Заметки с выставки Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

Культурная жизнь региона

ЗАМЕТКИ С ВЫСТАВКИ

Совсем недавно в залах Краснодарского художественного музея им. Ф. А. Коваленко экспонировалась выставка «Век Екатерины». Каждый город имеет свою мифологию, свой «текст». История Кубани с именем и образом Екатерины связана навсегда. С жалованной грамотой пришли на кубанские земли черноморские казаки и российская государственность. Образ Екатерины заложен в самом названии нашей столицы (дар Екатерины), в топонимике кубанских станиц и улиц, в школьных и вузовских учебниках, в памятниках и экспозициях музеев, в городском дизайне и местной рекламе. Поэтому и открытие выставки под таким названием воспринималось как нечто органичное, естественное, как продолжение кубанской мифологии и кубанского текста.

Конечно, образ Екатерины в сознании екатери-нодарца и жителя Петербурга разный. Для петербуржца это воплощение русского классицизма как духа «просвещенной монархии», выраженного в богатстве книжных собраний, дворцовой архитектуры, многих великих произведений искусства; для нас - почитаемая казаками «дарительница земель», «начало кубанской истории».

Если отвлечься от местных реалий, совершенно очевидно, что название выставки - скорее метафора пространства исторического времени. В нем нет ограничения ни видом искусства, ни жанром, ни привязкой к конкретным датам и обстоятельствам. Всякое общение с историческим временем возможно только в диалоге. Идеальное место такому диалогу - музей. Именно он по своему назначению призван формировать характер диалога различных культуры и эпох, учить людей разных поколений взаимопониманию.

Человеку нынешнего XXI столетия, особенно провинциалу, рожденному и живущему в отдалении от столиц, понять и почувствовать петербургский образ «века Екатерины» довольно сложно (это в равной степени касается и культуры повседневности и особенностей искусства).

По прочитанному и увиденному (книги, альбомы о музеях и памятниках архитектуры ХУШ столетия, репродукции картин, кинопутешествия и проч.) мы традиционно представляем этот век временем парадных портретов «персон», отмеченных орденами, мундирами, знаками отличия, большеформатных полотен исторической и батальной живописи. Вдобавок - ритуал и манеры придворных балов, парковые пейзажи, гобелены и фрески с аллегорическими сюжетами на темы не то античной, не то русской истории... Характеризуя времена Екатерины II, Василий Осипович Ключевский назвал их веком формулярных чувств и символического мышления.

Ритуальность, монументальность и сложное на-

полнение образных символов эпохи классицизма не так-то просто уживаются с нашим мозаичным цитатным сознанием, философия Просвещения - с философией экзистенциализма и постмодернизма.

Однако, как верно заметил знаток повседневности екатерининской эпохи Юрий Михайлович Лотман, ХУШ век постоянно жил «как бы в двух измерениях»: полдня, полжизни человек посвящал государственной службе, время которой было точно установлено регламентом, полдня находился вне ее. Сразу хочу заметить, что выставка мне понравилась. Она оказалась посвящена той самой «второй половине дня», которую человек екатерининской эпохи проживал в повседневности, в обыденных обстоятельствах, где он позволял себе оставаться просто человеком, а не государственным деятелем.

В несовпадении «образов», в несовпадении того, каким мы век представляли и каким нам его показали, и заключалась интрига выставки.

Никаких жанровых сюжетных полотен (по поводу быта) не было и не могло быть. Но повседневность возникала из восприятия самой выставки.

Попытаюсь пояснить, почему.

Организация всякого музейного диалога предполагает определенные ограничения. Во-первых, сказываются возможности самого фонда. Во-вторых, диктуют свои условия выставочные площади, пространство экспозиции (которого традиционно не хватает). Третье, и может быть самое главное, - концепция выставки, умение куратора (экспозиционера) предложить посетителю свое видение и понимание эпохи, да еще так, чтобы это видение и понимание нашли отклик в восприятии посетителя.

Музейные фонды «обрекли» организаторов представить русский классицизм не в его ранней, а в достаточно поздней редакции: в экспозиции преобладали работы, созданные в самом конце ХУШ или в начале XIX века (и потому отмеченные ярко выраженным сентиментализмом и даже некоторой долей романтизма).

