CC BY
64
30. Хусаинов, Г. Б. Литература и наука. Избранные труды / Г. Б. Хусаинов. — Уфа : Гилем, 1998. - 613 с.
31. Х0с2йенов, Г. Б. Баш7орт 262би2тене8 поэтикаЗы. Беренсе ки92к. Теоретик поэтика / Г. Б. Хусаинов. — )ф0 : Гилем, 2006. — 403 б.
32. Хусаинов, Г. Б. Духовный мир башкирского народа / Г. Б. Хусаинов. — Уфа : Китап, 2003. — 480 с.
33. Шайдуллина, Л. Д. [Б. н.] [Электронный ресурс] / Л. Д. Шайдуллина. — Режим доступа : http://turkolog.narod.ru
34. Этимологический словарь тюркских языков : Общетюркские и межтюркские лекс. основы на буквы. — М. : Наука, 1974.
35. Этимологический словарь тюркских языков : Общетюркские и межтюркские основы на буквы «Ж» «Ж», «Й». — М., 1989.
36. Этимологический словарь тюркских языков : Общетюркские и межтюркские основы на буквы «К» «К». — М., 1997.
Ю. А. Говорухина
ЗНАЧИМЫЕ ОППОЗИЦИИ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКЕ 1980-90-х ГОДОВ КАК РЕПРЕЗЕНТАТОРЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ ЭПОХИ
В статье на материале литературной критики конца ХХ века рассматривается комплекс значимых оппозиций, отражающих доминанту общественного сознания перестроечного и постперестроечного периода. На примере трансформации содержательного наполнения оппозиции «тогда/теперь» исследуется эволюция отечественной критической мысли.
Ключевые слова: литературная критика, комплекс оппозиций, доминанта общественного сознания, постперестроечный период.
Исследование литературной критики играет важную роль в изучении особенностей общественного сознания и самосознания той или иной эпохи, способствует более точному анализу доминирующих модусов и механизмов осмысления социальной и литературной действительности. Расширяя проблемное поле (от оценки художественного произведения, явления, тенденции - к общественнополитической ситуации в стране), литературная критика периода перестройки фиксирует особенности мировосприятия, процесса самоопределения, сами механизмы восприятия, осмысления и оценки новых исторических обстоятельств обществом. Отражение политики в художественной литературе дает критику и самому возможность политических оценок. Во второй половине 1980-х эта «возможность» вылилась в опасную, по мнению С. Чупринина, ситуацию: критика не только ушла в публицистику, стала орудием идеологической агитации и контрагитации, но и напрочь утратила интерес к текстам. Продолжим мысль критика и скажем, что для 1980-90х годов характерно изменение статуса художественного текста для критика. Литературное произведение становится поводом для обсуждения той или иной общественно-политической проблемы. Характерна общая
тенденция не анализа, рецензирования художественного текста, предполагающая работу в рамках (текста, направления, литературной тенденции), а обратная тенденция нарушения рамок, движения от текста к внетекстовой реальности. Восприятие истории, общества, искусства в это время несет на себе отпечаток поиска новой точки видения, новой системы ценностей, системы оценки взамен старой. Это проявляется уже в названиях критических работ второй половины 1980-90-х годов: «От какого наследства мы отказываемся», «Крушение абстракций», «На руинах позитивной эстетики», «Мчатся мифы, бьются мифы», «Новое и старое», «Первенцы свободы», «Раскрепощение» и т. п.
Характеризуя общественное сознание перестроечного периода, социологи, политологи, социальные психологи и философы приходят к выводу о принципиальной оппозиционности сознания, духе противоречия, который проявлялся часто в огульном, стихийном отрицании теперь уже всего советского, соцреалистиче-ского. Поляризация мнений, позиций охватывает все сферы жизни общества: политическую, средства массовой информации, литературные журналы (оппозиция «Нового мира», «Знамени», «Юности» и «Нашего современника», «Молодой гвардии», «Москвы»). Вспомним не предусматривающую компромисса в оценке советского литературного прошлого статью В. Ерофеева «Поминки по советской литературе», опубликованную в 1990 году. Осмысливая и оценивая «от противного», литературная критика использует соответствующий инструментарий. Так, основным структурообразующим принципом, лежащим в основе большинства критических текстов, публикуемых в «толстых журналах» перестроечного периода, является принцип значимой оппозиции, противопоставления, антитезы.
