CC BY
131
2. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996. С. 90.
3. Чернейко Л. О. Лингвофилософский анализ абстрактного имени. М., 1997.
4. Шубина П.В. Пустота как онтологическая и гносеологическая категория: способы говорить об отсутствии в западноевропейской философии: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Архангельск, 2005. С. 9.
5. Болдырев Н.Н. Когнитивная семантика. Тамбов, 2000. С. 66.
6. Кубрякова Е.С. Язык пространства и пространство языка (к постановке проблемы) // Изв. РАН. Сер. литературы и языка. М., 1997. Т. 56. № 3. С. 26.
7. Кубрякова Е. С. Семантика в когнитивной лингвистике (о концепте контейнера и фор-
мах его объективации в языке) // Изв. РАН. Сер. литературы и языка. М., 1999. Т. 56. № 5-6. С. 7.
Поступила в редакцию 18.11.2008 г.
Selyanskaya T.V. incept ‘emptiness’ in conceptualization and categorization of space in the German language world picture. The article is dedicated to the concept ‘emptiness’ and its role in the conceptualization and categorization of space by means of the «container» schema. It is considered peculiarities of the language expression of different types of empty spaces in the modern German language.
Key words: conceptualization, categorization, category of space, empty space, types of empty spaces.
УДК 413.0
ЗАМЕТКИ О ГРАММАТИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ СЛОВА (НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОГО ЯЗЫКА)
© В.Г. Руделев, О.А. Цыпин
В статье рассматривается актуальная и неоднозначно представленная в лингвистической науке проблема соотношения лексического и грамматического значений. Грамматическое значение определяется на основе противопоставления слова и формы слова. На материале оппозитивных отношений описаны грамматические различия между лексемами разных частей речи.
Ключевые слова: части речи, лексема, форма слова, лексическое значение, грамматическое значение, оппозиция, нейтрализация.
Многое из того, что сообщается о грамматическом значении слова в авторитетных энциклопедических справках, связанных с именами Н.Ю. Шведовой [1], В.В. Лопатина [2] и др. (в упомянутых справках содержатся ссылки на фундаментальные работы О. Есперсена, С. Карцевского, Л.В. Щербы,
В.В. Виноградова, Е. Куриловича, П.С. Кузнецова, С.Д. Кацнельсона, А.И. Смирницкого, М.М. Гухман, А.В. Бондарко, Е.С. Кубряко-вой, А. А. Холодовича, И. С. Улуханова и др.), видимо, устарело и не выдерживает логической критики. Начнем с самого главного - с отнесения к грамматической семантике наиболее абстрактного значения слова (<предметности> у существительного, <процессу-альности> у глагола, <качественного признака> у адъектива). Наиболее абстрактное -это так и есть наиболее абстрактное; подведение его под понятие <грамматика> ставит под сомнение надобность упомянутого кон-
структа; так, придется в конце концов все абстрактное объявить грамматическим. Почему, например, не отнести к грамматике те же гиперические (т. е. более общие, чем конкретные, гипонимические) субстантивы, глаголы или прилагательные (дерево - в сравнении с береза, дуб, осина; двигаться - в сравнении с ходить, бегать, ползать, летать; цветной - в сравнении с красный, зеленый, синий)? Где, собственно говоря, кончается грамматика и начинается лексикология? Почему пограничная полоса между грамматическим и лексическим проходит именно в данном пункте, т. е. после выявления самой абстрактной семы слова, и не продолжается дальше? И есть ли надобность вообще в этой границе? Видимо, наступила пора отдать слову все лексическое, а не часть такового. Но тогда наиболее абстрактные, самые начальные, семы имени, глагола, прилагательного и наречия (<предметность>, <процес-
суальность>, <качественный признак>,
<темпоральность> и <локальность>) придется считать лексическими, а не грамматическими. И уж тогда точно невозможно станет называть наиболее общие классы слов («части речи») грамматическими классами слов: в них непосредственно нет никакой грамматической семантики, но только лексическая, и нет никаких единств лексического и грамматического, но только единство и иерархия собственно лексических сем. Впрочем, возможность соотнесенности лексического и грамматического в частях речи существует и непременно как-то проявится, но это, как станет известно в дальнейшем, не то, на что обращается внимание в известных грамматиках и энциклопедических справках.
