Научная статья на тему '«Записки» Г. Р. Державина в повествовательной структуре книги В. Ходасевича о поэте'

«Записки» Г. Р. Державина в повествовательной структуре книги В. Ходасевича о поэте Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
233
32
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
РУССКАЯ ПРОЗА / СИНКРЕТИЗМ ЖАНРОВ / ФИЛОСОФСКО-РИТОРИЧЕСКИЕ ФОРМЫ / КОНЦЕПЦИЯ ЖИЗНЕТВОРЧЕСТВА / ИДЕЯ "ВНУТРЕННЕГО ДЕЛАНИЯ" / THE CONCEPT OF "THE CREATURE OF EXISTENCE" / IDEA OF "THE INNER EDUCATION" / RUSSIAN PROSE / SYNCRETISM OF THE GENRES / PHILOSOPHIC-RHETORICAL GENRES

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Коптева Элеонора Ивановна

Данная статья обращается к проблеме развития биографических форм в русской историко-литературной традиции конца XVIII начала XX вв. Рассматриваются принципы конструирования биографии: «срастание» идеализированного и «энергетического» типов повествования, а также такие риторические формы, как энкомион (егкюмйпн), prodigia, парабола (рбсбвплЮ) и др.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The «Memoirs» by G. R. Derzhavin in the book of V. Khodasevich about the poet

This article pays attention to evolution of the problem of biographical forms in Russian historical-literary tradition from the end of XVIII to the beginning of XX century. It is considering the structural biography principles in the Khodasevich.s book: the union of idealized and «energetic» narrative types (Platon.s and Plutarch.s traditions) and the rhetorical forms (aae.ieii, prodigia,.anaaie.).

Текст научной работы на тему ««Записки» Г. Р. Державина в повествовательной структуре книги В. Ходасевича о поэте»

УДК 82 091 Э. И. КОПТЕВА

Омский государственный педагогический университет

«ЗАПИСКИ» Г. Р. ДЕРЖАВИНА В ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ КНИГИ В. ХОДАСЕВИЧА О ПОЭТЕ________________________________

Данная статья обращается к проблеме развития биографических форм в русской историко-литературной традиции конца XVIII — начала XX вв. Рассматриваются принципы конструирования биографии: «срастание» идеализированного и « энергетического» типов повествования, а также такие риторические формы, как энкомион (егкюмйпн), prodigia, парабола (рбсбвплЮ) и др.

Ключевые слова: русская проза, синкретизм жанров, философско-риторические формы, концепция жизнетворчества, идея «внутреннего делания».

В январе 1931 г. В. Ходасевич завершил работу над книгой «Державин», которая целиком была опубликована в издательстве «Современные записки». В эмигрантской критике отмечался пушкинский стиль произведения, тем не менее автор создал не роман и не повесть; документальные источники, впечатления, размышления, анекдоты, легенды, аналитический и художественный взгляды на события — все смешалось здесь в своеобразную форму книги-биографии.

Интерес к Державину в русской традиции обостряется на изломе веков, двадцатое столетие открывает для себя поэта, казалось бы, забытого: «Муза Державина шагала вслед XVIII веку грузными стопами Российской державы, в ней слышался то грохот пушек, осаждавших Измаил, то львиный рык Потемкина, то петушиный крик Суворова, но сладкозвучной она не была [...] Державин оказался союзником в борьбе против опошленной гармонии и академического пушкинианства, преобладавших у поэ-тов-традиционалистов второй половины XIX — начала XX века [...] Хаосом, еще не сложившимся в гармонию, стали разбивать гармонию уже застывшую. Державин делается одним из любимых наставников целого поэтического поколения: Хлебникова, Маяковского, Вяч. Иванова, Цветаевой, Мандельштама, Ходасевича.» [1, с. 87 — 88].

Однако это не только интерес к поэту, но и к личности, к той эпохе, в которой появились и ощутили себя самостоятельная русская мысль и слово. Культура рубежа XIX — XX вв. тянулась к позапрошлому столетию, может быть, объясняя себя, пытаясь отыскать новые формы и осмыслить свои пути, увидеть русскую культуру в образе «зеркальных отражений».

«Для бытового поведения русского дворянина конца XVIII — начала XIX века характерны и прик-репленность типа поведения к определенной «сценической площадке», и тяготение к «антракту» — перерыву, во время которого театральность поведения понижается до минимума. Вообще, для русского дворянства конца XVIII — начала XIX века характерно резкое разграничение бытового и «театрального» поведения, одежды, речи и жеста [...]. Дворянский быт конца XVIII — начала XIX века строился как набор альтернативных возможностей («служба — отставка», «жизнь в столице — жизнь в поместье»,

«Петербург — Москва», «служба военная — служба статская», «гвардия — армия» и пр.), каждая из которых подразумевала определенный тип поведения» [2, с. 188—189]. В этом смысле, казалось бы, биографу, осмысляющему «Век разума» и человека этой эпохи, проще было бы обратиться к той форме, что предлагала сама традиция, — к биографии, построенной на рубрикации (служба — дом — любовь — поэзия и проч.). Такой тип биографии вызрел еще у Светония. Правда, человек изображается здесь как «готовый», изначально заданный.

