CC BY
126
РАКУРСЫ СОЦИАЛЬНОЙ ДИНАМИКИ
10. Hao, K., 2006. Towards learning society. Beijing: Higher Education Press.
11. Hwang, K., 1987. Face and favor: the Chinese power game. American Journal of Sociology, Vol. 92, no. 4, pp. 944-974.
12. Li, Ch., McElveen, R., 2013.The future role of the Chinese middle class. Georgetown Journal of International Affairs, Vol. 14, no. 2.
13. Sargant, N., Tuckett, A., 2001. Learning divide. National Institute Adult Continuing Education (NIACE), Leicester.
14. Sun, X., 2011. A commentary on the innovation of China's lifelong education policy. International Journal of Continuing Education and Lifelong Learning, Vol. 3, no. 2, pp. 1-6.
15. Thakur, R., 2005. Social stratification in contemporary China.IIAS Newsletter, no. 36.
16. Tsang, E.W.K., 1998. Can guanxibe a source of sustained competitive advantage for doing business in China? The Academy of Management Executive, Vol. 12, no. 2, pp. 64-73.
17. Wang, N., Morgan, J., 2012. The harmonious society, social capital and lifelong learning in China: emerging policies and practice. International Journal of Continuing Education and Lifelong Learning, Vol. 4, no. 2, pp. 1-15.
18. Wen, Z., 2007. Annual discharge of wastewater into the Yangtze River. People's Daily Overseas Edition, 17 November.
19. Xuejing, M., 2013. Emigration: home is where the heart is. China Daily, 22 July.
20. Worldbankofficial web-site. URL: http ://www-wds. worldbank.org/external/defaultAVDSContentServer/ WDSP/IB/2006/12/06/000112742_2006120615 5022/ Rendered/PDF/381400GEP2007.pdf
21. Central Committee of the Communist Party of China (2006). Resolution on major issues of building a harmonious socialist society. URL:http://politics. people. com.en/GB/1026/4932440.html
22. Credit Suisse, 2010. Hidden trillions widen China's wealth gap.URL:http://www.reuters.com/ article/idUSTRE67B 1W720100812
PHILOSOPHIA PERENNIS
УДК 165 Б.И. Пружинин*
ЗНАНИЕ КАК ЦЕННОСТЬ:
ЭТЮД ПО КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ**
В статье рассматривается проблема культурной ценности знания, возникающая сегодня в связи с резким увеличением массива прикладных исследований в современной науке. Анализ этой проблемы осуществляется в контексте нового направления философии науки - культурно-исторической эпистемологии.
Ключевые слова: наука, ценность знания, прикладная наука, культурно-историческая эпистемология.
Knowledge as a value: an essay on cultural-historical epistemology. BORIS I. PRUZHININ (Chief Editor of academic journal «Voprosy filosofii»).
The article considers the problem of the cultural value of knowledge that we face today under the sharp increase in a number of applied researches in modem science. The author analyses the issue in the context of a new direction of the philosophy of science - cultural-historical epistemology.
Keywords: science, value of knowledge, applied research, cultural-historical epistemology
Девятнадцатому веку понадобилось знание во что бы то ни стало для чего-нибудь, знание полезное, прикладное. Наука давно утеряла свой характер независимости, «эстетический» характер, каким отличалось знание античного мира; она утеряла и свою свободу, которую приходилось отстаивать в свое время и против церкви, и против государства. Она добровольно стала к услугам техники. Конечно, в ijenoM. И дело не в том только, что науку стали применять к решению технических проблем, но в том также, что техника сама стала задавать ей задачи и тем самым стала руководящим мотивом развития науки.
