CC BY
183
УДК 821.161.1.09"19" ; 821(44).09"19"
Дубинская Маргарита Викторовна
Петрозаводский государственный университет
geolea@bk.ru
ЖОРЖ САНД И Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ: К ВОПРОСУ ОБЩИХ ХАРАКТЕРИСТИК «ЮРОДИВОГО ГЕРОЯ»
Данная статья является продолжением ряда работ, посвященных проблеме взаимовлияний Ф.М. Достоевского и французских писателей. Автор статьи обнаруживает и впервые показывает наличие общих черт в образе «юродивого героя» князя Мышкина в романе русского писателя «Идиот» и образа главного героя романа Жорж Санд «Консуэло» - графа Рудольштадта.
Статья обосновывает предположение о влиянии образа графа Рудольштада на создание образа князя Мышкина. Кроме того, в ней рассматриваются особенности образа бродячего певца Зденко с точки зрения традиции юродства. В соответствии с классификацией В.В. Иванова, автор статьи относит образ Зденко к сочетанию художественных адаптаций типа природного юродивого и типа юродивого Христа ради. Образ графа Рудольштадта автор статьи относит к художественной адаптации типа юродивого Христа ради. Образ Рудольштада, как и образ Мышкина, испытал влияние христианской духовной литературы, влияние образа Христа.
Ключевые слова: юродство, юродивый герой, художественная адаптация типа «природного юродивого», художественная адаптация типа «юродивого Христа ради».
Житийный образ юродивого Древней Руси весьма подробно изучен и описан в работах Д.С. Лихачева, А.М. Панченко и Н.В. Понырко [8]. Художественную адаптацию феномена юродства в русской литературе XIX века, прежде всего на материале творчества Ф.М. Достоевского, исследовал ученик А.М. Панченко В.В. Иванов, написав на эту тему большой ряд работ, из которых упомяну лишь некоторые [4; 5; 6, с. 270-373]. Впервые обнаруживая черты образа «юродивого героя» (термин В.В. Иванова) во французской литературе, я опираюсь на указанный научный опыт. Задачей статьи является попытка осмысления адаптации феномена юродства в более широком культурном контексте, чем культура христианской Греции, Византии и Древней Руси. Материал творчества французских романтиков Виктора Гюго и Жорж Санд представляется в данном случае наиболее подходящим. Здесь мое внимание обращено на сравнение черт юродивого героя Ж. Санд и Ф.М. Достоевского.
С творчеством Ж. Санд (настоящее имя Amandine Aurore Lucile Dupin, в замужестве Dudevan) Достоевский познакомился в ранней юности: «Мне было, я думаю, лет шестнадцать, когда я прочёл в первый раз её повесть "Ускок" -одно из прелестнейших первоначальных её произведений» [3, с. 33], - так впоследствии, в 1876 году, вспоминал уже немолодой писатель своё первое впечатление от знакомства с её творчеством. Но не только увлекательный приключенческий сюжет о храбром предводителе пиратов Ускоке привлёк внимание молодого Достоевского. Его, «ещё юношу», «поразила тогда эта целомудренная, высочайшая чистота типов и идеалов» [3, с. 33]. Впечатление это было настолько сильным, что через несколько лет Достоевский начал переводить роман Ж. Санд «La dernière Aldini» («Последняя Аль-дини»). Перевод названия романа привожу в соответствии со сложившейся в России традицией. Но,
на мой взгляд, более точным и, вместе с тем, более соответствующим поэтике романтизма вариантом перевода был бы: «Последняя из рода Альдини». Перевод этого романа - второй опыт Достоевского-переводчика после работы над потрясшим его романом Оноре де Бальзака «Eugénie Grandet». Перевод над «Альдини» близился к завершению, когда Достоевский, к своему отчаянию, узнал, что роман «La dernière Aldini» уже был переведён на русский язык вскоре после его публикации во Франции (1838). К сожалению для переводчиков и литературоведов-компаративистов, черновик незаконченного перевода был уничтожен расстроенным Достоевским.
