный колокол [Рабочий край, 1921, 12 февраля].
Таким образом Крестовоздвиженская колокольня, стоявшая на центральной Георгиевской площади, фактически превратилась в общегородскую каланчу. Для того чтобы высматривать с нее пожары и бить в колокол, были наняты так называемые набатные сторожа. Сначала они дежурили только в течение пожароопасного сезона, но в 1873 г. городская Дума решила, что они должны находиться на своем посту круглогодично. Первоначально, как говорилось в документах городской управы, на службу нанимали людей за «ничтожную плату». Поэтому сторожами становились люди дурного поведения и склонные к злоупотреблению алкоголем. Они плохо исполняли свои обязанности «по нерадению и пьянству». Но когда плата набатным сторожам была заметно повышена, появилась возможность нанимать людей надежных, которые не могли проглядеть начинавшийся пожар и вовремя оповещали набатным звоном городские пожарные части [ГАИО, ф. 2, оп. 2, д. 97, л. 116].
Для того, чтобы рассмотреть всё звуковое оформление городской службы чрезвычайных ситуаций, остановимся на деятельности ночных караульных.
Большой индустриальный город со значительным населением после интенсивной дневной суеты не умолкал и ночью. Ночной шум не ограничивался глухим гулом фабрик, работавших в ночную смену. Почти сразу же после формирования органов городского самоуправления в 1872 г. местная управа озаботилась укреплением пожарной безопасности: наряду с существовавшими ранее фабричными пожарными командами была создана команда городская; также были составлены правила о ночных караулах.
В соответствии с этим нормативным актом у ночных сторожей были две основные обязанности: во-первых, внимательно смотреть, нет ли где дыма или огня, предвещавших возникновение пожара, и, во-вторых, также высматривать «лиц подозрительных с узлами и поклажей», т. е. воров, задерживать пьяных, шумящих в ночное время на улице и нарушающих тишину и спокойствие [там же].
Весь город еще в первой половине 1870-х годов был разделен на караульные участки, на каждом из них местными домохозяевами избирался уличный староста. Обычно это был один из самых зажиточных и уважаемых обывателей, поэтому по ночам дежурил не он, а специально нанятый вскладчину караульный. Был и другой вариант — местные жители дежурили сами, соблюдая порядок очередности. В темное время года, т. е. с 1 сентября по 1 апреля необходимо было держать караул с 6 часов вечера до 7 часов утра. В летний сезон дежурство продолжалось с 9 часов вечера до 6 часов утра. К исполнению обязанностей караульного допускались лица в возрасте от 20 до 60 лет [там же].
Непременным атрибутом караульного была трещотка, которая состояла из нескольких дощечек, нанизанных на веревку или ремешок. При соприкосновении друг с другом они издавали характерный звук, который дал название этому инструменту. Именно звук трещотки караульного составлял звуковой фон ночной жизни города. Сторож постоянно встряхивал трещотку, удостоверяя этим свое присутствие на посту. Кроме того, он был вооружен свистком, которым пользовался только для подачи сигналов тревоги. Сторож, услышав свисток с соседней улицы, был обязан бежать на помощь и подавать свистки другим караульным. В новых обязательных постановлениях «О ночных караулах», принятых Иваново-Вознесенской городской думой 27 октября 1881 г., говорилось, что сторожа должны носить на шапке «нумерной знак». О том, как он выглядел, источники умалчивают [Сборник действующих обязательных постановлений... , 1914].
По свидетельству И. А. Волкова, в 1880—1890-х годах трещотку стала постепенно вытеснять колотушка. Она представляла собой короткую деревянную доску, на конце которой за ремешок была прикреплена пуля. При встряхивании колотушки пуля ударяла в доску, звук получался довольно сильным. Волков вспоминал, что при пожаре, сторожа неистово трещали в трещотки, стучали в колотушки, свистели, при этом крича: «Вставайте, спасайтесь, горим!» Они поднимали такой шум, что просыпались все [Волков, 1945].
Уличные сторожа, как было сказано выше, следили не только за пожарной безопасностью, но и за криминальной обстановкой на своем участке. Если они видели людей, ведущих себя подозрительно, то свистками призывали своих товарищей на помощь. О том, что служба ночных сторожей была действенной, свидетельствуют публикации в местной прессе из раздела криминальной хроники. Например, летом 1913 г. сторож, охранявший Большую Троицкую улицу (ныне — ул. К. Маркса), увидел трех людей, которые, оглядываясь, несли какой-то массивный мешок. Он поднял тревогу, засвистел и сделал это не зря. Злоумышленники, бросив поклажу, пустились наутек. В мешке оказался украденный ими огромный медный самовар [Ивановский листок, 1913, 6 июля]. Таким образом, если звук колотушки (или же трещотки) действовал на местных жителей скорее успокаивающе, то свистки вызывали тревогу, порой пробуждая их среди ночи.