Густав Шпет, 1914 год
Не так давно в журнале «Nature» (Vol. 483, Issue 7391), одном из самых авторитетных общенаучных изданий, появилась статья, посвя-
щенная результатам исследовательских работ в молекулярной биомедицине. Авторы: Гленн Бигли, опытный специалист в этой области, много лет проработавший в исследовательской структуре фармакологической фирмы (Amgen, Inc), и Ли М. Эллис рассказали об исследованиях на молекулярном уровне процессов, ведущих к образованию раковых опухолей. И, между прочим, отметили, что из 53 проверенных в лаборатории Бигли публикаций по данной тематике в 47 описывались результаты, которые не удалось повторить. Исследования, представленные в достаточно солидных изданиях, оказались невоспроизводимыми.
Замечу, молекулярная медицина, биомедицина - очень продвинутое направление современ-
* ПРУЖИНИН Борис Исаевич, доктор философских наук, профессор, главный редактор журнала «Вопросы философии».
E-mail: pruborf/ inail.ru
** Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ. Проект № 13-03-00336.
© Пружинин Б.И., 2014
РНИОБОРН/А
ных исследований. Актуальность темы, которая обсуждалась авторами упомянутой статьи, очевидна. Ни недостатка в деньгах, ни проблемы опубликовать результаты исследований в этой области не существует. Однако воспроизводимыми оказались результаты исследований, представленные только в 6 статьях. А между тем воспроизводимость результата, пожалуй, первое и важнейшее условие научности исследования.
Как отнестись к этому примеру? Естественно, вспоминается история с ВИЧ-вакциной, о получении которой сообщил профессор Университета штата Айова Донг-Пай Хан. Данные его исследования были опубликованы в 2010-2012 годах в различных научных журналах. Он и его команда получили от правительства внушительный денежный грант. Позже выяснилось, что подчиненные профессора знали о том, что результаты исследования были сфальсифицированы... Надо признать, такого рода поведение -отнюдь не редкость сегодня. В комментариях к статье Бигли и Эллис ученые из самых разных областей науки пишут о разлагающем влиянии на научное сообщество гонки за грантами и конкуренции, о неряшливости в торопливых публикациях, об атмосфере, где возможны плагиат и даже фальсификации.
Я, однако, оставляю в стороне саму по себе тему падения нравов в современном научном сообществе и в обществе в целом. Это особая и важная, но другая тема. В науке (и обществе) нечто подобное уже случалось не раз, и случалось в формах даже более страшных - достаточно вспомнить лысенковщину. Но прежде наука всякий раз находила в себе силы и средства преодолеть естественные мирские соблазны. Сегодня, однако, есть обстоятельства, которые делают этот вопрос сложным, имеющим эпистемологический смысл. «Падение нравов» у членов современного научного сообщества - лишь симптом куда более серьезных процессов, затрагивающих саму суть научного познания, его эпистемологические параметры. Ведь строгая нравственность этоса науки имеет в качестве своего основания еще и мощный критерий научности знания - его воспроизводимость. Требование воспроизводимости способно, пусть и с некоторой задержкой во времени, поставить все на свои места. Сегодня, однако, с этим очевидным критерием научности дело обстоит не так просто, как это было прежде. Изменилась наука. И без учета этого обстоятельства просто невозможно понять и оценить, в частности, приведенную выше достаточно типичную ситуацию.
Воспроизводимость знания неразрывно связана с основополагающей для науки идеей научного метода. Наши индивидуальные соображения по поводу устройства мира и его отдельных фрагментов (можно сказать, наши мнения о мире) становятся научным знанием только в том случае, если существует метод, позволяющий эти соображения (в принципе) воспроизвести. Причем способы и условия их воспроизведения должны контролироваться в такой мере, чтобы сама процедура воспроизведения могла транслироваться в научных коммуникациях вместе с этими соображениями. Совокупность социальных и культурных условий, а также мыслительных норм и процедурных стандартов, обеспечивающих такого рода воспроизводимость информации о мире, собственно, и образует науку как коллективную деятельность особого рода. Социокультурные условия обеспечивают использование «научных методов», т.е. последовательных действий (мыслительных и параллельных им «физических»), приводящих к построению знания. В свою очередь, они являются предметом философско-методологической рефлексии над наукой - предметом методологии. Философская методология (эпистемология), таким образом, занимается формулированием условий и норм, благодаря которым информация
о мире, полученная одним из членов научного сообщества, может быть воспроизведена всеми членами сообщества.
