CC BY
86
Е.Ю.Куликова
ЗВУЧАНИЕ «ЕВРОПЕЙСКОЙ НОЧИ» («ОКНА ВО ДВОР» В.Ф.ХОДАСЕВИЧА)
В последнем цикле Ходасевича «Европейская ночь» личное осмысление и «проживание» ситуации Страшного Суда (собственная гибель впервые дается столь детально) сталкивается с традиционной для поэта устремленностью к уничтожению человечества. Первый полюс, вводящий мотив расподобления лирического «я», образуют тексты, в которых демонстрируется выбор смертельного исхода как знак эсхатологического миросозерцания («Весенний лепет не разнежит...», «Берлинское»). Второй полюс представляют стихотворения с описанием гибели «другого» - чаще обывателя («Ап МапесИеп», «Джон Ботом»), а иногда герой не назван, но его судьба сопоставлена с мечтами лирического «я» («Было на улице полутемно...»).
Разъятость человека и мира обнажает смысл творчества, которое должно воплотить угловатость и неровность бытия. Апокалиптическое чувство в поэзии Ходасевича есть осознание нарушенного единства, пугающее и преображающее одновременно (1).
Мотив смерти организует структуру стихотворения «Окна во двор», в котором лирическое «я» пространственно скрыто, но оценивающий взгляд перемещается из одного закрытого локуса в другой. По мнению Э.Демадра (2), герой стихотворения видит или слышит все, окружающее его, из окна. Заметим, однако, что точно зафиксировать местоположение лирического «я» невозможно, поскольку действие каждого эпизода (а их в стихотворении 10) движется внутри массивного пространства дома. Название «Окна во двор» и реализуется в этих десяти
«картинках», расподобляющих единство целого и в то же время создающих некий монолитный мир.
Позиция лирического героя «Тяжелой лиры», видящего мир «из окна» (3), видоизменена в «Европейской ночи»: «окна во двор» - лишь знак глядящего из окна человека. Эту функцию выполняет другой персонаж: «С улыбкой сидит у окошка глухой, / Зачарован своей тишиной». Глухота распространяется и на сферу видимого: герой не ощущает движения бытия, он погружен в себя. Само название стихотворения переворачивает образ наблюдателя: лирическое «я» смотрит не из окна, а сквозь закрытое пространство, проникая взглядом через стены и двери внутри дома. Смена точки зрения происходит вследствие описанного выше процесса преобразования внешнего пространства во внутреннее.
Местонахождение лирического героя можно определить и как обобщающую точку зрения, и обозначить как равноправный элемент среди заданных точек:
Несчастный дурак в колодце двора Причитает сегодня с утра, И лишнего нет у меня башмака, Чтобы бросить его в дурака.
Уже первая строфа задает общность пространства («колодец двора»), которое распадается впоследствии на отдельные части. Помимо локального единства стихотворение пронизывает мотив смерти, по-своему уравнивающий многочисленных персонажей. Первоначально данный мотив назван на уровне «вымышленном», как характеристика игры плохого актера, герой которого гибнет:
Курносый актер перед пыльным трюмо Целует портреты и пишет письмо, -И, честно гонясь за правдивой игрой, В шестнадцатый раз умирает герой.
Смерть происходит лишь во «вторичной» реальности и выглядит жалкой пародией на самое себя. Второй раз мотив смерти появляется в сравнении:
Отец уж надел котелок и пальто, Но вернулся, бледный, как труп (4): «Сейчас же отшлепать мальчишку за то, Что не любит луковый суп!»
Комический эффект возникает из-за несоответствия введенного сравнения описанной при этом ситуации, а романтической бледностью с
отчетливым ироническим оттенком наделяется обыватель, внутренне реагирующий лишь на бытовые ситуации. Смерть становится объектом пародии и лишь подчеркивает противостояние жизни истинной и жизни ложной, механической. Автоматизм существования лишает героев возможности увидеть в гибели освобождение и надежду на преображение, тем самым уравнивая жизнь и смерть.
Следующая - третья - смерть в «Окнах во двор» - настоящая. Однако в отличие от первых двух упоминаний, Ходасевич не использует прямых наименований, а дает перифрастическое описание: Рабочий лежит на постели в цветах. Очки на столе, медяки на глазах (5). Подвязана челюсть, к ладони ладонь. Сегодня в лед, а завтра в огонь.