Предметом рассмотрения в данной статье является комплекс значимых оппозиций, отражающих доминанту общественного сознания перестроечного и постперестроечного периода. Заметим, что нас интересовали не единичные, уникальные примеры оппозиций, как, например, «центр/периферия» (М. Новикова «Маргиналы. Предварительные итоги ХХ века» (1994)), взросление/инфантилизм (С. Рассадин «Освобождение от свободы» (1995)), дилетантизм/профессионализм (И. Роднянская «Неподражательная странность» (1999)), имеющие место в работе критиков, но не являющиеся структурообразующими, а повторяющиеся в ряде работ соотносимые друг с другом противопоставления. Материалом исследования послужили литературно-критические работы, опубликованные в разделе «Критика» «толстых журналов».
Анализ литературно-критических статей в интересующем нас аспекте позволил 1) выявить целый комплекс оппозиций, в котором явно выделяется главная
- своеобразный инвариант - «тогда/теперь». В содержательном плане она характеризуется принципиальной полисемантичностью, представлена целым рядом смысловых вариантов. Назовем лишь некоторые: «старое/новое», «смерть (ко-нец)/возрождение», «норма/отклонение», «разрушение/восстановление», «отсутствие/наличие»; 2) проследить с течением времени изменения в содержательном наполнении оппозиции, отражающие, на наш взгляд, трансформацию общественного (исторического, эстетического) сознания.
Оппозиции, как правило, задаются уже в начале статьи (композиционно сильное месте), с тем чтобы далее восприятие читателем текста разворачивалось под ее знаком.
Часто оппозиция задается уже в заглавии («Постмодернизм: новая первобытная культура» В. Курицын, «Ситуация. Борьба идей в современной литературе» С. Чупринин, «Мчатся мифы, бьются мифы» А. Бочаров, «Возвращение к на-
стоящему» Н. Иванова, «Былое и небылицы» Л. Лазарев, «Противостояние (интеллигенция и бюрократия...)» Вл. Новиков).
Рассмотрев смысловое наполнение, функционирование выделенной нами доминирующей оппозиции в журнальных публикациях начиная со второй половины 1980-х по конец 1990-х годов, мы выделили три этапа ее «развития». Заметим, что хронологические рамки выделяем условно, опираясь на частотность проявления той или иной особенности функционирования.
Вторая половина 1980-х годов. В данный период оппозиция, как правило, используется «в чистом виде»: оба ее члена образуют ярко выраженное противопоставление, в ходе критической статьи автор не допускает попыток снять оппозицию или переосмыслить ту или иную ее составляющую. Как было отмечено выше, доминирующая оппозиция представлена своими вариантами. В журнальных критических публикациях второй половины 1980-х годов наиболее частотными являются следующие оппозиции: запрет/свобода, убогость/ценность, контроль/самостоятельное развитие, ложь/правда, миф/демифологизация, директивная критика/аналитическая независимая критика.
Рассмотрим некоторые показательные примеры.
В. Камянов, автор статьи «Служенье муз и прикладная эстетика»[4], использует оппозицию не только в названии своей работы, но и в эпиграфе («Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения» О. Мандельштам). Усиливают оппозицию метафоры перепланировки, перелома, «тектонического сдвига», характеризующие литературную ситуацию периода перестройки. Ту же функцию усиления выполняют сочетания типа «теперь же...», достаточно частотные в статье. Доминирующая оппозиция тогда/теперь представлена в данной статье следующим вариантом: противопоставление «пайковых» книг, отражающих «заседательское сознание», и текстов, составляющих явление возвращенной литературы, отражающих обновленное эстетическое сознание. В. Камянов пишет об истории литературы как об истории сопротивления художественного сознания заседательскому. Идея сопротивления как определяющая характеристика исследуемого критиком периода, однозначность оценок обусловили, на наш взгляд, использование оппозиции как структурообразующей.
Подобные описанным приемы усиления наблюдаем в статье Г. Белой «Третья жизнь Исаака Бабеля» (Октябрь. - 1989. - № 10). Автор активно включает сочетания «на самом деле.», «на деле же.», «но сегодня становится ясно.» и подобные. Критик использует самый распространенный вариант оппозиции во второй половине 80-х - противопоставление Лжи (незнания) Правде (истинному знанию). В статье Г. Гачева «Арсенал доброй воли» (Октябрь. - 1987 - № 8) каждый член оппозиции имеет свой словесный ряд. Так, в ряду первого члена оппозиции отмечаем «искажение», «замалчивание», «упрощение», во втором - «уникальность», «предвидение».
