CC BY
13
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 3
З у б к о в К. Ю. «Молодая редакция» журнала «Москвитянин»: Эстетика. Поэтика. Полемика. — М.: Биосфера, 2012. 212 с.
Феномен «молодой редакции» «Москвитянина» необъяснимым образом до сих пор не становился предметом значительного историко-литературного исследования. Этот факт поражает кроме прочего тем, что сама «молодая редакция» признается важнейшим субъектом эстетических и критических полемик своего времени практически в любом серьезном обсуждении истории русской литературы и журналистики 1850-х годов. На наш взгляд, книга К.Ю. Зубкова1 может и должна перевести дискуссию о «молодой редакции» на более предметный уровень.
В монографии можно выделить две части. Первая посвящена разбору эстетических концепций «молодой редакции». В основании этих концепций — проблема личности в современной русской литературе. Критиками «Москвитянина» осуждается как чрезмерная снисходительность автора по отношению к своему герою, так и обратное — огульное его осуждение. Ратуя за объективное изображение человека, «москвитянинцы» бросают вызов так называемому «лермонтовскому направлению» в русской литературе, представители которого предлагают читателям героев, чрезмерных в своих эмоциональных порывах. Порочность этих героев не отталкивает читателя, а напротив, делает их привлекательным. Как следствие чрезмерной роли личности воспринимались молодой редакцией и современные явления литературной жизни: «чаще всего ими выделялись две школы: "натуральная школа" и "школа фальшивой образованности". К первой, казалось бы, относились произведения, основанные на фотографизме и изображении непосредственной действительности, тогда как ко второй — "светские" повести» (с. 29-30). Однако, как показывает К.Ю. Зубков, для «молодой редакции» эти явления отнюдь не выглядели несовместимыми, а наоборот казались смежными, если не однородными. Этот тезис отлично иллюстрируется фрагментом из «Предуведомления» к «Сну по случаю одной комедии» Алмазова, в котором есть карикатурный персонаж х, совместивший в своих повестях светский и натуральный элементы.
1 Макет книги доступен на сайте электронной библиотеки ИРЛИ (Пушкинского Дома) РАН по адресу: http://lib.pushkinskijdom.ru/LiakQick.aspx?fileticket=93qkyRT ©N1 %3d&tabid=10332
Преодолеть уродливое развитие личности в русской литературе, согласно критикам «молодой редакции», должен был помочь высший, по их представлениям, принцип современного искусства — принцип комизма. Комическое отношение к изображаемому позволяет избежать предвзятости и достичь той объективности, которая является непременным условием истинно художественного произведения. Лучшим образом этот принцип воплотился в творчестве Гоголя. Однако, в отличие от своих оппонентов по критическим полемикам первой половины 1850-х годов, «москвитянинцы» не считали последователей Гоголя настоящими продолжателями его дела. В современной литературе комический дар отмечается «молодой редакцией», в первую очередь, в творчестве Островского, которое они объявляют «новым словом».
Еще одним фундаментальным для молодых критиков «Москвитянина» тезисом становится самоценность искусства, первостепенная важность собственно художественного достоинства литературного текста. Никакая идеология для «москвитянинцев» «не может быть адекватным объяснением художественного произведения в силу самой природы искусства» (с. 20). Отсюда — небывало высокая роль критика, который оказывался защитником самого ценного и значимого и становился ответственным за эстетическое воспитание читателя. Особенно это свойство критических построений «молодой редакции» проступает в ее полемике с так называемой «петербургской литературой» — эстетическим конструктом, в котором воплотились как раз те художественные тенденции, которые «москвитянинцы» считали вредными для развития русского искусства.