Иронический комментарий «Сегодня в лед, а завтра в огонь» - реминисценция из цикла Некрасова «О погоде»:
... Что б уж, кажется, с мертвого взять? Да Господь, как захочет обидеть, Так обидит: вчера погорал, А сегодня, изволите видеть, Из огня прямо в воду попал! -несчастного героя хоронят во время страшного петербургского дождя.
Мотивы воды и огня, организующие структуру цикла Некрасова, преобразуются у Ходасевича в «лед» могилы и адский «огонь». Каламбур приобретает иное звучание: сочувственная интонация автора «О погоде» подменяется горько-иронической отстраненной оценкой, трагичность которой состоит еще и в ее закономерности, вызывающей отчаяние поэта. Некрасовский мотив воды отзывается в финальной строфе «Окон во двор»:
Вода запищала в стене глубоко: Должно быть, по трубам бежать нелегко, Всегда в тесноте и всегда в темноте, В такой темноте и такой тесноте!
Это последний эпизод стихотворения - описание еще одного пространства дома, доведенное до гротеска. Подобно героям - жителям дома («дурак», няньки и «крикливые дети» (6), глухой, «курносый актер», отец и «мальчишка», старик и его гость, мертвый рабочий, «девчонка» и соблазнитель) - вода одушевляется («запищала в стене глубоко») и приравнивается к заточенным в свои квартиры людям. Пространство сжимается
до предела и из просто ограниченного, закрытого, становится «темным» и «тесным». Лирическое «я», отстраненное от перечисленных сцен, как будто вновь появляется в последней строфе и соединяется с образом воды, заточенной в трубе.
Так последний образ превращается в символ - дома, города, мира. Однако происходит не только уплотнение пространства: время тоже становится однозначно цикличным и замкнутым («Всегда в тесноте и всегда (7) в темноте»). Необходимый миру эсхатологический взрыв оказывается просто невозможным: жизнь обывателя движется по заданному кругу, обозначенному Ходасевичем перекличкой с некрасовским каламбуром «Сегодня в лед, а завтра в огонь», и смерть включается в этот механический ход.
Темнота и теснота пространства реализуются через заглавие, через законченность эпизодов, никак не связанных друг с другом, кроме того, через перекличку со стихотворением Некрасова «Утро» (8), где расподобление мира проявляется в обособленности создаваемых поэтом картин, сначала - сельских («Бесконечно унылы и жалки / Эти пастбища, нивы, луга»; «Эта кляча с крестьянином пьяным»; «Это мутное небо»), но где разрозненность бытия не так очевидна, потому что «унылые и жалкие» картины могут быть соединены в одну; потом - городских, разбивающих пространство на отдельные «участки»:
1. Возвестили пожар с каланчи;
2. На позорную площадь кого-то Провезли - там уж ждут палачи.
3. Проститутка домой на рассвете Поспешает, покинув постель;
4. Офицеры в наемной карете Скачут за город: будет дуэль.
Отметим, что у Некрасова в «Утре», как и у Ходасевича в «Окнах во двор», десять «картин».
Интересно, что мотив воды у Ходасевича, будучи параллельным точке зрения лирического «я», пересекается с некрасовским: в «Окнах во двор» замкнутость в трубы не позволяет освободиться и преодолеть пространственные границы, а в «Утре», наоборот, вода разрушает все преграды и грозит столице гибелью. Важный для микроцикла Ходасевича «У моря» (1922-1923) мотив бури демонстрирует направленность лирического «я» на уничтожение обывательского существования и в то же вре-
мя воссоздает лермонтовскую интонацию неверия в силу стихии («Как будто в бурях есть покой»):
Под вечер буря налетела.
0. как скучал под бурей он, Когда гремело, и свистело, И застилало небосклон!
Увы! Он слушал не впервые, Как у изломанных снастей Молились рыбаки Марии, Заступнице, Звезде Морей!
И не впервые, не впервые Он людям говорил из тьмы: «Мария тут иль не Мария -Не бойтесь, не потонем мы».
Таким образом, буря и наводнения, страх и восхищение перед которыми были пережиты героем Ходасевича в сборнике «Тяжелая лира» (9), являются антитезой заключенной в трубы воде стихотворения «Окна во двор», причем «страдания» воды напоминают страдания лирического «я».
