CC BY
86
Критика, рецензии, обзоры, библиография
ЗАЩИЩЕНА ДОКТОРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ «ИСТОРИОСОФСКИЙ ТЕКСТ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ПУБЛИЦИСТИКЕ ХХ ВЕКА»
Л. В. Полякова
В апреле 2012 года в МПГУ защищена докторская диссертация И. Л. Бражникова, на страницах которой создана фундаментальная концепция историко-литературного развития XX столетия. Углубленному в историософию анализу подвергаются сложнейшие эпохальные произведения: «Жизнь Клима Самгина» М. Горького, «Тихий Дон» Шолохова, «Хождение по мукам» А. Толстого, произведения о Великой Отечественной войне, «Прощание с Матерой» Распутина, наиболее яркая публицистика Х1-ХХ веков.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: русская литература, публицистика, историософская проблематика, «текст» русской революции, «скифский сюжет» русской литературы.
Ш страницах диссертации И. Л. Бражникова [Бражников 2012] выстроен научно-исследовательский проект с сооружением оригинальной и фундаментальной концепции историко-литературного развития ХХ столетия. Эта концепция базируется на мысли о том, что корень и смысл изучения литературы ХХ века не в смене советского лексикона или научной парадигмы, а в глубинном осмыслении предшествующих периодов национальной истории, ибо там вся историософия ХХ века. Это своеобразный ориентир на историзацию процесса изучения художественной литературы и публицистики, на принцип историзма как основной в методологии и концепции диссертанта. Вероятно, только так и может быть продуктивно прочитана сегодня классика, к которой до начала ХХ! века примерили уже все научно-теоретические «платья» мыслимых и немыслимых фасонов. Сегодня мы имеем дело не с фасоном, а с поиском и открытием целой литературоведческой галактики, которая заключает в себе многие, если не все, загадки и тайны не только литературного развития, но и жизни, экзистенциальных перспектив каждого из нас, русской нации и России, о чем страстно и небеспочвенно размышляли и размышляют Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, а в ХХ веке — М. Горький, Блок, А. Белый, Шолохов, Платонов, Солженицын, Шукшин, Распутин или другие классики. Заданный масштаб взгляда на литературу ХХ века — через всю отечественную историю — далеко не всем по плечу. На столь широких горизонтах может затеряться предмет обзора, и именно такое впечатление иногда возникает при малейшем повороте пути нашего следования за авторской мыслью и аргументацией диссертанта. Ценно то, что этому досконально углубленному в историософию подходу подвергаются сложнейшие и эпохальные, этапные произведения, у которых в истории русской литературы особая роль. В перспективе исследования обозначены эпопейные произведения М. Горького «Жизнь Клима Самгина», Шолохова «Тихий Дон», А. Толстого «Хождение по мукам», произведения о Великой Отечественной войне, В. Распутина «Прощание с Матерой».
оо
Г\|
О
CM
го
Г0
Ol A
(K
Г0 ^
Ol
о о
Докторская диссертация И. Л. Бражникова написана в ракурсе проблематики программной статьи Ф. И. Тютчева «Россия и Революция» (1848) и современной полемики о ней на страницах «Нового мира» Б. Н. Тарасова с С. Г. Бочаровым [Тютчев 2003; Новый мир 2004, 2005], что во многом определяет оперативную актуальность диссертации московского исследователя. Автор поставил тему русской революции в историософский контекст и тем самым усилил актуальность своего литературоведческого труда рассмотрением вопросов о «принципиальной "незавершенности"» историософской проблематики в современной русской литературе и публицистике, о «проблеме "смысла" и "конца истории"», «взаимодействия художественного и исторического сознания», недостаточной разработанности как этих тем, так и вопроса о сохраняющемся общественном интересе к темам, связанным с революцией как историко-культурным феноменом [Бражников 2012: 27-28].
