CC BY
2
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 7. ФИЛОСОФИЯ. 2024. Т. 48. № 3. С. 19-25 LOMONOSOV PHILOSOPHY JOURNAL. 2024. Vol. 48. No. 3. P. 19-25
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ ш
Научная статья
УДК 128
doi: 10.55959/MSU0201-7385-7-2024-3-19-25
«ЗНАКОМЫЙ НЕЗНАКОМЫЙ СТАРИК».
В.В. БИБИХИН ЧИТАЕТ ДНЕВНИКИ ЛЬВА ТОЛСТОГО
Е.В. Сартаков
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова,
1205009, ул. Моховая, д. 9, г. Москва, Россия
Аннотация. Статья представляет собой критический взгляд на книгу В.В. Бибихина «Дневники Льва Толстого», опубликованную в 2023 г. Отмечен «постнаучный» стиль этой работы, в которой автор, желая отказаться от всего «сциентистского», придумывает собственную «проблематичную терминологию». Тем не менее размышления Бибихина о таких категориях Толстого, как смерть, любовь, Бог, разум, не только вписывают автора дневников в контекст мировой философии ХХ в. (Хайдеггер, Витгенштейн и др.), но и позволяют снять устоявшееся противоречие между Толстым — гениальным писателем и Толстым — слабым мыслителем.
Ключевые слова: Бибихин, Толстой, «Исповедь», смерть, любовь
© Е.В. Сартаков, 2024
HISTORY OF PHILOSOPHY
Original article
"KNOWN AND UNKNOWN OLD MAN". V.V. BIBIKHIN READS THE DIARIES OF LEO TOLSTOY
E.V. Sartakov
Lomonosov Moscow State University, Leninskie Gory,
Moscow, Mokhovaya str., 9, 119991, Russia
Abstract. The article is a critical review of the book by V. V. Bibikhin "The Diaries of Leo Tolstoy", published in 2023. The "post-scientific" style of the book is noted, in which the author, wishing to abandon everything "scientist", comes up with his own "problematic terminology". Nevertheless, Bibikhin's reflections on such categories of Tolstoy as death, love, God, reason, not only fit the author of the "Confession" into the context of world philosophy of the twentieth century (Heidegger, Wittgenstein, etc.), but also make it possible to remove the established contradiction between Tolstoy — a brilliant writer and Tolstoy a weak thinker.
Keywords: Bibikhin, Tolstoy, "Confession", death, love
В издательстве Ивана Лимбаха републиковали курс лекций «Дневники Льва Толстого», прочитанный В.В. Бибихиным (19382004) на философском факультете МГУ имени М.В. Ломоносова в 2000/2001 учебном году. Как сообщается в Предисловии, «текст подготовлен на основе распечаток лекций, рукописных записей и сохранившихся файлов» [1, 5]. Впервые курс был опубликован в этом же издательстве в 2012 г.
Для нового издания проведена сверка цитат Толстого и добавлены примечания. К сожалению, исчезло предисловие О.А. Седаковой, открывавшее издание 2012 г. Оно тем более важно, что задавало необходимый угол зрения на книгу Бибихина. Уточняя, что лекции Бибихина написаны «сырым», «свободным» [2, 20] языком, близким языку дневников Толстого, Седакова тем самым предупреждала, что они не представляют собой легкого чтения. Вместе с тем в том предисловии был поставлен закономерный вопрос, занимавший Бибихина в книге: как возможно само развитие философии ХХ в., отталкивавшейся от Толстого, и шире — как в принципе возможно философствование в духе Толстого.
«Дневники Льва Толстого и его записные книжки, — утверждает Бибихин, — это вспышки озарений, и как человек[,] чтобы быстро
что-то записать[,] хватает карандаш, гвоздь, так Толстой первые подвернувшиеся слова» [1, 5]. Не в меньшей степени это относится и к книге самого Бибихина.