Методологические требования к формированию связных текстов, обеспечивающих воспроизведение наших соображений по поводу устройства мира, были осознаны вместе с возникновением науки. Они, например, содержатся в определении, которое (в диалоге «Теэтет») дает Платон: «...знание - это истинное мнение с объяснением, а мнение без объяснения находится за пределами знания. Что не имеет объяснения, то непознаваемо, <...> а то, что его имеет, познаваемо» [2, с. 263]. И далее: «[объяснять - значит] выражать свою мысль звуками с помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде отражается в потоке, изливающемся из уст» [2, с. 269]. Вместе с тем, Платону было очевидно, что приведенное определение не является достаточным, ибо не содержит в себе указание на условия истинности «мнения». В нем не уточняется, что такое истинность и не определяется, благодаря чему мнение приобретает статус истинного. Собственно, весь «Теэтет» построен на критике этого определения. И из нее можно уяснить, что Платона устраивают отнюдь не любые
типы «объяснения», поскольку, так сказать, «логический вектор» объяснения, обеспечивающего воспроизводимость мнения, всегда указывает на вполне определенные основания истинности мнения. Более того, Платон хорошо понимал, что, предлагая свой выбор этих оснований, он, фактически, расширяет контекст, выводит рефлексию над знанием за рамки когнитивных способностей, которыми наделен индивид.1
Дело в том, что уточнение условий истинностной оценки мнения предполагает концептуально-мировоззренческую (эпистемологическую) трактовку его оснований, выявление его культурно-антропологических истоков. Здесь осмысление феномена знания выводит методологию за рамки описания повседневной познавательной практики ученых, ориентированной исключительно на воспроизводимость, к ее культурно-историческим контекстам, к ее цели и смыслу. В соотнесении с этими целями определяется достоинство знания. Сам Платон склонялся скорее к созерцательно-эссенциалист-ской трактовке оснований знания и представлял «воспоминание» о созерцании мира идей как структурирующий (методологический) принцип «объяснения» истинного мнения о мире. И что особенно важно, эпистемологическая трактовка оснований истинности знания была сопряжена у него с ценностно-мировоззренческим смыслом познания-воспоминания, обращенного к самому фундаменту человеческого существования, к тому, что наполняет смыслом человеческое бытие и, соответственно, придает смысл, в том числе и познанию данного человеку мира. Знание по Платону - благо, ибо познание истины возвращает человека к его подлинной сущности. Таким образом, это ценностное измерение познания приобретает у Платона и методологический смысл.
В диалоге так же представлено (и жестко критикуется Платоном) эмпиристское понимание оснований истинности, по сути предполагающее иное антропо-мировоззренческое основание познания и, соответственно, иную трактовку методов его воспроизведения и даже
1 Вот почему, на мой взгляд, нет смысла просто упражняться в логическом анализе данного выше определения знания с целью продемонстрировать его логическую несамодостаточность. См. по этому поводу, дискуссии в связи с известной заметкой Эдмунда Геттиера «Является ли знанием истинное и обоснованное мнение?» Последним, из наиболее интересных комментариев к этим дискуссиям мне представляется публикация Г. К. Фролова [5].
иные познавательные практики. Это понимание оснований погружает познание в сферу данного, в конкретные жизненные контексты, где оно и обретает смысл. Если употреблять сегодняшнюю терминологию, такое понимание познания является практическим, прикладным. Именно такое понимание научного познания победило к XX веку, а тем более, к дню нынешнему. Платон рассматривает познание-воспоминание как восхождение к истине, облагораживающее человека, поднимающего его. Познающий возвращается в мир идей, он вспоминает, что его душа была когда-то в мире идей, наблюдала эти идеи, общалась с ними, погружалась в них. И знание приобретает статус самодовлеющей ценности. Для чего мы, собственно, познаем по Платону? Для того чтобы души наши наполнилась миром идей. Это и есть цель познания, его смысл. А вот смысл и цель познания, ориентированного на освоение мира, данного человеку в опыте, иные. Истинность этого знания сама по себе не несет ничего ценностно-возвышенного. Снег белый? - Белый. Значит, высказанное мнение о снеге - истина. И все. Но зато это знание имеет жизненно-практическую ценность. Оно может принести нам пользу.