К месту здесь следует сказать: вряд ли можно согласиться с автором диссертации, когда он утверждает, что так или иначе «все ведущие русские писатели в 1917 году стояли на стороне революции. В. В. Розанов... вообще ставил знак равенства между русской литературой и революцией. Литература в России, по мысли Розанова, просто заменила собой жизнь... разойдясь с действительностью, она привела Россию к гибели» [Бражников 2012: 296]. И. Л. Бражников позицию Розанова о соотношении революции и литературы трактует так: «революция как порождение литературы». На самом деле у Розанова была все же иная концепция. В период развернувшейся национальной катастрофы он с горечью возмущался установившейся тогда модой чернить собственную страну: «У француза "chere France", у англичан — "старая Англия", у немцев — наш старый Фриц, только у прошедшего русскую гимназию и университет — "проклятая Россия"» [Розанов 1992: 331]. В 1911 году русский философ и писатель в газете «Новое время» выскажет выстраданную им оценку роли русской литературы в судьбе России: Россию «убила» литература. В статьях 1918 года он разовьет эту мысль: «После того, как были прокляты помещики у Гоголя и Гончарова.., администрация у Щедрина. и история, купцы у Островского.., духовенство у Лескова и, наконец, самая семья у Тургенева, русскому человеку не осталось ничего любить, кроме прибауток, песенок, сказок. Отсюда произошла революция» [Книжный угол 1918: 9].
Все же эта позиция — не «знак равенства между русской литературой и революцией»: чернить — еще не совершать коренной переворот,
тем более не насильственно изменять общественно-политический строй, провоцируя «революционный циклон» (А. Блок). Да и сам Бражников на страницах диссертации дает достаточно четкие определения революции именно как историко-культурного явления.
В диссертации И. Л. Бражникова разрабатывается проблема, которая имеет и особый ценностный критерий, вневременную актуальность. Историко-философская проблематика, в том числе историософская, в художественной литературе и особенно в публицистике обращена к онтологическим, бытийным, сущностным вопросам жизни человека, общества, государства. Именно эта философская доктрина наполняет научный сюжет диссертации особым содержанием и смыслом. Несмотря на то, что в работе московского исследователя представлены знаковые для заглавного ХХ века произведения литературы и публицистики (кроме уже названных, «Апокалипсис нашего времени» В. Розанова, «Слово о погибели земли русской» А. Ремизова, «Двенадцать», «Скифы» А. Блока, «Пугачев», «Ключи Марии» С. Есенина, «Северовосток» М. Волошина, «Мы» Е. Замятина, «Третий Рим» Г. Иванова, «Роковые яйца» М. Булгакова), но далеко не исчерпывающие сложность, многозначность, тенденциозную многоаспектность писательского слова этого периода, исследование представляет собой во многом новаторский тип публичного научно-исследовательского сочинения с демонстрацией оптимальной методологии. Значение этого типа диссертации определяется ролью и мощью проективного и прогностического дискурсов, в которых особенно значительными оказываются прогнозирование судьбы России, общефилософские установки на осмысление базовых национальных гуманитарных ценностей: формирование аксиологических ориентиров общества, укрепление социальных мифов, определяющих траекторию дальнейшего социально-исторического пути; решение нравственных, религиозных, политических, экономических вопросов бытия человека в условиях разрушительного фронтально-нивелирующего глобализма.
Я впервые прочитала литературоведческую диссертацию, научно-исследовательскую работу, рассчитанную на публичную защиту, со столь открытой и ярко сформулированной исторической и историко-литературной концепцией, с включением в нее историографического материала, по объему не уступающего литературно-художественному. Возникает ощущение, что диссертант, как и с воодушевлением цитируемый им Ап. Григорьев «в пору восстановления в душе новой или, лучше сказать, обновленной веры», вдруг припал
к «грунту, почве, народу». Это качественный показатель современного гуманитарного исследования, стимулирующий огромный интерес к нему.
Еще раз повторю: диссертация И. Бражнико-ва — глубоко новаторская работа. Научную новизну сам автор формулирует компактно и выразительно. «Научную новизну работы,— пишет он,— определяет выбранный (избранный? — А. П.) теоретический аспект исследования. Впервые вводится понятие историософского текста (ИТ), который обнаруживается в различных родах и жанрах художественной литературы и публицистики. Впервые производится целостное рассмотрение ИТ в русской литературе Х1-ХХ вв. и впервые подробно рассматривается скифский сюжет русской литературы, которому не было уделено достаточного внимания ни в отечественной, ни в зарубежной науке. Выявление ИТ позволяет рассматривать в едином контексте произведения разных жанров, связям между которыми ранее не уделялось достаточного внимания. Новизна работы подтверждена авторским решением ряда историософских проблем, имеющих важное социально-политическое и социокультурное значение» [Бражников 2012: 30-31] (в целях экономии объема анализа в этом фрагменте диссертации мною сняты абзацы).