Рецензенты первого издания уже указывали на «постнаучный» стиль повествования философа [3, 243], или, как называет это сам Бибихин, на «проблематичную терминологию» книги [1, 73]. Лектор отказался от устоявшейся терминологии и всего «сциентистского», предлагая собственные концепты: «слежение» и «смотрение», между которыми «противоположность» [1, 36], «топика пространства» противопоставлена в книге «метрике пространства» [1, 88] и др. Подчас философ увлекается и, жонглируя понятиями или сопрягая паронимы («смотритель» УБ «смотрящий»), образует особые окказиональные смыслы у этих слов, которые при общем употреблении они не несут. Например, всю вторую лекцию Бибихин не всегда убедительно, но интересно рассматривает Толстого-художника как «смотрящего», а Толстого-философа и публицистика как «смотрителя». Это позволяет автору лекций, используя однокоренные лексемы, больше размышлять о своей философии, чем о дневниках Толстого. Подобные лингвистические экзерсизы, за которые тексты Бибихина небезосновательно критикуют лингвисты [4], становятся определенной «вещью в себе»: книга подчас превращается не в комментарии Бибихина к Льву Толстому, а в комментарии Льва Толстого к Бибихину.
Вместе с тем Бибихин совершенно прав, когда определяет суть дневников Толстого как «пространство неопределенности, рыскания, брожения, нерешенности, нерешаемости» [1, 52]. Таким же пространством становятся и сами опубликованные лекции — с их интонацией размышления и призыва к диалогу со слушателями или читателями.
Уже в первой лекции Бибихин методологически подробно остановился на вопросе: чем дневники Льва Толстого актуальны для сегодняшнего читателя? Жизнь современного человека, как она видится автору книги, зиждется на трех китах. Во-первых, это обилие пищи: «Много есть независимо от настроения мы начали сравнительно недавно» [1, 10]. Во-вторых, секулярность общества: «Все века, как берегли кусок и сон, так полагались на молитву. <.. .> Корабль веры держится чудом» [1, 10-11]. Наконец, в-третьих, шаблонность сознания, которая в современности низводится до уровня мышления: «Надо прибиться скорее к уверенному, успешному, идущему: подскочить к строю, включиться куда все, ведь не может быть, чтобы все ошиблись и шли не туда» [1, 11]. Как видим, картина совершенно безрадостная («беспросветная», по Бибихину).
В этом плане чтение дневников Толстого, который выступал и против первого, и против второго, и уж точно против последнего, может помочь человеку XXI века взглянуть на мир не как на статичную картину, но как на динамическое событие; более того, дать событию оказаться явлением, где то, что есть, допущено быть как оно есть, а не поставлено под учет и контроль. А это вообще магистральная идея в трудах Бибихина.
Кажется, актуальность дневников Толстого, содержащих заряд его философских идей, из выведенной Бибихиным картины жизни современного человека можно объяснить еще одним моментом. Толстой в «Исповеди» прямо говорил, что главный кризис его жизни, наступивший в 1878 г. — время его пятидесятилетия, пришелся на тот период, когда у него все было: слава, семья, деньги. Он ни в чем не нуждался, но кризис оказался таким сильным, что писатель раздумывал о самоубийстве, в результате чего пришел к осознанию необходимости возвращения к религии в жизни современного ему, нигилистского в своей основе общества. Достигнув в материальном плане многого, он вдруг затосковал о вечном, абсолютном, непреходящем добре. В свете исканий «безусловного блага» раскрылась перед Толстым вся зыбкость и потому бессмысленность той безрелигиозной, не связанной с Абсолютом жизни, какой жил и в общем до сих пор живет человек.
Хотя автор лекций изначально утверждает, что «понятийный разбор» дневников Толстого «даст нуль» [1, 5], фактически именно этим разбором он и занимается. Лекции построены вокруг ключевых для Толстого понятий: поэзии, любви, разума, Бога, смерти. Причем последний концепт появляется в книге только на 57 странице, в действительности именно он, как нам представляется, являлся для Толстого главным.
