CC BY
103
будет иронизировать мой успех или неуспех, мое неуменье кланяться, что во время первого представления у Щеглова и прочих моих приятелей будут таинственные физиономии, что все брюнеты, сидящие в ложах, будут казаться мне враждебно настроенными, а блондины холодными и невнимательными <...> а автор после второго акта будет уже чувствовать утомление в плечах, сухость в горле и желание уехать домой.» [8, с. 126]. В этих словах отчетливо выражено то, что в образе автора «Сахалина» дано косвенно, через подтекст, - речь идет о вертикальном времени самосознания личности, экзистенциальном пространстве, когда личность, как пишет К. Ясперс, «посредством неограниченной духовной дисциплины полностью отдается своей экзистенции» [10, с. 395].
Своеобразное «раздвоение» Чехова как писателя и как личности чувствуется и в самом сахалинском путешествии. В книге повествователь говорит: «широкое, сверкающее от солнца море глухо шумит внизу, далекий берег соблазнительно манит к себе, и становится грустно и тоскливо, как будто никогда уже не выберешься из этого Сахалина. Глядишь на тот берег, и кажется, что будь я каторжным, то бежал бы отсюда непременно, несмотря ни на что» [8, с.107-108]. Чехов на Сахалине тоже в плену. У себя самого. Чехов в одной своей ипостаси - задумал эту поездку, спланировал, подготовился к ней и убедил себя ее совершить. Другой Чехов - интеллигентный человек, с ослабленным уже здоровьем, который трудно переносит плохие дорожные условия, оказывается заброшенным на каторжный остров и остается там на три месяца упорной и тщательной работы. Затем свои впечатления писатель подвергает обработке. Он не позволяет себе непосредственно впустить в их текст, как делают обычно в жанре путевых записок. Впечатления входят в произведение, но строго опосредованные своеобразной доктриной объективности. И центральная идея этой доктрины - взаимодействие с сибирским мифом и не-создание своего мифа в повествовании. Отсюда, возможно, следует ограничение Чеховым себя как художника, отсюда смешанный жанровый характер произведения.
В чеховской модели освоения сибирского пространства важным становится следующее положение: чтобы преодолеть мифологизированное, стереотипное восприятие края, человеку приходится отвечать на внутренние, экзистенциальные вопросы, приходится осознавать чужое пространство через переживание своего личного предела - испытания, одиночества, страха, боли, тревоги и т.д. Иначе говоря, невозможно ответить на вопрос, что такое Сибирь, без попытки самопонимания. Такой глубоко осознанный (или, в терминах М.М. Бахтина, «ответственный») подход Чехова к сибирской теме дает ему возможность осознать чужое пространство во всей полноте, как явление бытия, не абсолютизируя его в очередной миф, но обогащая новым, экзистенциально обусловленным содержанием.
Литература
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979. - 424 с.
2. Бибихин В. Вместо предисловия // Хайдеггер М. Что такое метафизика? / пер. с нем. В.В. Бибихина. - М.: Академический проект, 2007.
3. Дерман А. Творческий портрет Чехова. - М.: Мир, 1929.
4. Подорога В.А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: Кьеркегор, Ницше, Хайдеггер и др. - М., 1995.
5. Разумова Н.Е. Творчество А.П. Чехова в аспекте пространства - Томск: Изд-во Томск гос. ун-та, 2001.
6. Розанов В.В. Уединенное. - М.: Изд-во полит. лит., 1990.
7. Спивак Р.С. Чехов и экзистенциализм // Философия А.П. Чехова: материалы междун. науч. конф. - Иркутск, 2008. - С. 193-194.
8. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. - М.: Наука, 1978. - Т. 14-15.
9. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. - М.: Наука, 1978. - Т. 3.
10. Ясперс К. Смысл и назначение истории / пер с нем., 2-е изд. - М.: Республика, 1994. - 527с.
Шишпаренок Елена Владимировна, аспирант кафедры русской и зарубежной литературы факультета филологии и журналистики Иркутского госуниверситета.