5. Военные в городе
Напомним еще раз читателям, что власть в Российской империи общалась с населением посредством не только колокола, но и пушки. Но это происходило в Петербурге и некоторых других городах, где стояли значительные по численности военные гарнизоны. Что касается Иваново-Вознесенска, то он был не военным, а промышленным городом. Поэтому среди характерных для него звуков пушечная
пальба отсутствовала, барабанный бой и военные оркестры также развлекали обывателей редко.
В 1870—1880-х годах в городе стояли отдельные части 11-го Псковского пехотного полка. В начале XX в. в Иваново-Вознесенске некоторое время размещался 2-й батальон 184-го Варшавского пехотного полка, штатная численность его составляла 530 человек, реально в 1912 году в городе находились всего 442 нижних чина, а также офицеры. Естественно, что такая довольно значительная масса людей создавала определенный военный звуковой фон. Причем это было не цоканье лошадиных копыт по мостовым, т. к. полк был пехотным. На улицах время от времени слышались звуки команд, пение военного рожка [ГАИО, ф. 2, оп. 1, д. 4864, л. 4, 61—62, 168].
Роты 2-го батальона занимали несколько помещений, в основном — в центре города. Для размещения солдат был отдан в числе других дом купеческой вдовы М. М. Рябчиковой на 1-й Ильинской ул. (ныне — ул. Багаева). В связи с этим во дворе его практически ежедневно проводились учения, раздавались громкие воинские команды, бил барабан. Это очень беспокоило окрестных жителей [там же, л. 168, 170, 189, 195].
Хотя войска размещались в городе, но учебные стрельбы проводились все же за его пределами. К сожалению, нам не удалось выяснить, где находилось стрельбище. В 1912 г. иваново-вознесенцы услышали не только выстрелы из винтовок, но и вероятно впервые — настоящие пулеметные очереди. Чтобы шальная пуля никого не задела, они устраивались в «загородном глубоком овраге». Где он находился — документы городской управы умалчивают, возможно, для сохранения военной тайны [там же, л. 126, 229].
Помимо пехоты в Иваново-Вознесенске стояли также кавалерийские части, которые выполняли полицейские функции, следя за общественным порядком и подчиняясь иваново-вознесенскому полицмейстеру. В городе постоянно находилась как минимум одна сотня казаков, которые жили в специально отведенной им казарме [Ивановский листок, 1913, 12 июля]. Они появились в городе в 1890-х годах в связи с усилением рабочего движения [Экземплярский, 1958]. Документы городской управы свидетельствуют о том, что состав постоянно находившейся в городе сотни донских казаков время от времени подвергался ротации. По данным неопубликованного дневника А. Е. Ноздрина за 1909 г., в городе в это время размещались и астраханские казаки [ГАИО, ф. 2, оп. 2, д. 498, л. 62, 64] (см. также дневник А. Е. Ноздрина, хранящийся в литературном музее Ивановского государственного университета «Писатели текстильного края»).
Проезд кавалерийских частей по улице сопровождался характерной для того времени, а сейчас почти забытой «военной музыкой» — громким цоканьем сотен подкованных копыт по мостовой. Во время социальных катаклизмов в городе слышались и иные звуки, характерные именно для казачьих войск. По свидетельству очевидцев, казаки, разгонявшие 3 июня 1905 г. собрание забастовщиков на окраине города на реке Талке, для устрашения рабочих врезались в их толпу с характерным для них устрашающим гиканьем и свистом [Экземплярский, 1958].
6. Звуки промышленности и транспорта
До революции была широко известна поговорка: «Питер будит барабан, Москву — колокол». К этому можно добавить, что жителей Иваново-Вознесенска будили фабричные гудки. Прежде чем обратиться к восприятию фабричных гудков населением, уточним технические детали того, как действует гудок на промышленном предприятии. Он получается при стравливании пара, находящегося в котлах под высоким давлением. Тон гудка зависит от уровня давления пара и от диаметра
трубки, выводящей его наружу. Запорные устройства позволяли давать длинные и короткие гудки в любых сочетаниях. Подачей их ведал на фабрике старший кочегар, приставленный к паровым котлам. Он нажимал на рычаг по строго выверенным часам, т. к. точное время подачи гудка во многом формировало высокий уровень дисциплины на предприятии. В различных источниках слышавшие эти звуки называют их по-разному — гудками или свистками. Вполне возможно, что последний из этих терминов означал просто гудок высокого тона.
И. А. Волков, будучи сыном рабочего, слышал их ежедневно с раннего детства. Он вспоминает, что это был «дикий, зловещий вой». Он означал, что надо будить крепко спавшего отца, которому надо было отправляться на фабрику [Волков, 1945]. Демонизация фабричных гудков в этих мемуарах объясняется тем, что они настойчиво призывали отца и других рабочих в фабричные цеха, где, как догадывался автор, труд был очень тяжелым, низкооплачиваемым и даже опасным.
