CC BY
65
МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
УДК 81'374; 81'373
В.Г. Руделев, О.А. Руделева
ЗАМЕТКИ О ПОДАЧЕ СЛОВА (ЛЕКСЕМЫ) В ТОЛКОВОМ СЛОВАРЕ ЯЗЫКА
В статье подвергается критике способ подачи слова в современных толковых словарях.
Ключевые слова: слово, лексема, суперлексема.
Заметка первая - о слове сидеть
Судя по качеству толковых словарей русского языка наших дней (лучшим среди них, как и наиболее известным, по-видимому, до сих пор остается словарь С.И. Ожегова [Ожегов 1972]1), современная лексикографическая наука-русистика к созданию идеальных толковых словарей во многих отношениях не готова и, видимо, в ближайшее время готова не будет. Такой пессимистический вывод мы вынуждены сделать, наблюдая невнимание известных русских лексикографов к современной лингвистической теории, которая теперь уже немыслима без теоретико-информационного метода, основы которого, кстати, были заложены еще в 30-е гг. прошлого века Н.С. Трубецким [Трубецкой 1960] (см. на этот счет работы: [Журавлев 1972; Руделев 1995; 1996; 2005] и др.). Только метод Трубецкого позволяет достаточно точно, без каких-либо ошибок установить границы подаваемого в словаре слова-лексемы, его место в лексической системе (в совокупности лексических оппозиций и корреляций), положительную или отрицательную заря-женность, а главное - иерархию его форм ([Руделев, Цыпин 2009; Руделева, Руделев 2010] и др.). Заметим, однако, что свой метод Н.С. Трубецкой на лексическом материале не применял и вообще не выходил за пределы фонологии; не называл он свой метод также именем «теоретико-информационный», поскольку созданная К. Шенноном теория информации, только начинала в середине 30-х гг. ХХ в. пробивать себе дорогу. Но именно таковым, теоретико-информационным, был метод великого русского ученого, создавшего
1 См. и др. издания словаря. Ср., например: Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: АЗЪ, 1993).
стройную теорию фонологических оппозиций и нейтрализаций, позволявшую оценивать и измерять языковую систему в одном из ее весьма значимых участков. Что же касается возможностей расширения сферы применения теоретико-информационного метода, то они были открыты и обоснованы гораздо позже (см., на этот счет, например, работы: [Дриняева и др. 1987; Руделев 1995 и др.]).
Наиболее важным моментом на современном этапе применения теоретико-информационного метода при изучении, в частности, лексики русского языка и составления русских толковых словарей является умение отказаться от непременно позитивного способа определения семантики слова или класса слов (части речи) и готовность приступить к их негативному определению. Вовсе не обязательно, например, бесспорно ядерную, начальную, часть речи существительное (с нулевой частеречной семантикой [Руделева, Руделев 2010]), опираясь на школьный, еще очень небольшой и нестойкий опыт познания действительности, подводить под сложное понятие <предмет>. И никакой мысленный «договор» о том, что люди, животные, растения, вещи - это предметы не поможет отыскать <предметность> в таких словах (?), как договор, красота, небо, вечер. И даже магия стиха А. Фета, не заставит подвести под предметные субстантивные слова что-либо из ряда: шепот, дыханье, трели, серебро, колыханье, ручей... В прекрасном стихотворении Фета среди множества субстантивных подобий всего лишь один подлинный субстантив - соловей, причем вряд ли с <предметным> значением [Руделев 2011]). Способ семантических вычитаний, основанный на анализе частеречных оппозиций и их нейтрализаций [Руделев 1996; 2005], позволяет сделать вывод о субстантивном, но не Предмет-
ном> характере слова соловей на том основании, что в нем нет семантики <процессуальности>, как, допустим, в слове шепот или в слове дыханье (даже слово трели сюда подойдет!). В слове соловей нет также семантики <качественного признака> как, допустим, в слове серебро, которое оказывается субстантивной формой прилагательного серебряный именно с <качественным> (<предикативным>) значением. У фетовского ручья два таких предиката: он - серебряный, а еще он - колышется. Вот и получается: «серебро и колыханье сонного ручья»). И <локальной> семантики, как в слове ручей, которое придется отнести к наречиям, у слова соловей нет [Руделев 2011]. Таким образом, путем вычитания, а не сложения, мы обнаружили настоящее существительное в известном с детства стихотворении «Шепот, робкое, дыханье, /Трели соловья...», которое будто бы все состоит из субстантивов. Ну, а под понятие <предмет> слово соловей все равно никакими стараниями не подведешь. И не надо насиловать мозг детишкам во втором классе насчет <предметов>: даже академикам это понятие не вполне доступно!
Отрицательный (негативный) способ определения семантики слова-лексемы довольно часто необходим в лексикографической практике. Здесь мы и обратимся наконец к русским толковым словарям, в первую очередь и по сути дела, - к словарю незабвенного Сергея Ивановича Ожегова.
Нам понадобилось в свое время [Руделев, Цыпин 2009] осмыслить семантику русского глагольного слова сидеть. И вот, что мы тогда нашли у С.И. Ожегова: «СИДЕТЬ, сижу, сидишь; сидя; не-сов. 1. Находиться в неподвижном положении, при котором туловище опирается на что-н. нижней своей частью, а ноги согнуты или вытянуты...».
Что тут сказать! То, что в издании 1972 г. из статьи насчет слова сидеть выбросили актант «ягодицы», заменив его более обтекаемым, но очень громоздким выражением «нижней своею частью», все-таки хорошо, потому что о мухе, которая сидит на потолке, по поводу ягодиц говорить как-то некорректно: нет у нее этих частей тела. А ведь сидит! Значит, сидение - не от ак-тантных частей туловища, а от чего-то другого. А уж костюм-то, который на ком-либо сидит хорошо или плохо, - и подавно не имеет никаких ягодиц и вообще «нижних частей туловища»! А змея, которая и сидеть не может, а за пазухой -все-таки сидит! Вот и приходится составителю толкового словаря надрываться и придумывать разные значения слова сидеть: касательно мух и
птиц, насчет тех, кто в тюрьме сидит, насчет корабля, который углубился в воду, и т.д. А инвариантного значения для слова сидеть в словаре С.И. Ожегова даже с устранением некоторых ак-тантных излишеств все равно не вытекает. Нельзя же инвариантной считать такую семантику, которая только для одного какого-нибудь случая реальна! Инвариант в каждом употреблении слова должен проглядывать, иначе это не инвариант, а что-то иное, что разрушает единство слова и превращает его в десяток вполне самостоятельных слов.