Shishparyonok Elena Vladimirovna, post-graduate of department of Russian and foreign literature of the faculty of philology and journalism of Irkutsk State University.
Тел. (3952) 36-77-70, e-mail irk-lena@yandex.ru
УДК 82. 01/09 (470+571)
О. А. Айкашева
Жанр литературного портрета в критике В.Г. Короленко
Статья посвящена теоретическим и практическим аспектам понимания литературного портрета как жанра критики. На примере литературно-критических работ В.Г. Короленко «О Глебе Ивановиче Успенском», «Антон Павлович Чехов», «Всеволод Михайлович Гаршин» исследуется жанровое взаимодействие литературного портрета и мемуаров. Ключевые слова: литературный портрет, жанр, критика, мемуары, документальность, субъективность.
O.A. Aikasheva
The genre of literary portrait in V.G. Korolenko's criticism
This article is devoted to theoretical and practical issues of understanding of the literary portrait as a genre of criticism. It is about the genre originality of literary portrait in Korolenko's works. The interaction of genres of the literary portraits of G.I. Uspenskiy, A.P. Chekhov, V.M. Garshin and the memoirs is investigated.
Key words: literary portrait, genre, criticism, memoirs, documentation, subjectivity.
Литературный портрет является не только одним из распространенных жанров литературной критики, но и самым интересным. В нем синтезируются два начала: личность писателя, которой данный портрет посвящен, и личность автора портрета. Вместе они образуют органическое единство мыслительной и композиционной стороны этого жанра, оказывая существенное влияние на эмоциональную окраску и стилистику произведения. Литературный портрет, несмотря на кажущуюся терминологическую «простоту», на сегодняшний день в литературоведении не является достаточно изученным. Литературным портретам разных писателей посвятили свои работы такие исследователи, как В.Я. Гречнев, В.С. Барахов, В.В. Базанов, Д.А. Касьянова [1]. Однако до сих пор в науке не существует общепринятой жанровой дефиниции литературного портрета. Так, В.Л.Канторович и Н.И. Глушков называют литературный портрет разновидностью очерка [1, с. 255], а Л.А. Левицкий рассматривает литературный портрет в системе мемуарных жанров [2, с. 759]. Чаще же о литературном портрете говорят как о разновидности мемуарной прозы [3, с.50]. Например, В.С. Барахов утверждает: «Особое место <...> занимает литературный портрет как жанр мемуарной прозы <...>, наиболее убедительное портретное сходство достигается тогда, когда писатель выступает в роли мемуариста, которому довелось не только видеть характеризуемого человека, но и общаться с ним» [3, с.67-68] (Здесь и далее курсив мой. - А.О). В отличие от В.С. Барахова исследователь М.В. Михайлова считает, что «портреты писателей в критике различаются по степени знакомства с «портретируемыми». Для создания литературного портрета не обязательно личное знакомство, но если оно имеет место, то литературный портрет почти смыкается с мемуарной литературой» [4, с. 629]. По сути приведенные точки зрения тождественны, однако если первый исследователь настаивает на необходимости факта личного знакомства критика с портретируемым, то второй - напротив отвергает его. Нам же более близка точка зрения М.В. Михайловой, так как мы полагаем, что для решения такой задачи литературного портрета, как создание художественного образа писателя, факт личного знакомства необязателен, в отличие задач мемуари-
ста, создающего максимально приближенный к реальности образ портретируемого. Так, критик, работающий в жанре литературного портрета, зачастую посвящает свои работы тем писателям, с которыми он не был знаком лично, но чье творчество явилось для него основанием для написания портрета. В русской литературной критике подобные произведения получили широкое распространение на рубеже Х1Х-ХХ вв. Так, на основе личных впечатлений создали свои книги Б.К. Зайцев («Жизнь Тургенева»), Ю.И. Айхенвальд («Силуэты русских писателей»), К.И. Чуковский («Современники»).
Нам представляется, что между литературным портретом и мемуарами при всей их типологической общности существует ряд существенных отличий. В статье мы обратились к определению жанрового своеобразия литературного портрета в критическом наследии В.Г. Короленко.
