CC BY
43
УДК: 281.93 Иеромонах Иов (В. Р. Салиулин)*
ЖИТИЕ ПРП. ВАСИЛИСКА СИБИРСКОГО КАК ЯВЛЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ КНИЖНОСТИ И СВЯТОСТИ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX ВЕКА
В статье рассматривается памятник древнерусской книжности «Житие монаха и пустынножителя Василиска...». Изучая Житие, автор обращает внимание на его языковые особенности, где оригинально сплелись черты живого русского языка и архаических книжных форм. Проанализировано соотношение книжных церковнославянских и разговорных русских элементов в Житии. Автор делает попытку определить количественное соотношение употреблений элементов обеих языковых традиций.
Ключевые слова: Василиск Сибирский, Житие Василиска Сибирского, церков-но-славянский язык, разговорный русский язык, фонетика, морфология, лексика, синтаксис.
Hieromonk Iov (V. R. Saluylin) The Life of St. Basilisk of Siberia as a phenomenon of the ancient Russian literature and sanctity of the first quarter of the XIXth century.
The article deals with a quite interesting monument of the ancient Russian literature «The Life of a monk and a wilderness-dweller Basilisk. . . ». Studying the Life, the author draws attention to its linguistic features, where the features of a living Russian language and archaic book forms were originally intertwined. The article analyses the correlation of the book Church Slavonic and the conversational Russian elements in the Life. The author makes an attempt to quantify the uses of the elements of both linguistic traditions in the Life.
Keywords: St. Basilisk of Siberia, the Life of St. Basilisk of Siberia, the Church Slavonic language, the conversational Russian language, phonetics , morphology , lexicon, syntax.
История бытования памятника
Рукопись «Житие монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верховским» существует в нескольких списках. Нами будет
* Иеромонах Иов (Салиулин Вячеслав Рамильевич) — соискатель ученой степени кандидата богословия при Православном Свято-Тихоновском гуманитарном универсти-тете, 1гт-юу@уаг^ех. ги
рассмотрен тот список, который на данный момент является единственным источником полного текста Жития [8]. Автограф авторского текста Жития, к сожалению, пока еще не найден. Таким образом, мы имеем дело уже с вторичным источником. Ценность этого списка заключается в том, что он запечатлел в себе подлинный язык автора [9, с. 100]. Из текста рукописи ясно, что Житие было завершено уже после кончины прп. Василиска, поскольку в конце Жития ближайший ученик последнего подробно описывает блаженную кончину святого Старца, бывшую 29 дек. 1824 г. Однако скорее всего, Житие создавалось на протяжении долгого времени, и можно согласиться с издателями творений св. Зосимы в том, что оно, как и «Повествование о действиях сердечной молитвы... Василиска», было делом целой жизни
Достоверность изложенных в Житии фактов не подлежит никакому сомнению, поскольку агиограф прп. Василиска о. Зосима (Верховский) был постоянным и неразлучным его спутником и свидетелем событий на протяжении почти сорока последних лет жизни Старца. Кроме того, само Житие нам повествует, что когда прп. Зосима (тогда еще юноша Захария) начинал посещать св. Василиска, тот «между прочими духовными беседами» многое рассказал ему о себе [8, л. 52].
Далее, известно, что старцы по примеру древних подвижников ничего не утаивали друг от друга, что по учению Святых Отцов является непременным условием преуспеяния в духовной жизни. Несомненно, что в одной из таких бесед прп. Василиск рассказывал ученику о своем детстве и юности. Именно отсюда о. Зосиме, очевидно, и стали известны мельчайшие подробности биографии его духовного наставника. Скорее всего, именно это имели в виду издатели творений св. Зосимы, когда предположили, что основным источником для составления биографии прп. Василиска ученику послужили сведения, которые он почерпнул из «исповедальных и учительных бесед» со своим Старцем. [9, с. 100]. Однако помимо этого, нельзя исключать и самостоятельные изыскания св. Зосимой в отношении биографии его духовного руководителя. Так, согласно Житию, еще в самом начале своего подвижничества послушнику Захарии довелось побывать на родине прп. Василиска, в Калязинском уезде Тверской губернии, где он должен был, по поручению Старца, получить его ежегодный «новый пашпорт» [8, л. 52]. Вполне возможно, что Захария, будучи на родине своего наставника, мог узнать какие-то мелкие подробности о его жизни почти с самого рождения, например, общаясь с кем-то из его родных и знакомых.