Попробуем применить для определения семантики слова сидеть теоретико-информационную теорию в духе Н. С. Трубецкого, с ее оппозициями, корреляциями, маркированными и немаркированными оппозитами и т.д. На этот счет имеется уже некоторый опыт в работах ученых, принадлежащих Тамбовской лингвистической школе [Руделев, Шарандин 1981; Руделев, Руделева 2010 и др.].
Дело в том, что слово сидеть в лексической системе русского языка, как и всякое иное русское слово, существует не изолированно, а в сцеплении с другими лексемами. Эти сцепления представляют оппозиции, различного рода корреляции и всякого рода коррелятивные фигуры, суть которых в том, что на слове (лексеме) не заканчивается лексическое построение, а только начинается. «Где кончились ветви вяза, / там начались облака. / Так плотность вселенской жизни -необычайна», - сказал один прекрасный тамбовский поэт (см. о нем: [Руделев 2009; Подольская 2004]); в городе Тамбове имя этого поэта, Евгения Харланова, знают все; пора бы это замечательное имя узнать и иным городам и весям. Для представления лексической системы, однако, сказанное Харлановым - вполне подходящий случай. И вот как мы теперь реализуем мысль поэта применительно к нашим задачам.
Лексема сидеть не имеет формы сов. вида, это невидовое слово, и есть у него свои специфические функции [Руделев и др. 2012]. Располагает оно по крайней мере двумя валентностями, двумя возможными объединениями с иными лексемами в одну суперлексему (суперлексему 1-й степени): а1 а2
{садиться/ сесть} ^ {сидеть} ^ {вставать/встать}.
Данная суперлексема построена на двух родственных различительных признаках (РП-а1 и РП-а2). РП-а1 - это <вход в состояние {сидеть}>. РП-а2 есть <выход из этого состояния>. В то же время РП-а2 - <вход в состояние {стоять}>:
а1 а2 а2
{садиться /сесть{сидеть} ^ {вставать /встать} ^
{стоять}.
Суперлексема {сидеть} и суперлексема {стоять} (обе - 1-й степени) имеют один общий лексемный элемент {вставать / встать}; в одном случае это знак <выхода из состояния>, в другом - знак <входа в состояние>. Именно данный лексемный элемент образует сцепление двух суперлексем 1-й степени и создает суперлексему 2-й степени (см. запись выше).
Или (с упрощением модели суперлексем 1-й степени):
{сидеть}^ {садиться}
Т 4
{вставать} ^ {стоять}.
Во втором случае хорошо представляется динамический характер суперлексемы 2-й степени, ее циклический вид и семантическое движение от одной фазы к другой. <Начало> может быть и в точке {сидеть}, и в точке {стоять}, но ни в одной из двух иных точек, поскольку там обнаруживается грамматическое развитие (возникновение форм сов. вида. Соединяя два <начала> суперлексемы {сидеть ~ стоять}, мы пока что вынуждены выбирать знак дизъюнктивной (антонимической) оппозиции, поскольку не ясно, от какой базовой точки происходит семантическое движение: от точки {сидеть} или от точки стоять}. Ответ дает эмпирический материал: птица, например, не может {вставать}: она, судя по остроумному Далеву определению, «сидит, стоя на двух ногах». Потрясающее открытие! Теперь бы так парадоксально никто не сказал: «сидит, стоя...». И мы не устаем восхищаться старым-престарым и не стареющим словарем Владимира Ивановича Даля. Его словарь - пока что единственный подлинный (!) словарь русского языка. Другого такого еще или хотя бы подобного нет!
Константность семантической точки {сидеть} и переменность (факультативность) точки {стоять} говорит о приращении информативности в лексеме «стоять» сравнительно с лексемой «сидеть». Последняя - нулевая точка отсчета, начало семантическго движения, <ноль> семантики, сравнительно с <единицей> семантики в лексеме «стоять». Отсюда и возможность негативного определения семантики глагола сидеть по отношению к глаголу стоять: оно, видимо, следующее: * <занимать такое положение, которое не является вертикальным, с точки зрения человека>.
Путем некоторых логических усилий мы вышли на путь наиболее свободный от избыточных реалий (типа ягодиц или нижних частей туловища) в определении слова-лексемы стоять (по сути суперлексемы 1-й степени). Но наше движение не закончено. Упомянув определение <вертикальное> с отрицанием <не> по отношению к положению, которое описывается глаголом сидеть как ядром суперлексемы {садиться / сесть ^ сидеть ^ вставать / встать}, мы непременно должны что-либо сказать и о <горизонтали>. И тут на помощь пришло бы описание еще одной суперлексемы 2-й степени, которая включала бы в себя ту же лексему «сидеть»:
{садиться}^{сидеть} ^ {ложиться} ^{лежать}.
Или:
{сидеть} ^ {садиться}
Т 4
{ложиться} ^ {лежать}.
Объединяя две суперлексемы 2-й степени, получаем суперлексему 3-й степени, которая является семантической моделью всех трех суперлексем 1-й степени: {лежать}, {сидеть}, {стоять}:
{ложиться}^ {лежать}
4 Т
{сидеть}^ {садиться}
Т 4
{вставать} ^{стоять}.
В упрощенном виде (без видовых коррелятов) она может быть представлена так:
{лежать} ^ {сидеть} ^ {стоять} -
с маркированными крайними элементами («левым» и «правым»). В таком случае семантику слова сидеть можно представить теперь уже полностью и - вот каким образом: *<занимать положение, которое не является ни вертикальным, ни горизонтальным, с точки зрения человека>.