Известно, что Толстой панически боялся смерти и много над этим размышлял как в художественном творчестве (от раннего рассказа «Три смерти» до «Смерти Ивана Ильича»), так и на страницах дневника. Хотя Бибихин утверждает, ссылаясь на «Исповедь» Толстого, что впервые эта тема возникла в 1860 г., когда у Толстого на руках умер брат Николай [1, 57-58], хочется напомнить, что уже для Толстого-ребенка эта тема явно звучала. В девять лет ребенок потерял отца (мать скончалась, когда ему было всего два года, поэтому ее он не помнил), и смерть впервые поселила в юноше «чувство ужаса». Смерть отца определена в дневнике как «самое сильное впечатление в <...> жизни» (дневниковая запись от 13 октября 1860 г.). И в этих размышлениях Толстой, по Бибихину, явно предвосхищает программное утверждение М. Хайдеггера о человеке, который всегда
определен как «бытие к смерти» (применительно к художественному творчеству Толстого это утверждение Хайдеггера рассмотрено в работе: [5]).
Вообще Хайдеггеру, переводчиком и интерпретатором которого являлся Бибихин, уделено много места в рецензируемом издании. Автор лекций явно хотел рассмотреть дневники не имманентно, а в контексте мировой философии. Правда, в шестой лекции Бибихин признавался, что «Толстой стоит отдельно от литераторов, и от мыслителей тоже» [1, 105]. Поэтому его трудно «сравнить и включиться в какой-то известный круг мысли» [1, 105].
Однако это не помешало Бибихину в другой лекции уделить особое внимание связи философии Толстого с работами Л. Витгенштейна, чья логика названа «философской транскрипцией Толстого» [1, 29]. А комментаторы, опираясь на труды того же Бибихина о Витгенштейне, обнаружили даже генетическую связь между сочинениями Толстого и трудами австрийско-британского философа [1, 74], признававшегося в одном из писем в симпатиях к толстовству.
К сожалению, двумя этими философами, Хайдеггером и Витгенштейном, философский контекст в книге практически исчерпан. Иными словами, дневники Толстого важны Бибихину как прецедент-текст для развития философского знания в ХХ в. На наш взгляд, значительно более интересно установить философские источники для самих дневников. Перспективным, например, видится анализ связи между философией Просвещения (прежде всего руссоизмом, в симпатии к которому неоднократно признавался автор «Войны и мира») и мировоззрением Толстого. Однако все это осталось вне поля внимания Бибихина.
От идеи смерти Бибихин закономерно переходит к рассмотрению феномена любви в дневниках Толстого. Связь двух этих онтологических категорий для автора рассматриваемого труда очевидна, ведь любовью «последний же враг истребится — смерть» (1 Кор. 15:26). Причем Бибихин тонко показал связь любви с ревностью и заботой [1, 37-38]. Две последние категории в книге сопрягаются вплоть до отождествления, а любовь, напротив, им противопоставляется [1, 38]. Последняя мысль может показаться банальностью, но ее развитие оказывается отнюдь не заурядным. В размышлениях Толстой, по Бибихину, пришел к выводу, что только «любовь как внимательное отношение вещей к самим себе» [1, 38] является подлинной. Наоборот, забота и ревность, которая есть высшая форма заботы, — это утверждение своей самости за счет другого: «Ревность <...> прямо противоположна любви до исключения любви там, где есть ревность. Я переедаю, заботясь о протеинах. Я стараюсь быть
лучше другого, умнее, заботясь о своей умственной природе. Я хочу хорошо написать, ради славы, но и чтобы пошли деньги, я тогда смогу на них есть. Я ковыряю в носу, достаю свои выделения, заботясь о том, чтобы мои выделения, важные и значительные, вышли на свет и не застаивались внутри меня» [1, 38]. Настоящая любовь — всегда принятие и «прекращение протеста против мира» [1, 41]. Но при этом она «не может означать принятия форм жизни какие они есть, т. е. искаженных» [1, 41]. Следовательно, любовь — это «исправление без расправы» [1, 41].
Смерть, любовь, разум, Бог — все эти понятия еще раз убеждают Бибихина в том, что вопросы онтологии для Толстого (как, впрочем, и для всей русской философии, отметим мы à propos) становятся значимее вопросов гносеологии, ведь «сознание не звучит, не проходит, не доходит» [1, 60].