Ничего позитивного не сказал о гудках дореволюционных фабрик и такой талантливый иваново-вознесенский поэт, как Д. Н. Семеновский:
В этом городе гари фабричной И кирпичного леса труб Дни и ночи рукой привычной Ткет судьбу свою хмурый труд. Здесь иссохшей заботе все снится Беспокойное пение гудков. В этом царстве чахотки и ситца Бьюсь и я за кусок и кров.
[Семеновский, 1989]
В этих строках гудок изображен не столь мрачно, как в автобиографической прозе И. А. Волкова, но его звук все же назван «беспокойным», поэт тесно связывает его с «хмурым трудом», «царством ситца и чахотки». Таким образом, эти звуки воспринимались многими современниками явно негативно. При этом нужно учесть, что процитированные стихи Семеновского созданы все же в 1924 году, а мемуары Волкова также появились после событий 1917 г. Оба они сознательно или бессознательно выполняли жесткий социальный заказ и были просто обязаны изображать повседневную жизнь дореволюционных рабочих только в самых мрачных красках.
Вместе с тем до революции в источниках можно встретить упоминания о гудках, лишенное негативной окраски. Большой интерес представляет публикация некоего газетного репортера, скрывшегося под псевдонимом, состоявшим из одной буквы «2». В обзоре под названием «Общая картина жизни Русского Манчестера» он сообщал довольно точное расписание фабричных сигналов в Иваново-Вознесенске. В 3 часа ночи подавались призывные свистки на фабриках, и утренняя смена устремлялась к их проходным. В 7 часов утра раздавались новые свистки, которые означали начало работы дневной смены. Затем в полдень подавались сигналы о начале фабричного обеденного перерыва. Через час свистки оповещали об окончании работы утренней смены, навстречу ей спешили рабочие из вечерней смены. Вечером свистки звучали дважды — в 19 часов, когда заканчивала работать дневная смена, и в 22 часа, когда расходилась по дома вечерняя [Северный край, 1900, 3 марта].
В этом очерке фабричные сигналы ни разу не были названы гудками, они именуются только свистками, повествование о них ведется совершенно нейтрально и не окрашено эмоциями. Отсутствие негатива объясняется тем, что гудки (или свистки) были для некоторых современников не такими «дикими и зловещими», как они изображались в цитированных выше литературных источниках. Впрочем, возможно, что для человека, не работавшего на текстильных предприятиях и не испытавшего тяжесть фабричного труда, гудки воспринимались без негативной окраски.
О том, что в советское время эти дореволюционные сигналы о начале работ порой не получали оценки со знаком минус, свидетельствуют стихи того же Д. Н. Семеновского. Правда, они относятся не к той мрачной индустриальной лирике, пример которой приведен выше, а к жанру веселой фабричной частушки. Эти четверостишия были опубликованы в приложении к газете «Рабочий край» в 1927 г., но, вполне возможно, написаны поэтом до революции:
Все свисточки просвистели И Бурылин заорал, Все девчонки идут с милым, А мой милый захворал.
[Рабочий край: литературно-иллюстрированное приложение, 1927, февраль]
Здесь звуки гудков уже не кажутся поэту «беспокойными». Он называет их по-другому и даже с уменьшительно-ласкательным суффиксом: «свисточки». Девушку, которая могла исполнять эту частушку, гораздо больше беспокоят не «свисточки», а крик фабриканта и болезнь ее суженого.
Совершенно по-другому стали оцениваться фабричные гудки, звучавшие уже в советскую эпоху, когда они призывали к «созидательному труду» и воспринимались однозначно позитивно. Недаром в одной из культовых советских песен, созданной в 1932 г. для кинофильма «Встречный» (музыка Д. Д. Шостаковича), поэт Борис Корнилов удивлялся: «Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?»
О промышленном шуме непосредственно на текстильных предприятиях, к нашему удивлению, сохранилось очень мало свидетельств даже в периодической печати и в мемуарах. В связи с этим пришлось обратиться к публицистике того времени. К счастью, известный в 1860—80-х гг. беллетрист и публицист, коренной ивановец по происхождению, Ф. Д. Нефедов оставил краткие, но яркие свидетельства об условиях труда на текстильных предприятиях Иваново-Вознесенска. Он в 1872 г. опубликовал в газете «Русские ведомости» очерки «Наши фабрики и заводы», созданные по результатам посещения фабрик Н. М. Гарелина и Я. П. Гарелина.