Итак, мы заменили громоздкое позитивное определение слова (лексемы) СИДЕТЬ на лаконичное негативное определение, которое может быть применено в любом случае употребления слова сидеть, с любым «субъектом действия» (здесь мы пользуемся довольно старым термином «субъект», понимая всю его условность применительно к таким выражениям, как «костюм на нем сидит превосходно» и т.п.). Для тех, кто пользуется русским толковым словарем, это несомненное облегчение в процессе проникновения в семантику глагольного слова-лексемы сидеть; одновременно это ключ к пониманию семантики
всех слов, которые каким-либо образом связаны с разбираемым нами словом.
Если инвариантным моментом семантики слова «сидеть» является отрицание <вертикальности> и <горизонтальности> положения «субъекта», противопоставленного предикату «сидит», то семантический диапазон этого слова-предиката может быть очень широким, важно только, чтобы он не разрушал сем «вертикальность» и «горизонтальность». Все остальное -в пределах инвариантного определения слова сидеть и создает только варианты. Ср. выражения: «сидит на стуле» и «сидит в комнате» (о человеке!). В первом случае он, человек, сидит «на чем-то» (тут и вопрос возможен только один: «на чем?»). Во втором случае вопрос аналогичного типа («в чем?») не допустим [Руднева 1998]. Однако муха, если она прилетела и уселась на стуле, уже не «на чем?», а «где?» сидит (стоя на своих крохотных ножках» - по Далю). Таковы законы русской грамматики и семасиологии, отражающие русский ментальный мир и схваченные интуитивно великим русским немцем.
Конечно, все наши наблюдения подобного рода должны учитываться в толковом словаре. И в этом смысле выделенные С.И. Ожеговым особенности употребления слова сидеть применительно к разным «субъектам», отмеченные номерами, вполне закономерны. Нужно только помнить, что речь идет о вариантах значения слова сидеть в пределах одного инварианта, и всегда это отмечать. Разумеется, никакого «2-го» значения слова сидеть, отмеченного для птиц, насекомых и т.п. (<находиться неподвижно на одном месте>), в русском языке нет. Ср.: «Птица сидит на ветке». Разве здесь нарушена инвариантная семантика слова сидеть <занимать такое положение, которое не является вертикальным или горизонтальным, с точки зрения человека>? Нет, она не нарушена. Сидя на ветке, птица (с точки зрения человека!) не получает горизонтального или вертикального положения: она не лежит (лежат только мертвые птицы) и не стоит (это, стоя на двух ногах - по Далю). Она сидит лишь потому, что не летит: противопоставленность глаголов сидеть и лететь - вот первое, что создает вариант уже несколько раз повторенной в описании семантики глагола сидеть. Но -только вариант значения, а не особое значение с номером «2». Птице свойственно лететь и летать, и, если хоть на миг такое удивительное движение прекращается, птица - сидит. Она может еще ходить по ветке - это тоже ей позволено;
но если нет хоть какого-то движения, птица - сидит (или лежит, если она мертва). Так и человек, лишенный главного своего движения - свободы, сидит (в тюрьме). Он может также сидеть без денег, сидеть без дела, сидеть целый день дома, сидеть без работы и т.д. Бабушка, выписанная из деревни, сидит с вашим ребенком. Если про человека говорят, что он сидит в тюрьме, могут ограничиться одним словом сидит, без распространения сирконстантом в тюрьме. Но тогда возникает возможность распространить предикат сидит (эллиптический вариант двусловного слова сидеть в тюрьме) каким-либо актантом или другим сирконстантом: «сидит за хулиганство», «десять лет сидит», «сидит в лагере» и пр. Когда говорят о сидящем на мели корабле или о пробке, которая сидит в бутылке, имеют в виду не причину такого положения, а то, что корабль или та же пробка лишились (!) по каким-то причинам <движения>. А костюм очень хорошо сидит потому, что сидеть - это его основная и, наверное, единственная «обязанность»; в противном случае добавляют: «как на корове седло» или что-нибудь поэнергичнее.
Приводя примеры вариативности семантики слова сидеть (число таких примеров можно увеличить, обратившись к словарю В. И. Даля), мы уже коснулись ее зависимости от ряда дистрибутивных и системных моментов, в частности, от не рассмотренных здесь детально оппозиций суперлексемы {сидеть} с иными суперлексемами того же уровня, например, имеющими семы <движения> или адекватные им семы, например, семы <ограничения свободы - в любом смысле этого слова>. Очень интересен тот же пример со змеей, которая, в силу своих телесных и прочих особенностей, не имеет возможности сидеть: она либо ползет, либо лежит; стоять ей тоже не дано, разве только под звуки дудочки факира она взвивается и стоит на хвосте. И вот та же змея, если ее кто-то посадил за пазуху, сидит! Она сидит, потому что ей не позволяют выползать и ползти. Корабль, попавший на мель, сидит на мели. И человек, подобно кораблю, может сидеть на мели: здесь уже глагол сидеть - часть фразеологического слова.
Разобрать все возможные случаи фразеологических слов, построенных на семантике слова сидеть, не входит в нашу задачу; мы только дали алгоритм подобных поисков, и то, как уже теперь ясно, лишь в общих чертах. Но вот обойти стороной идею <заряженности> слова сидеть (<положительной> или <отрицательной>) мы не
имеем желания и даже права, потому что здесь скрываются причины обильной семантической вариативности этого слова (ср. [Руделев, Шаран-дин 1981]). Каждое употребление слова сидеть, как, впрочем, и любого другого глагольного слова, связано с тем, какой каузативный глагол управляет употребленным нами глагольным словом [Душина 2004]. Пушкинские корабельщики (моряки) в «Сказке о царе Салтане...» садятся за стол в гостях у Салтана, потому что государь «гостей сажает за свой стол...». Можно представить, как он это роскошно делает, как воздевает руки и т.д. Гости сидят, явно, положительно заряженные. А как сидит толстовский дядя Ерошка в гостях у Оленина, который не особенно приглашает гостя, но и не гонит его? А как сидит гость, которого не то, что не приглашают и не говорят «садитесь!», напротив, гонят, говорят « пошел вон»! Не так ли и кость сидит в горле; ее, кстати, не приглашают и не гонят, а только мечтают об избавлении от нее. Ученый сидит годами над своим сочинением, и бездельник, который всеми днями сидит и стучит костяшками домино, одно это и то же? Или все-таки что-то разное?