В третьей лекции Бибихин проницательно отметил, что тон всех размышляющих о Толстом-философе — снисходительно-иронический. Традиция противопоставлять «десницу» и «шуйцу» графа, то есть гениального Толстого-писателя и наивного Толстого-мыслителя, берущая начало в трудах народника Н.К. Михайловского, проходит через всю интеллектуальную мысль России ХХ в. Причем, по Бибихину, Толстой сознательно ставил себя в уязвимую позицию «жертвы»: «Не любящим его он дарит чувство превосходства над собой, насмешку над его ошибками» [1, 66]. Книга Бибихина при всех ее особенностях лишена той снисходительной надменности, с которой часто до сих пор пишут об авторе «Исповеди». И это не значит, что автор попал под обаяние своего «героя».
В настоящем издании предельно честно нарисован образ Толстого-человека: «Толстому в каком-то возрасте удалось преодолеть порочные страсти, они перестали его ослеплять?» [1, 30]. «Вовсе нет», — замечает исследователь, — «не было совершенствующегося нравственного Толстого, который благодаря вегетарианству и воздержанию достиг прозрения и с обретенной высоты <...> учил страну, народ» [1, 31]. Но также предельно уважительно выведен образ Толстого-философа, мучительно решавшего главные вопросы человеческой жизни и часто не находившего удовлетворявшие его ответы.
В целом книга Бибихина точно и тонко опровергает устоявшееся мнение, что мировая философия ХХ в. отталкивалась только от религиозной философии Ф.М. Достоевского. Вопреки М.К. Ма-мардашвили, утверждавшему в лекциях, посвященных М. Прусту, что публицистика Толстого не дает материала для философского
обоснования [6, 220], Бибихин убедительно показал, что в русской литературе был еще один не менее мощный, чем Достоевский, философ, повлиявший на развитие мировой философии ХХ в.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. Бибихин В.В. Дневники Льва Толстого. Изд. 2-е, испр. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2023. 464 с.
2. Седакова О.А. Весть Льва Толстого // Бибихин В.В. Дневники Льва Толстого. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2012. С. 3-21.
3. Шульц С.А. Со-философствуя с Л. Толстым // Новое прошлое. 2016. № 3. С. 241-245.
4. Нарумов Б. «Язык» лингвистики и «язык» философии. Contra Бибихин // Логос. 1999. № 1 (11). С. 214-221.
5. Линков В.Я. Бытие к бессмертию: Книга о Льве Толстом. М.: Ленанд, 2016.
232 с.
6. Мамардашвили М. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: Ad Marginem, 1995. 552 с.
REFERENCES
1. Bibihin V.V. Dnevniki L'va Tolstogo [Diaries of Leo Tolstoy]. SPb.: Ivan Limbah publ., 2023. 464 p. (In Russ.)
2. Sedakova O.A. Vest' L'va Tolstogo [The message of Leo Tolstoy]. In: Bibihin V.V. Dnevniki L'va Tolstogo. SPb.: Ivan Limbah publ., 2012. P. 3-21. (In Russ.)
3. Shul'c S.A. So-filosofstvuja s L. Tolstym [Philosophizing with Leo Tolstoy]. Novoe proshloe. 2016. N 3. P. 241-245. (In Russ.)
4. Narumov B. "Jazyk" lingvistiki i "jazyk" filosofii. Contra Bibihin [The "language" of linguistics and the "language" of philosophy. Contra Bibikhin]. Logos. 1999. N 1 (11). P. 214-221. (In Russ.)
5. Linkov V. Ja. Bytie k bessmertiju. Kniga o L've Tolstom [Being to immortality. A book about Leo Tolstoy]. Moscow.: Lenand publ., 2016. 232 p. (In Russ.)
6. Mamardashvili M. Lekcii o Pruste (psihologicheskaja topologija puti) [Lectures on Proust (psychological topology of the path)]. Moscow: Ad Marginem publ., 1995. 552 p. (In Russ.)
Информация об авторе: Сартаков Егор Владимирович — кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы и журналистики факультета журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, тел.: +7 (915) 412-05-46; esartak@mail.ru
Information about the author: Egor V. Sartakov — Candidate of Philological Science, Associate Professor, Department of History of Russian Literature and Journalism, Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, tel.: +7 (915) 412-05-46; esartak@mail.ru
Поступила в редакцию 05.09.2023; принята к публикации 05.03.2024