Развернутую доминирующую оппозицию выделяем в статье Л. Лазарева «Дух свободы» [6]. Она представлена в работе следующими вариантами: запрет/свобода, мифы/демифологизация. Анализируя в своей статье роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», Л. Лазарев отталкивается от материала биографического и художественного и обращается к общественным проблемам: проблеме внутренней свободы, необходимости процесса разрушения мифов, отмечая при этом инерционность явления запрета в отечественной культуре. Запрет идеологический, по мнению автора, сменился запретом по причине бескультурья, невежества. Усиливают оппозицию метафоры перелома, слома, сдвига, а также используемая также в метафорическим смысле во-
енная лексика («Это дается нелегко, с боем, “охранители” старого не только упорно защищаются, но и яростно контратакуют»).
Если в предыдущих примерах оппозиции были заявлены непосредственно, с помощью тех или иных приемов усиливались, то в следующих случаях оппозиция может быть имплицитно заявлена в названии статьи и столь же неявно присутствовать в тексте, оформляясь в тех фрагментах работы, когда автор непосредственно соотносит время описываемых событий и время осознания этих событий (А. Василевский «Страдание памяти» (Октябрь. - 1989. - № 4) - статья посвящена мемуаристике; Н. Ажгихина «Противостояние» (Октябрь. - 1989. - № 9) - посвящена творчеству Ф. Абрамова). Отметим, что в обеих работах критики в качестве главной проблемы выбирают проблему исторического самосознания, исторической памяти и ответственности - одну из ведущих в критике и публицистике второй половины 1980-х годов.
В то же время нельзя не отметить наличие статей, в которых доминирующая оппозиция «меняет знаки». Если в большинстве статей первый член оппозиции и его смысловые варианты оцениваются отрицательно, а второй - положительно, то в этих работах знаки меняются на противоположные. Однако следует заметить, что в подобного рода работах несколько иная соотнесенность первого члена оппозиции и временного промежутка. Здесь это 60-е годы. Забегая вперед, скажем, что именно эта тенденция переосмысления оппозиции разовьется в 90-е годы.
Ст. Рассадин в статье «Который час?» (Знамя. - 1988 - № 1), посвященной анализу современной поэзии, вводит оппозицию: первые поэты (шестидесятники, например) - вторые поэты (эпигоны, копиисты). Именно со вторыми, представителями «теперь», критик связывает опасность оказаться иждивенцами перестройки. Как видим, в данном случае члены оппозиции имеют обратную оценочность.
Отметим общую черту критики конца 1980-х годов - второй член оппозиции (позитивно окрашенный) утверждается как желаемая в последнее время норма; процесс ее восстановления сопряжен с рядом проблем (крайностями и перегибами, социологизмом, инерционными движениями и т. п.), которые фиксируются, исследуются критикой этого времени. Так, А. Казинцев («Лицом к истории: продолжатели или потребители»[3]), размышляя об отношении литераторов к истории отечественной культуры, к недавнему прошлому страны, фиксирует тенденцию вглядывания в пройденный путь, обращения к истории, пришедшее на смену «былой безоглядности». И в то же время критик задается вопросом о степени серьезности, мере ответственности в подходе к истории. Рассматривая произведения текущего литературного процесса, А. Казинцев фиксирует примеры бесцеремонной эксплуатации истории, потребительского отношения, вытеснения из общественного сознания ответственности. В другой своей работе («Взыскательная критика». Наш современник. - 1986. -№ 11) А. Казинцев использует тот же вид оппозиции: было и есть/должно быть. Критика как «ведомство церемоний и восхвалений» с перевернутой шкалой ценностей, по мнению критика, функционирует и в перестроечное время, в то время как необходимо становление критики самостоятельной, честной, руководствующейся выверенным эстетическим чувством. Подобный пример наблюдаем в статье М. Кожинова «Мы меняемся?»[5]. Критик выводит портреты двух типов литературных деятелей. Первый - чуждый не только культуре, но и простой образованности, не знающий предмета, легко приспосабливающийся к изменившейся исторической ситуации -«еще совсем недавно играл внушительную роль в жизни литературы», существует и сегодня, однако «ныне, к счастью, власть таких деятелей быстро ослабевает». Второй
- объективный, вдумчивый исследователь литературного явления, ориентированный
на правду. Оппозиция тогда/теперь, по сути, имеет здесь следующий вид: тогда и все еще сегодня/качественно новое теперь.