Другие эпизоды городской жизни в «Утре» Некрасова, как будто расширяющие пространство города («На позорную площадь кого-то / Провезли...»; «Офицеры в наемной карете / Скачут за город»; «из крепости грянули пушки»; «Где-то в верхнем этаже раздался / Выстрел...»), предельно сужены пронзающим пестроту и разнородность «картин» мотивом смерти. Если у Ходасевича данный мотив обыгрывается в трех сценах, две из которых лишь создают вариации гибели персонажей, то у Некрасова четыре раза названа уже произошедшая (или ожидаемая) смерть, а дважды она подразумевается:
1. На позорную площадь кого-то Провезли - там уж ждут палачи.
2. Кто-то умер: на красной подушке Первой степени Анна лежит.
3. Гонят стадо гусей на убой.
4. Где-то в верхнем этаже раздался Выстрел - кто-то покончил с собой.
5. Офицеры в наемной карете Скачут за город: будет дуэль.
6. Наводненье столице грозит.
Обособленность описанных эпизодов преодолена мотивом смерти, который одновременно уничтожает любую возможность соединения иного порядка. Именно такой способ организации текста использовал Ходасевич в стихотворении «Окна во двор», самостоятельные эпизоды которого (10) существуют в границах заданного пространства - дома, а положение лирического «я» можно зафиксировать и среди других «окон»-квартир, и в «темноте и тесноте» труб, являющихся метафорой внутреннего состояния героя.
Г. Адамович в «Литературных беседах» писал о стихотворении Ходасевича «Окна во двор»: «Разве уж так темно и тесно? Изменит ли свой приговор поэт? Если нет, - то нет и сомнений: мы будем свидетелями гибели поэта, потому что в поединке с жизнью - если вовремя поэт не попросит мира, - исход бывает только один» (11). Так, наряду с гибелью (мнимой или истинной) персонажей возникает мотив гибели не только лирического «я», но и автора - от «тесноты и темноты» безвоздушного пространства.
В то же время «Окна во двор» являются откликом на одноименное блоковское стихотворение, написанное в 1906 г. (12).
Сравним:
«Окна во двор» А.А.Блока
«Окна во двор» В. Ф.Ходасевича
Одна мне осталась надежда: Смотреться в колодезь двора...
двора
Несчастный дурак в колодце
Причитает сегодня с утра...
Я слышу - старинные речи Проснулись глубоко на дне...
Кастрюли, тарелки, пьянино гремят,
Баюкают няньки крикливых ребят...
Голодная кошка прижалась
Должно быть, по трубам бе-
У жолоба утренних крыш.
жать нелегко...
И я умираю с тоски...
Всегда в тесноте и всегда в темноте,
В такой темноте и такой тесноте!..
Позиция лирического «я» стихотворения Блока - взгляд из окна («смотреться в колодезь двора»; «Эй, малый, взгляни мне в оконце!.. / Да нет, не заглянешь - пройдешь»), но не сверху вниз, как это было в «Смотрю в окно - презираю...», «На тускнеющие шпили...» и других текстах «Тяжелой лиры», а взгляд, ожидающий встречного взгляда: «малый, взгляни мне в оконце!..». Хотя образ колодца двора вводит вертикаль в стихотворения Блока и Ходасевича, герой Блока ожидает возможности ее уравновесить, а у Ходасевича лирическое «я» становится точкой внутри замкнутого пространства. Тоска, испытываемая героями двух текстов, рождается от невозможности сближения с другим, только Блок открывает трагический мир вне дома, за окном («Ты спишь, а на улице тихо»; «Теплятся желтые свечи, / Забытые в чьем-то окне»; «Голодная кошка прижалась / У жолоба утренних крыш»), а Ходасевич - внутри дома, и название стихотворения «Окна во двор» становится внешним воплощением множественности замкнутых на себя существований.