Достоевский, как и «масса читателей» [3, с. 34] середины сороковых годов в России, внимательно следил за творчеством Ж. Санд, читая все её новые романы. Трудно установить, знакомился ли он с произведениями писательницы в подлиннике или в переводе. Можно лишь отметить, что качество первых переводов произведений Ж. Санд, выполненных случайными переводчиками, занимавшимися переводом ради заработка, нередко оставляло желать лучшего. Именно поэтому, когда появилась потребность в качественном переводе, примерно через сорок лет некоторые романы, например, «Консуэло» и «Графиня Рудольштадт» (1842), были заново, на этот раз блестяще, переведены А.А. Бекетовой, матерью А. Блока. На мой взгляд, переводы Александры Андреевны Бекетовой в 1880-е - 1890-е годы можно считать образцовыми для прозы французского романтизма.
В 1876 году, узнав о смерти писательницы, Достоевский посвящает её творчеству статью «Несколько слов о Жорж Занде», где проникновенно говорит о высоком нравственном значении её произведений: «Она верила в личность человеческую безусловно <.. .> и тем самым совпадала и мыслию, и чувством своим с одной из самых основных идей христианства, то есть с признанием человеческой
102
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 3, 2016
© Дубинская М.В., 2016
личности и свободы её <...>. Что же до гордости её запросов, то <...> эта гордость никогда не исключала милосердия, прощения обиды, даже безграничного терпения, основанного на сострадании к самому обидчику» [3, с. 37]. Отметим ту особенность поэтики романтизма Ж. Санд, что носительницами высочайшей чистоты, по Достоевскому, у неё являются, прежде всего, женские персонажи: «Как женщина сама, она, естественно, более любила выставлять героинь, чем героев (выделено авт. -М.Д.)» [3, с. 35]. Вряд ли можно вполне согласиться с объяснением Фёдора Михайловича о том, что писательница более любила «выставлять героинь, чем героев». На наш взгляд, Ж. Санд в этом отношении объективно отображала реальную жизнь.
О её объективности свидетельствует и тот факт, что наряду с героинями у писательницы есть примеры исключительных в своей чистоте и возвышенности образов мужчин. Таковы герои уже упомянутой романной дилогии «Консуэло» и «Графиня Рудольштадт» - граф Альберт фон Рудоль-штадт и его друг - богемский крестьянин Зденко: «Зденко - неистощимый импровизатор и весьма искусный народный певец. Наши крестьяне очень любят его пение, а его почитают за святого, воображая, что его безумие - не прирождённое несчастье, а дар небес. <...> Все наперебой стремятся залучить его в свой дом: ведь считается, что он приносит счастье и удачу. <.> Но жить Зденко ни у кого не хочет. По натуре он бродяга и его тянет в чащу лесов. Ни разу за десять лет никто не видел, чтобы он вошёл под чей-либо кров; он утверждает, что во всех домах округи - его предки, и что ему запрещено показываться им на глаза. <...> Но так как он всегда трезв, пристоен и безобиден, то его можно считать скорее идиотом чем сумасшедшим. Наши крестьяне зовут его не иначе как "юродивый"», - характеризует Зденко баронесса Амалия в разговоре с Консуэло [11, с. 193-194].
В бережном отношении крестьян к Зденко проявляется та черта юродства (неприкосновенность), которая в западноевропейской, и, в частности, французской культурной традиции была свойственна шутам: «Еще Кретьен де Труа в "Персева-ле" отметил две черты шута, которые попеременно приписываются юродивому - дар предвидения и неприкосновенность» [8, с. 81]. На французском языке прозвище Зденко bienheureux, буквально, «блаженный», самый распространённый эпитет юродивых Древней Руси и России XVIII-XIX веков. Другими словами, перевод прозвища Зденко даётся абсолютно точно, а его поступки соответствуют юродским жестам, подробно описанным в научной литературе. Это дар предвидения, неприкосновенность, страннический образ жизни. Песни Зденко полны загадок и намеков, что соответствует загадочным «словесам мутным» древнерусских юродивых. Необходимо уточнить, что
дар пророчества, согласно традиции житийной литературы, свойственен не только юродивым. Например, А.С. Пушкин подробно описал процесс пробуждения пророческого дара у святого, не принадлежащего юродству [7, с. 83-88].
