CC BY
206
ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ПОВЕСТИ КЕДРА МИТРЕЯ «ДИТЯ БОЛЬНОГО ВЕКА»
В творчестве Кедра Митрея (Д. И. Корепанова), «первого сознательного творца удмуртской литературы» [6, с. 164] обозначилось движение жизни и национальной литературы, было положено начало жанру автобиографической повести.
На долю Кедра Митрея выпало все, что история преподнесла лучшим представителям национальной интеллигенции начала XX в.: трудный путь в люди деревенского юноши из провинции, учеба, первые литературные опыты, личностное и творческое самоутверждение, служение своему народу, политические гонения, репрессии, ссылка, болезнь, прервавшая полет сильного духом, мужественного, нравственно высокого человека. Ему был отпущен короткий земной срок (1892-1949). Но жизненные устремления Кедра Митрея открываются читателям спустя десятилетия в возвращенных произведениях «батыра удмуртской литературы».
Создание им автобиографической повести «Дитя больного века» в 1911 г., в первые десятилетия XX в., есть своего рода попытка диалектического изображения внутреннего мира человека переломной эпохи, «самый доступный способ выражения индивидуального миропонимания» [7, с. 68]. Собственная жизнь для Кедра Митрея - протосюжет. Именно ее автор поместил в центр повествования. Жизнь в родительском доме, сострадательная любовь к матери, братьям и сестрам, сложные взаимоотношения с отцом-деспотом, страстное желание стать образованным человеком, учеба сначала в церковноприходской школе, в Зуринском училище, затем в Казанской семинарии для инородцев и постепенное осознание своего жизненного предназначения: стать выразителем национального сознания своего народа.
Историко-социальный характер произведения обозначен в заглавии, обладающем семантической сложностью. Строки, заимствованные из стихотворения Ю. Жадовской, русской поэтессы XIX в., не только указывают на характер эпохи и передают настроения, которые владели автором как представителем удмуртской интеллигенции начала века, но и фокусируют внимание на герое, являющемся порождением социальной жизни удмуртского общества. Начинающий прозаик обращается в произведении к одной из самых актуальных проблем - трудного роста крестьянина-удмурта.
Автобиографическое произведение удмуртской литературы, подобно автоагиографии Аввакума, исповедям Августина, Руссо, Толстого, является первой попыткой самоосознания личности, оценки своего поведения и нравственного облика. Цель автобиографического героя: стать просвещенным человеком. Во имя этой цели он преодолевает силу домашнего притяжения, уходит в чужой для него мир. Важными для понимания характера жизненного самоопределения героя повести являются слова: «Прискорбно было мне расставаться с домом, но, понимая, что все это приносится в жертву науке, старался идти вперед».
Удмуртский литературовед А. Шкляев уподобил литературу реке, которая постоянно впадает в океан будущего, вбирая на своем пути воды встретившихся ей родников и речек. Работая над произведением, девятнадцатилетний автор явно испытывал непосредственное влияние русских собратьев по перу, и его творчество не может быть в полной мере объяснено и понято
исходя из одного лишь национально-культурного контекста. Знание отдельных фактов жизни Кедра Митрея дают основание говорить о том, что он, одержимый литературным творчеством, испытал воздействие русских классиков ХІХ-ХХ вв., что не могло не повлиять на становление творческого почерка, на жанровое оформление замысла его произведения. Строки Ю. Жадовской («Дитя больного века») приближены по смыслу к изображению жизни Н. Гариным-Михайловским в автобиографической тетралогии о судьбах молодого поколения «переломного времени», отдельные части которого Кедра Митрей мог прочитать ещё в семинарии. На Д. Корепанова могла оказать влияние и народническая литература, «Очерки бурсы» Н. Помяловского, «Автобиография» С. Дрожжина, «Семейные хроники» С. Аксакова, а также «Исповедь» Л. Толстого.
«Жанровая номенклатура важна нам не сама по себе, но в той мере, в какой она проясняет, уточняет для нас принцип творческого отражения действительности» [5, с. 45] начинающим прозаиком, а также позволяет понять своеобразие авторской концепции личности.