По его свидетельству, гул разнообразных фабричных механизмов хорошо различим уже рядом с производственными корпусами: «Глухой шум, который еще издалека слышится, по мере нашего приближения становится все явственнее и сильнее...». При входе в прядильный цех эти звуки становились для непривычного человека совершенно нестерпимыми: «Мы внутри помещения и на минуту теряем всякое сознание; оглушительный шум, стук механизмов и непроглядная пыль сразу овладели всем нашим существом и приковали к месту.». По мере знакомства с фабрикой оказывается, что такие условия труда представляются еще не самыми худшими. На том же прядильном предприятии еще более «громким» было трепальное отделение: «Мы отворяем дверь направо и слышим уже не шум и несмолкаемый стук, а какой-то ужасный рев: здесь трепальные машины. Та же пыль и тот же маслянистый запах в воздухе» [Нефедов, 1937].
Со страниц очерков Ф. Д. Нефедова не менее оглушительно, но со своими нюансами, слышится шум и на ткацкой фабрике: «При входе в механические ткацкие мы снова оглушены, но на этот раз каким-то особым шумом, но это уже не стук и рев, какой мы слышали в бумагопрядильной, а невообразимый треск, смешанный с звонким щелканьем челноков.» [Нефедов, 1937]. Звуковой фон на отделочных предприятиях (их в Иваново-Вознесенске было больше всего) по сравнению с прядильными и ткацкими можно назвать даже щадящим. Правда, здесь рабочим приходилось сталкиваться с крайне неприятными запахами и д ы-шать отравленной атмосферой, насыщенной опасными для здоровья испарениями синтетических красок.
В целом следует констатировать, что положение работников легкой промышленности было особенно тяжелым не только из-за низких заработков и продолжительного рабочего дня, но и вследствие запредельных акустических нагрузок на человеческий организм. Совершенно не случайно, что одной из профессиональных болезней текстильщиков, наряду с туберкулезом легких, была частичная глухота. По свидетельству современников, более громкой, чем на текстильных фабриках, была только работа на крупных металлообрабатывающих заводах с их кузнечно-прессовым оборудованием, которого в Иваново-Вознесенске не было [Лапин, 2006].
Наряду с промышленными предприятиями, главным источником шума в урбанистической среде являлся транспорт. Мы оставим в стороне звуки железной дороги, т. к., во-первых, вокзал и сами железнодорожные пути находились не в самом центре города, и, во вторых, интенсивность движения по железной дороге в Ивано-во-Вознесенске была значительно ниже, чем в соседних городах — Нижнем Новгороде, Ярославле и Владимире, через которые проходили магистральные рельсовые пути страны.
В XIX и в начале XX в. главным видом городского транспорта, как пассажирского, так и грузового, был гужевой. Соответственно, акустическим фоном улиц города было лошадиное ржание и цоканье металлических подков по мостовой. Полиция следила за тем, чтобы городские лошади были обязательно подкованы. Звуки, издаваемые гужевыми экипажами, зависели от погоды и от сезона. Стук копыт в сухую погоду и во время дождя по лужам ощущался современниками по-разному. Зимой цоканье сменялось шорохом полозьев по снегу.
Эти звуки казались современникам заурядными, они не вызывали эмоций (ни положительных, ни отрицательных), поэтому в документальных источниках, периодике, мемуарах о них сохранилось очень мало свидетельств. Исключением являются запечатленные на страницах местных газет свидетельства о катании на санях на Святки и на Масленицу. Это развлечение продолжалось никак не больше недели, но оставляло большое впечатление и служило важной темой для пересудов в Иваново-Вознесенске.
Катание устраивалось на улице Напалковской, которая имела в городе второе название — Широкая и была лучше других приспособлена как такого рода состязаний. Катались на санях, запряженных тройками, в основном богатые люди, причем кучеры, стараясь перегнать друг друга, не жалели ни кнутов, ни вожжей, ни своего горла, понукая лошадей. При этом они громко отгоняли любопытствующих, которые жались к самым домам и оградам, но не уходили. Сани богатых гонщиков были выстланы коврами, а сбруя лошадей украшена бумажными цветами и лентами. К сбруе прикреплялись серебристые бляхи и бубенцы, которые издавали мелодичный звон, вплетавшийся в мелодию скрипевшего под полозьями снега. Зрелище было не безопасным, в 1903 году во время Масленицы под лошадь попала неосторожная девушка, которую один из лихачей тащил несколько саженей под санями под крики толпы. Получив травмы, она была доставлена в больницу [Владимирская газета, 1903, 15 февраля; Клязьма, 1906, 28 января, 16 февраля; Рабочий край, 1927, 17 апреля].