Уже с начала 1990-х годов доминирующая оппозиция трансформируется, теряя чистоту антитетичности. Один из частотных случаев опишем: автор вводит некое противопоставление как долженствующее, но реальная общественнолитературная ситуация эту оппозиционность не поддерживает.
Так, в статье А. Агеева «На улице и в храме» [1] о формах и деформациях возрождения религиозного сознания в качестве проблемного звучит вопрос «действительно ли восстановится цивилизованная норма?» Здесь обнаруживаем следующий вариант доминирующей оппозиции: разрушение/восстановление. Она заявлена в начале статьи: атеистическое общественное сознание, разрушенные храмы тогда — тенденция воскрешения, возрождения религиозности (не юридической нормы, а истинной свободы совести) теперь. Однако далее А. Агеев сознательно размывает антитетичность, констатируя возрождение не православия, а православной моды, обнаруживая опасную тенденцию дидактизма и морализаторства, упрощенного решения темы Человек-Бог в современной прозе и поэзии, политизированность церкви как социального института. Неслучайны в этой связи словоупотребления «еще не восстановилось», «восстановится ли?», «начало возрождения», «шаги к восстановлению», повторяющиеся в статье и снимающие оппозиционность введенного противопоставления. Отметим, в данном случае автор озвучивает причину нереализации желаемой оппозиции — она в «растерянности людей, не привыкших к свободе и потому не желающих ее, не умеющих делать выбор <.. .> в отсутствии иммунитета к единомыслию». В рассматриваемой статье трансформация значимой оппозиции разрушение/восстановление является необходимым содержательным и структурообразующим элементом, позволяющим автору последовательно выдерживать логику «сюжета» критического повествования и репрезентирующим главную идею — процесс желаемого и необходимого возрождения истинного религиозного сознания и его проявления в жизни общества, литературе, функционировании церкви протекает часто с таким деформациями, что проблематичным становится сам факт утверждения возрождения.
Подобный пример наблюдаем в статье К. Степаняна «Нужна ли нам литера-тура?»[9]. Оппозиция, имеющая место здесь — запрет (тогда)/свобода печати (теперь). Оппозиция, воспринимаемая как норма для постперестроечного периода, не выдерживает «проверки» действительностью. Критик пишет о невостребован-ности когда-то запрещенной литературы («но вот теперь оказывается, что тысячам людей, проходящих в день мимо киоска, книга эта не нужна?!» [9. С. 223]). Симптоматичен и сам вопрос, который выносится в название статьи.
В большинстве случаев в начале 90-х годов основным фактором, снимающим оппозицию, является инерционное движение, охватывающее общественное сознание, развитие литературы, ценностную парадигму, политическое состояние. Проиллюстрируем сказанное следующим примером. Оппозиция тогда/теперь в статье
В. Воздвиженского «Путь в казарму, или еще раз о наследстве» (Октябрь. — 1989. — № 5) конкретизируется следующим образом: Тогда — политика вмешательства, тенденция управления литературой. Теперь — ситуация саморазвития, свободы. Однако, как далее отмечает критик, желаемого саморазвития не происходит: инерция еще сильна, общественное сознание сохраняет нормативное мышление.
В статье В. Потапова «Сеятель слово сеет» [8] главная оппозиция имеет вид ложное/истинное. Ложными оказываются «расхожая риторика», тоталитарные идеи, политическая фразеология, обесценивающая, к примеру, такое понятие, как
писатель-мыслитель. Истинные же ценности, которые могут послужить той самой объединяющей идеей, по мнению автора, можно найти в произведениях А. Солженицына, не ограничивающихся антитоталитарной проблематикой, поскольку писатель провозглашает приоритет общечеловеческих ценностей, находящихся в сфере христанско-православного мировоззрения и воплощающихся в триединстве: правда/свобода/вера. Если бы критик закончил статью на этом, оппозиция имела бы чистый вид. Однако автор обращается к проблеме (не)восприимчивости идей Солженицына современным обществом, и в этот момент заявленная оппозиция начинает трансформироваться, т. к. акцентируется факт неуслышанности, невосприимчивости, молчания. Причина опять видится в массовом сознании, с его «зашоренностью, привычкой все осмыслять в категориях политизированного сознания» [8. С. 205], озабоченностью хлебом насущным, духовной зависимостью, отсутствием иммунитета к ложным идеям.