Известно, что фактической основой произведения являются дневниковые записи юного Кедра Митрея. Поэтому вполне объяснима его попытка определить специфику жанра именно таким образом: «Свое сочинение я назвал было «Автобиографией», но так как лица, ознакомившись с ним, назвали «Дневник», то и я согласился с ними. Автобиография моя есть чистая исповедь, я тут весь, каков есть» (из писем). В то же время Кедра Митрей называет свое произведение повестью, что, несомненно, наводит нас на мысль о целостности его художественного замысла.
Мы видим, что установка на жанровую неопределенность была сформирована самим автором. Это вполне объяснимо теоретической неосведомленностью во многих вопросах литературоведения девятнадцатилетнего прозаика в частности и отсутствием теоретической науки о литературе в те годы в целом. Цитируя Бройтмана, следует также отметить, что «жанровое ...самоопределение художественного сознания.» для Кедра Митрея «... становится не исходной точкой, а итогом творческого акта ... » [8].
Текст повести «Дитя больного века» оформляется особым образом, как автобиографическая повесть-дневник. Обращение Кедра Митрея к данной жанровой форме - процесс двусторонний: с одной стороны, это сознательный учет «прототипа» и воспроизведение существенных признаков первичного жанра - дневника; с другой стороны, обязательная трансформация его возможностей, обусловленная эстетическим намерением автора. Кедра Митрей, воссоздавая события жизни автобиографического героя, соблюдает периодичность записей, их датировку. События носят дискретный характер, который отражается в смене дат. Соответственно, с каждой из дат соотносится событие или ряд событий жизни героя. Автор поставил перед собой цель: воспроизвести жизненные события в хронологической последовательности с момента рождения 16 сентября 1896 г. до увольнения из семинарии за религиозные взгляды 28 ноября 191І г.: «Я начну с самого детства, насколько помню, постараюсь привести более или менее выдающиеся случаи из моей жизни.». Начало повествования явно соответствует духу хроники. Действие привязано к датам, реалиям крестьянского, патриархального быта. Автор выступает как бытописатель, идет по живым следам событий: 16 сентября 1892 г. - день рождения, 20 сентября - крестины, сентябрь 1899 - поступление в церковно-приходскую школу, 1 сентября 1905 - экзамен в Зуринское училище и т.д. Может создаться
впечатление, что произведение носит хроникально-бытовой характер. С другой стороны, время и пространство повести дискретны. Сознание героя не воспроизводит весь временной поток, не фиксирует все реалии окружающей обстановки с одинаковой степенью интенсивности. Срабатывает закон «поэтической экономии». Автор выбирает наиболее существенные фрагменты. В этом проявляется его стремление к рефлексии наиболее значимых жизненных событий. В памяти многочисленные подробности. Например, поминутный временной поток желанного дня, когда герой пошел в школу или дня сдачи вступительного экзамена в Зуринское училище; 20 апреля 1908 г., дня отъезда из Казани домой и др. Соответственно, в тексте наблюдается большое количество «пустот», специальных словесных формул типа: прошло несколько дней; в скором времени пришёл ответ из Казани; год прошёл незаметно и др. Движимый неодолимым желанием учиться, герой выпускает, например, из поля своего и читательского зрения целых два года жизни после окончания церковно-приходской школы, так как в этот период он нигде не учился.
Данные приемы являются средством динамизации сюжета, призваны представить жизненную траекторию главного героя, сконцентрировать внимание на процессе трансформации его душевной жизни. С целью привлечь внимание к жизненным фактам, усилить элемент достоверности Кедра Митрей сознательно вводит в текст документ. Фактичность, документальность произведения - «момент внеэстетический». Но важно не происхождение факта из эмпирического биографического опыта писателя, но дальнейшая его функция в художественном единстве произведения. З. Богомолова указывает на явно ученический характер созданного Кедра Митреем и отрицает мысль о художественном оформлении текста произведения. «Автор писал не литературное произведение, - замечает она, - ибо в повести слабо выражено стремление использовать приемы прозы, он как будто не заботился о литературной форме» [3]. По мысли исследователя, жизненный материал, зафиксированный Ко-репановым, литературно не оформлен, и автор лишь овладевает эпистолярным жанром.