В этой связи стоит заметить, что в провинциальном городе повседневное уличное движение было не очень интенсивным, но пешеходы проявляли излишнюю беспечность. Они охотно сворачивали с тротуаров на проезжую часть улиц, где их изредка сшибали лихие извозчики. Даже на проезжей Соковской улице, соединявшей железнодорожный вокзал и центр, можно было видеть людей, шедших чуть не посередине улице. Извозчиками приходилось неоднократно повторять свой традиционный окрик «Берегись!», чтобы пешеходы покинули проезжую часть улицы. Причем некоторые из последних выражали недовольство, отвечая: «Что ты прешь!? Не видишь, что идут!» [Старый владимирец, 1911, 2 февраля]. Есть мнение
о том, что окрик «Брысь!», который сейчас адресуется почти исключительно кошкам, представляет собой сокращенный вариант возгласа извозчика «Берегись!»
В самом конце XIX века в провинции появились первые велосипеды, с каждым годом они обретали все большую популярность. В начале ХХ века велосипед, иногда не один, был почти в каждой семье со средним достатком. В связи с этим встала проблема регламентации движения этого вида транспорта по улицам города. Традиционным инструментом такого регулирования становились уже упоминавшиеся выше обязательные постановления. Как это ни странно выглядит, но правила движения для велосипедистов в Иваново-Вознесенске были сформулированы в постановлении «О ломовом извозном промысле» от 2 декабря 1908 г. В нем говорилось, что на двухколесном коне можно ездить только по мостовой, а никак не по тротуарам. Каждый велосипед должен быть снабжен звонком. При обгоне кого-либо надо было обязательно подать сигнал, хотя там же было сказано, что «злоупотребление звонком воспрещается». Детально регламентировались отношения двух субъектов уличного движения — лошади и велосипеда, причем преимущество отдавалось животному. Если лошадь пугалась звонка или самого велосипеда, то велосипедист должен был сойти с велосипеда и «по возможности скрыть его от лошади» [Сборник действующих обязательных постановлений. , 1914]. Несмотря на эту заботу о животных, велосипедные звонки стали в начале ХХ в. одним из самых распространенных звуков, слышавшихся на центральных улицах города.
Автомобили в то время только входили в повседневную урбанистическую жизнь. К началу Первой мировой войны имевшиеся в Иваново-Вознесенске авто можно было пересчитать по пальцам. Тем не менее правилам движения для них все же нашлось место в только что упомянутом обязательном постановлении 1908 г. Скорость механических экипажей не должна была превышать 10 верст в час для грузового и 15 верст в час — для легкового авто. Каждый автомобиль должен был иметь гудок. В то время клаксон представлял собой рожок с прикрепленной к нему резиновой грушей, на нее нужно было нажать для подачи сигнала. В соответствующих статьях этого нормативного акта опять же регламентировались непростые «отношения» мотора и лошади. Если встреченная по дороге лошадь пугалась, то автомобилист должен был притормозить, а если животное оказывалось особенно нервным — то полностью остановиться [там же].
Нельзя не отметить того, что, в отличие от Петербурга, Москвы и других особенно крупных городов империи, транспортные шумы в Иваново-Вознесенске были не очень интенсивным и разнообразными. Движение «лошадиных такси», частных экипажей и ломовых извозчиков было здесь не столь оживленным. Кроме того, здесь не было слышно колокольчиков конки, резких трамвайных звонков и скрежета трамвайных колес на крутых поворотах рельсов, таких видов транспорта дореволюционный Иваново-Вознесенск не знал.
7. Многоголосый городской досуг
Досуговое пространство провинциального города в рассматриваемый период было не только широким, но и разнообразным. Свободного времени у фабричных рабочих и служащих было немного, но они по возможности компенсировали это тем, что старались провести немногие свободные от работы часы, как им казалось, «максимально продуктивно», в том числе — шумно.
Одним из источником шума, связанного с проведением досуга, являлась упомянутая выше Крестовоздвиженская ярмарка. Функционировала она недолго — не более двух недель во второй половине сентября. Корреспондент ярославской газеты «Северный край», побывавший на этой ярмарке в 1900 г., отмечал, что уже при приближении к ней за несколько кварталов слышался нараставший «хаос звуков»
[Северный край, 1900, 23 сентября]. В связи с этим не случайно, что ярмарку еще в конце XIX века вывели с центральной торговой площади на западную окраину города.
При входе на ее территорию какофония звуков усиливалась, в ней не были отчетливо слышны отдельные музыкальные мелодии, источниками которых являлись многочисленные балаганы. Каждый из них считал своим долгом выставить какой-либо «несчастный оркестр, состоящий хотя бы из нескольких человек». Кроме того, балаганы соревновались друг с другом своими хорами. Местный журнал «Иваново-Вознесенская жизнь» сообщал, наверное, на правах рекламы о том, что в наиболее известном ярмарочном «театре» Артемова выступали три хора с претензиями на этнографический характер — малороссийский, цыганский и лапотный [Иваново-Вознесенская жизнь, 1911, 18 сентября]. Последнее означало, что его хористы были наряжены лапотными крестьянами «а ля рюс».