Подчеркнем, что настолько подробно и систематически критическая концепция «Москвитянина» описана до сих пор не была. Важным достоинством этой части монографии является то, что эта концепция показана не как закрытая платформа, но как динамическая система, в которой одно положение порождает другое. Иными словами у «молодой редакции» появилась история. Как нам кажется, ценность первой главы исследования К.Ю. Зубкова поэтому заключается отнюдь не в открытии нового эстетического феномена под названием «молодая редакция» журнала «Москвитянин». Как раз напротив — чтение этой главы у читателя, обращавшегося по тому или иному поводу к текстам критиков «молодой редакции», должно вызывать эффект узнавания. И речь идет не о вторичности рассуждений К.Ю. Зубкова по отношению к уже существующим работам о «молодой редакции» (они как раз чрезвычайно дефицитны), а о том, что в новом исследовании проговариваются и подкрепляются материалами ровно те представления о «молодой редакции», которые кажутся сами собой
разумеющимися. Ценность этой части исследования в том, что простого указания на характерные черты критики «молодой редакции» отныне недостаточно, потому что сами эти черты отнюдь не являются синхронными.
В то же время некоторые стороны того образа «молодой редакции», который предлагается в монографии, требуют дополнительных размышлений, а возможно, и корректировки. Так, на наш взгляд, несколько преувеличена степень единства «молодой редакции»2. Отнюдь не ставя под сомнение общность эстетических позиций «младомосквитянинцев», следует иметь в виду, что в оценках текущих явлений литературы критики могли расходится, и упомянутые исследователем различия в оценке таланта Н.В. Берга Алмазовым и Эдельсоном — не были единственным случаем таких противоречий. Показательны в этом смысле оценки «москвитянинцами» творчества А.А. Фета. Не только отношение Григорьева к поэту отличается от отношения, скажем, Алмазова, но и, что более важно, одни и те же термины («объективность», например) могут получать в отзывах этих авторов о Фете разное наполнение3. Это не может не побуждать к поиску других случаев противоречивых оценок в кружке «молодой редакции».
Другим вопросом, который представляется нам недостаточно проработанным в рецензируемой монографии — отношение эстетических концепций «молодой редакции» к концепциям их предшественников славянофилов. Заключительный фрагмент первой главы посвящен этой проблеме. Про славянофилов-сотрудников журнала Погодина, например, сказано, что «младомосквитянинцев» не устраивало их показательное нежелание участвовать в текущей литературной жизни, склонность воспринимать литературный процесс как историю, точка в которой была поставлена Гоголем. Несмотря на то, что в трактовке места Гоголя или отношении к «беллетристике» (в понимании Белинского) «молодая редакция» сходилась, скажем, с позицией, С.П. Шевырева, чрезмерная идеологизированность
2 Кстати, к безусловным заслугам К.Ю. Зубкова следует отнести и уточнение состава «молодой редакции». Вместо текста А.А. Григорьева «Распределение работы между сотрудниками-членами редакции "Москвитянина"», на основании которого состав «молодой редакции» определял Б.Ф. Егоров, в новой работе предлагается использовать неопубликованное письмо Е.Н. Эдельсона к М.П. Погодину, в котором прямо используется понятие «молодая редакция». Таким образом, ее состав предлагается считать следующим: Б.Н. Алмазов, Н.В. Берг (находившийся, как показано в книге, на периферии этого круга), А.А. Григорьев, А.Н. Островский, Т.И. Филиппов и сам Е.Н. Эдельсон.
3 См. об этом специальную работу: Зыкова Г.В. Фет как яблоко раздора в «Москвитянине» (К вопросу о разногласиях в «молодой редакции») // Собрание сочинений (К 60-летию Л.И. Соболева). М., 2006.
рассуждений Шевырева о современной литературе, подмена эстетического суждения идеологическим, как показывает К.Ю. Зубков, была молодым критикам «Москвитянина» также не близка. И все же. Если взглянуть на базовые предпосылки эстетических построений славянофилов второй половины 1840-х годов, так ли оригинально будет выглядеть концепция «молодой редакции»? Не окажется ли в ней гораздо больше общих мест и вполне тривиальных для своего времени суждений, чем это может показаться из чтения новой монографии о «молодой редакции»?