Житие прп. Василиска Сибирского — это своеобразный памятник литературы XIX века, который представляет собою нетипичный образец агиографического жанра, этому памятнику вполне применимы слова Л. А. Дмитриева, характеризующие особенности севернорусской житийной традиции:
... сюжетная повествовательность, отражение реальной жизни и конкретного быта, а вместе с тем близость к преданию, устному рассказу наиболее ярко проявились в легендарных новгородских житиях и в ряде севернорусских житий, продолжавших и развивавших новгородские традиции» [4, с. 7].
Этим, по-видимому, обусловлены и ярко выраженные языковые особенности Жития.
Языковые особенности Жития прп. Василиска
В «Житии монаха и пустынножителя Василиска» представлены практически в равном соотношении признаки традиционного для житий церковнославянского и некнижного языков. В. М. Живов выдвинул концепцию, согласно которой русская письменная традиция делится на несколько регистров. В контексте нашего исследования нас будет интересовать гибридный регистр, представленный в оригинальных восточнославянских памятниках. Главной особенностью гибридного регистра является то, что черты живого языка проникают в книжные тексты и употребляются наряду с традиционно книжными формами, поскольку «целью [пишущих] оказывается не максимальное сближение языка новых сочинений с языком корпуса основных текстов, а условное тождество этих языков по ряду формальных признаков» [7, с. 32]. В поздний период можно наблюдать широкое употребление гибридного регистра в агиографических текстах [6, с. 231].
Рассмотрим соотношение церковнославянских и разговорных русских элементов в Житии с точки зрения разных уровней языка: фонетики, морфологии, лексики и, наконец, синтаксиса.
Одним из признаков церковнославянизмов является начальное е-, противопоставленное русскому начальному о-. В Житии отмечено следующее соотношение указанных признаков: 6 озер-/2 езер-, 134 един-/11 один-, 1 осен-. Еще одна оппозиция — церковнославянское неполногласие/русское полногласие в корнях слов: 1 брад-, 4 млад-, 7 мраз-, 4 глад-, 14 град-HQ город-, 8 хлад-, 6 волост-, 5 влас-, 1 волос-, 9 брег-/ 1 берег-, 11 древ-/ 4 дерев-, 13 млек-(млеч), 2 золот- и уподобленная им пара 1 серебр-/6 сребр-. В отдельных (правда, очень редких) случаях сохраняются результаты второй палатализации: на-долзе [9, с. 107]1, МП ед. ч. при Господе Бозе [9, с. 104], по Бозе [9, с. 108, 112, 129, 132, 133], о Бозе [9, с. 107, 125, 134, 140, 149, 150, 152, 154]; ВП дв. ч. на нозе [9, с. 134, мои нозе [9, с. 144]. Разговорная фонетика отражена в памятнике редукцией гласных в первом заударном слоге, например, к единой речки [9, с. 143], поедит [8, л. 61]. В изданном тексте, в отличие от оригинала, последнее слово указано в обычной литературной форме, без редуцированного гласного в первом заударном слоге: поедет [9, с. 136].
Морфологические изменения можно изучать на основе имен существительных, прилагательных, местоимений, глаголов и причастий. Изменения внутри именного склонения нельзя считать абсолютным показателем, доказывающим ориентацию текста на церковнославянскую книжную традицию или, напротив, традицию, близкую к разговорному языку. Успенский пишет:
1 Здесь и далее в тексте мы будем ссылаться на уже опубликованный текст Жития: «Житие монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верховским» [9, с. 103-157]. И только в отдельных случаях, когда это потребуется, мы будем обращаться к рукописному оригиналу.
«... поскольку для церковнославянского именного словоизменения нет четко фиксированной нормы, восточнославянские диалектные процессы могут отражаться и в церковнославянских памятниках, не обязательно выходя за пределы книжной нормы» [9, с. 206].
Однако известно, что церковнославянскому языку свойствен больший консерватизм. Поскольку система именного склонения, представленного в Житии, довольно интересна, позволим себе остановиться на этом вопросе. В разговорном языке XIX века уже установилась привычная нам система окончаний именного склонения, завершился переход от исходной системы пяти склонений к современным трем. В основном именно эти, современные, окончания представлены в исследуемом памятнике. Реликты старой системы склонений встречаются в памятнике очень редко. Так, в РП ед. ч. мягкой разновидности старого *а-склонения нет исконного окончания (-а. -я или -#), отмечена только новая флексия -и (-ы), пришедшая из твердой разновидности того же склонения: до кощницы [9, с. 113], ни единыя медницы [9, с. 117], из-за границы [9, с. 136], ради Владычицы... Богородицы [9, с. 144], девицы [9, с. 155]; то же касается флексии ИП мн. ч. девицы [9, с. 110, 152], птицы [9, с. 139] и ВП мн. ч. во оныя седмицы [9, с. 145].
