CC BY
664
УДК 821.111
ББК 83.3(Вел)
М 52
Меретукова М.М.
Жанровая и художественная специфика «Рождественских повестей» («Christmas Tales») Ч. Диккенса и английская фольклорная традиция
Аннотация:
В статье исследуются вопросы жанровой и художественной специфики «Рождественских повестей» Ч. Диккенса и связи с английской фольклорной традицией; рассматриваются типы рождественского чуда, его отдельные компоненты - «мотивы сна и смерти», система «рождественских» образов. Рождественское чудо представлено в виде вмешательства сверхъестественных сил (духов, привидений, призраков) в жизнь героя. Примечательно, что в «Рождественских повестях» оно не носит религиозного характера. Взаимодействие фантастических существ с персонажем имеет воспитательные цели и завершается его метаморфозой.
Ключевые слова:
Рождество, Диккенс, жанр «рождественской повести», рождественские чудо, сон, смерть, фольклорная традиция, сказка, сверхъестественные силы.
В Англии имя Чарльза Диккенса почти стало синонимом Рождества. Ведь «Рождественские повести» (1843-1848) придали английскому Рождеству то значение, тот духовный и нравственный смысл, которые до сих пор придают англичане своему главному и самому любимому празднику. По сути дела, Диккенс создал английскую «рождественскую философию». Особенно большое влияние оказала на английскую рождественскую атмосферу и восприятие этого праздника на Британских островах первая повесть этого цикла -«Christmas Carol in Prose» («Рождественская песнь в прозе»). За ней последовали «Колокола» («The Chimes»), «Сверчок за очагом» («The Cricket on the Hearth»), «Битва жизни» («The Battle of Life»), «Одержимый, или Сделка с призраком» («The Haunted Man and the Ghost’s Bargain»). Эти сентиментальные, трогательные повести по сути и превратили Рождество в Англии в народный праздник любви, примирения, веселья и семейного единения.
Композиция повестей рождественского цикла Ч. Диккенса тяготеет к фольклорной традиции, точнее к сказке. Исходя из этого, основные ее элементы можно обозначить как зачин, основную часть и концовку, где, как правило, происходит «обнажение приема», то есть разоблачение сказочного механизма, совершающегося в повествовании действия. Кроме традиционной сказочной композиции, исследователь М. Швачко выявила в двух первых повестях типичный для произведений данного жанра прием - описание сверхъестественных существ (призраков, духов, привидений). Это позволяет нам определить жанр «Рождественской песни в прозе» и «Колоколов» как «сказки с привидениями» [1: 95].
Английская сказка отличалась от других европейских двумя определяющими чертами. Во-первых, английскую сказку отличало особое пристрастие к сверхъестественным явлениям, инфернальным существам. Данная особенность нашла свое воплощение в жанре «историй с привидениями». Во-вторых, ей был присущ эксцентризм, который проявляется у Диккенса в создании образов героев - чудаков. Но в отличие от первоисточника диккенсовские чудаки противопоставлялись обществу не в бытовом, а в социальном плане.
Наиболее адекватное определение жанровой специфики рождественского цикла принадлежит Т. И. Сильман: «Своими «Рождественскими рассказами» Диккенс создал жанр сказок о капиталистическом обществе. В них есть и Мальтус, и утилитаристы, и закон о бедных, и городской реалистический пейзаж. Но в них есть и эльфы, и гномы, и карлики, и привидения, и вещие сны. Политическая экономия и фольклор - вот, пожалуй, краткая формула диккенсовского художественного стиля в этих произведениях» [2: 151].
Причины обращения Диккенса к сказке мы видим в невозможности уладить конфликт между добром и злом, бедностью и богатством средствами действительности. Поэтому победу доброго начала можно было обеспечить только путем фантастики или утопии. Эту точку зрения разделяет Е. Джонсон, объясняя появление в творчестве Диккенса «Рождественской песни в прозе» усталостью писателя от реализма (к моменту появления повести уже были созданы многие социальные романы) [3: 466].
Дискуссионным является в диккенсоведении вопрос о характере сказочной традиции в «Рождественских повестях». В. Ивашева, анализируя «сказочный аппарат» повестей, приходит к выводу о недостаточной самостоятельности таких образов. Исследовательница полагает, что «всей трактовкой сверхъестественного Диккенс показывает, что сказка в образной системе его рассказов выполняет чисто служебную роль. Он непрестанно подтрунивает над святочным обрамлением своего рассказа и самый сказочный аппарат использует с нескрываемой усмешкой [4: 186]. О служебной роли сказочных элементов в «Рождественских повестях» говорит и Н. П. Михальская, считая, что Диккенс обращается к ним, дабы нарисовать правдивые картины жизни [5: 68]. Нам представляется данная точка зрения на специфику рождественского цикла вполне корректной, так как она позволяет выявить механизм игры, в том числе и жанровой.