Конечно же, можно сказать, что одно не исключает другое, во всяком случае, полностью. Но если трезво оценить нынешнее положение дел, то надо признать: в повседневной деятельности современного ученого ценностное измерение знания конкретного методологического смысла не имеет, даже если эта деятельность развертывается в рамках так называемой фундаментальной науки. Впрочем, сегодня даже термин «фундаментальная наука» подвергся трансформациям, включающим его в науку прикладную.2
2 В современной англоязычной литературе имеются два термина, ясно учитывающих это различие исследовательских ориентаций - fundamental science (в смысловой оппозиции-связке с special sciences) и basic science (в смысловой оппозиции-связке с applied science). В русскоязычной науковедческой литературе такого рода различия терминологически представлены еще весьма слабо. Здесь, как правило, опираются скорее на двусмысленность термина «фундаментальный», который применительно к науке совмещает в себе два смысловых пласта - фундаментальная наука как чистая наука, разрабатывающая связную, целостную систему знаний, и фундаментальная наука как разработка фундамента для дальнейших, прямо замкнутых на частные задачи, исследований. При всех очевидно обширных сферах пересечения этих двух типов научнопознавательной работы, сегодня они с не меньшей очевидностью расходятся.
И это не удивительно, ибо наука превратилась в огромный социальный институт, не просто ориентированный на промышленность, но фактически погруженный в экономико-производственную сферу. При этом научная деятельность стала слишком дорогостоящим предприятием, чтобы общество удовлетворяло стремление к духовному росту ученого за общественный счет. Фундаментальная наука оттесняется на периферию, и в центре оказываются науки прикладные - с иными целями и критериями. Как и прежде, цель фундаментальной науки - знание о мире как он есть сам по себе, т.е. объективная картина мира. Конечная цель прикладной науки - предписание для производства, т.е. точный и технологически эффективный рецепт. Поиски истинного знания являются для фундаментального исследования целью самодовлеющей; для прикладного исследования главной целью является технологическая эффективность знания. В случае фундаментальной науки перспективы исследований определяются главным образом задачей открыть еще не познанные и не представленные в системе знания характеристики мира, и лишь внутри этой задачи она концентрируется на совершенствовании технических средств и технологических возможностей. Прикладная наука озабочена расширением возможностей технологии, и лишь решая вполне определенные практические задачи, как правило, навязанные ей промышленностью, она может породить (как побочный результат) новое знание о мире. При этом спорадически получаемое в рамках прикладных исследований новое знание отнюдь не рассматривается здесь как плацдарм для проникновения в новые, еще не познанные области мира, оно предстает лишь как средство решения вполне конкретной практической задачи и потому зачастую может выступать в формах, вообще неприемлемых для продолжения исследований и трансляции. Наука фрагментируется, образуются локальные научные сообщества, коммуникация между которыми затруднена по эпистемологическим причинам или просто невозможна по причинам социальным. В планировании и экспертной оценке полученных в прикладной науке результатов резко возрастает роль финансирующих организаций (явного или неявного заказчика), а полученное знание чаще всего оказывается собственностью соответствующих институтов. Впрочем, субъектом познания здесь зачастую оказывается именно организация, институт, со всеми вытекающими отсюда гносеологическими и мотивационными последствиями [4].