Такая же ситуация наблюдается среди существительных мягкой разновидности старого *о-склонения. Например, в МП ед. ч. все слова мягкой разновидности *а- и *о-склонений отмечены с флексией твердой разновидности -е, закрепившейся в литературном языке; при этом только одно исконное окончание -и: облагодатствованной его души [8, л. 91]. В изданном же тексте здесь стоит литературная форма душе [9, с. 157].
Однако встречаются и формы с исконными окончаниями, например, ДП ед. ч. земли [9, с. 139]. Рассмотренные выше формы существительных МП ед. ч. и ВП дв. ч. , в которых отражены результаты палатализации, в основном могут быть классифицированы как застывшие формы. Четырежды употребляются исконные формы ИП мн. ч. *о-склонения с результатом второй палатализации: разбойницы, ученицы [9, с. 117] (на той же странице отмечены написания разбойники, ученики), человецы [9, с. 118, 140]. Слово люди исконно относится к ^'-склонению. В житии отмечено равное количество употреблений исконной формы ИП мн. ч. ^'-склонения людие [9, с. 103, 113] и вторичной формы, появившейся в результате унификации по ВП мн. ч. люди [9, с. 113, 118].
Встречаются также и формы с исконными окончаниями, например, ДП ед. ч. земли [9, с. 139]. В РП мн. ч. существительные *о-склонения в основном употребляются с инновационным окончанием -ов (-ев), пришедшим из *и-склонения, но изредка сохраняются и формы с исконной флексией. Так, на 13 употреблений формы отце в, приходится 5 случаев отец. Однако исконная форма употребляется только в том случае, когда речь идет о Святых Отцах, и является застывшей формой. Несколько раз отмечены исконные формы мн. ч. у слов *о-склонения (иногда — *м-склонения, например, Т. П мн. ч. промыслы [9, с. 104], со св. Отцы [9, с. 145], ВП мн. ч. в домы [9, с. 106], Р. П мн. ч. кроме... помысл [9, с. 131], ДП мн. ч.рабом [9, с. 139]. Что касается слов, исконно относившихся к консонантному склонению, практически все
они перешли в склонение на *о. Но в тексте встречаются как новые, так и старые формы, например, ВП мн. ч. словеса [9, с. 104], РП. мн. ч. словес [9, с. 131, 157], ДП. ед. ч. по словеси [9, с. 131], к небеси [9, с. 138], РП. ед. ч. дне ([9, с. 150] — ср. в том же предложении: онаго назначеннаго дня ожидаю яко некоего торжественнаго дне) наряду с многочисленными употреблениями типа с того времяни [9, с. 115, 117, 118, 129], по долгом времяни [9, с. 137], занятия ради времяни [9, с. 147], словами [9, с. 122], телом [9, с. 104, 118, 131, 147], по нагу телу [9, с. 134], за нужду тела [9, с. 140], на голом его теле [9, с. 108], втиснулись в тело [9, с. 108], из церкви [9, с. 106, 111], для церкви [9, с. 110], не менее родной матери [9, с. 105], образ Божия Матери [9, с. 111], чудо Божией Матери [9, с. 144]. Сюда же примыкает вторичное древеса [9, с. 128, 139], древес [9, с. 128], на древеса [9, с. 142], на древесах [9, с. 114], но на древах [9, с. 142].
Как известно, в ДП, ТП и МП мн. ч. происходит унификация флексий по *я-склонению. В житии прп. Василиска отмечено несомненное преобладание новых окончаний по сравнению с исконными. На все житие приходится всего 7 форм ТП мн. ч. бывшего ^'-склонения с исконным окончанием -ьми: татъми [9, с. 104], болезнъми [9, с. 120], снедъми [9, с. 123, 148], печалъми [9, с. 125], денъми [9, с. 141], денми [9, с. 107], в то время как инновационная флексия -ами/-ями употреблена 71 раз (32 раза у слов исконного *д-склонения). В М. П мн. ч. новая флексия -ах/-ях отмечена 82 раза (из них 53 раза — у слов исконного *а-склонения). Для сравнения: во всем тексте встретилось всего две формы с окончанием -ех (в... домех [9, с. 138], по... летех [9, с. 149]). В Д. П мн. ч. флексия -ам/-ям зафиксирована 52 раза: крестьянам, старостам [9, с. 108], пустынножителям [9, с. 109], монастырям, местам, церквам [9, с. 111], по временам [9, с. 120], по рощам и долинам [9, с. 121], хри-столюбцам [9, с. 125], сестрам [9, с. 154] и т. п. (21 раз у слов исконного *я-склонения). При этом отмечено всего пять форм с окончаниями -ем/ом: ко отцем [9, с. 112], печалем с. [9, с. 125], зверем, ко всем вещем [9, с. 139], священником [9, с. 125].