И. Л. Бражников прочерчивает путь движения русской литературы, художественной и философской мысли на протяжении веков, выявляет особенности русской национальной литературы, уверенно эксплуатирует ее центростремительную магистраль. «Духовное скифство» (Р. Иванов-Разумник), которое, до известной степени, было характерно для всех русских классиков литературы, кажется, наглядно характеризует теперь мироотношение самого автора диссертации. Процесс сцепления диссертантом доминирующих импульсов национальной историко-литературной жизни на страницах диссертации обретает черты национальной историко-культурной доминанты. Огромный динамичный материал, его интеллектуальная мощь и мощь самого исследования, которые, чтобы их удержать в рамках единой хорошо выстроенной научной концепции, потребовали немалого научно-исследовательского мастерства диссертанта.
В диссертации изложена история становления и стабилизации в гуманитаристике понятия «историософия». К примеру, констатируется, что в конце 1980-х — начале 1990-х годов на кафедре советской литературы (ныне — кафедра русской литературы и журналистики ХХ-ХХ1 веков) МПГУ было создано научное направление в основе с исследованием историософской проблематики, а в 1999 году была защищена докторская диссертация Л. А. Трубиной «Историческое сознание в русской литературе первой трети ХХ века: типология и поэтика», где
декларировалось представление об историософии русской литературы ХХ века. В рамках этого направления написана и диссертация И. Л. Бражни-кова. На ее страницах понятие «историософия» получает многозначное, сопряженное толкование: «концепция философии истории», «интуитивное переживание судеб народов, эстетическое и этическое осмысление основ их исторического бытия», «эстетическое переживание истории». Программный смысл для автора диссертации приобретает интересное утверждение Н. В. Зайцевой: «Проблема смысла судьбы и назначения национальной истории может не слишком волновать людей, которые живут в обществе с устойчивой научно-исторической традицией. Они, как правило, довольствуются непосредственным историческим сознанием и не нуждаются в историософском оправдании своего места в этом мире. <...> Возможно поэтому у классиков английской и французской философии практически отсутствует тяга к историософским построениям, особенно национально ориентированным» [Зайцева 2005: 104]. Далее И. Л. Бражников переходит к теме диссертации — «Историософский текст русской революции в художественной литературе и публицистике ХХ века» — и утверждает аббревиатуру ИТ, что означает «историософский текст».
Итак, «историософский текст русской революции». Хочу еще раз обратить внимание на формулировку темы диссертации Л. А. Трубиной «Историческое сознание в русской литературе.» Здесь есть историческое сознание, есть и русская литература. Есть они и в смелом и справедливом, четко сформулированном замечании этого ученого: «Особое значение в размышлениях писателей о смысле истории сыграла революция, ставшая не только одним из самых значительных событий мировой истории ХХ в., но и смысловой доминантой русской культуры» [Бражников 2012: 23]. При скрупулезном прочтении диссертации Браж-никова неизбежно возникает вопрос, почему же он очень энергично развернул тему своего исследования в «текст», в котором временами, так сказать, «буксует» литература? Моя вторая (после трактовки историко-литературной концепции В. Розанова) принципиальная полемика с автором диссертации — именно о «тексте», заменяющем представление о литературном произведении.
Надо сказать, методология замкнутого знакового анализа — это не только методология И. Л. Бражникова, а весьма распространенный сегодня уход от литературы как искусства в лингвистически, вербально обрамленный текст, будто бы сегодня здесь все однозначно, и классики отечественной литературоведческой мысли не сталкивались с этим вопросом и не разъясняли
а
О! и и
к
го ^
и а о
н ^
о
О!