Выставка встречала посетителей большим количеством камерных портретов соратников, детей и внуков Екатерины, малыми форматами, обилием тиражной графики, коллекцией рисунков И. И. Бецкого. Никакой столь характерной для классицизма агрессии локальных цветов не было.

Единственный парадный портрет императрицы работы В. Л. Боровиковского (1877) был по условиям экспозиционного пространства помещен в глубине зала и ни первого, ни второго впечатления о выставке не определял. Сначала, еще не зная, что движутся навстречу парадному выходу величественной императрицы, посетители видели Екатерину II пожилой женщиной, одетой почти по-домашнему на парковой прогулке (гравюра Н. Уткина по

композиции В. Боровиковского), или в походном платье (копия портрета работы художника М. И. Шибанова), или совсем еще молоденькой принцессой (пастель, автор портрета - французская художница Луиза Ревон, 1857 г.).

И великая княгиня Мария Павловна (опять-таки работа В. Л. Боровиковского) воспринималась не столько владетельной Саксен-Веймар-Эйзенахской герцогиней, сколько милой, чуточку сентиментальной барышней на выданье, исполненной бесконечного «душевного изящества».

Можно ли доверять этому портрету Боровиковского как историческому источнику? Не знаю. О своей любимой внучке (той самой Марии Павловне) Екатерина II писала: «Она сущий драгун, ничего не боится, все склонности и игры мужские». Так бывает в искусстве и, наверно, в жизни. И Екатерина и Боровиковский были по-своему правы. Художники видят одно, государи другое.

Можно было бы продолжить перечисление представленных на выставке камерных портретов, можно обратить внимание на традиционные в провинциальных экспозициях этикетки «Неизвестный художник II половины ХУШ века» или на столь же традиционное большое количество копий неизвестных художников с работ известных мастеров.

Копия - предмет искусства менее уникальный и этим приближенный к атмосфере обычного человеческого жилья, хозяин которого желал украсить свои комнаты, или кабинет, или домашнюю библиотеку картинами. Все это тоже работало на некий особый настрой восприятия.

Кроме того, сыграло свою роль большое количество графики - искусства значительно более демократичного (и по цвету, и по формату, и по цене), нежели парадная живопись эпохи классицизма. Не вдаваясь в историю функций русской гравюры начала XIX века, уместно уточнить, что гравированные изображения служили украшением небогатых гостиных в скромных квартирах чиновников средней руки, на гравюру был спрос в русской провинции.

Как и положено началу XIX века, на выставке доминировали офорт и резцовая гравюра, выполненная лучшими мастерами ландшафтногравировального класса Академии художеств. Серебристо-серые тона придавали экспозиции не только легкость и живописность, но и камерность, органичность в дизайне бытового, жилого пространства.

Стаффаж (при моем внутреннем восприятии выставки как пространства повседневности екатерининской эпохи), всевозможные вполне реалистические лодки и рыбаки, прогуливающиеся под сенью парковой зелени кавалеры и барышни, тучные кормящиеся стада тоже воспринимались как противостояние «классицизму», введение в жанр пейзажа человеческих положений и обстоятельств.

Наконец, не противоречили настроению и восприятию выставки рисунки из коллекции И. И. Бецкого. Своей манерой, кажущейся незавершенностью наброски сохраняли вполне доверительный тон в диалоге...

О, // С-*-'

С

, %. I К~С А &***

("Гт А ’ . /* к

а.

Л» 1 с- *Н*'

-Су )

Автограф Г. В. Геракова

И еще одно обстоятельство, о котором в этом контексте хотелось бы сказать. Зал, где экспонировалась выставка, был небольшим (в сравнении дворцовыми анфиладами), разделенным всевозможными перегородками, и, соответственно, не предполагал перспектив общего, панорамного видения (к которому так тяготело искусство классицизма), заставлял рассматривать работы с близкого расстояния.