Действительным научным достижением и безусловным открытием К.Ю. Зубкова мы считаем условно вторую часть исследования, в которой доказано существование совершенно неизученного художественного феномена — «москвитянинской литературы» — и убедительно описаны ее взаимосвязи с теоретическими моделями «молодой редакции». Эти взаимосвязи, как показано в монографии, имели совершенно определенный характер: художественная практика структурно и хронологически предшествовала ее теоретическому осмыслению, а единственный случай обратной последовательности (творчество А.А. Потехина), по всей видимости, неслучайно совпадает с распадом «молодой редакции». Следует отметить, что та часть монографии, которая посвящена «москвитянинской литературе» разрушает и расхожий образ «молодой редакции» как, во-первых, явления, имеющего отношение только к истории критики, а во-вторых (что также неверно), как явления, связанного прямой творческой связью только с Островским.
Чрезвычайно ценным нам представляется открытие роли А.Ф. Писемского в эволюции «москвитянинской» поэтики. Уже к началу 1851 г. происходит охлаждение «молодой редакции» к первой комедии Островского «Свои люди — сочтемся!», а с ней и к комедии вообще: «причиной первенства комедии» объявляется «относительная простота художественной задачи, предполагающей дистанцирование автора от героев» (с. 76). При этом новый «образцовый» текст — повесть Писемского «Тюфяк» — закономерным образом оказывается не продуктом каких бы то ни было специальных требований «мо-сквитянинцев» к литературе, но напротив — специфическим художественным открытием, влекущим за собой изменения эстетических ориентиров «молодой редакции». В «Тюфяке» «москвитянинцы» обнаружили созвучную их настроениям критику и «натуральной», и «светской повести» и ее героя. «В отличие от повести 1840-х годов, повествователь в "Тюфяке" отодвинут на второй план; выработанные романтической и светской повестью формы повествования воспринимаются как не адекватные реальной действительности.
"Авторские" объяснения сведены к минимуму, тем самым возникает эффект полной независимости происходящего от произвола создателя произведения» (с. 85). Таким образом, в «Тюфяке» по-новому реализуется то требование объективности, которое защищали в критики «молодой редакции».
К наиболее любопытным фрагментам монографии следует отнести и описание специфического литературного явления, своего рода жанра — «москвитянинской повести». В качестве ее представителей во второй главе исследования, в частности, рассматриваются «Глава из романа» А.А. Потехина, «Красильниковы» А. Печерского (П.И. Мельникова), «Адам Адамыч» М.И. Михайлова. Эти тексты, характеризует, в первую очередь, «принципиальный отказ от владеющего литературной нормой повествователя или подчеркнутая демонстрация несовместимости этой фигуры даже не только с простонародной, а вообще с современной жизнью в целом. <.. .> "Книжное", литературное сознание героев сталкивается в "москвитянин-ских" повестях не с более жизненным сознанием повествователя, а с переданным через многочисленные сплетни и слухи течением самой жизни» (с. 112). Генетически «москвитянинская повесть» восходит, разумеется, к «Тюфяку». Таким образом, К.Ю. Зубковым показано, что «реализации в творческой практике литературный проект "молодой редакции" достиг не только в драматургии, как обычно считается, но и в повествовательной прозе» (с. 112).
Рассуждения об эволюции «москвитянинской» литературы продолжены К.Ю. Зубковым в связи со следующими произведениями Писемского и Островского — экспериментаторскими пьесами «Ипохондрик» и «Бедная невеста». На примере раннего романа Писемского «Богатый жених» демонстрируется работа писателя по постепенному преодолению «москвитянинской» поэтики. Наследуя многое из «Тюфяка» и «Бедной невесты», «Богатый жених» тем не менее содержит некоторые новые черты, отнюдь не близкие «молодой редакции». В первую очередь, речь идет о появлении в нарративной структуре романа нового «голоса», отличающегося от прочих степенью авторитетности: «повествователь сохраняет непротиворечивость, а «петербургское», литературное повествование явно имеет более высокий статус, чем нелитературное: повествователь всегда доминирует над провинциальными сплетниками» (с. 149). Такой подход, естественно, должен был ассоциироваться у молодых критиков «Москвитянина» с осуждавшейся ими светской повестью.