Соответственно, в прикладной науке (включая ее базисную составляющую), в научных коллективах господствует иная, отличная от мертонов-ской нравственная атмосфера и, тем более, она господствует в отношениях между конкурирующими коллективами - иные стандарты, иные формы трансляции информации, и, что, пожалуй, главное, иные ценностные установки. Ведь результат исследования выступает здесь как товар, и речь идет не о его ценности, а о его цене. Соответственно, в такого рода научных сообществах, занимающих сегодня ведущее положение во всех областях науки, формируются особые оценки научной результативности. Они отличны от критериев, традиционно принятых в фундаментальной (чистой) науке. И если в свете сказанного мы учтем, что в лаборатории фирмы Amgen, Inc, где получены результаты, о которых написали в «Nature» Бигли и Эллис, выполняются именно базисные исследования (basic science), то мы вынуждены будем по-иному подойти к оценке параметров и результатов соответствующих исследований. В частности, следует иначе оценить результаты 47 упомянутых выше невоспроизводимых результатов. Кстати, в комментариях к их статье есть замечания также и о том, что, по крайней мере, некоторые из 47 публикаторов сознательно утаили ключевые детали методов, позволяющих воспроизвести полученные результаты. Фармакологические фирмы (т.е. заказчики) отнюдь не заинтересованы в том, чтобы в чужих (конкурирующих) лабораториях было получено то, на что они потратили свои деньги. А чтобы убедиться в реальности такого рода допущения, предлагаю вспомнить об оборонной науке, предлагаю заглянуть в академические отчеты, где зачастую результаты представляются, а технологии их получения (т.е. фактически методы их воспроизведения) - нет. Знание здесь транслируется без метода его воспроизведения!
Такой вариант научного общения показался бы ученым XVII столетия чудовищным. Но уже не XIX в., а тем более не XX в. Сегодня ученые, работающие далеко не в одной лишь «оборонной науке», даже и не вспоминают о свободе коммуникаций в научном сообществе. И именно вал такого рода изменений, нарастающих в науке примерно с середины прошлого столетия, а отнюдь не только (и даже, не столько) имманентная логика развертывания философско-методологической рефлексии над наукой, возвращают нас к вопросу
о культурной ценности знания, о его самоценности. И о методологической проекции этого параметра знания.
Первой серьезной философско-методологической реакцией на происходящие в науке перемены стало изменение ее основополагающих концептуальных установок. На смену позитивизму, господствовавшему в философии науки с середины XIX столетия, пришел ПОСТПОЗИТИВИЗМ. С середины XX столетия основными темами философско-методологической рефлексии над наукой становятся - социокультурная обусловленность знания, динамика локальных научных сообществ, несоизмеримость концептуальных оснований, на базе которых работают различные сообщества, социальные механизмы, обеспечивающие единство мнений внутри этих сообществ и пр. Иными словами, в центре внимания оказываются методологические параметры работы ученого-прикладника. При этом фрагментация науки, распадение единого научного сообщества на локальные оборачивается для методологии отказом от идеи единой нормы, общего стандарта для всей науки. В каждой локальной ситуации данное научное сообщество само определяет для себя набор приемлемых стандартов. Соответственно, постпозитивистская философия науки провозгласила отказ от прескриптивной методологии, заменив ее дескриптивной, т.е. фактически - от методологической функции рефлексии над наукой вообще.
Таким образом, постпозитивистская философия науки сохранила за нормами научного познания функцию обеспечения воспроизводимости знания, но лишь в локальных исследовательских ситуациях, определяемых конкретными социокультурными обстоятельствами. Нормы перестали трактоваться как самодостаточные нормы научности. Что же касается универсалистских трактовок оснований истинности знания, то они, с этой точки зрения, оказываются лишь ненужным эпистемолого-идеологическим антуражем, метанарративом, чисто внешним и к сути работы ученого отношения не имеющим. Все это как раз и является результатом погружения науки в практические жизненные контексты. Этим погружением, стирающим грань между наукой и прочими элементами социокультурной среды, собственно и исчерпывается тогда переориентация методологии на прикладную науку. Иными словами, с этой точки зрения, результаты усилий ученого нуждаются не в истинностной оценке, но лишь в оценке на воспроизводимость в конкретной ситуации.