В истории русской литературы Короленко больше известен как писатель, мемуарист, идеолог, для которого ориентация на высшие идеи была весьма значимой («идеологичность» применительно к творчеству Короленко понимают как связь с определенными социальными идеями). Как литературный критик он начал выступать с 1880-1890-х гг. В основе литературно-критических взглядов писателя лежали традиции русской демократической критики. Развивая традиции В. Г. Белинского и критиков-шестидесятников, Короленко признавал искусство, связанное, прежде всего, с жизнью народа и служащее благородным целям освободительной борьбы.
В критическом наследии Короленко особое место занимают статьи, посвященные русским писателям. С большинством героев своих работ
- Л.Н. Толстым, А.П. Чеховым, Г.И. Успенским
- критик был знаком лично. В литературоведении существуют различные мнения о жанровой природе этих критических произведений. Одни исследователи называют их мемуарами, другие
- очерками. Сам же Короленко дал четкое жанровое определение только одной работе: статью «Всеволод Михайлович Гаршин» он обозначил как литературный портрет.
Предметом нашего исследования явились статьи В.Г. Короленко о писателях-современниках: Г.И. Успенском, А.П. Чехове и В.М. Гаршине. Поводом обращения именно к этим работам по-
служили следующие факты. Во-первых, ссылки писателя в Вятку и Якутскую область (18701880-е гг.) по времени совпали с решением Короленко посвятить себя общественной и критической деятельности. В этот период он активно начинает осваивать разнообразные литературно-критические жанры, в частности литературный портрет и мемуары. Во-вторых, названные произведения посвящены писателям, чьи творчество, эстетические взгляды и мировоззренческие позиции неразрывно связаны с творчеством самого критика. Короленко испытывал к В.М. Гаршину, Г.И. Успенскому, А.П. Чехову особый интерес, так как они вместе участвовали в создании такого феномена малой повествовательной формы в русской литературе, как рассказ. В-третьих, рассматриваемые нами работы являются посмертными. Можно предположить, что В.Г. Короленко на рубеже веков испытал потребность в ретроспективном осмыслении прошлого своего поколения, где находились и корни его собственных новых идей и настроений. Критик поставил перед собой цель запечатлеть в памяти потомков и современников воспоминания о трех писателях, творчество которых пришлось на переходную эпоху. В-четвертых, особое внимание обращает на себя жанровая «маркировка» этих литературно-критических текстов: «чертами из личных воспоминаний» Короленко назвал работу о Г.И. Успенском, литературным портретом -о В.М. Гаршине, а в отношении жанровой принадлежности произведения об А. П. Чехове занял нейтральную позицию. Поэтому неудивительно, что до настоящего времени почти не существует исследований, посвященных выявлению жанрового своеобразия литературной критики Короленко. В частности, достаточно затруднительно определить, в какой степени больше статьи этого писателя являются мемуарами, а в какой -литературными портретами. Между тем этот вопрос для исследователей художественно-критического наследия В.Г. Короленко является принципиальным, так как позволяет выявить не только тематический диапазон критики писателя, но и установить ее внутрижанровую типологию. Обратимся к вышеназванным работам и рассмотрим их как литературные портреты, одновременно имеющие черты мемуарной прозы.
Начнем с заглавия статей - все они названы именами тех, кому посвящены. Вынесение имени героя статьи в ее заглавие является традиционно характерной жанровой чертой литературного портрета. Таким образом, еще до обращения непосредственно к тексту портрета читатель уже составляет первичное представление о личности писателя, которому посвящено данное литературно-критическое произведение. Кроме
того, статьи Короленко структурированы в форме размышления не только о судьбах рассматриваемых им писателей, но и об их внутреннем мире, духовном развитии и творческой эволюции с точки зрения наблюдателя (в данном случае - самого В.Г. Короленко), что также является признаком литературного портрета.