Ходасевич избирает иной путь, позволяющий сохранить некую тайну живого человека. «Сюжет же книги определяется более глубоким пластом авторской мысли — концепцией личности Державина», — отмечают комментаторы собрания сочинений Ходасевича [3, с. 543]. Автор не только осмысляет «концепцию личности», но пытается восстановить, связать в одно живое неповторимое целое все проявления характера Державина. На глазах читателя Державин растет, совершает ошибки, думает, влюбляется, проигрывается в карты, по долгу службы противостоит властям предержащим, сочиняет стихи, пишет законопроекты. Этот ряд можно было бы продолжать и продолжать.

По нашему мнению, Ходасевич, продумывая структуру книги, оказался ближе всего к биографическим формам, созданным Платоном и Плутархом. Это тем более интересно, так как известно, что Платон вовсе не приветствовал поэтов в идеальном государстве, а Плутарх в «Параллельных жизнеописаниях» отказался представить биографию хотя бы одного поэта, даже риторы Демосфен и Цицерон, к примеру, интересовали его в связи с социально-этической проблематикой.

По мысли С.С. Аверинцева, «... биография, в отличие, скажем, от поэтических жанров, не имеет специфических языковых примет, и потому ее конструирование происходит прежде всего в сфере композиции» [4, с. 128— 129].

В целом в книге восстанавливается хронологический порядок событий, иногда нарушаемый автором. Такой композиционный принцип вообще не характерен для античной биографии, зато связан с житийной традицией. Однако и хронотоп античной биографии нашел свое место в книге о Державине.

ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010

Образ поэта складывается на пересечении двух противоположных литературных и культурных стилевых традиций: идеализация срастается с бытописанием, исключительный от рождения образ человека — с бытовой фигурой веселого хлебосола и даже авантюрного героя. Иными словами, энкомион (похвальная речь) перебивается с апологией, ргоШд1а, предзнаменование судьбы — с сознательным построением жизненного пути.

Обратим внимание на то композиционное кольцо, которое все события, воспоминания, объяснения собирает в одно целое и разворачивает в определенной смысловой перспективе: «От рождения был он весьма слаб, мал и сух. Лечение применялось суровое: по тогдашнему обычаю тех мест, запекали ребенка в хлеб. Он не умер. Было ему около года, когда явилась на небо большая комета с хвостом о шести лучах. В народе о ней шли зловещие слухи, ждали великих бедствий. Когда младенцу на нее указали, он вымолвил первое свое слово: — Бог!» [3, с. 123].

«Бог было первое слово, произнесенное им в младенчестве — еще без мысли, без разумения. О Боге была его последняя мысль, для которой он уже не успел найти слов» [3, с. 393], —пишет Ходасевич.

Биографическое время рождения будущего поэта соотносится здесь с родовым и космическим. Ходасевич, отталкиваясь от «Записок» самого Державина, обращается к давней античной традиции сопрягать исторические масштабы с вечностью: так, к примеру, Светоний упоминает о связи гибели Юлия Цезаря с явлением кометы, а Сенека Младший рассказывает о комете Нерона. Таким образом, личное — родовое — историческое — вечное связываются некоей параболой, раскрывающей повторяющиеся закономерные явления как внутри человеческой жизни, так и во внешнем мире.

Домысливание играет важнейшую роль в сюжетно-композиционной структуре биографии, разработанной Ходасевичем, хотя сам он уведомляет: «Биограф — не романист. Ему дано изъяснять и освещать, но отнюдь не выдумывать» [3, с. 121]. Этот сюжетный «ход» во многом напоминает Плутарховы «Параллельные жизнеописания».

Автор-биограф «не выдумывает», но осмысляет недостающие связи в биографическом и историческом материале, создавая то, что возможно, но чего, вполне вероятно, не было в действительности. Так создается особая целостность, не столько фактически-бытовая, сколько психологически-достоверная, целостность образа сознания героя, образа поведения героя, образа личности, в которой слились эпоха и индивидуальность, время и вечность, «шум времен» и «глагола звон».

Между первым словом «Бог!» и последней мыслью о Боге стянута целая жизнь, эпоха царей и переворотов, время взросления и опыта — сюжет свершившегося и невысказанного, недовоплощенного. На наш взгляд, именно на этом парадоксе выстроена вся биография Державина.