Тишина, подчеркнутая Блоком («слушать, как мирно ты спишь»; «на улице тихо»), контрастно заострена у Ходасевича: семантика видения «из окна» сменяется семантикой звука, слышимого «из окна» (отсюда возникает антитеза: «И лишнего нет у меня башмака, / Чтобы бросить его в дурака» - как страдание героя от шума, и: «С улыбкой сидит у окошка глухой, / Зачарован своей тишиной»). Окна -глаза дома - конденсируют не видимое, а слышимое. Поэтому пространство углубляется в недра дома, вплоть до стонов воды в трубах (в стороне, во дворе, находится лишь «несчастный дурак»). Это напоминает пушкинского «Пророка», неоднократно цитированного Ходасевичем (13): Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье.
Герой «Окон во двор» вместо «звуков бытия», ставших доступными пророку у Пушкина, слышит крики детей в комнатах, причитания «дурака» в «колодце двора» (самый низ), шаги гостя на лестнице (движение вверх), писк воды в трубах (аналогичный «подводному ходу» «гад морских»). Ходасевич с трагической иронией возводит параллель высоким образам «Пророка», интерпретируя их согласно собственному мироощущению. Слух как будто подменяет зрение, а звук - увиденное.
В сборнике «Европейская ночь» рождается образ мира, смотреть на который поэт не может, так как глаза его разъели «пролитые кисло -ты», и единственным способом осмысления бытия для него становится слух, ловящий все безобразные оттенки звучащего. Так, название цикла получает новое толкование: темнота европейской ночи не позволяет глазам видеть, но обостряет слух поэта, открывая ему свою бездонность и в то же время ограниченность и трагизм.
1 См. «На тускнеющие шпили...», «Элегия» (1921), «Автомобиль» и др.
2 Demadre E. La quête mystique de Vladislav Xodasevic // Rev. des études slaves. Paris, 1999. Т. 71. F. 3-4. P. 771.
3 См.: Куликова Е.Ю. Страх, слепота или предчувствие? (Наблюдатель в стихотворении В.Ходасевича «Буря») // Текст: варианты интерпретации. Бийск, 2003. Вып. 8; Куликова Е.Ю. «На землю громы призываю...» (Апокалиптические мотивы у В.Ходасевича) // Mentalität und Mentales (Reihe «Ethnohermeneutik und Ethnorhetorik»). Landau, 2003. Bd 9; Куликова Е.Ю. Невский проспект и «купол звезд» // Дергачевские чтения - 2002: Национальное развитие и региональные особенности. Екатеринбург, 2004; Куликова Е.Ю. Мотивы гибели и возрождения в стихотворении В.Ходасевича «На тускнеющие шпили.» // Русистика и литературоведение в контексте межкультурной коммуникации. Хабаровск, 2004.
4 Курсив в поэтических текстах мой. - Е.К.
5 Отметим удвоение мотива зрения / слепоты: очки, позволяющие видеть мир, пронзать его взглядом, оказываются ненужными и непричастными дальнейшему бытию героя. Оппозицию составляют медяки, обозначающие полную слепоту: они становятся преградой между миром и взглядом, подчеркивая окончательность смерти.
6 Вероятно, это перекличка с некрасовскими образами: «И детей раздирающий плач / На руках у старух безобразных» («О погоде», часть I, гл. 3).
7 В одной строке дважды используется слово «всегда», что утяжеляет как звучание, так и семантику. Создается страшный образ вечности.
8 На связь «Утра» Некрасова и «Окон во двор» Ходасевича указано в примечаниях Н.А.Богомолова и Д.Б.Волчека к изданию «Стихотворений» Ходасевича. См.: Ходасевич В. Стихотворения. Л., 1989. С. 402.
9 См. стихотворение «Буря»:
Мудрый подойдет к окошку, Поглядит, как бьет гроза, — И смыкает понемножку Пресыщенные глаза.
10 Отъединенность подчеркнута рядом многоточий после каждой строфы.
11 Адамович Г. Литературные беседы. Владислав Ходасевич // Звено. Париж, 1928. № 1. С. 7.
12 На близость двух текстов указывали Ю.И.Левин и Н.А.Богомолов и Д.Б.Волчек. См.: Левин Ю.И. Заметки о поэзии Вл. Ходасевича // Wiener Slawistischer Almanach, 1986. Bd 17. S. 59; Ходасевич В. Стихотворения. Л., 1989. С. 402.
13 В «Балладах» 1921 и 1925 гг., в стихотворениях «Вдруг из-за туч озолотило...», «Перед зеркалом».