Однако в литературе романтизма образы юродивых встречаются весьма редко. Насколько можно судить, образ бродячего певца Зденко у Ж. Санд -единственный пример. Лишь некоторые черты юродивого можно выявить в образе Жильятта -персонажа романа В. Гюго «Труженики моря», но рассмотрение творчества Гюго под этим углом зрения является отдельной темой.
В общепризнанных работах А.М. Панченко, Д.С. Лихачева и Н.В. Понырко принято считать, что культурный феномен юродства был распространён в странах с преобладающим православным населением - Греции, Византии и России. Спрашивается, откуда в произведениях Ж. Санд, выросшей в католической стране, появляется «юродивый» персонаж? Дело в том, что местом действия романов Ж. Санд «Консуэло» и «Графиня Рудольштадт» является славянская страна Богемия (часть нынешней Чехии). Правда, это страна католическая. Но в описываемую эпоху (около 1730-х - 1770-х гг.) Богемия находилась под властью Австрии и в ней нарастали протестные настроения. Эти настроения проявлялись, в том числе, и в отходе чешского населения Богемии от католичества и его приверженности неофициальной церкви Яна Гуса.
Именно гуситами были сам граф Альберт и его друг Зденко. Религиозные представления гуситов оказались близкими народной адаптации христианства, что является культурной параллелью близости древнерусского юродства народной адаптации христианства, в частности, традиции старообрядчества. Уточню, что Зденко не просто гусит, он в прошлом послушник католического монастыря, оставивший католичество и принявший учение Яна Гуса. Отметим, что гуситское движение в Богемии возникло в начале XV века, а действие романа происходит примерно в середине XVIII века. Тем не менее, католики по рождению, Альберт и Зденко возвращаются к вере своих праотцев. Приверженность вере предков также является отличительной чертой древнерусских юродивых, на которую указывал А.М. Панченко: «В XVII в. почти все юродивые примкнули к старообрядческой группировке» [8, с. 96].
С другой стороны, известна глубокая заинтересованность Ж. Санд славянской культурой, возникшая под влиянием дружбы писательницы с польским композитором-романтиком Фредериком Шопеном. Например, на территории Польши (ныне территория западной Беларуси) в ту эпоху находились целые деревни необычных людей. Они не были юродивыми в прямом смысле слова, но использовали некоторые поведенческие стереоти-
пы юродивых, например, их тягу к странничеству: «На границе Минской губернии с Полесьем в давние времена жили слепцы. Их было так много, что одна за другой начали появляться в той местности целые деревни, населяемые слепыми жителями. Часто случалось, что в семьях незрячими были все: мать, отец и дети. <...> Однако полесские слепцы не нищенствовали, они обзаводились семьями, вели богоугодную жизнь. Часть времени они проводили в странствиях. Развлекались они пением духовных песен и игрой на бандурах. И как бы ни были убоги слепцы в силу своей болезни, всюду, где бы они не появлялись, становилось радостно и весело благодаря их чудесным музыкальным способностям» [10, с. 7]. Ж. Санд вполне могла быть наслышана о бродячих певцах Полесья от Шопена, интересовавшегося народной музыкой. Такой феномен не мог пройти мимо внимания Шопена. Возможно, именно поэтому герои Санд граф Альберт и Зденко наделены прекрасными музыкальными способностями. Альберт играет на скрипке, а Зденко сочиняет песни и сам исполняет их в своих странствиях по Богемии.
Руководствуясь классификацией юродивых героев у Достоевского, принадлежащей В.В. Иванову, Зденко нужно отнести к типу художественной адаптации древнерусского типа «природного юродивого». Одновременно образ Зденко также имеет некоторые признаки художественной адаптации типа «юродивого Христа ради», творчески преображённые Ж. Санд. Он также близок общеславянскому народному типу бродячего певца и музыканта. Полагаем, что именно своеобразие славянских культурных истоков, связанных с народной адаптацией христианства, пройдя сквозь горнило творческой мастерской французской писательницы, вобрав в себя романтические темы и образы, смогло привлечь к себе пристальное внимание великого русского писателя.