Сам автор вводит сопоставление своего героя с персонажем «Капитанской дочки», Петрушей Гриневым, говоря о «жизненных университетах» Державина. Невежество отрока соединяется с непреодолимой тягой к знаниям [3, с. 125]. С этой поры странная случайность будет властвовать в жизни Державина: как будто случайно он попадет в солдаты из-за путаницы в бумагах, случайно начнет писать первые стихи, случайно узнает о перевороте 27 — 28 июня, случайно повстречает свою возлюбленную «Катюху» и так далее.

Однако еще с той юношеской поры, когда «шалая жизнь постепенно его засасывала» [3, с. 143], пробивается стремление выстраивать свою жизнь, намечать некий «план». Вот один из примеров: «... записаться добровольцем в армию было ему не по средствам: это обошлось бы еще дороже, чем гвардейская служба в обстановке мирного времени. [...] Явившись к главнокомандующему, стал он проситься в комиссию, заявив, что он сам уроженец Казани, а также бывал в Оренбурге и хорошо знает тамошние места и людей. Это была правда. Бибиков его выслушал, но сказал, что взял уже из гвардии офицеров, лично ему известных. Державину ничего не оставалось, как откланяться. Но уйти — значило упустить случай безвозвратно. Он не двигался с места. Наконец удивленный Бибиков разговорился со странным офицером, понемногу втянулся в беседу и остался ею доволен. Отпуская Державина, он, однако, ничего не обещал ему, — а вечером в полковом приказе Державин с изумлением прочитал, что ему высочайше повелено явиться к генералу Бибикову. Наутро явился он к Бибикову и получил приказание через три дня быть готовым к отъезду» [3, с. 152— 153].

Здесь, впрочем, как и во всей биографии, обращает на себя внимание не только инициативность Державина, но и своеобразная черта его характера, которая в дальнейшем проявится с еще большим размахом, — это нарушение правил этикета, связанное с природной прямотой и невоздержанностью.

«Отражение смены этикета в житии хорошо известно по политическим жизнеописаниям Светония, посвятившего специальные рубрики поведению своих героев до и после прихода к власти» [5, с. 165]. В этой связи изображение Екатерины II, ее появляющихся и исчезающих фаворитов раскрывается подобным образом. Державин же, часто не задумываясь, нарушает этикет даже с высокими особами, правда, и в этом он остается загадкой, иногда он сам не прочь вступить в игру и «режиссировать» в ней.

Приведем пример: в 1791 г. Екатерина определила Державина принимать прошения, ему дан был кабинет рядом с комнатой Храповицкого. «Императрица приказала расследовать дело [о растрате казенных денег банкиром Сутерландом. — Э.К.], и Державину приходилось не раз по нему докладывать. На докладах Екатерина нервничала, он тоже. Споры так были горячи, что однажды Державин накричал на нее, выбранил и, схватив за конец мантильи, дернул [курсив наш. —Э.К.]. Государыня позвонила. Вошел Попов (бывший потемкинский секретарь).

— Побудь здесь, Василий Степанович, — сказала она, — а то этот господин много дает воли рукам своим.

Верная себе, на другой день она первая извинилась, примолвя:

— Ты и сам горяч, все споришь со мною.

— О чем мне, государыня, спорить? и только читаю, что в деле есть, и я не виноват, что такие неприятные дела вам должен докладывать.

— Ну, полно, не сердись, прости меня. Читай, что ты принес» [3, с. 272].

Ходасевич восстанавливает беседу со всем тщанием. Жест Державина, внеэтикетный, фамильярный, вдруг становится смысловым центром, образом действия. В книге часто встречаются повторы. Одним из них становится этот «фамильный» жест.

Не раз Ходасевич упоминает, что Державин видел в царице идеал, которому она сама часто не соответствовала. В процитированном фрагменте тем не менее Екатерина величественна и благородна. Образ

Державина проявляет в этом «синкресисе» и самого себя, и другого. Несдержанность и простота, «горяче-чность» и честность вопреки всему сослужили службу в жизни Державина.

Интересно, что в «Записках» самого Державина ничего о подобном фамильярном жесте не говорится, думаем, объяснение этому следует искать в произведениях Пушкина, в частности, в «Капитанской дочке». Сравним: «... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: «Не бойсь, подойди под мое благословение ...» Ужас и недоумение овладели мною. И в эту минуту я проснулся; лошади стояли; Савельич дергал меня за руку, говоря: «Выходи сударь: приехали» [6, с. 289].