При этом все названные произведения ретроспективны, взгляд автора постоянно обращен в прошлое. В тексте эта особенность выражается активным употреблением глаголов прошедшего времени (познакомился, показалось, жили) и аналогичных временных конструкций («помнится», «казалось тогда»), что, в свою очередь, является признаками мемуарной прозы, подразумевающей под собой создание записок-воспоминаний, ведущихся от имени лица, которое когда-либо являлось очевидцем изображаемых им событий [5].
Также во всех рассматриваемых работах ярко выражено стремление писателя к фактографич-ности, «установке на подлинность» (Л. Гинзбурга), что также указывает на их мемуарное начало. Так, например, при описании первой и последней встреч с А.П. Чеховым Короленко старается припомнить их точное время и место: «С Чеховым я познакомился в 1886 или в начале 1887 года (теперь точно не помню) [7, с. 70] <...> на Садовой, в Кудрине, в небольшом красном уютном домике» [7, с. 72] и «В последний раз я видел его в 1902 г. в Ялте <...> на даче» [7, с. 81]. С Г.И. Успенским критик познакомился «лично в марте или апреле 1887 года» [8, с. 12], а их последняя встреча состоялась «.кажется, в 1893 г.» в Нижнем Новгороде, «на вокзале» [8, с. 36].
В этом контексте особняком стоит работа «Всеволод Михайлович Гаршин»: в ней критик не только не упоминает о факте личного знакомства с автором рассказа «Четыре дня», а, напротив, выстраивает свое повествование как литературный портрет, опираясь на принцип последовательного развертывания хронологии жизни писателя. Можно предположить, что именно поэтому в начале работы автор сознательно определяет жанр своего произведения: «Всеволод Михайлович Гаршин» - это действительно литературный портрет, а не какой-либо другой критический жанр или мемуары. Вместе с тем для этого портрета еще в большей степени, чем для предыдущих работ Короленко, характерна высокая степень фактографичности, основанной на биографическом методе критика. Например: «Всеволод Гаршин родился (третьим ребенком) в Бахмутском уезде 2-го февраля 1855 года» [9, с. 170] и «Гаршин <...> бросился с четвертого этажа. Его <...> свезли в больницу, где через пять дней он умер (24 марта 1888 го-
да)» [9, с. 195]. Более того, портрет Гаршина у Короленко, на наш взгляд, излишне перегружен фактами из жизни писателя, что, несомненно, затрудняет его восприятие читателем.
Содержание всех работ составляют не только факты биографии писателей, но и современный им литературно-критический контекст. Так, в статье о Чехове критик упоминает высказывания
A.С. Суворина, Н.К. Михайловского, Г.И. Успенского. При этом писатель не придерживается принципа систематизации приводимых в пример взглядов, таким образом, подчеркивая их равноценность. К примеру, именно А. С. Суворин, по словам Короленко, рассмотрел «среди ворохов нашего тусклого российского «юмора» неподдельные жемчужины чеховского таланта» [7, с. 70], а Г.И. Успенский, напротив, сдержанно отнесся к знакомству с чеховскими произведениями и самим драматургом. Представляется, что в этом случае критик намеренно акцентирует внимание читателя на разноречивом характере оценок творчества Чехова для усиления читательской активности.
При создании облика писателей критик активно использовал различные художественные средства, являющиеся характерной особенностью литературного портрета. Среди них значительную роль играют метафоры, эпитеты и сравнения. Так, вступлением к работе о личности Г.И.Успенского послужил эпиграф - знаменитое выражение Гофмана: «Есть люди, подобные монетам, на которых чеканится одно и то же изображение. Другие похожи на медали, выбиваемые только для данного случая» [8, с. 9]. Развивая мысль немецкого писателя-романтика,
B.Г. Короленко пишет: «Глеб Иванович Успенский был именно такой медалью. <...> Это был уник человеческой породы, редкой красоты и редкого нравственного достоинства» [8, с. 9]. Думается, что в этом случае проявилось не только художественная сторона многоликого творчества самого Короленко, но также стремление критика «оживить» сухую материю литературно-критического высказывания. Метафоры «медаль» и «уник», с которых начинается повествование об Успенском, призваны, на наш взгляд, с самого начала подчеркнуть восхищение автора статьи личностью портретируемого писателя, а эпитеты «редкая» и «редкое» еще больше усиливают благоприятную оценку Г.И. Успенского критиком.