Схожа с рассмотренной выше оппозицией другая: миф/демифологизация. Статья А. Бочарова «Мчатся мифы, бьются мифы» [2] посвящена мифам сталинской и постсталинской эпохи, процессу демифиологизации, которому способствует литература. Критик уточняет при этом, что «демифологизация истории - это своего рода атеизм», демифологизация приводит к жесткой проблеме: «А на что же опереться, чему ввериться, чем оправдать свое существование?»[2. С. 191]. Таким образом, и в этой работе не находим чистой оппозиционности, так как предполагаемое положительное действие второго члена оппозиции оказывается проблематичным.
Продолжает действовать тенденция смены знаков, наблюдаемая нами в 1980-е годы. В этих случаях по-прежнему тогда относится к недавнему прошлому, к 1960-70-м годам. Оппозиция тогда (наше поколение, мы)/теперь (новое поколение, вы) обнаруживается в статье В. Новикова «Раскрепощение» [7]. Свою задачу критик формулирует как воспоминание о читательском опыте своего поколения, поколения семидесятников. Мы сталкиваемся с подспудным сравнением этого опыта с читательским опытом современного читателя неподцензурного периода, акцентируя внимание на более развитом критицизме, самостоятельности мысли, собственных «аргументах в защиту каждого оклеветанного писателя» [7. С. 211]. Новый читатель - иной, часто невосприимчивый, равнодушный, заинтересованный окололитературным успехом.
С. Чупринин, еще недавно ставивший неутешительный диагноз литературной критике (утрата интереса к собственно литературе), в 1995 году в статье «Перечень примет» обнаруживает иную тенденцию: «. былым мобилизующим смыслом писательское слово больше не обладает <...> Писательская гиперполитизированность <...> кажется сегодня уже архаической, а оттого и несколько комичной» [10. С. 188]. В статье «Элегия» тот же критик пишет о разных поколениях критиков. Говоря о преимущественном самовыражении, создании писательских репутаций, собственных амплуа молодыми критиками, автор подспудно соотносит молодое поколение со своими сверстниками-коллегами, чья профессиональная деятельность более всего приближена к норме, «традиционному жанру мудрой, развернутой проблемно-аналитической статьи» [11. С. 190]. Кстати, это еще одна оппозиция - норма/отклонение, где норма - взвешенность и ответственность суждений, соотнесенность с общественной и литературной ситуацией, баланс объективности и субъективности.
Критика второй половины 90-х годов представляет совершенно новый этап в осмыслении значимой оппозиции. Все более распространенной становится оппозиция старое (мое, наши) поколение/молодое (не наши, чужие), где первый
член оппозиции осмысливается положительно, второй - отрицательно.
С. Рассадин в статье «Освобождение от свободы» (Знамя. - 1995. - № 11) своему поколению писателей противопоставляет молодое, для которого характерны иждивенчество, групповщина, прутковщина, невзрослость, непричастность к реальности порядка - неготовность к свободе, несформированность чувства исторической, нравственной личной ответственности.
Отметим достаточно явно выражающуюся тенденцию переосмысления значимой оппозиции, уже не только стирающую оппозиционность, но и снимающую ее. В такого рода работах ведущая оппозиция необходима критикам для контраста, усиления отталкивания от нормы. В статье М. Липовецкого «Совок-блюз» (Знамя. - 1991. - № 9) при видимой оппозиции несвобода/свобода обнаруживаем следующее: на примере оценки творчества «шестидесятников» критик делает вывод о том, что свобода сегодня - это свобода с перегибами, с поиском виновных («совок-блюз»), а следовательно, все та же несвобода.
В работе А. Агеева «Выхожу один я на дорогу» (Знамя. - 1994. - № 11) сталкиваемся с интересным явлением в рамках отмечаемой тенденции. Автор вводит оппозицию тогда/теперь по принципу несвободы/свободы со знаком плюс во второй части, однако тут же переосмысливает ситуацию. Современный писатель (критики) сегодня оказывается в ситуации несвободы, так как читательская аудитория размывается, уходит от чтения, оказывается в ситуации несвободы, нереализованности.
Итак, история трансформации ведущей оппозиции отражает важный, на наш взгляд, аспект эволюции отечественной критической мысли, а также иллюстрирует эволюцию общественного сознания перестроечного и постперестроечного периода. Если во второй половине 1980-х годов идеологическая, ценностная ломка породила пафос отрицания, распространившийся на оценку предшествующего этапа культурного развития, то по мере увеличения исторической дистанции формируется тенденция осмысления произошедших и происходящих перемен, общество уходит от однозначных, резких оценок. Критика рассматриваемого периода хорошо иллюстрирует этот процесс, демонстрируя изменение в осмыслении ведущей оппозиции - от ее чистого вида до стирания.