■3
га
го со
о ^
к ^
о
со
оо см
о
см
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
проблему. Однако приведу примеры. Д. С. Лихачев: «Дело в том, что литература — это не только искусство слова — это искусство преодоления слова, приобретение словом особой "легкости" от того, в какие сочетания входят слова. Над всеми смыслами отдельных слов в тексте, над текстом витает еще некий сверхсмысл, который и превращает текст из простой знаковой системы в художественную.» [Лихачев 1989: 27-30]. М. М. Бахтин в статье «Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа»: «.текст — печатный, написанный или устный (записанный) — не равняется всему произведению в его целом. В произведение входит и необходимый внетекстовый контекст его. Произведение как бы окутано музыкой интонационно-ценностного контекста, в котором оно понимается и оценивается (конечно, контекст этот меняется по эпохам восприятия, что создает новое звучание произведения). Предмет гуманитарных наук — выразительное и говорящее бытие. Это бытие никогда не совпадает с самим собою и потому неисчерпаемо в своем смысле и значении»: в отличие от текста, который «исчерпаем и замкнут в своей знаковой системе» [Бахтин 1986] (слово «контекст» выделено мною.— Л. П.).
Когда я задаюсь вопросом, почему поэма «Двенадцать» на страницах диссертации анализируется без обращения к программной статье Блока «Интеллигенция и революция» (1918), написанной, как и «Скифы», одновременно с «Двенадцатью», где решаются вопросы, по-особому интересующие автора диссертации, когда пытаюсь понять, что стало основанием для утверждения: Блок двигался к революции «как бы вслепую», в отличие от Волошина, который шел к революции «вполне сознательно, зряче» [Бражников 2012: 306], то ответ надо искать, может быть, в тех самых «пределах», которые ставит перед исследователем анализ именно «текста» и нарратива? И, между прочим, сам диссертант противореча себе, на с. 316 говорит о том, что «связь между ветром и Христом, Христом и революцией, Христом и большевиками, разогнавшими "учере-дилку", Блоку ясна с самого начала» (так «ясна» или «вслепую»? — слово ясна выделено мною). Именно на страницах «Интеллигенции и революции» содержится и ответ на вопрос о смысле и содержании образа ветра, которому Бражников дает свою трактовку как «эпохального образа», который имеет мифологический, метафизический смысл и с которым диссертант отождествляет «историю» [Бражников 2012: 313-317].
Давайте послушаем Блока. Он предельно искренен и ясен: «Мы, русские, переживаем эпоху,
имеющую не много равных себе по величию. Вспоминаются слова Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Дело художника. слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух» [Блок 1971: 10]. «Россия — буря. Демократия приходит "опоясанная бурей", говорит Карлейль.» [Блок 1971: 6]; «П еределать все. .Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, душе народной, разрывают сковывающие их путы и бросаются бурным потоком. это называется революцией. Меньшее, более умеренное, более низменное — называется мятежом, бунтом, переворотом. Но это называется р еволюцией. Она сродни природе. революция, как грозовый вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное. гул этот все равно всегда — о великом.». Революция — «мировой циклон», «революционный циклон». И, наконец, известный финал: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию» [Блок 1971: 11].
Конечно, это путь автора «Двенадцати» к революции не «вслепую». Публицист Блок прямо формулирует свою позицию. Она, блоковская концепция, гораздо сложнее в поэме «Двенадцать», однако статья «Интеллигенция и революция» для понимания этого произведения и для оценки отношения Блока к революции дает нам много ориентиров. Исследователю поэмы не только целесообразно, но и необходимо выйти за пределы блоковского «текста» «Двенадцати», войти в его контекст.
И еще о «Двенадцати». Не знаю, насколько резонно рассматривать поэму в контексте теории карнавальности Бахтина с ее системой масок. Однако совершенно точно, нельзя согласиться со следующим утверждением диссертанта: «Четкие границы предметного мира, ясные очертания здесь отсутствуют, что вообще является одним из главных условий символистской поэтики, совершенным выразителем которой был Блок» [Бражников 2012: 316]. Место Блока среди символистов особое, и отношение этой поэмы к символизму — тоже особое. Уже давно, несколько десятилетий назад, прежде всего В. Н. Орловым, установлены реальные, реалистические не только детали, но корни произведения, начиная с его названия: городской патруль 1917-го года состоял ровно из 12 человек; реалистичны и другие многочисленные детали [Орлов 1967].