Между прочим, ущербны и непосредственные названия т. н. «грамматических» сем, например, <предметности> у существительных: <предметность> таких безусловных субстантивов, как Бог, человек, корова, роза, автомобиль [3], во всех отношениях сомнительна и неадекватна определениям предметности за пределами лингвистики (ср.: [4]); подведение понятия <предмет> под имя Бог кощунственно, а <предметное> представление человека чревато трагическими последствиями. Бесполезны также попытки расширить число субстантивных абстрактных сем за счет <одушевленных существ> (как будто бывают существа «неодушевленные»!) [5]. Можно, впрочем, вынести за пределы <предметности> даже такие названия субстантивных классов, как <вещества>,
<растения>, <машины>, и многое другое, однако перечисление большого количества сем при первичном определении субстантива (<Бог>, <Человек>, <Животное>, <Растение>, <Машина>, <Предмет>, <Вещество> и т. д.) вряд ли удобно и вряд ли адекватно языковой действительности (ментальности), но это только потому, что существительное является немаркированным классом слов во всех частеречных оппозициях («глагол ^ существительное», «прилагательное ^ существительное», «наречие ^ существительное») [6]; следовательно, что-либо положительное в описании абстрактной семантики субстантива исключается; корректны только отрицания: <не/процессуальность> -в отличие от глагола, <не/качественность> -в отличие от прилагательного, <не/темпо-
ральность> и <не/локальность> - в отличие от наречия и т. д.
Поскольку части речи представляют лингвистические оппозиции и, как следствие этого, нейтрализации частеречных противопоставлений, естественны своего рода архиединицы - мимикрические формы глагола, прилагательного и наречия. Все они будут формами субстантивными, поскольку в некоторых позициях (например, подлежащных) глагол вынужден уподобляться субстантиву (то же самое происходит с прилагательным и наречием), но в этих лжесуществительных абсолютно бесполезно искать какие-то субстантивные семы и вырабатывать конструкты типа «абстрактные имена» и под. (вовсе уж некорректны и даже смешны неологизмы вроде «опредмеченное действие» и т. д.).
Нейтрализации двучленных оппозиций: «глагол ~ существительное», «прилагательное ~ существительное», «наречие ~ существительное» - проходят только в плане выражения и только в сторону немаркированного оппозита, т. е. существительного. Исключения составляют отношения между прилагательными (качественно-предикативными словами) и существительными: здесь в одних условиях обязательны смешения прилагательных с существительными (красивый ~ красота), а в других возможны, хотя и не обязательны, - нейтрализации: существительных с прилагательными (золото ~ золотой, лиса ~ лисий) [7]. Мимикрические (субстантивные) формы глагола уходить (уход), прилагательного красивый (красота), наречия летом (лето) или дома (дом) не теряют своего частеречного значения (<процессу-альности>, <качественного признака>,
<темпоральности> или <локальности>), превращаясь в плане выражения в существительные, т. е. ничего субстантивного в семантике этих мимикрических форм нет; все это - лишь свидетельства синхронных теоретико-информационных процессов в динамической системе частей речи русского языка [8]. Точно так же не могут быть оторванными от глагола его наречные и адъективные формы, т. е. «деепричастия» и «причастия» (гулять ~ гуляющий, гуляя), как от прилагательного - качественно-наречные формы, называемые обычно «качественными наречиями»: смелый ~ смело, смелее; красивый ~ красиво, красивее). Об адъективных формах
существительных (типа золотой, лисий) уже говорилось.