Образность и художественность как свойства критической оценки Короленко проявились также в работах об А.П. Чехове и В.М. Гаршине. Первого он сравнивает с «молодым дубком, пускающим ростки в разные стороны, еще коряво <...>, но в котором уже угадывается крепость
и цельная красота будущего могучего роста» [7, с. 73-74]. На протяжении всего размышления об авторе «Ионыча» критик вспоминает его «лучистые и глубокие глаза», «глубокую жизнерадостность», наряду с которыми во всем облике писателя «угадывалось <.> то, «чему еще предстоит развернуться» [7, с. 73]. В.М. Гаршина Короленко назвал «яркой молодой звездой» [9, с. 169]. Именно в нем, по мнению критика, выразилось все его поколение, поэтому «Гаршин весь - сын своего времени» [9, с. 180] и вместе с тем - «натура парадоксальная» [9, с. 190], трагическая.
Помимо отмеченных особенностей, для анализируемых работ характерно ярко выраженное авторское начало, выражающееся с помощью личных и притяжательных местоимений, оценочно-экспрессивных слов и конструкций. К примеру, Короленко часто использует такие фразы, как «я попытался» [7, с. 79], «мне показалось» [7,с. 13], «внимание любимого писателя» [8, с. 12], «Гаршин представлял натуру парадоксальную» [9, с. 190]. Все они указывают на субъективность созданных Короленко работ. Этот факт не может не вводить в заблуждение, так как субъективность - черта общая как мемуаров, так и литературного портрета [5]. Однако если рассматривать субъективность этих жанров в количественной плоскости, то окажется, что авторского «Я» в литературном портрете гораздо больше, чем в мемуаре. Но если литературный портрет часто является вместе с тем не просто размышлением критика о творчестве писателя, но и также автопортретом, то в мемуаристике присутствие авторского «Я», по мнению многих исследователей, необязательно и даже нежелательно. Так, Л. Славин пишет об излишнем внимании автора к себе как о серьезном недостатке мемуарных портретов: «Опасность, пожалуй, самая распространенная в этом жанре воспоминаний: незаметно для самого мемуариста его рассказ о его погибшем друге перерастает в воспоминания о самом себе» [10, с. 28-29]. Несмотря на это, статьи Короленко, на наш взгляд, не являются в этом смысле «ущербными», ведь мастерство создания и литературного портрета, и мемуаров, степень «присутствия» автора и мера ее необходимости определяются, прежде всего, авторской интенцией.
Проведенный анализ работ В.Г. Короленко позволяет говорить об использовании автором, по меньшей мере, двух жанровых форм критики - литературного портрета и мемуаров. Если принять во внимание такой параметр, как соотношение в них художественности и документальности, то окажется, что первого в них, несомненно, больше. Это дает основание для жанровой характеристики работ Короленко как ли-
тературных портретов. В то же время при определении жанра его статей о русских писателях нельзя не учитывать присутствие в них таких важных черт мемуара, как документальность, фактографичность, ретроспективность. Поэтому мы склонны предположить, что наиболее точным жанровым определением работ В.Г. Короленко «О Глебе Ивановиче Успенском», «Антон Павлович Чехов» и «Всеволод Михайлович Гаршин» является их дефиниция как синтетического литературно-критического жанра, а именно - литературного портрета с элементами мемуаров или портрета, «вкрапленного» в мемуарное повествование.
Кроме того, очевидно, что границы литературного портрета и мемуаров подвижны, между ними отсутствует четкая граница. С одной стороны, мемуары в отличие от литературного портрета «не должны» быть метафоричными, афористичными; с другой - и литературный портрет, и мемуары могут быть субъективными по форме. В основе их может лежать один и тот же биографический метод. Однако оба жанра, несмотря на свою близость, выполняют различные задачи: мемуары документально точно воспроизводят определенные моменты жизни писателя, а литературный портрет - «изображение и характеристику оригинала, <.> выделяя и даже подчас подчеркивая все существенное и типическое» [11, с. 11].