Сама «москвитянинская литература» в рецензируемой книге, таким образом, обретает вполне осязаемые границы, а сам термин
приобретает конкретное наполнение. Очевидно, что «молодая редакция» и близкие к ней литераторы защищали несколько творческих тенденции: 1) многоголосую повествовательную модель, в которой не было бы доминирующего над всеми прочими «авторского» голоса; 2) объективное, непредвзятое отношение автора к своему герою без снисходительности, но и без симпатии; 3) снижение фабульной напряженности, уменьшение плотности событийного ряда; 4) внимание к языку, который становится не только средством характеристики героя, но и важнейшей темой сам по себе.
Размышления автора монографии над природой «москвитянин-ской литературы» приводят и к некоторым побочным наблюдениям над взаимосвязями разбираемых текстов с другими текстами и контекстами разного типа. Так, в частности, впервые положительно утверждается преемственная связь «Своих людей...» Островского с пьесой Н.А. Полевого «Отец и откуп, дочь и откупщик», а также разбираются сложные взаимоотношения повести Писемского «Степан Петрович Хозаров и Мари Ступицына. Брак по страсти» и «Отца Горио» Бальзака. Генетические связи в этих случаях продемонстрированы крайне убедительно. На этом фоне особняком стоит суждение К. Ю. Зубкова о том, что «Бедная невеста» Островского, в первую очередь, необычной для своего времени структурой конфликта предвосхищает чеховский театр. Ничего не добавляя, но и не отменяя ряда чрезвычайно ценных выводов автора о связи экспериментаторской поэтики «Бедной невесты» с общими творческими поисками «мо-сквитянинской литературы» своего времени, эти типологические сопоставления выглядят инородным вкраплением в книгу, в целом выдержанную в строго историческом ключе. Нисколько не отрицая необходимости изучения, говоря условно, присутствия Островского в Чехове, мы бы в данном случае призвали к большей осторожности, и к большему вниманию к историческому контексту4.
Базовое представление о первичности художественной практики в журнале Погодина позволяет автору книги разрешить вопрос о так
4 Как кажется, прагматика экспериментов Островского и Чехова была все-таки очень разной. Ценные соображения на этот счет содержит диссертация М.С. Макеева (Творчество А.В. Сухово-Кобылина и проблемы «новой драмы» в России: Дисс. ... канд. филол. наук. М., 1995), в которой показано, что сами драматургические техники Островского (и «Бедной невесты» в том числе) и Чехова имеют прямо разную природу, являются, грубо говоря, продуктами разных реформаторских стратегий. Разумеется, мы не считаем, да и не можем считать, погрешностью К.Ю. Зубкова отсутствие указаний на эту неопубликованную работу. Ни в коем случае не призываем автора и солидаризироваться с позицией Макеева, однако хотим только указать на существование точки зрения, прямо противоположной той, что выражена в новой монографии.
называемых «москвитянинских» пьесах Островского («Не в свои сани не садись», «Бедность не порок», «Не так живи, как хочется»). Расхожее мнение об особом влиянии идеологии «молодой редакции» на Островского в это время не устраивает К.Ю. Зубкова уже хотя бы потому, что сами пьесы Островского и были лабораторией этой идеологии. Впрочем, проникновение идеологии в критические построения «москвитянинцев» на рубеже 1853-1854 гг. объясняются не только и даже не столько новыми художественными решениями Островского, но и началом Крымской войны и связанным с ним патриотическим подъемом. Анализ стихотворения Григорьева «Искусство и правда» позволяет исследователю очертить границы этой идеологии, которая оказывается в основе своей националистической.