На наш взгляд, юношеский дневник, эпистолярные документы необходимы Кедра Митрею как своеобразный художественный прием. Он, находясь в определенной, относительно статичной временной точке, сознательно использует дневниковые записи, переписку с родителями, свои письма к друзьям и пр. Подтверждением сознательности этих действий и художественной значимости документов являются речевые сигналы, которые можно проиллюстрировать многочисленными примерами из текста.
Воссоздавая внутреннее состояние героя в период душевного кризиса, отсутствия жизненной цели, автор вводит в текст произведения, делает составной его частью письмо к другу, дневниковые записи. Причем особо оговаривается: «Тогдашнее состояние моего духа можно понять из письма к товарищу Флору Гор-ву. Его я привожу сюда целиком». А также: «Добавление к этому письму или подтверждением всего сказанного послужит следующий отрывок из дневниковых записей.» и т.д. Кедра Митрей осознавал художественную значимость личного документа в ткани произведения автобиографического характера, подобно мастерам русской психологической прозы XX века М. Лермонтову, Л. Толстому, Ф. Достоевскому. А. Герцен, на творчество которого, безусловно, ориентировался девятнадцатилетний писатель, мотивируя введение в текст «Былого и дум» эпистолярных документов, писал: «Может, они не покажутся лишними для людей, любящих следить за всходами личных судеб; мо-
жет, они прочтут их с тем нервным любопытством, с которым мы смотрим в микроскоп на живое развитие организма» [2, с. 104]. Созвучие мыслей русского и удмуртского собратьев по перу очевидно. В строках русского классика подчеркнуто значение, которое он придавал подлинности человеческого документа. Но в процессе художественного и философского построения А. Герцен редактирует документы, подвергает сознательной обработке, способствующей воплощению его замысла. Начинающий же удмуртский прозаик, в силу своего ограниченного на тот момент литературного опыта, не подвергал документальные материалы эстетической обработке. И в этом, с одной стороны, проявляется, действительно, относительно ученический характер одного из первых произведений удмуртской прозы. С другой, данный факт есть свидетельство того, что первые удмуртские писатели творчески претворяли опыт мировой литературы, совершенствуя от произведения к произведению художественные приемы и технику письма. Следовательно, сознательное введение в текст даже неотредактированного документа позволяет думать о наличии художественного начала, стремлении совершенствовать сюжет, разнообразить способы отражения действительности Кедра Митреем с целью реализации процесса формирования жизненных представлений героя.
Дневник как нехудожественное образование носит глубоко личный характер. Изначально создаётся впечатление, что Кедра Митрей реконструирует своё «я» для себя. Действительно, форма дневника, в отличие от других автобиографических форм, монологична (пользуясь терминологией М. Бахтина, Ф. Достоевского), т.е. закрыта по своей сути. Ее смысл - «черновой». В напоминание самому себе. Возникают аналогии с дневниками Л. Толстого («Дневник для одного себя», «Тайный дневник» 1908 г.). Важно обратить внимание на мысль автора, которая может послужить своеобразным подтверждением того, что он фиксировал события своей жизни с целью сохранить то, что порой не способна сохранить человеческая память: «... почему-то стараюсь собирать все свои ученические сочинения, хочется, чтоб они сохранились и служили памятником для воспоминаний.» - воспоминаний автора дневника.