Далее, интересна положительная реакция того, кого сажают, на приглашение или приказ сесть. Гости царя Салтана с удовольствием садятся за стол царя. А вот ленивый и непослушный мальчишка, который уроки не любит учить, старается сделать все, чтобы не сесть за стол. Есть еще у русских людей амбивалентная игрушка ванька-встанька. Ее проси-не-проси - не сядет. И положить ваньку-встаньку невозможно. Это - своего рода протест против русской грамматики с ее каузативностью - не то, что в случае с подаренной лошадкой Квитко: «Положишь лошадку - / Лошадка лежит, / Поставишь лошадку - / Лошадка бежит». Вот ведь как перескакивают друг через друга суперлексемы разных степеней! Положено стоять, если поставили, а она сразу -бежать! А ведь такой команды еще не было, нужно, чтоб каким-то образом приказали пошевелиться. Умная лошадка! Или чересчур смелая. Или не вполне послушная? В языке, видимо, на все поставленные здесь вопросы есть ответы. Но получить их можно, только исследовав, если не все возможные лексические оппозиции русского языка, то по крайней мере огромное их количество.
Таким образом, мы видим, что теория оппозиций в духе Н. С. Трубецкого и созданный на базе этой теории теоретико-информационный метод позволяют и упростить словарные статьи толкового словаря, и сделать их более глубокими, точ-
ными в смысле отражения семантики, в которой растворена подлинная ментальность русского народа и грамматика его языка.
Мы попытаемся расширить наши выводы и усилить аргументацию основных положений в следующих опытах, частью которых стало настоящее исследование семантики и грамматики слова-лексемы сидеть. Одновременно мы льем воду на мельницу давней гипотезы, выдвинутой в рамках Тамбовской лингвистической школы, о том, что главная, если не единственная, функция грамматики - шифровать лексическую семантику [Руделев 1978; Шарандин 2009].
Заметка вторая - о слове победа
В этой заметке мы коснемся задач вполне ординарных, но не вполне решенных и, как ни странно, далеких от решений, - в связи с рутинным характером усредненного научного (в данном случае филологического) мышления. Мишенью, как и в первом случае, станет «Словарь русского языка» С.И. Ожегова [Ожегов 1972]. Ценность этого словаря в его небольшом объеме и, соответственно, в доступной цене, в результате чего он - в каждом доме, в каждой семье. Но это не значит, что в нем обязательно должны быть недостатки, особенно тогда, когда их можно устранить, воспользовавшись некоторыми открытиями, сделанными в филологической науке, в ее лингвистической отрасли. Одним из таких открытий является сформулированное пока что в виде серьезной гипотезы положение о том, что грамматика (морфология) является шифром лексической семантики [Руделев 1978; Шарандин 2009]. В плане реализации этого положения для каждой статьи толкового словаря нам придется требовать подробного описания грамматических признаков подаваемого в статье слова-лексемы, особенно касающихся его частеречной принадлежности. Но именно этих помет в словарях подчас и не бывает, и это как раз характерно для словаря С.И. Ожегова.
Нам в наше время часто требуется экспликация слова победа. И вот, что мы находим на этот счет в упомянутом только что словаре: «ПОБЕДА, -ы, ж. 1. Успех в битве, войне, полное поражение противника...». Что за часть речи слово победа, если это самостоятельное слово, а не форма какого-то иного слова, например, глагола побеждать? В словаре С.И. Ожегова часте-речная принадлежность слова победа не указана -уж не потому ли, что этот научный конструкт стал избыточным в современной филологической
науке? Скорее всего, он не избыточен, а сложен, хотя сложность эта иллюзорна: она не объективна, а субъективна и происходит от непривычности к переменам, более точным, нежели прежние, формулировкам и т.д.
Конечно, упомянутый словарь С.И. Ожегова был составлен давно, когда еще не был доведен до широких научных масс, осмыслен и освоен закон дополнительной дистрибуции (заметим, что этот закон был открыт русским ученым Н. С. Трубецким, и это должно составлять гордость русских людей). Но Н.С. Трубецкой и все его великие открытия долгое время оставались в тени, их игнорировали, мешали их внедрению в практику исследований и т.д. Между тем, согласно закону о дополнительной дистрибуции, претенденты на звание языковых единиц, которые не встречаются в одной и той же позиции, суть только варианты одной и той же действительной языковой единицы [Трубецкой 1960]. Именно этот закон определил бы безусловное лексическое тождество всех элементов парадигм типа: победа - победы -победе - о победе и т.д., а также (и особенно!) -таких противопоставлений, как победа (ед. ч.) -победы (мн. ч.), если бы он был благополучно перенесен с фонологии Трубецкого на всю лингвистику и даже всю филологию (ср.: [Дриняева и др. 1987]). Заметим, что в формальной школе Ф.Ф. Фортунатова задача разделения и объединения форм слова решена либо не была вовсе, либо решалась неправильно, неэкономно и т.д. (ср.: [Ру-делев 1975]). В рамках других школ задача тождества лексемы и ее форм находила разрешение в основном на уровне интуиции; видимо, именно поэтому до сих пор еще только немногие исследователи убеждены, например, в том, что субстантивные слова с глагольным значением суть все-таки формы соответствующих глаголов, а не отдельные лексемы (ср.: [Руделев 2005; Егорова 2009]). Но - в случае осмысления закона дополнительной дистрибуции именно на данном, избранном нами материале, слову победа в лексической самостоятельности должно быть отказано, и статьи, посвященной этому якобы «слову», в словаре быть не должно. Должно находиться в словаре только слово побеждать / победить, всего лишь одно, по начальной форме несов. вида [Ру-делев 2005], т.е.: «ПОБЕЖДАТЬ...», а слову ПОБЕДА достаточно быть упомянутым в соответствующей глагольной статье с квалификацией ми-микрической субстантивной формы. Представив глагольное слово ПОБЕЖДАТЬ по словарю С.И. Ожегова, мы сразу же «спрятались» за мно-
готочие, словно испугавшись толкования одерживать победу>, именно потому что «слово» победа будучи мимикрической формой глагола побеждать / победить, не может входить в определение семантики того же глагола.