Нам представляется, что некоторые черты графа Альберта Рудольштадта могли повлиять на формирование образа князя Мышкина, главного героя романа Ф.М. Достоевского «Идиот». Во-первых, имеет место сходство биографий. Оба героя - сироты и последние отпрыски знатных родов: «Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний» [2, с. 8], - говорит князь Мышкин о себе. Граф Альберт - «единственный сын и последний представитель рода» [11, с. 116]. Во-вторых, сходством сюжетных линий, связанных с резкими переходами от богатства к бедности и от бедности к богатству, можно считать утрату наследства графом Альбертом и получение наследства князем Мышкиным.
В-третьих, налицо сходство мотива одиночества. Это общие особенности судьбы романтического героя, предопределяющие его одиночество. Мать Альберта умерла при загадочных обстоя-
тельствах, когда тому не было и четырёх лет. Воспитанием Рудольштада в детстве занимался аббат, который вместе с теткой героя пытались привить ребёнку поверхностную религиозность. Отец не вмешивался в его воспитание, на этапе юношества предоставив его заботам гувернёра-иезуита. Тот же, опасаясь проявлений у Альберта-подростка скрытого душевного недуга, унаследованного от матери, «обращался с ним как с больным ребёнком, а не как с мужчиной» [11, с. 139]. Мышкин «остался после родителей ещё малым ребёнком» [2, с. 24]. Воспитателем утратившего память Мышкина-подростка также становится чужой человек - швейцарский профессор-психиатр Шней-дер, по чьей «особой системе» [2, с. 25] Мышкин и учился. Одновременно Шнейдер «долечивал» [2, с. 25] своего питомца.
В-четвертых, оба героя близки по возрасту: Мышкину в начале романа двадцать шесть лет, Альберту - двадцать девять. Оба страдают загадочной нервной болезнью, сопровождающейся у Мышкина приступами падучей, у Альберта -периодами каталептического сна. И тот, и другой могут отлично держаться в обществе и вызывают у окружающих неподдельный интерес. Правда, между князем Мышкиным и графом Альбертом нет внешнего сходства. Внешность первого ничем не примечательна, второй очень красив. Но у обоих героев отмечается сходство некоторых внешних черт типа романтического героя: бледность, худоба и странный взгляд. Оба наделены некоторыми особенностями. Мышкин чрезвычайно искренний, правдивый и тонко чувствующий человек. Его высказывания иногда носят пророческий характер, например, слова о том, что Рогожин, может быть, и женится, да потом зарежет Настасью Филипповну. Альберт как герой романтического произведения наделён не только даром предвидения, но и особой памятью. Известно, что дар предвидения был свойственен юродивому: «Черты, которые попеременно приписываются юродивому - дар предвидения и неприкосновенность» [8, с. 81].
Альберт уверяет, что помнит множество своих прошлых жизней. Оба героя исключительно добры и религиозны. Оба любят детей и не имеют сословных и моральных предрассудков. Мышкин в Швейцарии дружит с крестьянскими детьми и заступается за обесчещенную девушку Мари. Альберт Рудольштадт дружит с простым крестьянином Зденко. Будучи пятнадцатилетним юношей, Альберт помогает бедной цыганке, встреченной им на дороге, нести её ребёнка, приглашает её в свой замок и дарит гитару. Он проникается особым сочувствием к её ребёнку, девочке-цыганке: «Её ребёнок интересовал меня больше, чем она сама. Мне хотелось ещё посмотреть на девочку, позабавить её и даже совсем оставить у себя. Какое-то нежное чувство проснулось во мне к этому бедному, нуж-
дающемуся в заботе маленькому существу» [11, с. 246].