Относительно особенностей склонения прилагательных можно сказать следующее. В тексте довольно много свойственных русскому языку форм И. П. м. р. ед. ч. с флексией -ой, противопоставленной флексии -ый (-ий), например, день яко торжественной [9, с. 105], врученный скот аки отличной некой, в доброй и исправной дом взяти [9, с. 107], свой старой негодящий вид [8, л. 22 об. ], в изданном тексте здесь стоит форма с флексией -ый: старый [9, с. 110], плакатной прокормежной пачпорт [9, с. 112], кротостнолюбной его нрав [9, с. 116], малой сосудец [9, с. 120], всякой [9, с. 121] и т.д. Соотношение этих форм равное: 54 к 54.
Нужно сказать, что флексия РП ед. ч. м. и ср. р. с окончанием -аго, по сравнению с современным -ого, оказалась доминирующей в употреблении у автора. Необходимо учитывать, что первый вариант в то время употреблялся не только в церковнославянском, но и в русском правописании. Так, мы смогли насчитать около 170 случаев употребления слов с окончанием на -аго, например: смиреннаго, великаго, дъяволъскаго [9, с. 103], единаго [9, с. 104, 109, 118, 128, 131, 134, 145, 155], многаго, большаго, другаго [9, с. 105],
Преподобнаго [9, с. 106, 111, 132], Колязинскаго [9, с. 106, 111], котораго [9, с. 106, 121, 128], наставляющаго, советующаго, пачпортнаго, мало-временнаго [9, с. 112], вечнаго [9, с. 112, 117, 125, 139], предпомянутаго [9, с. 113], пустыннаго [9, с. 113, 116, 118, 124, 126, 127, 128, 129], духовнаго [9, с. 114, 124, 127, 128, 129, 135, 155], всякаго, излишественнаго, согласующа-го [9, с. 115], некотораго (с. 116, 124), вторичнаго, зовомаго (с. 117), добраго [9, с. 117, 128, 129, 148, 157], хмелънаго, [9, с. 118], недостойнаго, уповающаго, сковраднаго (с. 124), скорбнаго [9, с. 126, 128], уединеннаго [9, с. 118, 128, 134], собственнаго, нестерпимаго [9, с. 119], печалънаго, обрадованнаго [9, с. 128], даннаго [9, с. 129], седящаго, внутренняго [9, с. 130], боголюбиваго [9, с. 135], показаннаго, помянутаго, единовиднаго, принесеннаго [9, с. 137], снеднаго [9, с. 142]; в то время как слов с окончанием на -ого было найдено нами всего два (8 случаев употреблений): никого [9, с. 105, 122, 124, 148, 150] и никакого [9, с. 135, 136, 137]. В МП ед. ч. м. и ср. отмечена только инновационная флексия местоименного склонения -ом (в сердечном внимательном молении, по долгом времяни [9, с. 137], в пустынном пребывании [9, с. 138], и т.д.), исконного -ем не зафиксировано.
Что касается окончаний Р. П ед. ч. ж. р., в Житии встречаются как книжные формы, например, ни единыя скотины [9, с. 106], ни единыя собственныя Книги [9, с. 110], образ Божия Матери именуемыя ([8, с. 24], в изданном же тексте напечатано именуемый: [9, с. 111]), до дороги проложенныя в лес [9, с. 113], блаженныя памяти Император [9, с. 135], близ реки быстроте-кущия, именуемыя [9, с. 146], и т. д. , так и формы, свойственные живому русскому языку {не менее родной матери [9, с. 105], от сладостной же (пищи) снеди [9, с. 120], трапезу таковую, для каковой [9, с. 124], от Святыя Иконы оной, от иконы оной, на украшение святой иконы [9, с. 125], от Духовной Консистории [9, с. 137], отличной особенной некоей или многой приятности [9, с. 31], с полунощной стороны, с полуденной [9, с. 142], от великой вьюги и мятели снежной [9, с. 143], и т. д. В ДП и МП ед. ч. ж. р. исконная флексия -#й полностью вытеснена инновационной -ой (например, в Тверской губернии [9, с. 103], в великой бедности [9, с. 105], во Святой Церкви [9, с. 106, 123], в невходной его келье [9, с. 125], в особенной келии [9, с. 126], в особенной книжице [9, с. 127], ко Афонской горе, к Казанской Божией Матери [9, с. 135]
Единственный раз в тексте встретилась исконная флексия ИП мн. ч. м. р. : инии [9, с. 121]. В ВП мн. ч. м. и ж. р. могут употребляться с книжным окончанием -ыя\, свечи восковыя сучаше, делаше скудельныя сосуды [9, с. 110], власы на главе и браде белыя [9, с. 114]. Эта же флексия ошибочно переходит и на формы ВП. мн. ч. с. р. (вм. исконного -ая) бранныя словеса [9, с. 104], умилительныя его словеса, умилительныя самослагательныя от души Богу благодарения приносили [9, с. 145], разныя отеческия словеса, в некоторыя поля [9, с. 110], самыя бывшия в нем молитвенныя действия [9, с. 157]; а также ИП мн. ч. м. р. (вместо исконного -ми) Богу все святыя угодили [9, с. 106]. Однако также встречаются и инновационные формы на -ые для следующих родов: 1) мужского — в сенокосные луга [9, с. 106], 2) среднего — на возвышенные места [9, с. 105], собственные мои правила [9, с. 108].