Впрочем, подобных «круговоротов» (победа - от побеждать, а побеждать - от победа) в словаре С.И. Ожегова много [Руделев, Руделева 2010], и не только в его словаре! Но вот уж толковать слово с помощью его части в другом слове, прямо скажем, наивно. «Одерживать победу» -это не словосочетание, это, вполне по А.А. Шахматову, - фразеологическое и (простите за парадокс) двусловное слово, которое является стилистическим дублетом слова побеждать. В эпоху развитого социализма таких дублетов, своего рода эвфемизмов, было больше, чем в наше время сокращений вроде «птичьих выкриков»: ООО, ОАО и пр. Ср. старое газетное: «допускает некоторое недовыполнение плана» - вместо «не работает» или «работает плохо», а еще - «сладкие корни» вместо «свекла» (она же «свекла») и т.д.
Итак, мы бракуем рассмотрение мимикри-ческой глагольной формы победа в качестве самостоятельного слова (существительного, наверное?) и соединяем статью «ПОБЕДА» и статью «ПОБЕДИТЬ», по Ожегову, в один текст, который будет представлен все-таки словом «ПОБЕЖДАТЬ», потому что побеждать и победить -дополнительно распределенные формы. Трудность заключается лишь в том, что в этом случае нелегко доказать известный виноградовский тезис о маркированности формы победить и о грамматической семантике ее, содержащей сему <предельность действия>. Дело в том, что глагол побеждать, если это не начальная форма глагола победить, - слово с абстрактным значением: <действие> <побеждать> предполагает не постепенное движение к Победе>, достигающее <предела>, а некое спонтанное <свойство>, констатирующее постоянные победы, т.е. побеждать -самостоятельный невидовой глагол, не имеющий, следовательно, формы сов. вида [Руделев и др. 2012]. Некоторое напряжение внимания и мысли все же позволяет найти в глаголе побеждать разновидность, отражающую неабстрактное, а вполне конкретное, наблюдаемое действие, которое на глазах воинов превращается в победу. Ср. возможный текст: «*Мы уже в 1943 году начали побеждать, а в 1945 году достигли победы, т.е. победили». Разумеется, абстрактное значение глагола побеждать (без формы сов. вида) преобладает над наблюдаемым действием, отраженным
в данном глаголе, но оно не зачеркивает это <наблюдаемое действие>. Именно поэтому в самостоятельной статье «ПОБЕДИТЬ» толковый словарь русского языка не нуждается: здесь речь может идти только о форме слова, а не об отдельном слове.
Наши рассуждения, разумеется, касаются чисто языковых моментов, определяемых народной («наивной») когнитологией, т.е. индуктивной лингвистикой, и не посягают на выводы, которые могут возникнуть в рамках энциклопедической дедуктивной когнитологии, для которой не последнюю роль играет пафос слова ПОБЕДА, подаваемого именно как особое слово-концепт (ср.: [Болдырев 20051; Попова, Стернин 1999]).
Оппозиция: {побеждать^победить}, судя по нашему предшествующему опыту, будучи недефектной по признаку вида, должна представлять идею <входа> в какое-то стабильное состояние, противоположное состоянию <войны> {воевать} или <выхода> из него. Такое состояние можно обозначить только фразеологическим, дву-словным словом {жить в мире} или {жить мирно}. Преобладание субстантивных форм над подлинными глагольными в данном случае налицо: «победа» - над «побеждать / победить»; «война» - над «воевать». Точно так же бросается в глаза особое обилие в данном случае двуслов-ных (фразеологических) слов: «вести войну» (при «воевать»), «одерживать победу» (при «побеждать») и даже - единственного варианта «жить в мире» (при отсутствии какого-нибудь в традиционном смысле однословного варианта). Такое состояние рассматриваемой лексической группы говорит о том, что в данном случае происходит некоторый надлом естественной («наивной») ког-нитологической системы под напором когнитоло-гии энциклопедической, которая опирается целиком и полностью на субстантивные формы и применяет дедуктивный метод исследования материала, который предполагает путь от начальной субстантивной формы типа «Война» или «Мир» к естественным глагольным репрезентантам: «воевать», «жить мирно» (ср.: «вести войну», «бороться за мир» и т.д.), тогда как «наивная», «народная», «чисто филологическая», «имманентная» когнитология опирается на индуктивный метод и является только естественным началом энциклопедических обобщений, но одновре-
1 См. также подробный список работ профессора Н.Н. Болдырева - в работе: В.М. Юрьев (отв. ред.). Научные школы и направления Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина. Тамбов, 2006. С. 276-288.
менно - предостережением от чрезмерных абстракций и подавления драгоценных ментально-стей, создающих неповторимую картину языкового бытия.
Вернемся, однако, к оппозиции {побеждать—победить} . Эта лексема (ее вариант: {одерживать победу — одержать победу}) -в соединении с лексемой {жить в мире} образует суперлексему 1-й степени:
{побеждать /победить} ^ {жить в мире}.
<Жить в мире> после <победы> совершенно естественно. В этом случае лексема {побеждать / победить} - закономерный <выход> из положения {воевать} и <вход> в прогнозируемое положение {жить в мире}:
{воевать}— {побеждать /победить{жить в мире}.
Но возможен и такой вариант, при котором, { не воюя}, можно и {не жить в мире}:
{не воевать}
т
{ побеждать / победить}
4
{не жить в мире}.
В свое время был известен лозунг Л.Д. Троцкого: «Ни мира, ни войны». Он и предполагал (прогнозировал, планировал, требовал) <выхода> из {войны} без <перехода> к {мирному времени}. Закономерный <выход> из состояния {воевать} по каким-то нелепым причинам задерживается, но язык здесь не протестует, не ломается - значит, и это нелепое решение им предполагается и должно быть учтено и описано в словаре.