Заботливое отношение Вани, героя романа «Униженные и оскорблённые» Достоевского, к девочке Нелли и заботы Аркадия Долгорукого, героя романа Достоевского «Подросток», о девочке-младенце напоминают заботы Альберта о маленькой дочери цыганки. Обстоятельством предыдущего (в раннем детстве Консуэло) знакомства Ж. Санд объясняет подсознательное стремление взрослых героев друг к другу. Встретив Альберта через двадцать лет, Консуэло, бывшая той самой девочкой-цыганкой, признаётся: «При первом же взгляде я почувствовала странный трепет» [11, с. 247]. Альберт говорит: «Я был уверен, что уже видел тебя, любил, прижимал к своему сердцу, которое с той минуты, неведомо для меня самого, привязалось к твоему и слилось с ним на всю жизнь» [11, с. 247]. Тема «узнавания» возлюбленной при первом знакомстве присутствует и в романе Достоевского «Идиот»: «Я ваши глаза точно где-то видел... да этого быть не может!» [2, с. 90], - говорит князь Мышкин Настасье Филипповне. Барашковой князь тоже кажется знакомым: «Право, где-то я видела его лицо!» [2, с. 99]. У Достоевского, в отличие от Ж. Санд, «узнавание» незнакомого человека при встрече с ним никак рационально не объясняется. Как нам представляется, это может свидетельствовать о том, что некоторые особенности романтизма - такая, например, как присутствие в обычной жизни иррационального и мистического начала, Достоевскому ближе, чем Ж. Санд.
Речь князя Мышкина во время его сватовства к Настасье Филипповне, находящейся на содержании богача Тоцкого, очень напоминает ответ графа Альберта Рудольштадта его матери, которая спрашивает сына об отношении к Консуэло в том случае, если девушка стала любовницей короля Фридриха Прусского, как о том говорят слухи. Сравним: «Я вас. Настасья Филипповна. люблю. Я умру за вас, Настасья Филипповна. Я никому не позволю про вас слова сказать, Настасья Филипповна... Если мы будем бедны, я работать буду, Настасья Филипповна» [2, с. 138], - говорит Мышкин. Граф Альберт отвечает матери: «Заблудшее создание, падший ангел вызвал бы во мне столько нежности и заботливости, что я посвятил бы всю жизнь тому, чтобы утешить его в его падении и защитить от презрения жестоких людей» [12, с. 423].
Мышкин, как и Альберт, влюбляется в удивительную по силе характера и чистоте души женщину более низкого происхождения, чем он сам. И Консуэло, и Настасья Филипповна, воплощающие собой тип бескорыстной героини, близкий романтической традиции, мечутся между искренней любовью и страхом принести возлюбленному несчастье, будучи представительницами социальных «низов». Консуэло бежит из замка графа и возвра-
щается туда, согласившись на брак, лишь после известия, что Альберт находится при смерти. После совершения свадебного обряда граф Альберт впадает в каталептический сон, который окружающие принимают за смерть, и в романе следует сцена ночного бдения Консуэло и Зденко у смертного одра Альберта, напоминающая сцену ночного бдения Мышкина и Рогожина у тела убитой Настасьи Филипповны.
После мнимой смерти супруга Консуэло отказывается от титула и состояния, по праву наследования принадлежащих ей, и вновь пускается в бесконечные странствия. И Настасья Филипповна страдает от внутреннего конфликта. Сначала она отказывается от предложения Мышкина и бежит от него, затем принимает его предложение, но перед венчанием вновь убегает. Ещё одно сходство состоит в том, что у обеих героинь появляются соперницы, чья роль возрастает по мере развития сюжета. Соперницей Консуэло становится баронесса Амалия, а соперницей Настасьи Филипповны - генеральская дочь Аглая Епанчина. Сложно не согласиться с мнением В.В. Иванова, который считал, что определенные черты юродствования (использование культуры юродства не юродивыми) можно наблюдать у Консуэло и Настасьи Филипповны. И это выражается в их самоуничижительных жестах отказа от своих возлюбленных.
Правда, в отличие от героев Достоевского, в романе Жорж Санд любящие молодые люди, надолго расставшись, позже вновь обретают друг друга, благодаря стремлению писательницы к торжеству добродетели в финале романа, соответствующему её романтическим взглядам. Но их встреча происходит уже во втором романе дилогии. В «Консуэло» граф Рудольштадт «умирает», чтобы «воскреснуть» в «Графине Рудольштадт».