Среди личных местоимений особо хотелось бы отметить употребление следующих форм: ВП ед. ч. мя (14 раз), меня (11 раз), мене (3 раза), РП ед. ч. мене (3 раза), меня (6 раз). У неличных местоимений несколько раз встретилась книжная форма РП ед. ч. ж. р. в сочетаниях тоя страны (с. 116, 118), от всея души (с. 105, 143 — ср. от всей братии с. 129); встречаются маркированно книжные формы ВП мн. ч. на нажитые своя сребренники [9, с. 104], в руки своя [9, с. 122], в пустынныя своя пределы [9, с. 126], своя страсти [9, с. 141].
Число исконных и инновационных глагольных форм в житии примерно одинаково, с небольшим преобладанием исконных церковнославянских форм. Особенно ярко проявляются различия между книжным церковнославянским и разговорным русским языками в формах глагола. Так, в рассматриваемом тексте встретилось 247 случаев употребления глагольных инфинитивов на -ти (например, пожити, быти, работати, приседети, претерпевати, из-дати, оставити, трудитися, воспитывати, промышляти, утешити, уто-лити и т. д. ) и 216 инфинитивов с редукцией конечного гласного — на -ть (испрашивать, купить, просить, познать, помышлять, оставить, искать, переносить и т. д. ). Кроме того, отмечены 11 употреблений глаголов во 2 л. ед. ч. на -ши (предъспееши, будеши [9, с. 112], хощеши [9, с. 114], не молишися, не имаши [9, с. 126-127], послушаеши, будеши [9, с. 127], наставиши [9, с. 142], пойдеши [9, с. 145], примиришися, будеши [9, с. 151], и 4 — на -шь (видишь [9, с. 110], желаешь [9, с. 112], выйдешь [9, с. 145], пошлешь [9, с. 145]).
Отличительной особенностью книжного языка является наличие архаичных форм нетематических глаголов. Таких форм нами обнаружено шесть. Все они представляют глагол быти с отрицанием: отныне неси мой сын [9, с. 127]; К тому же несть в пустынном пребывании нашем сицеваго, что бы возбраняло или отвлекало от Богослужения, и несть что бы удерживало или помешательство делало заниматься чтением [9, с. 138]; несть никого [9, с. 150]; в сдешней стране Монастырей несть [9, с. 151-152], в сей стране несть таковых [9, с. 152].
Показателен также выбор формы 2 л ед. ч. пов. накл. нетематических глаголов. В житии встретилась всего одна такая форма от глагола дати — дай [9, с. 157], которая является принадлежностью разговорного языка. Особенно следует отметить соседство в тексте типичных церковнославянских форм аориста и имперфекта (общее число — 661, среди них 76 форм 1 л. ед.
имперфекта 3 л. ед. ч„ 81 — 3 л. мн. ч. 17 форм 3 л. ед. ч. имперфективного аориста от глагола быти) и позднейших форм перфекта без связки (520), поскольку именно в формах прошедшего времени больше всего отражается противопоставление книжного и некнижного языков в русской традиции
Несмотря на очевидное отсутствие к XIX веку в живой речи форм аориста и имперфекта, их употребление является нормой стандартного церковнославянского языка. В целом аорист и имперфект употребляется правильно, однако есть и исключения, например, велию же веру и любовь имеяше к нему многие [9, с. 120]. Единственная форма, которую можно истолковать как плюсквамперфект, сохранилась только в рукописном тексте и есть следующая:
уже бе и рыба перестала уловлятися [8, с. 91], в печатном же тексте стоит частица бы, нарушая т. обр. правильный состав предложения [9, с. 137].