Исследование поэтики «Рождественских повестей» Чарльза Диккенса позволяет нам рассматривать эти тексты как пример одного жанра - рождественской повести, становление которого состоялось именно в рамках данного цикла, однако с элементами английской фольклорной сказки.
Жанр «рождественской повести» Диккенса отличается непременной дидактичностью. Автор берет на себя функцию проповедника и воспитателя. Мысль о неизбежном поражении зла, его превращении в свою противоположность, а также о награде за страдание и лишения не только «разлита» в текстах, но и прямо постулируется в своеобразных «эпилогах». Характер содержащейся в повестях морали предполагает благополучный финал.
Обобщенную фабульную схему «Рождественских повестей» Диккенса можно представить в следующих видах:
• в экспозиции заявлен порок или заблуждение героя, которые будут искоренены в ходе повествования (модель, которую мы определяем как вину героя - наказание -искупление);
• история бедной семьи, представляемая как фрагментарно («Рождественская песнь в прозе»), так и являющаяся повествовательным центром («Колокола»). Семья позиционируется как определенный ценностный ориентир, имеющий особое значение в связи с Рождеством. Сцены семейного веселья становятся антитезой одинокого существования героев мизантропов (Кречеты - Скрудж, Пирибинглы - Тэклтон) [6: 116].
Выделение архетипа чуда в жанре «рождественского рассказа» обусловлено приуроченностью событий к рождественскому времени, которое предполагает отличный от обычного ход жизни. Волшебный характер рождественской ночи связан с важным христианским событием - чудесным рождением Сына Божьего Христа.
Компонентами рождественского чуда являются мотивы сна и смерти. Сон в рождественском жанре является одновременно и временным, и пространственным ориентиром. Сон может быть охарактеризован как альтернативный реальному топос, вмещающий сразу несколько локальных пространств. Рождественский сон также связан с концепцией двоемирия, которое в повестях Диккенса представляет собой деление на мир обычный и рождественский. Мотив сна санкционирует введение в текст фантастического сюжета (появление привидений, сказочное преображение персонажей). Оппозиция «сон -действительность» не только разграничивает реальный и фантастический планы, но может их смешивать («Колокола»). Жанрообразующая функция мотива сна - стирание границы между обычным и волшебным, между сном и явью. В момент погружения главного героя в сон (Скрудж, Тоби Вэк, Рэдлоу) знаменует начало нового этапа в их существовании.
Мотив сна встречается не во всех рождественских повестях, и даже в двух первых имеет различную природу и призван решать различные задачи. В заключительной повести цикла «Одержимый, или Сделка с призраком» возникает некая парафраза «Рождественской песни в прозе» и связана она со сном Скруджа. Диккенс фантастически воссоздает атмосферу сна или просто видений.
Время в рождественском сне ничем не ограничено: оно растяжимо и может включать в себя как прошлое героев, так и их будущее. Время сна дает персонажу возможность измениться, прожить «черновую» жизнь. Подобную модель Диккенс воссоздает в «Рождественской песне в прозе».
Сны героев рождественских повестей имеют различную художественную природу и задачи. Так, сон Скруджа организован по законам волшебной сказки и ее жанровой разновидности - «истории с привидениями». Структурно он может рассматриваться как самостоятельная часть текста, «текст в тексте», имеющий свой сюжет и свою композицию. Сон Скруджа построен таким образом, чтобы постепенно усиливать эмоциональное «давление» на героя. От сентиментального воспоминания о детстве духи подводят его к возможному будущему: «Он отпрянул в неизъяснимом страхе, ибо все изменилось вокруг, и теперь он стоял у изголовья чьей-то кровати, едва не касаясь ее рукой. Стоял возле неприкрытой кровати без полога, на которой под рваной простыней, лежал кто-то \...\, возвещавши о своей судьбе леденящим душу языком» [7: 61].
Мотив сна Диккенс использует и в «Колоколах», где рождественский сон Тоби Вэка представляет собой модель сна-«кошмара». Время сна героя максимально расширено. Происходящее лишено фантастических черт: через сон Диккенс акцентирует социальный план повести, воссоздавая современную реальность
Для системы персонажей характерна четко выраженная поляризация героев. Подобное разделение основывается, прежде всего, на их отношении к Рождеству. Традиционно разнополюсными персонажами в «Рождественских повестях» оказываются богатый мизантроп, с одной стороны, и «маленький» человек как носитель положительного идеала, с другой. Совершение «рождественского» чуда затрагивает оба типа героев. Первый в святочную ночь претерпевает трансформацию, приобретая в финале статус положительного героя, а второй оказывается им облагодетельствован. Подобным образом происходит пересечение в одном тексте двух типичных рождественских сюжетов («Рождественская песнь в прозе»), хотя возможно и их автономное функционирование.