Следствием педалирования соискателем своего намерения анализировать не литературные произведения и произведения публицистики, а «тексты», к тому же еще и «текст Революции», в анализируемой диссертации становится наглядный, но счастливый парадокс: предполагая, что
анализируется «текст», И. Л. Бражников на самом деле демонстрирует совершенно потрясающее искусство как раз литературно-художественного анализа, анализа именно литературных и публицистических произведений: «Апокалипсиса нашего времени», «Двенадцати» Блока, «Третьего Рима» Г. Иванова, «Пугачева» Есенина, «Прощания с Матерой» Распутина и, в терминологии Бахтина, «контекста» Революции. Точно составителем Б. Н. Тарасовым назван 3-й том новейшего собрания сочинений Ф. И. Тютчева: «Публицистические произведения».
Автор диссертации в целом удачно формулирует методологию своего исследования, она построена на достаточно выразительной основе и по-своему интересна, более того, продуктивна, может быть, даже оптимальна для осмысления художественной доминанты русской литературы ХХ века. Я имею в виду попытку И. Л. Бражникова рассмотреть эту литературу в аспекте не только философии революции, но и эсхатологии как знака революции, характерной черты миромоделирующих поисков практически каждого классика литературы последнего столетия. Диссертант вводит понятие «русского эсхатологизма» с формулировкой его свойства: каким бы трагическим ни был, он таит в себе возможность нового начала. И это, пожалуй, наиболее продуктивный угол зрения на современную проблематику русского национального искусства, на классику. Соискатель написал подробную, развернутую, масштабную историко-теоретическую преамбулу на основе осмысления русской жизни и русской культуры Х1-Х1Х веков. Эта преамбула воспринимается как умный авторский теоретический проект, сориентированный на культуру ХХ века, которая по своей миросозидательной сущности, конечно же, историософична. Преамбула дала автору возможность сформулировать исследовательский метод, позволивший «преодолеть не продуктивное противопоставление историософии и художественной литературы». И диссертант связывает свою работу с «теорией истории и нарра-тологии, где практикуется выявление «метаистори-ческого» «металингвистического» уровня текстов, анализ «метанарративов» [Бражников 2011: 6]. Я, правда, не увидела на страницах вполне классической диссертации Бражникова конкретного воплощения теории повествования структуралистов и представителей рецептивной эстетики, той самой нарратологии, ориентирующейся на рецепты не выходить за пределы контекста культуры и сосредоточиваться на знаковой структуре текста. Все самое интересное, что обнаружено исследователем в произведениях Розанова, Блока, А. Белого, Г. Иванова, Есенина, Волошина или Распутина, на мой взгляд, «добыто» не в результате дискурсивного
анализа, как требовала бы этого нарратология, а путем использования исторического, историко-культурного, историко-литературного контекстов. Для меня на страницах диссертации присутствует в качестве предмета исследования все же не столько историософский «текст революции», сколько именно историософский классический «контекст» революции в понимании контекста М. М. Бахтиным или Д. С. Лихачевым. С учетом интереса диссертанта к доминантным в «тексте Революции» топосам, смысловым фундаментальным категориям (прежние времена, апокалипсис, Иисус Христос, антихрист, град Китеж, Третий Рим, государство, Святая Русь, земля, царство, держава, почва, русский национальный характер, скиф и т. п. [Бражников 2012: 6, 19, 40, 92], скорее всего, методология диссертации Бражникова может быть истолкована как комплексная, историко генетическая, сравнительно-историческая, историософская, доминантно-топологическая, ментально-стратегическая, культурологическая, междисциплинарная, рационально контекстно-текстологическая.
Сам автор логично напоминает своему читателю о том, что «тема, вынесенная в заглавие диссертации, несет определенный публицистический посыл, поскольку в формировании историософских концепций участвовали в равной степени и художественная литература, и публицистика, и собственно журналистика. Задача сформулировать и донести до читателя идейный комплекс, связанный с русской революцией, определяет "смежный" характер диссертационного исследования». Далее автор диссертации уточняет: «В методологическом отношении исследование опирается на труды В. В. Кожинова, который рассматривал всю русскую историю как "историю Слова", разработал и применил метод "филологической критики" историографических источников и методологический подход к событиям революции глазами "из прошлого"» [Бражников 2012: 31].