Однако насколько эта тенденция является сущностной для науки? Ведь если нынешний фило-софско-методологический тренд в своих констата-
циях точно и верно описывает ситуацию в науке, то это описание фактически является приговором науке. Наука как культурный феномен распадается, теряет основания для собственной логики развития, и научное познание становится лишь деятельностью, обслуживающей технологии. Она растворяется в этой инструментальной работе. Технологии, однако, совершенствовались тысячелетиями до и без всякой науки. А стремление к их непрерывному совершенствованию, чему бесспорно способствует наука (скажем, смена компьютерных программ), уже начинает утомлять общество...
Представляется, однако, что в самой науке существуют тенденции, возвращающие признаки фундаментальности и культурной значимости научно-познавательной деятельности. Поставим вопрос так: в чем, собственно состоит методологический смысл утери ценностного измерения науки? В методологическом плане эта утеря оборачивается тем, что достигнутое в рамках прикладного исследования знание не проецируется на целостную систему знаний о мире и не становится фундаментом для расширения сферы знания. Прикладное исследование не ориентировано так, чтобы его результаты рационально осмысливались в контексте целостной системы знания о мире. Прикладное знание ни по форме (оно зачастую структурируется в виде рецепта), ни по своему социокультурному статусу (оно приспосабливается под всегда определенный технологический процесс) не предназначено для включения в систему знания ради знания. Но вот здесь и вступают в действие социокультурные факторы, которые не просто релятивизируют науку, но соотносят ее с социокультурными ориентирами, расширяющими горизонты прикладного исследования.
Прикладной результат, включаясь в жизненные контексты, вынуждает общество оценивать его с точки зрения социальных и культурных последствий, которыми он чреват. Он не остается результатом в плоскости чистого узкого предназначения, но попадает в более широкий горизонт зависимостей, проецируется на самые разные аспекты жизни людей. Он попадает в сферу действия, так сказать, социально-культурных требований, расширяющихся до общекультурных. К примеру. Вот дорогое лекарство от рака. Очень дорогое. А кого оно будет спасать? Слишком дорогое? А нельзя ли его заменить или найти дешевые составляющие? И начинаются эксперименты вокруг полученного результата. К знанию предъявляется требование -быть благом. И это требование мотивирует расширение проекций исследования.
Прикладное знание апробируют, его проецируют в какие-то новые контексты, в которых оно совершенно иначе предстает. Но все это, очевидно, не возможно без привлечения фундаментальной науки в целом, без привлечения всей системы научного знания (от физики и биологии до социологии и филологии). И эту работу фактически сегодня уже выполняют экспертные сообщества ученых. А методологический аспект этой работы раскрывает философское направление, которое я называю здесь культурно-исторической эпистемологией.
Культурно-историческая эпистемология акцентирует внимание ученого на историзме его сознания, на его включенности в решение конкретных социокультурных задач и, тем самым ориентирует его на расширяющиеся культурные и исторические проекции его работы. Ее суть в том, что она требует от ученого усмотреть различные символические смыслы вполне конкретных прикладных результатов. При этом, культурно-историческая эпистемология заимствует у постпозитивисткой философии науки антинормативистскую установку, но преодолевает связанный с ней релятивизм. Методологическая норма понимается и используется в рамках этой эпистемологии как инструмент познания. Новизна культурно-исторической методологии в том и состоит, что методология эта в принципе не может быть представлена в традиционной форме - в виде рекурсивного списка прескрипций. Она по самой своей сути погружена в познавательную работу и обнаруживает себя лишь в ходе этой работы, как ее важнейшая составляющая.