В художественном оформлении совершающейся с героем метаморфозы особое значение приобретает мотив смерти. Смерть в рождественском жанре представляет собой древнейший мифопоэтический и фольклорный архетип, генетически восходящий к обрядовым играм. Тема смерти в рождественских повестях Диккенса является амбивалентной, как и ее трактовка в мифопоэтической традиции. Другими словами, смерть героя, совершающаяся во сне, означает не смерть как таковую, а воскрешение персонажа и его переход в новое состояние, которое датируется уже моментом пробуждения. Особенность трактовки в рождественских текстах Диккенса заключается в том, что герои (Скрудж, Тоби Вэк) не умирают в рамках повествования, а лишь видят свою возможную смерть в недалеком будущем. Тем не менее, этого оказывается достаточно, чтобы ввести в действие механизм метаморфозы героя.
Особо следует выделить развитие в рождественском жанре Диккенса героя-отца, героя-ребенка, как генетически близких к литургической рождественской драме. В «Рождественских повестях» Диккенса героев-отцов можно разделить на две категории: «изначальные» отцы (Боб Кречет, Тоби Вэк, Джон Пирибингл, Калеб Пламмер, доктор Джедлер) и «новообращенные» (Скрудж, Рэдлоу). Под первой группой героев мы понимаем тех персонажей, которые имеют семью и детей, под второй - тех, кто переживает метаморфозу, осознает ценность семейных уз и становится сублимированным отцом для чужих детей: Скрудж выполняет подобную роль для Тима Кречета, а Тэклтон - для Эдмонда Лонгфорда.
В «Рождественских повестях» Диккенса выделяется два типа чуда. Первый и основной тип чуда представляет собой метаморфозу персонажа. Неожиданной и сказочной выглядит подобная трансформация в связи с типом героя, ей подверженным, а также механизмом ее свершения. Процесс нравственного перерождения переживает герой-мизантроп (Скрудж, Тэклтон, Рэдлоу). Появление в диккенсовском цикле сверхъестественных существ тоже неразрывно связано с природой рождественского чуда: исправление циников-мизантропов в окружении фантастических атрибутов, призванных оправдать произошедшее.
Вторая разновидность рождественского чуда обусловлена характером первого ее типа. Изменившиеся герои-мизантропы активно помогают бедным «маленьким» героям, для которых подобное благотворительное вмешательство становиться настоящим чудесным событием. Чудом стала метаморфоза Скруджа для Кречетов. «И Скрудж сдержал свое слово. Он сделал все, что обещал Бобу, и даже больше, куда больше. А Малютке Тиму, который, к слову сказать, вскоре совсем поправился, он был всегда вторым отцом. И таким стал он добрым другом \..\ и таким щедрым человеком, что наш славный старый город может им только гордиться» [7: 73].
Таким образом, жанровая и художественная специфика «Рождественских повестей» Ч. Диккенса имеет свои особенности. Основанием маркировки жанра как «рождественского» становиться темпоральный фактор: приуроченность событий к периоду святочного цикла -от Рождества до Нового года. В центре повествования цикла - совершение рождественского чуда. В его трактовке Диккенс следует английской фольклорной сказочной традиции, представляя его как вмешательство в жизнь героев сверхъестественных сил (духов, привидений, призраков). Примечательно, что в «Рождественских повестях» оно не носит религиозного характера. Взаимодействие фантастических существ с персонажем имеет, как правило, воспитательные цели и завершается его метаморфозой.
Примечания:
1. Швачко М.В. Диккенс и сказка: дис. ... канд. филол. наук. Казань, 1994. 236 с.
2. Сильман Т.И. Диккенс. Очерки жизни и творчества. Л., 1970. 475 с.
3. Johnson E.C. Dickens. His tragedy and triumph: In II Vol. L., 1952.
4. Ивашева В.В. Творчество Диккенса. М., 1954. 471 с.
5. Михальская Н.П. Диккенс. Очерки жизни и творчества. М., 1959. 122 с.
6. Бондаренко М.И. Традиции «Рождественских повестей» Диккенса в русском
святочном рассказе 1840-1890-х годов: дис. ... канд. филол. наук. Коломна, 2006. 190 с.
7. Диккенс Ч. Рождественские повести. М., 1990. 365 с.