* * *

Всякие впечатления субъективны, восприятие выставки всегда богаче ее «замысла». Историкокультурный диалог обладает качеством не только времени, но и пространства. Семантические и эмоциональные смыслы каждого музейного предмета бесконечно разнообразны. Они формулируются эстетическим видением художника, интерпретируются куратором выставки, звучат в восприятии посетителя. Для того чтобы диалог состоялся, необходимо, чтобы в пространстве выставки посетитель испытал «момент истины», произошло «узнавание себя» или «своих обстоятельств», наконец, чтобы начала работать наша историческая память. Неважно, через какие детали. У каждого человека они свои.

Я историк книги. Вижу давно знакомый портрет великой княгини Марии Павловны (естественно, не впервые, но на этот раз «вижу» его по-другому).

1 8 3 0.

+

пт с / *

» ю. ( /.

Экслибрис и штемпель библиотеки великой княгини

Совсем недавно в хранилище Донской государственной публичной библиотеки мне показывали собрание книг из веймарской библиотеки Марии Павловны. Я с трепетом рассматривал томики, которые она читала, украшенные ее гербовым экслибрисом, но главное - автографами русских писателей, которым она щедро покровительствовала, была собеседницей, другом. Кто-то, наверно, помнит биографию Марии Павловны, ее дружбу с Гёте. И то, что все знаменитые русские литераторы, если случалось попасть в Веймар, непременно дарили ей книги с дарственными надписями.

Мелькнул автограф Гавриила Васильевича Ге-ракова, и тут же - память услужлива - вспомнил, что судьба сводила его с Александром Сергеевичем Пушкиным, и не где-нибудь а в станицах Темижбек-ской, Кавказской, на Тамани... Ассоциации могут далеко завести, вот, привели на Кубань.. Всему виной исторические обстоятельства, визуальность которых непреложна. События. Они произошли бог весть где и когда. Давно стали артефактами. Но совершенно непостижимо продолжают жить в нашей памяти. И при первом же удобном случае напоминают нам о себе в ряду других обстоятельств, вызывающих в нас личные переживания.

Делаю еще буквально два шага, и встречаюсь глазами с юным великим князем Константином Павловичем (автор портрета И. Б. Лампи-стар-ший). И воспоминания разворачивают меня в сторону Финляндии: 25 тысяч томов - библиотеку Константина Павловича его внебрачный сын П. К. Александров подарил Гельсингфоргскому университету. Ну и что? Гельсингфоргскому университету тогда дарили книжные приношения все. Кстати, и Екатеринодарская гимназия подарила 35 книг. И среди них несколько редчайших -из привезенной на Кубань библиотеки Спасо-Пре-ображенского Киево-Межигорского монастыря. Там были и труды нашего протоирея, кубанского просветителя Кирилла Васильевича Россинского.

арии Павловны (в увеличении)

И теперь, по прошествии стольких лет и стольких событий, хранятся в одном фонде книги из библиотеки Константина Павловича и книги из Ека-теринодарского уездного училища, созданного К. В. Россинским.

Можно задать вопрос: а какое все это имеет отношение к выставке?

Личная библиотека Екатерины стала частью библиотеки Эрмитажа. Из Эрмитажа в 1931 году в Краснодарский музей поступила часть коллекции рисунков И. И. Бецкого, личного секретаря Екатерины II в 1762-1779, президента Императорской Академии искусств в 1763-1795 годах.

Эрмитаж передал в фонды нашего музея и один из повторов портрета Марии Павловны работы В. Л. Боровиковского. Все это обстоятельства исторической реальности. Случайные или неслучайные, понятные или, в силу нашей неинформиро-ванности, непонятные.

Музеи, как и города, не похожи друг на друга, как, собственно, и разные столичные и провинциальные выставки. Парадность екатерининского века в Петербурге сосуществует с камерностью этого же века в провинции. Может быть, провинциальная ментальность заставляет более камерно воспринимать отдаленные эпохи и положения, по-иному видеть масштаб? И никакой интернет этого синдрома не отменит?

Просто очень важно помнить, что пространство культуры едино, что текст культуры можно читать только как единый текст. И потеря любого из звеньев в чем-то неизбежно обедняет наше восприятие культуры и истории.

Кстати сказать, мой «кубанский образ» Екатерины абсолютно невозможен без данного императрицей Екатериной разрешения перевезти ризницу и библиотеку Киево-Межигорского монастыря на Кубань.

А. И. Слуцкий