Неотъемлемой частью «балаганной субкультуры» были профессиональные зазывалы. На галерее любого балагана обязательно плясал, пел или просто что-то выкрикивал так называемый ярмарочный дед, который в этих заведениях являлся не менее обязательным, чем Петрушка в кукольном театре. Кроме ярмарочного деда, непосредственно у входа стоял хозяин или же его помощник-зазывала, который также сообщал потенциальным посетителям информацию о том, что им предстояло увидеть. Корреспондент владимирской губернской газеты дословно воспроизвел речь, которую он услышал от одного из таких импровизированных «шпрехштал-мейстеров» на иваново-вознесенской ярмарке: «Пожалуйста, пожалуйста! Сейчас начнется большое, дневное, торжественное, парадное, праздничное представление в двух отделениях с интересной пантомимой. Пожалуйста, господа! Третий звонок! Входите, входите, занимайте места, времени не теряйте, представление будет продолжаться более часа. За маленькую плату получите огромное удовольствие!» [Старый владимирец, 1910, 19 сентября].
Что касается музыки, то она звучала, разумеется, не только в ярмарочных балаганах. Публика в Иваново-Вознесенске живую музыку любила, но слышала ее довольно редко, т. к. профессиональных музыкантов, тем более — организованных в постоянные музыкальные коллективы, здесь было мало. Упомянутые «оркестры» в ярмарочных балаганах настоящими музыкальными коллективами вряд ли можно назвать. Остановимся теперь на серьезных оркестрах, которые были известны в публичном пространстве Иваново-Вознесенска.
Сведения о наличии таких постоянных музыкальных коллективов в конце XIX в. очень скудны. Есть данные о том, что в 1880-х годах был свой «бальный оркестр» в Общественном собрании [ГАИО, ф. 4, оп. 1, д. 40, л. 3]. Последнее представляло собой полузакрытый элитарный клуб, объединявший в основном крупных текстильных промышленников, поэтому оркестр его не выступал для широкой публики. Название «бального» свидетельствовало о том, что он был не предназначен для игры на улице. Нет сведений о том, каким был этот оркестр — струнным, духовым или смешанным.
В начале ХХ в. в городе было уже несколько оркестров, большинство из них — духовые. Любителями музыки были текстильные фабриканты М. Н. Гарелин и А. Н. Новиков. Они организовали в конце 1890-х гг. на своих фабриках духовые оркестры, купили для них инструменты, платили жалованье музыкантам, которые фактически являлись профессионалами своего дела. Новиков организовал на своей фабрике также оркестр балалаечников [Владимирская газета, 1903, 7 мая].
В 1900 г. возник оркестр местного музыкального кружка, но эта общественная организация активно работала сравнительно недолго. Через десять лет в городе образовалось местное отделение Императорского Русского музыкального общества, в котором также сформировался свой оркестр. Эти два коллектива сложно было назвать симфоническими оркестрами в полном смысле этого слова, но в них были музыканты-любители, владевшие как духовыми, так и струнными (скрипки,
альты, виолончели) инструментами [Северный край, 1901, 10 ноября; Старый вла-димирец, 1910, 23 декабря].
Фабричные духовые оркестры, разумеется, выступали на своих предприятиях для рабочих и служащих. Кроме того, их охотно приглашали на различные мероприятия общественные организации и просто состоятельные люди. Так, на катке Иваново-Вознесенского общества охоты на протяжении нескольких лет регулярно играл тот или иной фабричный оркестр. Их выступления были особенно необходимы, когда устраивались состязания по фигурному катанию. Живая музыка привлекала на каток много публики, сами музыканты при этом имели возможность заработать [Клязьма, 1906, 29 января; Ивановский листок, 1910, 3 января; Бесплатная Иваново-Вознесенская газета объявлений, 1911, 9 января]. Фабричные оркестры играли также на выставке редкостей и древностей, устроенной Д. Г. Бурылиным в 1903 г., в народном театре В. В. Демидова во время антрактов и др. [Владимирская газета, 1903, 7 мая, 5 июня].
Состоявшие из интеллигентов-любителей оркестры музыкального кружка или Императорского музыкального общества, разумеется, не соглашались играть на катке. Однако они откликались на просьбы, поступавшие от местных крупных фабрикантов. Например, А. И. и М. А. Гарелины пригласили этих музыкантов расширить музыкальный кругозор рабочих их фабрики. Поэтому оркестр музыкального кружка в 1900 и 1901 гг. неоднократно выступал во время публичный народных чтений на фабрике Товарищества И. Гарелина [Северный край, 1901, 10 ноября].