Но это, с нашей точки зрения, не вполне так. Нельзя упускать из внимания и стремление автора придать своему дневнику диалогический характер. Прием повествования от первого лица - формальный признак дневниковой формы -позволил ему поставить в центр «я» героя не только в аспекте его внешних и внутренних связей с действительностью, но и взаимосвязи с предполагаемым читателем. С одной стороны, Кедра Митрей, достаточно тонкий наблюдатель, не боится говорить самому себе правду о своих мыслях и чувствах. С другой, для него местоимение «Я», как указывает Поль Рикер, - «идеальная метафора взаимности повествовательной личности и читателя». В тексте нередко встречаются риторические вопросы и восклицания, формы местоимений второго лица множественного числа, обращения, с помощью которых автор адресуется к невидимому собеседнику. Переживая разлад в семье, жестокое отношение к детям, к матери, к себе со стороны отца, Кедра Митрей словно заново реконструирует картины и образы недалекого прошлого, осуществляет попытку увидеть себя глазами другого, обращаясь к неведомому для него еще тогда читателю, а следовательно, заведомо предполагая его появление: «Вот картина, кто хочет полюбоваться?! Воспоминание о ней тягостно, сколько таких безотрадных сцен было у нас!.. Тут боль была душевная!..». Или, вспоминая троицын день, особо памятный, так как это был день свидания с девушкой Таней, в которую был тогда влюблён юный Дмитрий Корепанов, автор ещё раз под-
тверждает свою установку на искренность и достоверность повествования, вновь обращается к собеседникам: «... да не будет с вашей стороны насмешек и недоумений при чтении моих чистосердечных признаний и правдивых воспоминаний. Напишу все события этого свидания в порядке - может быть, и найдет кто чего-либо интересного и назидательного?» Молодой автор субъективирует повествование, пытается посмотреть на себя со стороны глазами «другого», вступить в диалогические отношения с читателями, тем самым разомкнуть сферу своей жизни, сделать ее доступной чужому сознанию.
Именно диалогический характер отношений между автором и читателями-собеседниками склоняет нас к мысли о наличии в автобиографическом произведении исповедальных и покаянных интонаций. Сознание героя Кедра Митрея - сознание необщительного в силу ментальных и субъективных особенностей человека: «Я как человек необщительный долгое время не мог сойтись ни с кем». Выбор исповедальной жанровой формы автором, на наш взгляд, обусловлен именно как этой одинокостью сознания Дмитрия Корепанова, так и стремлением ее преодолеть. Соответственно, в произведении наблюдается попытка героя зафиксировать себя самого в покаянных тонах в свете нравственного долженствования. Марк Твен, обращаясь к проблеме достоверности автобиографических текстов, говорил: «Быть такого не может, чтобы человек рассказал о себе правду или позволил этой правде дойти до читателя». Вопреки его утверждению, в автобиографическом повествовании Кедра Митрея мы наблюдаем стремление автора к исповедальности. Причем исповедь героя обладает высокой степенью искренности по отношению не только к самому себе, но и к читателю, кем бы он ни был (конкретным читателем-современником, потомком или воображаемым адресатом).
Уровень личностного самосознания определяет авторскую концепцию рассказа о своей жизни. Кедра Митрей в процессе художественного оформления дневника, придания ему исповедальных черт, запечатлел процесс духовной эволюции автобиографического героя, чем осуществил попытку по-новому представить человеческую личность, душу и чувства человека. Начинающий удмуртский прозаик учится у М. Лермонтова, Л. Толстого, перенимает от них приемы психологической характеристики героев. И лермонтовскому Печорину, и автобиографическому герою толстовской «Исповеди», и герою повести Кедра Митрея внешний по отношению к ним мир значим «как окружение души» [4, с. 45].
Кедра Митрей стремится уже не просто рассказать о событиях, но запечатлеть те индивидуальные переживания, которые ими вызваны и, подобно русским писателям, дать психологическую мотивировку действиям героя, в некоторых случаях сделать попытки изобразить душевную борьбу и смуту. Исповедальное начало проявляется в стремлении героя к самоанализу и са-моизобличению. Герой достаточно прямолинеен в оценке своих родителей. «Отец был крутого нрава, забияка, вечно угрюмый и довольно грубый, . его не очень-то уважали в нашем селе», - пишет он. Себя обвиняет в лживости, злопамятности, раздражительности, неумении управлять собой, кощунственном отношении к религиозным верованиям других людей, равнодушии, неумении строить добропорядочные отношения с одноклассниками. Герой «беспощадно выставляет наружу собственные слабости и пороки» [1, с. 129], искренно признается во многих неблаговидных с нравственной точки зрения поступках: «. не помог товарищу Р-ву Ивану решить задачу, в результате тот не был принят в училище; в своем друге Ускове больше не нуждался. Не-
объяснимо для себя самого стал смотреть на него косо, сердито, злобно. Припоминая эти выходки, я ужасался. Иметь дела с Усковым. или запросто говорить с ним - это было стыдно». Нельзя не обратить внимания на рефлективное начало в мыслях героя, оценивающего свои поступки: «я ужасался», «это было стыдно».