Таким образом, в диссертации И. Л. Бражникова разработана новая методология, создана фундаментальная база для оценок такого культурного феномена, как русская литература и публицистика ХХ века. Эта методология — один из действенных инструментов, рычагов, путей создания единой национальной концепции развития русской литературы в разных ее родах и жанрах и на разных геополитических континентах. Существенно то, что методология на страницах диссертации разработана самостоятельно с привлечением огромного исторического материала, а не присваивается когда-то и кем-то уже апробированная система подходов. Особенность диссертации И. Л. Бражникова состоит еще и в том, что ее автор самостоятельно разрабатывает и базовые заголовочные понятия
а
О! и и
к
го ^
и а о
н ^
о
О!
■3
га
га со
о ^
к ^
о
со
оо
Г\|
О
гм
го
го
Ol А
(К
го ^
<V
о о
(историософия, «историософема», текст революции, скифство, «русская эсхатология», «национальная утопия», «утопический модус», «утопический хронотоп» и другие).
12 апреля 2012 года на факультете журналистики Санкт-Петербургского университета защищена докторская диссертация А. Л. Семеновой «Русская философская публицистика начала ХХ века» [Семенова 2012]. Активизировавшийся интерес к философской проблематике отечественной публицистики в начале ХХ1 столетия действительно не случаен: слишком сложны сегодня для научного осмысления национальные исторические и философские контексты. Обе эти диссертации, Семеновой и Бражникова, вводят в научный оборот в большой степени новые, еще не осмысленные современной наукой публицистические работы. У И. Л. Бражникова это не только ремизовское «Слово о погибели земли русской» или розанов-ский «Апокалипсис», сочинения русской религиозной философии, но и многочисленные труды инока Филофея, С. И. Муравьева-Апостола, Н. М. Карамзина, П. Я. Чаадаева, В. Ф. Одоевского, И. В. Киреевского, А. С. Хомякова и других русских мыслителей. В русле их проблематики и написана его диссертация. Масштаб проблематики, все пространство русской публицистики, историко-философский контекст исследования И. Л. Бражникова не позволяют ограничиться трактовкой «философской публицистики», данной в свое время почти классиком русской журналистики ведущим научным сотрудником, профессором кафедры социологии журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова Е. П. Прохоровым в его многочисленных работах, начиная с 1960-х годов, когда этот ученый связывал публицистический философский модус с «граждански активной», «остро направленной» публицистикой, которая «идет от идеи» [Прохоров 1984: 215]. Для автора диссертации философский контекст художественной литературы и публицистики связан с историософией, которая, по утверждению Бражникова, обнаруживается «в различных родах и жанрах художественной литературы и публицистики» [Бражников 2012: 30].
В диссертации Бражникова, очевидно впервые в науке о литературе, столь основательно представлена публицистика, не только ее история не протяжении нескольких столетий, но и оценены ее масштаб и возможности в постижении специфики национальной жизни, национальной истории, а также место в национально-культурной жизни страны и государства, в формировании художественного мира писателей, то есть речь идет не только о функции публицистики как явления общекультурной жизни, но и о фронтальном воздействии публицистического слова на историче-
ские процессы, формирование и сохранение ментальной неповторимости, в том числе на создание русских философских теорий и учений.
Следует отметить, что в понимании и прочтении публицистических произведений ХХ века диссертанту серьезно помогает его работа в качестве журналиста, зам. редактора «Политического журнала».
Структура диссертации обусловлена строгой, хорошо выстроенной научной концепцией и детализирует ее: материал диссертации располагается в III частях, 16 главах и многочисленных параграфах. Каждая часть, кроме третьей, завершается «Итогами», которые значительно облегчают восприятие сложного и большого по объему материала.