Литература
1. Гречнев В. Жанр литературного портрета в творчестве М. Горького (Воспоминания о писателях). М., 1964; Базанов В.В. О жанре литературного портрета в творчестве Горького // Русская литература. 1976. № 4; Барахов В.С. Литературный портрет. - М., 1985; Касьянова Д.А. Литературные портреты писателей Серебряного века // Ростовская электронная газета: Культура. 2000. №14 (44).
2. Канторович В.Л. Очерк // Словарь литературоведческих терминов. М., 1974.
3. Левицкий Л.А. Мемуары [Электронный ресурс]// Л.А. Левицкий. - URL: http://www.krugosvet.ru/enc/kultura
i obrazovanie/literatura/MEMUARNAYA LITERATURA.ht
ml
4. Маркова О.В. Мемуарный портрет // Литературный портрет в системе биографических жанров. - Хабаровск, 2008.
5. Михайлова М.В. Литературная критика: эволюция жанровых форм // Поэтика русской литературы конца Х1Х-начала ХХ века. Динамика жанра. М., 2009.
6. Катанян В. О сочинении мемуаров // Новый мир. 1964. № 5.
7. Короленко В.Г. А.П. Чехов // Собрание сочинений. Т. 5. М., 1953.
8. Короленко В.Г. О Г.И.Успенском // Собрание сочинений. Т. 5. М., 1953.
9. Короленко В.Г. В.М.Гаршин // Собрание сочинений. Т. 5. М., 1953.
10. Славин Л. Портреты и записки. М., 1965.
11. Гроссман Л.П. Цех пера. М., 1930.
Айкашева Ольга Анатольевна, аспирант кафедры русской литературы Бурятского госуниверситета.
Aikasheva Ol 'ga Anatolievna, post-graduate of department of Russian literature of Buryat State University
Tel: 89246570205; e-mail: ajjkashevaolga@mail.ru
УДК 83.36
МБ Куликова
Концепция игры Мандельштама-акмеиста: между аполлонизмом и дионисийством
В статье проведен анализ важнейшей в поэтической системе раннего О. Мандельштама оппозиции: аполлонизм (свет и гармония сотворенного космоса) и дионисизм (темная пугающая стихия) сквозь призму философии игры. Игра как онтологическое и гносеологическое в восприятии поэта начало рассматривается в ипостасях game (гармония) и play (стихия). Оппозиция аполлонизма и дионисизма представлена на материале текстов сборника «Камень» на основании интерпретации амбивалентных образов вечности, музыки и архитектуры.
Ключевые слова: архитектура, музыка, вечность, игра, гармония и хаос, аполлонизм и дионисизм.
M.B. Kulkova
The conception of O. Mandel'shtam's game: between the «apollonism» and the «dionisism»
The author studies the creativity of O.Mandel'shtam during his acmeistic period on the example of his book of poems «The Stone». This oeuvre is examined through prisms of the philosophy of game and the opposition of dionistic and appolonistic beginnings. There is an analysis of two main lines of «The Stone»: architectural and musical. The basic characteristic of them is the duality. The author researches the very line of Mandel'shtam-akmeist's person by the transformation of dionistic chaos to the appolonistic universe in the game. This game at later oeuvre of Mandel'shtam transforms at the new direction associated with the categories of «Time» and «Century».
Key words: architecture, music, eternity, game, harmony and chaos, apollonism and dionisism.
Лейтмотивом первого сборника Осипа Мандельштама «Камень» стало преодоление «хаоса иудейского» в попытке самоопределения в мире культуры «европейского космоса», обретения
ощущения единства бытия. И такая задача жизненной философии поэта-акмеиста оказалась связанной с ориентацией на игровое начало. Сущностные характеристики этого начала кор-