После всего сказанного здесь, казалось бы, конструкт «грамматическое значение» (как и сентенция о том, что слово - это единство лексического и грамматического) стало некорректным и нуждается в устранении из лингвистических описаний. Но это не так: понятие «грамматическое значение», несомненно, продуктивно; просто его надо перенести на отношение слова и формы, и там оно будет на месте. Теория дополнительного распределения З. Хэрриса [9], идущая, видимо, от открытия дополнительности в физическом мире Нильсом Бором, избавляет от необходимости считать разными словами выражения типа стол и столы, садиться и сесть, стол и столик, несмотря на то, что их значения не вполне тождественны; данные формы дополнительно распределены, т. е. не встречаются в одних и тех же позициях: [(+) стол стоит] и [(+) столы стоят], но [(-) стол стоят] и [(-) столы стоит]; [ (+) буду садиться] и [(-) буду сесть] и т. д.
Хотя в отношении «стол ^ столы» есть общее семантическое основание, которое полностью покрывает семантику немаркированного оппозита, в маркированном элементе есть некоторое приращение семантики - сема «множественное число». Вот здесь и начинается то, что следует называть грамматическим значением: грамматическое значение слова - это значения его грамматических форм. В этом смысле грамматическое значение действительно составляет единство с лексическим значением: говоря о слове (существительном) стол и вообще о существительном, мы непременно должны учитывать наличие в нем грамматической категории «единичность - множественность», т. е. категории числа. Однако эта категория подвижна (динамична): характер оппозиций
«дуб ^ дубы» и «тополь ^ тополя» неадекватны: в первом случае движение мысли происходит от единичности к множественности, во втором - от множественности к единичности [10].
Формы, подобные формам числа у существительных, являются имманентными
(внутренними), они компенсируют негативность общей семантики субстантива огромным количеством всякого рода подклассов, разновидностей и т. п. Аналогичные множе-
ства классов имеются также у глаголов и прилагательных (признаковых частей речи), но у этих частей речи, синтаксически зависимых от субстантивов, есть «зеркальные» (отражательные, чисто синтаксические) формы, которые поддерживают имманентные субстантивные различители по роду и числу. Зеркальные формы глагола и прилагательного сами по себе содержательными не являются и потому ничего нового к семантике глагольных и адъективных слов не прибавляют. Важность этих форм в грамматической и лексической системе языка, тем не менее, велика. Они, эти зеркальные формы, оказываются различительными признаками, отделяющими прилагательное и глагол от имени, т. е. существительного. Если в составе глагольных форм иметь в виду причастные склоняемые формы, то можно утверждать, что между глаголом и адъективом различий в плане основных частеречных различителей нет, и это словно подтверждает весьма продуктивную идею Э. Сепира о том, что в ряде языков прилагательное и глагол составляют одну часть речи [11]. Дело усложняется, однако, тем, что русские причастия, по происхождению церковнослаянские, являются показателями стиля (или даже письменной формы русского языка (ср. пушкинские примеры: «карета, скачущая по мосту, ~
...которая скачет»; «слуга, метущий комнату, ~ который метет»). В этом положении, видимо, можно говорить об адъективных формах глагола типа «...который метет» и под., как об адекватных причастным.
Вернемся, однако, к имманентным грамматическим категориям и формам существительного. Помимо категории числа, здесь очень важной является категория рода. Языковеды-русисты отмечают необычайную парадоксальность категории рода [12], которая, видимо, в том, что субстантивные родовые формы не образуют парадигмы. Существительные женского и мужского рода, отражающие разделение существ на женский и мужской пол: волчица, зайчиха, лосиха, львица, медведица, олениха, орлица, ослица, тигрица, с одной стороны, и баран, бык, кот, петух, селезень, лис - с другой, не имеют соответствующих пар со значением женского и мужского рода. Такие пары, как волк и волчица, заяц и зайчиха, лось и лосиха, медведь и медведица, олень и олениха, орел и орлица,
осел и ослица, тигр и тигрица, а также бык и корова, петух и курица, селезень и утка, лис и лиса, не могут считаться родовыми грамматическими формами, состоящими в одной парадигме, поскольку в них легко обнаружить разные уровни наименования (гиперические и гипонимические): всякая медведица - медведь, но не всякий медведь - медведица; точно так же всякий бык - корова, но не всякая корова - бык [13; 14].