Рассмотрим теперь антоним слова-концепта ПОБЕДА (в наивной когнитологии, лингвистике, это всего лишь субстантивная форма глагола побеждать - как уже говорилось!). Таковым - будет слово-концепт ПОРАЖЕНИЕ. В словаре СИ. Ожегова снова не указано, что это за часть речи, но предполагается все же связь с глаголами поразить и разить. Фразеологические (двусловные) слова «потерпеть поражение» и «нанести поражение» рассматриваются как примеры употребления слова поражение: [потерпеть поражение] - значит: <выйти> из состояния, описываемое глаголом {воевать}, но вряд новое состояние в этом случае можно описать как {жить в мире}. Скорее, здесь подойдет выражение {не воевать}, хотя в принципе и {жить в мире} не исключено - так же, впрочем, как
и {воевать}. Таков русский язык, и такова реальность, им отраженная!
Итак, глагол {потерпеть поражение} означает <выход> из состояния {воевать} и вход в одно из новых состояний: {не воевать}, {жить в мире} или сохранение прежнего состояния {воевать}:
{не воевать}
Т
{воевать}^ {терпеть / потерпеть поражение} жить в мире}
4
{воевать}.
Видимо, отношение между энциклопедическими концептами ВОИНА и МИР должна решаться философами и историками, может быть, -и писателями. Но ее не решить без опоры на лингвистические (языковые) данные. Заметим, что в романе Л.Н. Толстого военные события, в которые была вовлечена Россия, описаны и осмыслены прекрасно; что же касается Мира, то здесь Л.Н. Толстой найти чего-либо равного не успел или не смог. Для М.Ю. Лермонтова Бородино было событийным взлетом русской истории, в то время как последующее Время было либо воспоминанием Бородина, либо чем-то вовсе не событийным, рутинным, не героическим и т.д. [Руде-лев и др. 2012]. Видимо, Мир, как и Война, должен содержать великие, величественные, релевантные события, иначе это - еще не мир, а только не-война. В XIX в. сколько-нибудь заметными событиями (?) после Бородина были, разве только, убийства на «дуэлях» Пушкина и того же Лермонтова (1837 и 1841 гг.), а еще - расправа над декабристами в 1826 г. (расправа была очевидна особенно в тех случаях, когда обрывалась Божьей милостью веревка над головами казнимых, но на это не обращали никакого внимания). До отмены крепостного права в 1861 г. от «Бородина» и от Лермонтова было еще очень далеко; М.Ю. Лермонтов и представить себе этого действительного события не мог. Вот и видел великий поэт идеальную русскую историю только в виде ПОБЕДЫ в Бородинском сражении, а дальнейшее было словно остановкой событий.
С.И. Ожегов определяет слово война (а для него это именно самостоятельное слово: с глаголом воевать <участвовать в войне, сражаться>; выдающийся лексикограф лексического тождества не находил) - как: <Вооруженную борьбу между государствами...>. Фразеологический глагол вести войну, <воевать> рассматривается только в качестве участка текста с словом война. Выражение «Победоносная война» как будто бы связывает слово Война со словом (глаголом) побеж-
дать / победить. Но дальше связи обрываются, и, конечно, коррелятивный рисунок типа:
{не воевать}
Т
{воевать{терпеть /потерпеть поражение} ^-{жить в мире}
4
{воевать} -
не мыслится. Значит, это чисто когнитологиче-ское представление концепта ВОИНА, без обращения к «наивной» («стихийной»), народно-языковой когнитологии, отражающей менталь-ность русского народа, лишь частично затронутой энциклопедией.
В определении (толковании) слова мир (<согласные отношения, спокойствие, отсутствие вражды, войны, ссоры>) и вовсе нет даже намека на базовую глагольность, но есть одно очень важное решение: слово мир (= концепт МИР) связывается с концептом ВОИНА и даже будто бы производится от этого концепта: ср.: <...отсутствие войны...>. «Положительный заряд» слова (= концепта) МИР составитель словаря чувствует, ощущает, и это <ощущение> передается читателю, пользующемуся словарем. Но, конечно, производность слова мир от глагольного, двусловного, фразеологического, базового слова жить в мире составителю словаря на ум не приходит. Слишком экстравагантно! Слишком далеко уводит от догм формальной грамматики, легко ведущей подсчеты: «мир» - пробелы слева и справа, значит: одно слово; «жить в мире» - пробелы слева, справа и в середине, целых два; значит: даже не два, а целых три слова! И произведено все это - от однословного слова мир. Отсутствие какой-либо парадоксальности - свойство мышления выдающегося лексикографа своего времени С.И. Ожегова. Не слишком приблизилось к такому состоянию и современное русское языкознание, хотя и подвигнутое в разное время великими корифеями мысли А. А. Шахматовым, Н.Н. Дурново, Н.С. Трубецким, В.В. Виноградовым, В.В. Колесовым.
Мы с грустью завершаем наше рассуждение о так называемом слове победа, не слишком надеясь на скорое разрешение лексико-граммати-ческих проблем, которые способствовали бы наилучшему осмыслению его великой семантики. И дело здесь даже не в разрешении проблем: они в общем-то разрешены уже. Дело в косности рядового филологического и лингвистического мышления, которое подпитывается традиционными грамматическими взглядами, нашедшими себе удобное и спокойное убежище в практике преподавания русского языка в школе.
Заметка третья - о словах жить и умирать
Рождается Жизнь, умирает. Уходят, проходят года. И только одна в моей жизни Любовь не умрет никогда.
Увидеть тебя бы снова, упасть бы к твоим ногам и тихо сказать, умирая: «ЯВас люблю, Мадам!»
Г. Гейне (перевод К. Левика)
Слово жизнь дано в «Толковом словаре» С.И. Ожегова [Ожегов 1972] почти не в лингвистическом, а в близком к энциклопедическому (когнитологическому) контексту: «ЖИЗНЬ, -и, ж. 1. Совокупность явлений, происходящих в организмах, особая форма существования и движения материи, возникшая на определенной ступени ее развития...» Разумеется, не указана частеречная принадлежность данного слова и его парадигматические отношения со словом жить. Слово жить, с другой стороны, определяется с опорой на слово жизнь (<существовать, находиться в процессе жизни>), и, согласно такому определению, глагольный вариант слова «жизнь / жить» или элемент парадигмы «жизнь ~ жить» произ-воден от субстантивного.