Как известно, исконно краткие формы причастий имели функцию определений и согласовывались с существительными или местоимениями, хотя случаи нарушения согласования встречаются уже и в поздних старославянских, и в церковнославянских памятниках [2, с. 379]. В Житии мы насчитали 343 формы причастий в ИП, имеющих правильное согласование с определяемым словом в роде и числе, и 155 ошибочных употреблений, в основном отражающих разрушение парадигмы кратких причастий и формирование новой части речи — деепричастий. Например, родители его жительствуя с надеянием на силу и промыслы твоя [9, с. 104]; узнавши же таковое о преподобном Макарии, стал помышлять о себе [9, с. 106], дабы вы имея довольно на содержание свое [9, с. 107], увольнение даровали, видя и его равное к Богу простертие [9, с. 108], Василий живши в дому тестя [9, с. 108] и т. д. Кроме того, важной церковнославянской формой является членное причастие ИП ед. ч. м. р. могий (употребленное в тексте четырежды), наряду с однократно отмеченной инновационной формой могущий, представляющей собой результат выравнивания по парадигме, и призираяй [9, с. 104].
Двойственное число в Житии практически полностью отсутствует. Исключение составляют на нозе [9, с. 134], мои нозе [9, с. 144] (впрочем, наиболее вероятно, что эти случаи объясняются формульным характером сочетаний), два месяца [9, с. 136], два дня [9, с. 145] (скорее всего, эти случаи отражают переосмысление двойственного числа как РП ед. ч. ). В то же время отмечены два случая, ясно показывающие, что категория двойственного числа давно вышла из употребления: два дни [9, с. 118, 146], последния два меншия пригнуты [9, с. 157].
С точки зрения лексики, в тексте также можно увидеть смешение церковнославянской и русской стихий. В тексте соседствуют такие лексемы, как: аз (34)/я (38); аще (15)/ежели (7), естьли (31); да (83)/чтобы (16); егда (26)/когда (24); ибо (89)/потому что (1); иже (38 = 14 иже, 14 еже, 5 яже, 1 юже, 2 емуже, 1 еюже, 1 еяже) / который (31); наипаче (25), а особенно (1); сиречь (2)/то есть (10); сице (14)/так (-); яко (107)/что (77). К разговорной среде тяготеет употребление свойственных народной речи имен, в том числе, уменьшительно-ласкательных, например, Кузма [9, с. 108, 112], Васильюшка [9, с. 107]. Помимо этого, в тексте упоминаются реалии времени жизни прп. Василиска: экономический крестьянин [9, с. 104], плакатной прокормежной Пачпорт [9, с. 112], пачпорт [9, с. 112, 117, 124, 125], голова и все волостное общество [9, с. 112], волостное правление [9, с. 146], Министр Духовных дел [9, с. 153, 154], того ради отдали в сохранение виды наши в земской Суд
Интересен и синтаксис Жития. Одним из ярчайших признаков церковнославянского синтаксиса является оборот «Дательный самостоятельный». Нами было отмечено 28 случаев употребления этого оборота:
1) един хлеб без соли дающим ему печален бываше [9, с. 105].
2) Пришедшим же им всем трем братиям в совершенный возраст, тогда они все три истинно от всего сердца возжелали Единому Богу служити [9, с. 107].
3) Подростшуже ему, отдаде его отец его в наймы пасти скот [9, с. 106].
4) сей Козма бывшу ему еще в отроческих летах егда подхождаше к некоему дому просить милостыни, то глас его особенно необычно преклонял хозяев к подаянию ему оной [9, с. 111].
5) В совершенном же бывшу ему возрасте тогда много обхождаше по разным монастырям [9, с. 111].
6) Единою идущим им в церковь посла едина нарочитейшая госпожа в след его зовущи его возвратитися к ней [9, с. 111].
7) Живущу же ему у помянутых отцев зело желаше подвижную жизнь провождати [9, с. 115].
8) бывшу же ему прияту в сожитие, неутомляшеся в нем желание на уединенное житие [9, с. 117].
9) тогда отъезжающу мне даде письмо О. Андриан [9, с. 119].
10) единою путешествующу ему близь реки узре змею [9, с. 122].
11) пришедшу же ему в село обрете всех в Церкви [9, с. 123].
12) Пришедшу же ему ко братиям своим не хотяше да кто увесть о нем [9, с. 125].
13) Приведену же бывшу ему в суд пред исправника и невероваша его словесам, повеле исправник кошками его сещи [9, с. 126].
14) Достигшу же ему своего пустынного обиталища нача в мирном духе жити [9, с. 126].