Удачной, пожалуй, самой удачной, является Часть II «Скифский сюжет в историософском тексте», где, впервые с начала 1920-х годов, скифство рассматривается как «нерв русской литературы, ее движущая пружина» [Бражников 2012: 276]. Пожалуй, впервые это явление исследуется столь внимательно в историко-литературном и публицистическом контекстах ХХ века. Очень любопытна трактовка есенинского и блоковского литературного наследия, а также романа Г. Иванова «Третий Рим». Жаль, что в скифский сюжет не включен Е. И. Замятин с его огромным интересом к этой проблеме. Плодотворной для обобщений в этом плане может стать и проза Платонова, в частности, его повесть «Джан».
В диссертации обширен полемический контекст, причем по разным вопросам: полемика с исследователями исторического феномена революции; интерпретаторами пушкинской «Истории села Горюхина»; А. Эткиндом о мистическом эротизме В. Соловьева; понимании истории и характеристике скифства; эсхатологической философии; с В. Сары-чевым и И. Есауловым о прочтении поэмы «Двенадцать» и другим. Это говорит не только о широте проблемной эрудиции диссертанта, но и его принципиальной позиции, которую он отстаивает ярко и аргументированно, что выдает в нем не только хорошего исследователя общих и теоретических вопросов литературоведения, но и чуткого интерпретатора отдельных произведений.
Теоретическую значимость автор диссертации определяет как внедрение в литературоведческую практику «концептуального понятия историософского текста, определение его атрибутов, коммуникативных стратегий и выявление связи его с эстетической категорией "возвышенного"; в рассмотрении различных модусов художественности в историософском тексте, в определении и герменевтическом анализе скифского сюжета в русской литературе. Найден универсальный научный аппарат для характеристики сложней-
ших явлении литературы, журналистики, в целом гуманитарного знания» [Бражников 2012: 32]. И с этим можно согласиться. Практическое значение исследования связано с возвращением нас к логике, позволяющей оценить роль публицистики, в том числе писательской, в развитии общегуманитарной мысли, жизни страны, судьбе нации, что особенно актуально сегодня для России, где стрелки, к сожалению, резко переведены на технические исследования. Основные выводы диссертации перспективны для написания истории русской литературы и журналистики. Материал исследования продуктивен в прикладном литературоведении и журналистике, в частности, в преподавании их в вузе и школе.
ЛИТЕРАТУРА
Бахтин М. М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.
Блок А. А. О назначении поэта. М., 1971.
Бражников И.Л. Историософский текст русской революции в художественной литературе и публицистике XX века: дис. ... д-ра филол. н. М., 2012.
Зайцева Н. В. Историософия как метафизика истории: опыт эпистемологической рефлексии: дис. ... д-ра фи-лос. наук. Самара, 2005.
Книжный угол. 1918. № 4.
Лихачев Д. С. О филологии: сб. статей. М., 1989.
Новый мир. 2004. № 5, 2005. № 11.
Орлов В. Н. Поэма Александра Блока «Двенадцать». М., 1967.
Прохоров Е. П. Искусство публицистики. М., 1984.
Розанов В. В. Опавшие листья. М., 1992.
Семенова А.Л. Русская философская публицистика начала XX века: дис. ... д-ра филол. н. СПб., 2012.
Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. и писем: в 6 т. Т. 3. М., 2003.
ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина».
Поступила в печать 30.09.2012 г.
ci <v и и
к
го ^
и
а о
н ^
о
ai
■S
s
го
UDC 801.731 THE DOCTORAL DISSERTATION "HISTORIOSOPHICAL TEXT OF THE RUSSIAN REVOLUTION IN FICTION AND JOURNALISM OF THE TWENTIETH CENTURY IS DEFENDED"
L. V. Polyakova
I. L. Brazhnikova defended his doctoral dissertation at the Moscow State Pedagogical University in April 2012. The pages of the dissertations includes the basic concept of historical and literary development of XX century. Such complex epochal works of Russian literature as "The Life of Klim Samgin" M. Gorky, "And Quiet Flows the Don" Sholokhov's "Road to Calvary" A. Tolstoy, works of the Great Patriotic War, "Farewell with the mother" Rasputin, the brightest journalism XI-XX centuries are undergone the deepest historiosophy approach.
KEY WORD S : Russian literature, journalism, historiosofic problems, "text" of the Russian Revolution, "Scythian plot" of Russian literature, the new methodology.
ro со
о ^
к ^
о
CO