Ср. у С.И. Ожегова [15]: «КОРОВА, -ы, ж. Домашнее животное, самка крупного рогатого скота...». В этом определении пропадает то общее значение слова корова, под которое подходит и слово бык. В русских художественных текстах, между тем, отражен гипери-ческий характер слова корова. Так, у Е. Осипова [16, 17], например, хорошо подчеркивается коровья сущность одного из басенных героев - Быка: «Встал пьяный Бык. / «Я, честное коровье, / доволен всем. /И пью и ем / я за хозяйское здоровье».
Безусловными грамматическими парами (оппозитами по признаку рода) могли бы считаться такие, как гусак - гусыня, кобель -сука, жеребец - кобыла и мужчина - женщина, отец - мать, брат - сестра, если бы в языке не действовала более сложная система противопоставленностей по признакам пола (эта система была открыта в конце 1970-х гг. Г.Ф. Горват [13]). Смысл открытия состоит в том, что для русского языка обнаруживаются троичные семантические оппозиции по признакам мужского и женского пола типа «гусак ^ гусь ^ гусыня», с гипе-рическим, дважды немаркированным элементом гусь и гипонимическими, маркированными элементами гусак и гусыня; первый из маркированных элементов содержит в себе более важную в информационном отношении сему-признак («мужской пол»), поэтому оппозиция «гусак ^ гусь» подвергается устранению (нейтрализации) раньше, чем оппозиция «гусь ^ гусыня». Возможны выражения типа гусь и гусыня, но невозможны -типа гусак и гусь. Оппозиция типа «гусак ^ гусь» представляет собой сильную синонимическую (самую неустойчивую) пару слов, в то время как оппозиция «гусь ^ гусыня» -слабая синонимическая (и потому - наиболее устойчивая) пара; троичная оппозиция «гусак ^ гусь ^ гусыня» своими крайними членами «гусак м гусыня» являет собой антонимиче-
скую пару слов. Будучи строго обозначенными элементами лексических конфигураций (троичных оппозиций), слова типа гусак и гусыня, петух и курица, бык и корова не могут считаться членами грамматических парадигм по признаку рода. В субстантивном грамматическом роде слова мужского и женского рода противопоставлены фронтально, и в этом - особенность имманентного (чисто субстантивного) русского грамматического рода.
Интересно, что в качестве гиперических слов в троичных оппозициях типа «гусака гусь ^гусыня» могут быть слова как мужского, так и женского рода. Язык в данном случае допускает вторичную мотивацию по признаку пола, при этом гиперический элемент занимает место маркированного оппо-зита и наследует его положительный родовой признак (сравните сказочные персонажи: Волк и Лиса, Журавль и Лиса, Стрекоза и Муравей). Смысл вторичной мотивации по роду словно опирается на необходимость в поэтических текстах (например, сказках и баснях) разделять весь животный и предметный мир на <мужское> и <женское> начала: Лиса в сказках - всегда <женщина>, а волк -
<мужчина>, хотя всякий лис - все-таки <лиса>, но не всякая лиса - <лис>, как всякая волчица - <волк>, но не всякий волк - <волчица>.
В названиях деревьев родовые отличия отражают только вторичную мотивацию, при этом постоянный, гиперический, элемент здесь среднего рода: «дуб ^ дерево ^ сосна». Особенность гиперического элемента дерево в том, что он никогда не занимает места какого-либо гипонима, однако исследователи отмечают большую близость среднего рода к мужскому [10; 12; 18], поэтому такие выражения, как золотая семечка, -свидетельства незнания норм русского литературного языка или пренебрежения этими нормами. Средний род между тем - больное место русской грамматики. Начать с того, что огромная часть русского народа не знает среднего рода [19] (отсюда и «золотая семечка»). Далее, троичная парадигма рода («мужской - средний - женский») проявляет себя четко только в зеркальных формах прилагательного и, отчасти, глагола. Зыонг Ван Чи блестяще доказал, что у субстантивов средний род в основном причастен к типоло-
гии склонений, но этот же исследователь увидел в среднем роде все же разновидность мужского, хотя мотивация по полу в данном случае только вторичная (Солнце Луна), а
первичная отсутствует полностью [10].