Князь Мышкин в финале романа «Идиот» впадает в духовный сон, называемый профессором Шнейдером «совершенным повреждением умственных органов» [2, с. 508]. Художественным «воскрешением» Мышкина у Достоевского можно считать образ Алёши Карамазова в романе «Братья Карамазовы». Роман «Братья Карамазовы» можно считать соответствием второй книге о графе Рудольштадте «Графиня Рудольштадт». Восстав от каталептического сна, граф Рудольштадт поначалу ничего не помнит из тех событий, которые произошли с ним до болезни. Затем он вспоминает свою мать и Консуэло. Однако в том, что касается поведения, он изменяется до неузнаваемости, настолько, что встретив графа в маске, его не узнает даже Консуэло, не говоря о других персонажах. Алеша Карамазов, оставаясь по своему духовному типу тем же человеком, что и князь Мышкин, по своей внешности, манерам и жестикуляции изменён Достоевским до неузнаваемости. Но это всё тот же духовный тип «лучшей тысячи» рус-
ских людей, о котором говорит Версилов в романе «Подросток».
Что касается использования Ж. Санд мотива маски, то она прибегает в этом случае к народной трактовке этого мотива, когда маска, как пишет М.М. Бахтин, «связана с радостью смен и перевоплощений, с весёлой относительностью, с весёлым же отрицанием тождества и однозначности, с отрицанием тупого совпадения с самим собой: маска связана с переходами и метаморфозами» [1, с. 48].
Все сказанное позволяет выдвинуть предположение о том, что Достоевский, создавая образ юродивого героя князя Мышкина, творчески воспринял и использовал ряд романтических черт образа главного героя романа Ж. Санд «Консуэло» Альберта Рудольштадта. Второй вывод состоит в том, что художественная адаптация образа житийного юродивого оказывалась возможной не только на культурной почве славянских и православных стран, но и в творчестве французской писательницы. Среди объяснений возможности появления образа литературного персонажа с чертами юродивого не на православной почве стоит указать на источник, значение которого невозможно переоценить. Это указание Нового Завета на «юродство проповеди» Христа, равно знакомое православным и католикам: «Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугод-но было Богу юродством проповеди спасти верующих» [9, I: ст. 21].
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. -М.: Художественная литература, 1990. - 543 с.
2. Достоевский Ф.М. Идиот // Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 8. - Л.: Наука, 1973. - 512 с.
3. Достоевский Ф.М. Несколько слов о Жорж Занде // Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 23. - Л.: Наука, 1981. - С. 32-37.
4. Иванов В.В. Безобразие красоты. Достоевский и русское юродство: монография. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 1993. - 152 с.
5. Иванов В.В. Юродский жест в поэтике Достоевского // Русская литература и культура нового времени: Сб. науч. тр. ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН / под ред. А.М. Панченко. - СПб.: Наука, 1994. - С. 108-133.
6. Иванов В.В. Сакральный Достоевский: монография. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2008. -520 с.
7. Иванов В.В. Поэтика стихотворения А.С. Пушкина «Пророк»: к структурно-силовой теории жанров // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. -2016. - № 1. - С. 51-59.
8. Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. - Л.: Наука, 1984. - 296 с.
9. Первое послание св. ап. Павла к коринфянам // Новый завет / с первоначального текста, изданного по благословению св. Синода с приложением книги Псалмов. - М., Б. г. - 598 с.
10. Преданья старины красивой // Куклы в народных костюмах. Летний костюм Минской губернии. Вып. 8 / Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН и ООО «Этнокон-салтинг». 2012. - С. 6-7.
11. Санд Жорж. Консуэло: роман: В 2 т. Т. 1 / пер. с фр. А.А. Бекетовой. - М.: Художественная литература, 1988. - 350 с.
12. Санд Жорж. Графиня Рудольштадт: роман / пер. с фр. Д. Лившиц. - Минск: Вышэйшая школа, 1990. - 573 с.