15) многая таковая нечаянно нахождаху ему жительствующу единому
16) когда идущим нам из своего отшельства в Монастырь прилучашеся, что братия тогда бываху на некоем послушании и увидевши нас оставляху свое дело [9, с. 132].
17) И тако живущим нам во отшельствии по силе нашей делахом рукоделия [9, с. 133].
18) И тако пришедшу старцу ко мне падох аз ему на нозе прося прощения [9, с. 134].
19) старцу в конец изнемогшу и пищи не имуще, так что и в виде уже имея деревню и подкрепившеся ядением, но едва едва с насилием возмогли дойти до нея [9, с. 146].
20) пришедшу же оному часу ко отхождению ему от меня, тогда такожде с самолиющимися слезами провождаю его [9, с. 150].
Воскресению, и будучи всенадеянии, чтоб на самой Праздник могли поне разговетися млечными снедьми, в разсуждении Четыредесяти верст отдаленности от селения мирскаго, к тому еще и не имели ни кого из жителей явно содружественнаго нам [9, с. 148].
22) Множицею нощию спящу ми, якобы сам он возбуждаше мя [9, с. 150].
23) многажды хотящу ми пойти да дверь отворю ему, но послушая вижу яко несть никого [9, с. 150].
24) Единою бывшу мне у них нужно было для некоторых потреб пойти от них к Старцу [9, с. 152].
25) Хотящу же мне строити для жительства их дом, возвестих о сем окрестным жителям [9, с. 152].
26) Живущим же сестрам во устроенном доме, Старец же мой разсмо-тревая, за нужное признал чтобы чаще их посещать [9, с. 152].
27) тамо уединенно живущу ему, Сестры вместе со мною посещая его, со многою духовною пользою возвращалися отъ него [9, с. 155].
28) ибо в конец уже изнемогшу ему, тогда помянутой крестьянин служивший ему крестил его, его же рукою [9, с. 156].
Несколько раз встретились неудачные попытки употребления «Дательного самостоятельного»:
1) и тако живущим безпечно и нестяжательно, егда прилучашеся нечто иметь излишнее, подаваху оное требующим [9, с. 111].
2) прешедшу же полтора года призва к себе Старца моего сказуя ему да идет по Священника [9, с. 114].
3) Достигшу же нам в Монастырь Коневец отпусти нас Отец Адриан [9, с. 130].
4) Живущу же нам в Коневце при монастыре в отшельствии особенно уважительно почитаху его братия [9, с. 132].
5) Прошедшу же седмицу дней, и видя себя совершенно заблудшими, и в которую страну идти не знающе, понеже облаками покрылися небеса, и бысть снег и ветр и солнце отнюд не являшеся, тогда мы на древеса смотря шествие свое продолжали [9, с. 142].
6) Единою хождаху нам за орехами кедровыми и там обрели величай-шаго медведя [9, с. 148].
7) Тако тамо нам живуще и бывшу мне во граде Кузнецке, одна вдова Мещанка Онисия Конюхова, не знаю по какому с великим усердием усердствовала ко мне [9, с. 151].
Несколько раз встречена также типично книжная конструкция «Двойной винительный»:
1) сказуя себе быти грешна и в нерадении зле живуща [9, с. 116].
2) сказуя тако себе обещавшася да един о себе жительствует [9, с. 116].
3) почиташе себя уничижена и небрегома и ничего не значуща [9, с. 125].
Еще одной чертой книжного синтаксиса является употребление конструкций с одинарным отрицанием [1, с. 406]. Таковая в тексте отмечена всего одна (ничтоже успеша [9, с. 110]), в то время как разговорных конструкций с двойным отрицанием гораздо больше: никто из соседей не можаше его уте-шити [9, с. 105], никого тако не любил как родителя своего [9, с. 105], никто не посети его [9, с. 114], никто ничего своим собственным не признаваше [9, с. 119], ничто с собою не принесша [9, с. 124], никто ему не препятствует и не смущает [9, с. 127], некоторые знающе старцево нестяжание, яко ничего не берет, полагаху на Праге кельи его деньги [9, с. 132], еще никто обратно не отдавал [9, с. 135], отнюд ничего не можаше делати [9, с. 146], никто воли его воспротивитися не может [9, с. 157] и т. д.
К книжному синтаксису относится также употребление форм ср. р. мн. ч. прилагательных и местоимений в обобщенно-субстантивном значении [11, с. 258-259]: ничем в мире сем не прельщатися, но вся за уметы вменяти
[9, с. 105], забыв вся века сего [9, с. 131], сииевая познавая и разглагольствуя на поощрение сами себе сказуя [9, с. 140], бывши вне себя сииевая размышляя и держася за воз [9, с. 153].