В заключении этого небольшого раздела, посвященного живой музыке, нельзя не упомянуть о своеобразном феномене, возникшем независимо от фабрикантов и интеллигенции непосредственно в рабочей среде. В конец 1890 -х гг. в Рылихе, рабочем пригороде Иваново-Вознесенска, рабочие братья Почерниковы организовали «кружок любителей музыки». В отличие от упомянутого выше интеллигентского кружка, у них не было ни утвержденного властями устава, ни денег. Не имея возможности купить обычные инструменты, они сделали их сами, изготовив из проклеенной бумаги и расчесок и добавив в этот ансамбль различные свистульки. Этот оркестр, как вспоминают современники, играл неплохо и собирал немало слушателей [ГАИО, ф. 420, оп. 1, д. 7, л. 121].
В 1890-х годах в повседневную досугово-развлекательную практику вошли технические новинки, которые одна за другой приникали из Западной Европы и российских столиц. Как раз в это десятилетие произошло первое знакомство ивано-во-вознесенцев с фонографом или, как тогда его называли, с говорящей машинкой. Его привез на Крестовоздвиженскую ярмарку какой-то гастролер-австриец. Публика толпами шла к нему балаган для того, чтобы услышать доселе неслыханное.
На столе, покрытом цветной скатертью, вращался черный цилиндр, испещренный царапинами. По нему ползла каретка, а от нее в разные стороны расходились резиновые трубки с наконечниками. Вокруг стола садились на стулья посетители, которые через трубки слушали воспроизводимые машиной звуки. Это была не музыка, а акустический номер под названием «Кузнецы в лесу». Были слышны человеческие голоса, пение птиц, лай собак, преследовавших дичь, а также ритмичный стук молотков по наковальне. Одни смотрели на машинку с удивлением, другие — с восторгом, третьи — с испугом. Посетители заглядывали под стол, и не найдя там ничего, снова слушали [там же, л. 110].
Фонограф был сменен в 1900-х годах гораздо более громким граммофоном. Они были более доступными: любой трактирщик или владелец пивной лавки мог купить этот не очень сложный и не очень дорогой аппарат, привлекавший в его заведение больше публики. Дополнительной приманкой служило то, что прослушивание записей было бесплатным приложением к ед е и напиткам, подававшимся здесь. В 1906 г. Ивановская городская дума приняла обязательное постановление
«О внутреннем устройстве пивных лавок с распивочной продажей и о соблюдении в них благочиния и благоустройства». Здесь не разрешалась игра на принесенных с собой музыкальных инструментах (имелись в виду гармоники), но допускалось «механическое исполнение музыкальных пьес», т. е. через граммофон [Сборник действующих обязательных постановлений..., 1914].
Репертуар граммофона чаще всего определялся вкусами самого хозяина, который закупал грампластинки в музыкальных магазинах в Иваново-Вознесенске или же в столицах, где выбор был гораздо разнообразнее. Разумеется, посетители слушали и Федора Шаляпина с его знаменитой «Блохой», и звезд эстрады Вяльцеву и Плевицкую. Однако основу граммофонного репертуара составляли низкопробные с точки зрения эстетики записи народных или псевдонародных куплетов. Газета «Старый владими-рец» сообщала, что из труб граммофонов во многих заведениях можно было услышать, например, такие образцы «попсы» серебряного века:
Ты напрасно, Ванька, ходишь, Понапрасну ноги бьешь, Ничего ты не получишь, Дураком домой придешь.
[Старый владимирец, 1911, 16 марта]
В теплое время года окна трактиров и пивных широко открывались, таким образом песни из граммофона могли слушать не только клиенты заведения, но и вся улица. Людям, обитавшим по соседству с такими заведениями, такой шумовой фон, присутствовавший с утра до вечера, очень мешал. Постепенно среди населения эйфория по поводу новинок техники сменилась раздражением, потому что общий звуковой фон города и так был насыщен прочими шумами, исходившими от транспорта, бродячих торговцев и т. п. Это недовольство отразилось и на страницах местной прессы. Тот же «Старый владимирец» в 1911 г. называл музыку, лившуюся из граммофонов, «суррогатом искусства» и замечал, что они «ревут, как звери в клетках» [Ивановский листок, 1910, 2 июля; Старый владимирец, 1911, 28 сентября]. Местная ивановская газета также отмечала, что граммофоны начинают надоедать горожанам. В редакцию «Ивановского листка» приходили жаловаться жители главной торговой улицы «русского Манчестера» — Георгиевской, на которой стояло много трактиров и пивных [Ивановский листок, 1909, 20 августа].