И в заключение. Чтобы продемонстрировать эффективность культурно-исторической эпистемологии как возможной перспективы современной науки, я обращусь к примеру ее приложения в психологии. Методологическая работа культурно-исторической эпистемологии хорошо представлена во второй главе книги о методах современной психологии [1]. Речь идет об исследовании немотивированных инноваций. Причем, исследование это имело первоначально чисто практический смысл. Человека сажают перед пультом с очень «ответственными» кнопками. И дают строгую инструкцию, что нажимать и в какой последовательности, чтобы достигнуть поставленной цели. А человека тянет нажать кнопки вопреки инструкции, и посмотреть, что будет. Автор главы показывает, как постепенно расширялся контекст эксперимента, и обнаруживает новые аспекты, выводя исследование к фундаментальной проблеме человеческой свободы. Развертываясь в разные плоскости, это
чисто прикладное исследование дало вот такой, для самого ученого неожиданный выход на фундаментальные философско-психологические проблемы личности, творчества и пр.
Из приведенного примера видно, как расширение социокультурного контекста вполне прикладного исследования вырастает из частного методического приема, позволяющего выявлять и анализировать наличие у человека склонности к «бескорыстному риску». Практический смысл использования такого рода приема очевиден - его применение является чрезвычайно эффективным при оценке профессий, связанных с риском, при подборе кадров и пр. Но смысл этого приема шире - он открывает перспективу исследования собственно личностного в человеке. Он открывает путь к выявлению в человеке истоков того, что можно назвать «избыточным» по отношению к заданной цели деятельности, к выявлению природы «надситуативной активности», которая стимулируется именно самой возможностью несовпадения цели и результата («активная неа-даптивность»), И это расширяет поле исследований, привлекает другие направления социологии, и психологии. Обнаруживается, в конечном счете важнейший ценностный параметр человека - его способность выступать перед самим собой в качестве свободного, самоопределяющегося существа. Таким образом, смысловое поле резко расширяется, включая в себя теоретические компоненты -теорию деятельности, принципы решения мыслительных задач и пр. Иными словами, мы выходим из узкой практической модели к концептуальному и в этом смысле, фундаментальному уровню исследований, где вырабатывается основа взаимодействия различных направлений науки. Выходим не в последнюю очередь благодаря ценностно ориентированному методологическому анализу конкретной методики, в чем исследователь отдает себе ясный отчет [3].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Василюк Ф.Е., Зинченко В.П., Мещеряков Б.Г., Петровский В.А., Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Методология психологии. М., 2012.
2. Платон. Теэтет 201c-206d // Платон. Сочинения. В 4 т. Т. 3 / пер. Т.В. Васильевой. М., 1993.
3. Петровский В.А. Психология неадаптивной активности. М., 1992.
4. Пружинин Б.И. Ratio serviens? Контуры культурно-исторической эпистемологии. М., 2009.
5. Фролов Г.К. О нюансах перевода и цитирования в контексте проблемы Геттиера // Вопросы философии. 2013. № 11. С. 168-173.
REFERENCES
1. Vasilyuk, F.E., Zinchenko, V.P., Meshche-ryakov, B.G., Petrovskiy, V.A., Pruzhinin, B.I. and Shchedrina, T.G., 2012. Metodologiya psikhologii [Methodology of psychology]. Moskva, (in Russ.)
2. Plato, 1993. Teetet 201c-206d [Theaetetus (dialogue)]. In: Sochineniya v 41. T.3. Moskva, (in Russ.)
3. Petrovskiy, V.A., 1992. Psikhologiya
neadaptivnoy aktivnosti [Psychology of nonadaptive activity]. Moskva, (in Russ.)
4. Pruzhinin, B.I., 2009. Ratio serviens? Kontury kul'tumo-istoricheskoy epistemologii [Outlines of cultural-historical epistemology]. Moskva, (in Russ.)
5. Frolov, G.K., 2013. O nyuansakh perevoda
i tsitirovaniya v kontekste problemy Gettiyera [Towards the nuances of translation and quoting in the context of Gettier problem], Voprosy filosofii, no. 11, pp. 168-173. (in Russ.)