Есть в Житии и разговорные конструкции, например, стал всетщатель-но искать кладу, единственно для того, чтобы нашедши оставить, чрез что, помышлял, будет и он на степени спасенном [9, с. 106].
Совершенно очевидно, что при создании Жития автор не ориентировался на стандартную традицию составления житий. Помимо обилия разговорных элементов, об этом свидетельствует также заметное присутствие личностного начала рассказчика, который сам участвует в повествовании, что уже отмечалось исследователями при работе с севернорусскими житиями («внесение в житийные тексты бытовых, если можно так сказать, "низких" для этого жанра эпизодов и литературных приемов, более заметное и непосредственное проявление в житийном произведении авторского начала отражает не примитивность и литературную неопытность, а характеризует изменение житийного жанра» [3, с. 184; 5, с. 66]).
Хотя в Житии присутствует множество церковнославянизмов, элементов книжного языка и число их иногда преобладает над фактами языка некнижного, но при чтении возникает ощущение, что именно церковнославянские формы и обороты являются вкраплениями в полотно повествования. Книжная и народно-разговорная стихии, представленные в тексте, как будто дополняют друг друга.
Учитывая тот факт, что ученик прп. Василиска специально не изучал книжный язык, приходится удивляться, насколько точно он воспроизводит в своем письме разнообразные книжные формы, причем самые сложные формы. Значительное употребление этих элементов церковно-славянского языка свидетельствует, что прп. Зосима, безусловно, был погружен одновременно в две лингвистические реальности, два различных культурных мира. Первый из них — тот мир Евангелия, богослужения и святоотеческой литературы, где церковно-славянский служил языком священным и концептуальной системой для описания всего спектра сложных явлений духовной жизни.
Однако, в то же время, бытовое общение с учителем, с которым Зосима разделял все радости и горести повседневной монашеской жизни, обусловило наличие в Житии и другого лингвистического пласта — живого разговорного языка, который к началу XIX века уже очень разительно отличался от столь дорогих автору средневековых литературных норм. Присутствие этой, совсем другой языковой стихии, с ее «пачпортами», «экономическими крестьянами» и «министрами Духовных дел», показывает, с одной стороны, как культурные реалии послепетровской России неумолимо врываются в традиционный уклад. С другой стороны, Житие выражает и обратное движение — самим своим языком оно преображает окружающий мир, помогая читателю воспринимать привычные реалии в свете литургических текстов, агиографии и прочей церковной словесности, соотносить свою жизнь не с «маловременными» стандартами, диктуемыми языком новых казенных отношений, а с вечными ценностями, к которым приобщал церковно-славянский язык. В его присутствии и сам актуальный язык обогащается и обретает тот неповто-
римыи колорит, который делает для нас столь притягательными памятники конца XVIII — первой половины XIX века, вроде Жития прп. Василиска Сибирского.
ЛИТЕРАТУРА
1. Булаховский Л. А. Исторический комментарий к русскому литературному языку. 5-е изд., доп. и перераб. Ред. Г. 3. Гринштейн. — Киев: Радянська школа, 1958.
2. Горшкова К. В., Хабургаев Г. А. Историческая грамматика русского языка:
3. Дмитриев Л. А. Жанр севернорусских житий//История жанров в русской литературе Х-ХУП вв. / Ин-т русской литературы (Труды Отдела древнерусской
4. Дмитриев Л. А. Житийные повести русского Севера как памятники литера-
5. Дмитриев Л. А. Проблемы изучения севернорусских житий//Пути изучения древнерусской литературы и письменности. — Л.: Наука, 1970. — С. 65-75.
6. Живов В. М. Автономность письменного узуса и проблема преемственности в восточнославянской средневековой письменности//Славянское языкознание. XII Международный съезд славистов. Краков, 1998 г. Доклады российской делега-
7. Живов В. М. Язык и культура в России XVIII в. — М.: Языки русской культуры, 1996.
8. Житие монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верьховским. ОР РГБ. Ф. 304/П, № 199. 137 л. — л. 2-92.
9. Зосима Верховский, прп. Творения / Житие монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верховским — М.: Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006.
10. Зосима Верховская, мон. Женская Зосимова Пустынь. — М. : Паломник, 2008.
11. Успенский Б. А. История русского литературного языка (Х1-ХУП вв.). — М.: Аспект Пресс, 2002.
12. Хабургаев Г. А. Рюмина О. Л. Глагольные формы в языке художественной литературы Московской Руси XVII в. (К вопросу о понятии «литературности» в пред-петровскую эпоху)//Филологические науки. — 1971. № 4. — С. 65-76.