Движение вперед по дороге жизни постоянно связано у автобиографического героя с преодолением препятствий, внутренней психологической борьбой. Автору важно раскрыть его противостояние внешним обстоятельствам и движение вперед: «Дни мои проходят в тяжелом физическом труде, но надежда еще не теряется, вера не угасает. Будет и на нашей улице праздник». Дневниковые записи, отражающие философские, религиозные искания героя, поиски им смысла жизни, относятся к периоду учебы в Казанской семинарии. Именно это время - пора наиболее интенсивных душевных поисков. Эпистолярные документы придают повествованию особую напряженность, представляют собой весьма объемные монологи героя, стремящегося осмыслить свой путь к постижению истины, и выступают как традиционный психологический прием. На наш взгляд, именно на данном этапе сюжета для автора более значимым становится воспроизведение внутренней жизни, причем в тексте содержится достаточно указаний на то, что происходящие с героем перемены отражают внутренний конфликт и носят поступательный, эволюционный характер: «В этом году я перенес громадный перелом, что . было тяжело; я не нахожу здесь отрады. Мне тяжело! Но воля и решимость ... должны взять верх; постоянно претерпевая такие лишения и трудности, я чувствовал себя по временам слабым, бессильным бороться с препятствиями и бывал в эти минуты способен к окончательному падению, иногда же как-то вдохновлялся и с силой принимался за работу, чтобы добиться цели».
Герой осознает, что разрешение психологических проблем требует от него огромных внутренних усилий, душевной работы. Обилие синтаксических фигур: риторических вопросов, риторических восклицаний, усиливающих внутреннюю драму Дмитрия Корепанова; умолчания, призванные передать мучительность его раздумий, их протяженность во времени, заполнить паузы, переполняют текст. Создается впечатление, что герой стремится убедить себя в напрасно-сти попыток найти ответы на вопросы, причиняющие ему душевные страдания: «На что, кому нужна моя жизнь? Какой смысл моего существования? Бороться и стоять за правду нужды нет: нет самой абсолютной правды. Полезен ли я кому-либо? А сколько колебаний по неразрешимым вопросам было во мне, -нельзя и перечесть! Это никак не передать».
Переживания автобиографического героя универсальны по своей природе, отличаются противоречивостью, отражают двойственность его сознания и позволяют думать о диалогической природе отношений русской и удмуртской литератур. Герой Л. Толстого мучается таким же «самым простым вопросом», что и герой Кедра Митрея: «Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, - что выйдет из всей моей жизни?.. Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» [1, с. 129]. Мысль об отсутствии абсолютной правды порождает в нем такое же стремление - «моментально прекратить свою жизнь» [9, с. 498]. В минуты осознания бессмысленности своего существования и «лишний человек» Печорин спрашивает себя: «.зачем я жил? для какой цели я родился?» и приходит к пессимистическому выводу: «.стоит ли труда жить?» [11, с. 122].
Проблема религиозности героя является одной из центральных в повести. В отличие от канонических произведений исповедального жанра «Исповеди» Августина, Л. Толстого, герои которых пребывают в поисках Бога, в условиях нового времени исповедь Кедра Митрея приобретает новые черты. В ней появляются богоборческие, антирелигиозные настроения. Л. Толстой, осуждая современную церковь, выступая против безнравственности духовенства, тем не менее, пребывает в поисках Бога и обретает его в своей душе. Д. Корепанов знакомится с трудами Сократа, Аристотеля, с христианством как религией. Автобиографический герой явно ориентируется на «Исповедь» Л. Толстого, но его смысловая ценностная установка - отрицание не только религиозного состояния удмуртского общества, лжи, бездуховности служителей культа, но и отрицание Бога: Бога нет.