Семантика слова смерть определяется более когнитологически, чем лингвистически, - не через глагол умирать / умереть, а через якобы слово, а на самом деле субстантивную форму слова жить (жизнь): «СМЕРТЬ, -и, мн. -и, -ей, ж. 1. Прекращение жизни».
Переход на модель толкования слов жизнь и смерть как мимикрических, субстантивных форм глаголов жить и умирать [Руделев 2005; Егорова 2009] в данном случае во многом упростил бы процесс описания семантики и системных отношений упомянутых глагольных слов. Может быть, даже это оживило бы и когнитоло-гическое описание соответствующих энциклопедических концептов. Скорее всего, в наше описание потребуется ввести по крайней мере еще один глагол, который был бы связующим между невидовым глаголом жить и видовым умирать /умереть. Суперлексема:
{рождаться / родиться}—{жить}—{умирать / умереть}—{не жить} -
отражает семантическое движение, которое, видимо, интересно и когнитологу и лингвисту -
тем, что является однонаправленным и отрицающим круговорот состояний: {жить} (= {быть живым}) и {не жить} (= {быть мертвым}). Композитивные глаголы быть живым и быть мертвым принадлежат частеречному надклассу [глагол + качественно-предикативное слово] и могут считаться начальными формами прилагательных, т.е. тех же качественно-предикативных слов, которые в словарях подаются по адъективным формам живой или мертвый [Челюбеева 1988; Федотов 1997; Панкина 1988; Серебренникова 2002]. Лексема {рождаться /родиться} имеет только одно значение <быть входом в состояние: {жить} ({быть живым})>. Лексема {умирать / умереть} имеет два значения: <быть входом в состояние {не жить} ({быть мертвым})> и <быть выходом из состояния: {жить} (= {быть живым})>. Какое-либо возвратное состояние, маркируемое лексемой {воскресать / воскреснуть}, - либо невероятная редкость, либо сфера религии. Но и оно, видимо, должно фиксироваться словарем:
Представленная в оппозициях суперлексема:
{рождаться/родиться}—{жить=быть живым} —[воскресать/воскреснуть]
I т
{умирать/умереть}—{не жить=быть мертвым} -
включает в себя две видовых элементарных лексемы, каждая из которых является органическим немаркированным членом каузативой оппозиции: [рождать / родить — рождатья / родиться] и [воскрешать / воскресить — воскресать/ воскреснуть]. Еще одна аналогичная оппозиция [* — умирать / умереть] не является органической, хотя и может быть представлена как органическая: [убивать /убить — умирать / умереть], поскольку немаркированный ее элемент слабо зависит от маркированного: умирает человек не всегда от того, что его убивают: могут быть и иные причины смерти (спонтанные): старость, болезнь, несчастный случай и т.д. [Душина 2004].
Лексема жить, как теперь уже видно из строения только что рассмотренной суперлексемы, является центром этого семантического сцепления. Но она - центр лексической системы русского языка, пафосом которого является живая жизнь, жизнь Человека, жизнь всего Живого. С.И. Ожегов, описывая семантику слова жить, к нашей неописуемой радости, на какой-то момент все-таки отошел от своего метода «круговорота» и не опирался вначале на отглагольный субстантив (на то же самое слово жизнь), следуя в этом за великим В.И. Далем. «Жить..., - пишет С.И. Ожегов, - живу, живешь; жила, жило; с от-
рицанием: не жил, не жила, не жили; несов. 1. Существовать...». Ср. у Даля [Даль 1956]: «ЖИТЬ, живать, о предмете одушевленном, существовать, быть живым или въ живыхъ, проти-воп. умереть, быть мертвымъ...». Потом С.И. Ожегов все-таки сплошной глагольности, наподобие Далевой, не выдержал. Вот он добавляет к своему определению нужного нам глагола: «. находиться в процессе жизни...» - и всей Далевой традиции имманентного толкования слова приходит конец!
Ну, а если все-таки не выходить за рамки глагольности и избегать круговорота толкований (типа жизнь - через жить, а жить - через жизнь)? Если следовать теоретико-информационному методу, то для определения слова жить, надо найти какое-нибудь самое «донное» глагольное слово и «освежить» его словесным материалом из всех по возможности корреляций, составляющих гиперлексему, центром которой является лексема жить. Таковой «донной» глагольной лексемой является лексема быть - почти уж и не слово, а какое-то подобие морфемы, вспомогательный глагол, благодаря которому образуется древнее русское «давнопрошедшее время» (plusquamperfectum). Вот его нечастые рефлексы: «жил-был» или «был-жил»; «жил-был жилец, на кустике - дворец, у него было семь овец, ось-мая - коза, вылупила глаза, побежала в клеть... ». Бытийный глагол быть (др.-р. быти), почти синоним глаголу жить (др.-р. жити), подкрепляется каузативным глаголом рождаться / родиться (рождать /родить): жить - не просто <быть>, жить - значит <быть рожденным>: тот, кто живет, рожден, у него есть родители: мать и отец; он не сотворен, не изобретен, не получен в пробирке; он - не механизм, не робот. Его сущность определяется также глаголом умирать /умереть: тот, кто живет, смертен; его бессмертие - в делах, в подвигах, в истории; врачи воскрешают его, выводят из комы, враги убивают его, истязают в концлагерях. Живущий - любит, страдает бывает счастлив; он - поэт, художник, великий актер, он герой, солдат, воин. Но главные его, релевантные, признаки - то, что он рожден и смертен.
Такова имманентная, наивно-когнитологи-ческая картина русской Жизни и Смерти Человека и, конечно, всего Живого, что рождается и умирает. Она должна быть отражена в толковых словарях русского языка. Но в тех же словарях должна отражаться и научно-когнитологическая, энциклопедическая ее картина. Процесс креоли-
зации народного русского языка и языка науки мы наблюдаем ежедневно, ежечасно, и его не остановить; его надо осмыслить и направить в нужное русло. Сделать это необыкновенно трудно, но это надо сделать - без какого-либо ущемления народного русского языка, иначе русский язык будет вариантом эсперанто (с русскими морфемами); помимо этого недуга, он обретет и другие болезни - их можно описать словами: междоме-тизация и депоэтизация языка [Руделев 2001]. Опасность этих болезней непредсказуема!