Этот генетически понятный национализм перевел к переоформлению контуров литературного канона «москвитянинцев». В исследовании таким образом объяснено охлаждение к Гоголю как писателю, не способному выразить национальные начала, предпочтение, отданное молодыми критиками Пушкину и вообще проникновение в их суждения (в первую очередь, в критику Григорьева) вопросов национальной природы искусства.
Автором, вполне выразившим новые националистические концепции «молодой редакции», стал А.А. Потехин. Разбор отношений критиков «Москвитянина» к его творчеству вскрывает кризис самой «молодой редакции», ведь вопреки сложившейся модели, Потехин с готовностью подчиняет свои художественные способности идеологическим требованиям кружка. Уступавший Островскому по чисто эстетическим критериям драматург на излете существования «молодой редакции» более ясно воплотил в своем творчестве те идеологические концепции, которые характерны для Григорьева и его соратников в последний период их сотрудничества в «Москвитянине». Это противоречие между эстетикой и идеологией и явилось, по мнению К.Ю. Зубкова, глубинной причиной распада «молодой редакции»: «Оказалось, что пьесы Потехина, с одной стороны, лучшим образом выражают националистические идеи "москвитянинцев". С другой стороны, именно по этой причине Потехин никак не мог претендовать на роль объективного великого писателя. Эстетический вкус подсказывал, например, Ап. Григорьеву, что пьесы Потехина не являются значительными художественными произведениями, однако идеологическое сходство не давало критику скептически отзываться о его произведениях в печати <...>. Эстетика и идеология вступили в противоречие, которое не могло не оказаться разрушительным для «молодой редакции» (с. 199-200).
Связь проникновения национализма в построения «молодой редакции» и ее распада, на наш взгляд, обладает большой объясни-210
тельной силой. Однако напрасно, как нам кажется, автор монографии настаивает на том, что до рубежа 1853-1854 гг. идеологии у «младо-москвитянинцев» не было вовсе. Очевидно, что под «идеологией» автор понимает некие критерии оценки текстов, посторонние по отношению к собственно художественному достоинству этих текстов. Нам же кажется, что границы идеологического и неидеологического обнаружить гораздо сложнее, чем это представляется К.Ю. Зубкову. Более или менее жесткая идеологическая позиция всегда растворена в любом критическом суждении: почему бы, например, не считать идеологическими те требования к литературному герою, которые предъявляются «москвитянинской» критикой условно «донациона-листического» периода? Следует иметь в виду, что «идеологии» не одинаковы по качеству и интенсивности требований, которые они формулируют перед своими адептами. И совершенно очевидно, что национализм представляет собой тип, чрезвычайно активный, ведь «враг» здесь угрожает нам гораздо более прямым образом, чем скажем «печоринство» с его развращающим воздействием на читателя. Национализм требует от нас большей мобилизации, более решительных мер, и именно поэтому он доминирует над эстетикой. Как нам кажется, ситуацию 1853-1854 гг. следовало бы описывать именно как изменение пропорций идеологии и эстетики в критики «Москвитянина», но не о внезапном появлении ранее отсутствовавшей идеологии. Ясно, впрочем, что изучение идеологии «молодой редакции» до «перелома» 1853-1854 гг. может составить вполне особый филологический сюжет.
На наш взгляд, сложно представить книгу, которая была бы столь своевременна. Отдельные высказывания и соображения, относительно «молодой редакции» «Москвитянина», как бы ценны они не были, — это совсем не то, чего по праву требует этот сложный и интригующий феномен. Пионерская книга К.Ю. Зубкова, безусловно, станет не только основанием в изучении критических построений и художественной практики «молодой редакции», но и послужит вызовом для исследователей, которые возьмутся за дальнейшее изучение этого историко-литературного явления. Ну и, конечно, с выраженным в заключении соображением о насущной необходимости строго прокомментированного и насколько возможно более репрезентативного издания сочинений самих деятелей «молодой редакции» нельзя не согласиться.
Сведения об авторе: Федотов Андрей Сергеевич, канд. филол. наук, докторант кафедры русской литературы Тартуского университета. E-mail: anfed86@gmail.com