8. Результаты исследования
Подводя итог, отметим, что восприятие звука, как, впрочем, и цвета, запаха, вкуса, очень индивидуально. Это было наглядно видно, а скорее — отчетливо слышно, именно в индустриальном городе, тем более, в таком крупном как Ивано-во-Вознесенск. Промышленный шум для значительной части населения здесь представлялся чрезмерным, особенно для тех, кто работал на текстильных фабриках и слышал их специфические звуки изнутри. В конце XIX — начале XX в. большинство занятых на этих предприятиях являлись рабочими лишь в первом поколении, приехавшими в город из деревень, расположенных в соседних уездах. Россия была страной аграрной, и для недавних выходцев из сельской местности запредельный шум на фабриках был совершенно непривычен, первоначально он даже вызывал страх. Только необходимость заработка удерживала вчерашних крестьян на предприятиях. У потомственных же и давно работавших текстильщиков постепенно появлялась даже некая привычка к такому шуму. Вместе с тем как недавние, так и потомственные работники, в любом случае предпочли бы звук деревенского пастушеского рожка фабричному гудку или громкому стуку ткацких станков.
Что касается звукового оформления улиц в Иваново-Вознесенске, то и здесь уровень шума был достаточно высоким по сравнению с другими городами. В принципе, он соответствовал уровню среднестатистического губернского города, хотя «русский Манчестер» был даже не уездным, а безуездным, заштатным городом. В нестройный ансамбль его уличных звуков вплетались выкрики извозчиков и разносчиков, топот довольно многочисленных легковых и ломовых лошадей, стук экипажей по мостовой. Со временем к этому добавились звонки велосипедов и изредка — автомобильные клаксоны. На рубеже XIX—XX вв. в досуговом шуме к звукам гармошек добавился нестройный хор граммофонов, которые одних развлекали, а других раздражали.
Вместе с тем, некоторые звуки в Иваново-Вознесенске по определению отсутствовали. Река Уводь, на которой стоял город, была очень небольшой, поэтому гудки пароходов и особый шум, характерный для пристаней, здесь не были слышны. До революции город так и не обзавелся такими источниками специфических транспортных шумов как конка и трамвай, звуки которых в это время уже раздавались не только в столицах, но и в таких соседних в «русским Манчестером» губернских городах как Нижний Новгород и Ярославль. Редкими здесь были и звуки в стиле «military», так как своего постоянного гарнизона в городе не было.
В заключение отметим, что человек ориентируется в окружающем пространстве все же преимущественно с помощью зрения. Вместе с тем, как показало наше небольшое ретроспективное исследование, касающееся событий более чем столетней давности, звуки в то время также играли очень важную роль в том, как человек общался с другими индивидуумами, как он распознавал явления, которые представлялись ему значимыми, привлекали интерес или же обозначали потенциальную опасность.
Библиографический список
Владимирец. Владимирская газета.
Волков И. В старом Иванове. Иваново: Ивгиз, 1945. 96 с. ГАИО (Государственный архив Ивановской области).
Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М.: Гос. изд-во иностр. и нац.
слов., 1956. Т. 4. 684 с. Дм. Семеновский и поэты его круга. Л.: Сов. писатель, 1989. 432 с. Ивановский листок. Иваново-Вознесенская жизнь. Клязьма.
Лапин В. В. Петербург: запахи и звуки. СПб.: Европ. дом, 2006. 282 с.
Нефедов Ф. Д. Повести и рассказы. М.; Иваново: Гос. изд-во Иван. обл., 1937. Т. 1. 288 с.
Рабочий край.
Рабочий край: литературно-иллюстрированное приложение.
Сборник действующих обязательных постановлений Иваново-Вознесенской городской думы, изданных до 1914 г. Иваново-Вознесенск, 1914. 86 с. Северный край. Старый владимирец.
Экземплярский П. М. История города Иваново. Иваново: Иван. кн. изд-во, 1958. Ч. 1. 396 с.
References
Dal' V. I. (1956) Tolkovyj slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka [The dictionary of the living Great Russian language], vol. 4, Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo inostrannyh i nacional'nyh slovarej.
Dm. Semenovskij i poety ego kruga (1989) [Semenovsky Dm. and the poets of his circle], Leningrad: Sovetskij pisatel'.
Ekzemplyarskij, P. M. (1958) Istoriya goroda Ivanovo [The history of the city of Ivanovo], vol. 1, Ivanovo: Ivanovskoe knizhnoe izdatel'stvo.
Lapin, V. V. (2006) Peterburg: Zapahi i zvuki [Petersburg: Smells and sounds], St. Petersburg: Evropejskij dom.
Nefedov, F. D. (1937) Povesti i rasskazy [Novellas and short stories], vol. 1, Moscow, Ivanovo: Gosudarstvennoe izdatel'stvo Ivanovskoj oblasti.
Sbornik dejstvuyushchih obyazatel'nyh postanovlenij Ivanovo-Voznesenskoj gorodskoj dumy, iz-dannyh do 1914 g. (1914) [A collection of existing mandatory decrees of the Ivanovo-Voznesensk City Council, issued before 1914], Ivanovo-Voznesensk.
Volkov, I. (1945) Vstarom Ivanove [In old Ivanovo], Ivanovo: Ivgiz.