Список литературы
Болдырев Н.Н. Категории как форма репрезентации знаний в языке // Концептуальное пространство языка: сб. науч. тр. / посв. юбилею проф. Н.Н. Болдырева / под ред. Е.С. Кубряковой. Тамбов: Тамб. гос. ун-т им. Г.Р. Державина, 2005. С. 16-39.
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Иностранные и национальные словари, 1956. Т. 1.
Дриняева О.А., Каменская Н.В., Руделе-ва О.В. Фонологические методы, их универсальность и применимость за пределами фонологии // Исследования по русской фонологии. Тамбов, 1987. С. 147-162.
Душина Н.П. Каузативные глаголы: Семантика и грамматика (на материале поэзии Серебряного века): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2004.
Егорова Е.Н. Девербативы как субстантивная форма глагола: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2009.
Журавлев В. К. К проблеме нейтрализации фонологических оппозиций // Вопр. языкознания. 1972. № 3.
Ожегов С.И. Словарь русского языка / под ред. Н.Ю. Шведовой. 9 изд., испр. и доп. М.: Сов. энцикл., 1972.
Панкина Г.В. Актуализация эпитета (на материале перевода прозы Д. Голсуорси на русский язык): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 1998.
Подольская И.В. Языковые средства создания художественного образа (на материале поэтических текстов Евгения Харланова): моногр. Тамбов: Тамб. гос. ун-т им. Г.Р. Державина, 2004.
Попова З.Д., Стернин И.А. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 1999.
Руделев В.Г. Грамматическая теория Ф.Ф. Фортунатова // Русские языковеды: сб. ст. Тамбов: Тамб. гос. пед. ин-т, 1975. С. 6-25.
Руделев В.Г. Типы и виды грамматик. Существуют ли грамматики, не являющиеся семантическим шифром? // Семасиология и грамматика: краткие тезисы и сообщения / к науч. конф. языковедов Центрально-Черноземной зоны. Тамбов: Тамб. гос. пед. ин-т, 1977. С. 11-15.
Руделев В.Г. Открытие, не осмысленное веком // Лингвистика на исходе ХХ века: Итоги и перспективы: тезисы. Междунар. конф. М.: МГУ, 1995. Т. 2. С. 446-447.
Руделев В.Г. Динамическая теория частей речи // Вестник Тамб. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. Тамбов, 1996. Вып. 1. С. 83-89.
Руделев В.Г. Мимикрия в системе частей речи русского языка // Концептуальное пространство языка: сб. науч. тр. / посв. юбилею проф. Н.Н. Болдырева / под ред. Е.С. Кубряковой. Тамбов: Тамб. гос. ун-т им. Г.Р. Державина, 2005. С. 132-140.
Руделев В.Г. Исследование проблем экологии языка и речи (научный отчет) // Вестник Тамб. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. Тамбов, 2001. Вып. 1 (2). С. 10-19.
Руделев В.Г. Поэтическая школа Евгения Харланова // Тамбовский альманах: Издание Тамб. отд. Союза писателей России / гл. ред. Н.Н. Наседкин / № 7 (июль 2009). Тамбов: Изд-во отделения ООО «Литфонд России», 2009. С. 245-254.
Руделев В.Г., Руделева О.А. Начальная форма слова (на материале русского глагола) // Вестник Тамб. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. Тамбов, 2010. Вып. 6 (86). С. 189-193.
Руделев В.Г., Руделева О.А., Шарандин А.Л. Временная и видовая глагольные системы русского языка - на службе русской Поэзии (М. Лермонтов. Бородино) // Вестник Тамб. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. Тамбов, 2012. № 2 (106). С. 94-103.
Руделев В.Г., Шарандин А.Л. Шифрующая роль глагольных грамматических категорий //
Теория содержательной формы: сб. лингв. ст. Тамбов: Тамб. гос. пед. ин-т, 1981. С. 32-53.
Руделев В.Г., Цыпин О.А. Заметки о грамматическом значении слова (на материале русского языка) // Вестник Тамб. ун-та. Сер.: Гуманитарные науки. Тамбов, 2009. Вып. 3 (71). С. 159-167.
Руделева О.А., Руделев В.Г. Существительное и наречие (на материале русского языка) / Памяти рязанского ученого-языковеда В.М. Никитина // Вестник Воронеж. гос. ун-та. Сер.: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2010. № 2. С. 17-23.
Руднева Н.И. Статус вопросительных местоимений (на материале драматических произведений Александра Вампилова): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 1998.
Семасиология и грамматика: краткие тезисы и сообщения / к науч. конф. языковедов Центрально-Черноземной зоны / отв. ред. В.Г. Руделев. Тамбов: Тамб. гос. пед. ин-т, 1978.
Серебренникова Н.Г. Механизм эпитета (на материале поэтических текстов К. Бальмонта): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2002.
Трубецкой Н.С. Основы фонологии. М.,
1960.
Федотов А.Н. Функционально-семантические особенности прилагательного в русском языке (на материале русской поэзии ХХ века): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 1997.
Челюбеева (Сафонова) Н.В. Семантико-грамматические признаки качественно-предикативных слов в говорах Тамбовской области: авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1988.
Шарандин А. Л. Методология лексической грамматики // Взаимодействие лексики и грамматики в русском языке: Проблемы, итоги и перспективы: сб. материалов Всерос. науч. конф. 21 октября - 4 ноября 2009 г. Тамбов: Тамб. гос. ун-т им. Г.Р. Державина, 2009. С. 13-28.
V.G. Rudelev, O.A. Rudeleva NOTES ON DEFINING A WORD (A LEXEME) IN A DICTIONARY
The authors subject to criticism the way a word in modern Dictionaries of Russian is defined.
Key words: word, lexeme, superlexeme.