Ходасевич раскрывает в подобных фрагментах «энергетический» тип (М.М. Бахтин) биографического описания, близкий Плутарху: характер героя обозначается в поступках и выражениях. Вместе с тем в книге о Державине реализуется и платоновский тип биографии, в которой герой проходит через «самоуверенное невежество» (Бахтин) к познанию самого себя. С одной стороны, характер определен в момент рождения (вспомним «чудо» с кометой), с другой — он развивается и выстраивает себя, проходя через моменты кризиса и перерождения. Эта вторая особенность близка житийному канону, переосмысленному в XVII — XVIII вв. в русской традиции, например, в «Житии Федора Васильевича Ушакова» А.Н. Радищева. Ю.М. Лотман в связи с этим отмечает: «В последней трети XVIII в. начинает заметно ощущаться тенденция к реальному спаиванию культуры в одно целое. Это проявляется прежде всего в стремлении — пока еще зарождающемся — восстановить непрерывность национальной традиции и обратиться к допетровской словесности. Реализуется оно в стремлении сблизить светскую и церковную, печатную и рукописную, «новую» и «древнюю» традиции» [7, с. 158].

В образе Державина восстанавливается и обновляется идея личного достоинства человека, независимо от обстоятельств и чужих мнений. Русское общество восемнадцатого столетия только начинало различать достоинство гражданское и внесословное [8, с. 94-116].

Часто Ходасевич предлагает аналитическое описание поступков своего героя, часто прямо изображает его в диалогах, письмах, заметках, однако есть в образе Державина нечто неуловимое: «... при всей кипучести своего характера он обладал странным свойством: порою, даже среди оживленной беседы, сон внезапно его охватывал» [3, с. 200]. Эти «странности»- бытовой жизни или поэтической созерцательности? — создают некую систему лейтмотивов книги, создавая «скрытый» сюжет биографии. Впервые об этом упоминается в связи с событиями юности, когда Державин, проигравшись в карты, «ел хлеб с водою и марал стихи». «Иногда на него находило отчаяние. Тогда затворял он ставни и сидел в темной комнате, при свете солнечных лучей, проби-

вавшихся в щели. Так проводить несчастливые дни оставалось его привычкою на всю жизнь» [3, с. 143]. А на лицейском экзамене вспомнится странный «прозаический вопрос» Державина и его сонливость, описанные Пушкиным. Несмотря на то, что здесь «совсем немного говорится о стихах [...], книга в целом остается книгой о поэзии» [3, с. 543].

В последних частях книги между тем все чаще встречаются имена поэтов, писателей, критиков, участие в заседаниях шишковистов, домашние чтения. В мире Державина служба, стихи, быт, семья неразрывно связаны. Ходасевич воссоздает самый дух поэзии Державина, полнее всего отразившийся в тех немногих стихах, которые цитирует автор: «Читалагай-ские оды», «Фелица», «Водопад», «Властителям и судиям», «Евгению. Жизнь Званская», «Река времен.». Образ Державина словно разливается в мир, «открыт во все стороны». Гражданское и приватное в его фигуре синкретично слиты. Ходасевич отразил в нем целый век, в его большом и малом, в его тяге к жизни и тяге к игре. Это «хтоническое, земляное божество русской поэзии» (М. Эпштейн).

Библиографический список

1. Эпштейн, М. Парадоксы новизны : О литературном развитии XIX — XX веков [Текст] / М. Эпштейн. — М. : Советский писатель, 1988. — 414 с.

2. Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века) [Текст] / Ю.М. Лотман. — СПб. : Искусство — СПБ, 2001. — 415 с.

3. Ходасевич, В. Собр. соч. [Текст] : в 4 т. / Владислав Ходасевич; [сост., подг. текста, коммент. И.П. Андреевой, С.Г. Бочарова, А.Л. Зорина, И.З. Сурат]. Т. 3: Проза. Державин. О Пушкине. — М. : Художественная литература, 1997. — 592 с.

4. Аверинцев, С.С. Плутарх и античная биография : К вопросу о месте классика жанра в истории жанра [Текст] / С.С. Аверинцев. — М. : Наука, 1973. — 280 с.

5. Рабинович, Е.Г. К вопросу о возникновении античной биографической традиции [Текст] / Е.Г. Рабинович // Традиции и новаторство в античной литературе : вып. второй. — Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1982. — С. 156— 166.

6. Пушкин, А.С. Полн. собр. соч. : в 17 т. Т.8, кн. 1 [Текст] / А.С. Пушкин. — М. : Воскресенье, 1995. — 496 с.

7. Лотман, Ю.М. О русской литературе : Статьи и исследования (1958 — 1993). История русской прозы. Теория литературы [Текст] / Ю.М. Лотман. — СПб.: Искусство-СПБ, 1997. — 848 с.

8. Чайковская, О. «Как любопытный скиф.» : Русский портрет и мемуаристика второй половины XVIII века [Текст] / О. Чайковская [предисл. Д. С. Лихачева]. — М. : Книга, 1990. — 295 с.

КОПТЕВА Элеонора Ивановна, кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы.

Адрес для переписки: e-mail: [email protected]

Статья поступила в редакцию 12.04.2010 г.

© Э. И. Коптева

ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК №6 (92) 2010 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.