От абстрактных рассуждений часто подражательного характера герой приходит к постижению тайн религиозности, духовной жизни родного удмуртского народа, к пониманию того, как легко ввести в заблуждение, «вселить фанатизм и даже аскетизм, как легко обмануть простой, темный несведущий народ, не имеющий никакой ещё опоры в уме против обманщиков-надувателей» и, как следствие, к мысли об обязательности его просвещения. Мы наблюдаем в монологах исповедального характера проявление нового сознания человека становящейся эпохи, который в своем стремлении стать человеком просвещенным стремится утвердить самоценность своей личности. Скорее всего, именно для более убедительного выражения своей позиции автор заканчивает повесть символически: «Повесть кончена моя, но вместе с этим не покончена жизнь моя, она длится!» Текстовая завершенность не противоречит разомкнутости жизненного времени и пространства, выраженной в открытом финале.
Концепция человека в произведении «Дитя больного века» - оптимистична. Жизнь - целесообразна: от незнания к знанию, от смерти к жизни, от бедствий к бытию осознанному, освещенному благородной, полезной целью служения народу, его просвещению, от настоящего к светлому будущему для всего удмуртского народа и для автобиографического героя как его неотъемлемой части.
Согласно статистическим данным, «автобиография - это жанр пожилых людей. Средний возраст обращающихся к созданию автобиографических произведений составляет 73,8 года» [11, с. 22]. Это возраст мудрости, накопленного жизненного опыта. По его достижении у человека возникает желание не только осмыслить прожитое, подвести итог, но и материализовать на бумаге субъективные переживания о прошлом. Кедра Митрей создал произведение на девятнадцатом году жизни. «Дитя больного века» - явление особого порядка. Автобиографическая повесть-дневник исповедальная по своей сути и ретроспективная лишь отчасти. Ее содержательная основа строилась «одновременно с самим процессом жизни писателя, непосредственно из этого процесса, она есть сама жизнь, на ходу осмысляемая и обобщаемая» [9, с. 564]. Мысль Л. Гинзбург по поводу романа А. Герцена «Былое и думы» более чем уместна в контексте нашего разговора. Кедра Митрей не просто реконструировал свою жизнь, воссоздал ее с помощью имеющихся у него личных документов, в процессе художественного оформления личного дневника он размышлял над процессом жизненной и духовной трансформации.
Данная жанровая форма была востребована эпохой Кедра Митрея. И именно она позволила ее создателю придать не столько субъективный, сколько универсальный характер жизненным и духовно-нравственным исканиям героя.
Литература
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. М.: Искусство, 1979.
2. Богомолова З.А. К. истокам удмуртской прозы / З.А. Богомолова // Опаленный подвиг батыра. Жизнь и творчество Кедра Митрея / Сост. З.А. Богомолова. Ижевск: Удмуртия, 2003.
3. Бройтман С.Н. Историческая поэтика / С.Н. Бройтман. Тверь: ТвГУ, 2001. 66 с.
4. Герцен А.И. Былое и думы: Роман / А.И. Герцен. М.: Худож. лит., 1969.
5. Гинзбург Л.Я. О литературном герое / Л.Я. Гинзбург. Л.: Худож. лит., 1979.
6. Домокош П. Формирование литератур малых уральских народов / П. Домокош; пер. с венг. Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1993.
7. Зуева А.С. Удмуртская литература в контексте языческих и христианских традиций / А.С. Зуева. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та,1997.
8. Кедра М. Дитя больного века / М. Кедра // Инвожо. 1993. № 10-12, 1994. № 1-2.
9. Лермонтов М.Ю. Соч.: в 2 т. / М.Ю. Лермонтов. М.: Правда, 1990. Т. 2.
10. Ломова О.Е. Речевое поведение актеров в автобиографических текстах: автореф. дис. ... канд. филол. наук / О.Е. Ломова. Ростов н/Д., 2004.
11. ТолстойЛ.Н. Исповедь / Л.Н. Толстой// Собр. соч.: в 22 т. М.: Правда, 1983. Т. 16.
МАРАТКАНОВА СВЕТЛАНА СЕРГЕЕВНА родилась в 1966 г. Старший преподаватель кафедры литературы филологического факультета Глазовского государственного педагогического института, аспирантка Удмуртского государственного университета (г. Ижевск). Область научных интересов - литература народов России, литературоведение Удмуртии. Автор 7 научных публикаций.