Рассмотрев специфику реализации значимой оппозиции в статьях разных периодов, мы пришли к выводу о том, что в работах второй половины 1980-х годов оппозиция заявлена непосредственно, часто в начале статьи или в ее заглавии, критики используют разнообразные (лексические, синтаксические, образные) способы усиления оппозиции. Уже в 1990-е годы, констатируя явление стирания оппозиции, выявляем целый ряд способов нейтрализации оппозиционности. В это же время в статьях, как правило, имплицитно заявлена еще одна оппозиция: современное состояние/норма (не в общественное политическом, а в ценностном отношении), свидетельствующая о формировании качественно иной значимой оппозиции. Этот процесс видится вполне естественным, если учесть тот факт, что отрицание социалистического прошлого становится уже не столь актуальным, а сами критики признаются в собственной «усталости».
Список литературы
1. Агеев, А. На улице и в храме / А. Агеев // Знамя. - 1990. - № 10.
2. Бочаров, А. Мчатся мифы, бьются мифы / А. Бочаров // Октябрь. - 1990. - № 1.
3. Казинцев, А. Лицом к истории : продолжатели или потребители / А. Казинцев // Наш современник. - 1987. - № 11.
4. Камянов, В. Служенье муз и прикладная эстетика / В. Камянов // Октябрь. -1988. - № 10.
5. Кожинов, М. Мы меняемся? / М. Кожинов // Наш современник. - 1987. - № 10.
6. Лазарев, Л. Дух свободы / Л. Лазарев // Знамя. - 1988. - № 9.
7. Новиков, В. Раскрепощение / В. Новиков // Знамя. - 1990. - № 3.
8. Потапов, В. Сеятель слово сеет / В. Потапов // Знамя. - 1990. - № 3.
9. Степанян, К. Нужна ли нам литература / К. Степанян // Знамя. - 1990. - № 12.
10. Чупринин, С. Перечень примет / С. Чупринин // Знамя. - 1994. - № 6.
11. Чупринин, С. Элегия / С. Чупринин // Знамя. - 1994. - № 6.
Н. Г. Гончар
АСИММЕТРИЯ ТЕКСТОВ В ПЕРЕВОДЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Статья посвящена исследованию асимметрии как сущностного свойства процесса перевода. Перевод понимается как система взаимодействия, столкновения и взаимопроникновения языков и культур, в результате чего устанавливаются как гармоничные, так и дисгармоничные отношения между текстами ИЯ и ПЯ.
Ключевые слова: этноязыковая асимметрия, переводческое пространство, гармонизация смыслов текстов ИЯ и ПЯ.
Целью данной статьи является выявление асимметрии как сущностного свойства процесса перевода, определение ее характера и воздействия на результат перевода, а также сопоставительный анализ проявлений асимметрии в текстах на русском и немецком языках.
Герменевтическую основу исследования составляют следующие понятия: асимметрия, текст, переводческое пространство. Целесообразно дать их определение.
В эпоху интеграции, дифференциации и математизации научного знания, лингвистика и теория перевода также испытывают на себе влияние данных процессов. В этой связи особую актуальность приобретают лингвопереводческие исследования с позиций заимствованных категорий, к числу которых относятся категории симметрии и асимметрии. Данные категории, представляя собой диалектическое единство, могут выступать в качестве объектов исследования как взаимосвязано, так и изолированно.
Трактовка асимметрии основана на общенаучном понимании категорий симметрии и асимметрии. Так, симметрия часто определяется как совокупность свойств: порядка, однородности, соразмерности, гармоничности. Определение асимметрии часто отсутствует в словарях, т. к. очевидно, что под асимметрией обычно понимают отсутствие признаков симметрии - беспорядок, неоднородность, несоразмерность, дисгармонию.
Рассматривая асимметрию как сущностное свойство перевода, мы ввели в наше исследование термин «этноязыковая асимметрия» для обозначения двупланового явления: межъязыковой и кросс-культурной асимметрии. Напомним, что термин «межъязыковая асимметрия» употребляется Н. К. Гарбовским, но исследователь толкует его, в первую очередь, как межъязыковую лексическую асимметрию1. Мы понимаем под межъязыковой асимметрией явление, которое проявляется при сопоставлении систем языков в виде лексической, грамматической, фонетической