В русском глаголе особенно важной является имманентная грамматическая категория вида, и, соответственно, видовые формы -наиболее яркие показатели глагола [20]; выдающимся открытием в теории грамматического вида (аспектологии) является осмысление семантики грамматической формы совершенного вида, которая оказывается маркированной в видовой паре «совершенный ^ несовершенный вид»: это значение формулируется как <предельность действия> [21]. Именно оно, это открытие, еще недостаточно осмысленное в русистике, позволяет совершенно точно определять видовую пару глаголов («садиться ^ сесть», «вставать ^ встать», «просыпаться ^ проснуться»,
«делать ^ сделать», «улетать ^ улететь», но не в коем случае не «любить ^ полюбить», «любить ^ разлюбить» и т. п. и не «улетать ^ улететь» и под. (ср.: [22])). При этом становятся некорректными, устаревшими выражения типа «глагол совершенного вида», «глагол несовершенного вида»; можно говорить лишь о формах совершенного или несовершенного вида глаголов, в которых видовая парадигма проявляется. Оно же, это открытие, дает возможность описать мотивацию категории вида в русском языке (это, кстати, очень важно для преподавания русского языка иностранцам, например, венграм и румынам, в языках которых аналогичной категории нет). Категория вида присутствует не у всех русских глаголов, а только у фазовых, которые в троичных оппозициях типа «садиться (сесть) ^ сидеть ^ вставать (встать)», «засыпать (заснуть) ^ спать ^ просыпаться (проснуться)» обозначают <вход в состояние> или <выход из него> [23], т. е. являются фазовыми в отличие от статарных (центральных), не имеющих, фактически, категории вида. Все русские глаголы так или иначе распределяются по троичным оппозициям типа упомянутой выше, хотя в некоторых подобных оппозициях может отсутствовать один из фазовых элементов: «запевать (запеть) ^ петь ^ #» или даже оба таковых: «# ^ плавать ^ #», «# ^ ходить ^#», «# ^ читать ^
#». Если какой-либо глагол не имеет формы несовершенного вида, но в нем есть форма совершенного вида, это полноценный видовой глагол, он может иметь статарный оппо-зит или не иметь его): «полюбить ^ любить ^ разлюбить», и даже, как видно из примера, находиться в трехчастной оппозиции, иногда - без центрального элемента: «вы-стрелить^ ^#». Если в глаголе нет фор-
мы совершенного вида, он - не видовой, хотя представлен базовой формой, аналогичной той, которую находим в видовом глаголе; такую форму часто связывают с несовершенном видом, но это неправильно, как неправильно именовать формами совершенного вида такие, как посидеть, почитать, просидеть (два часа), насидеться, поскольку они не имеют значения <предельности действия>.
Вырванная из троичной оппозиции (полной или «дефективной», неполной) глагольная форма часто оказывается совершенно нетождественной самой себе в разных случаях. Например, такая изолированная форма («лексоид»), как идти, является производной формой лексемы «# ^ ходить ^ #» с грамматическим значением <направленность действия>. В троичной оппозиции «идти (придти) в... ^ быть (находиться) в... ^ уходить (уйти) из...» этот лексоид - форма несовершенного вида глагола идти, который является фазой (входом в состояние) глагола быть (находиться); в последнем формы совершенного вида не может быть.
Иногда центральная лексема в троичной глагольной оппозиции с фазовыми лексемами (или, по крайней мере, с одной таковой) может быть прилагательным (типа быть белым, быть живым или мертвым и т. д.): «белеть (<становиться белым>) ^ быть белым». Это говорит о том, что граница между глаголом и прилагательным может быть расплывчатой; пограничные знаки находятся с обеих сторон - со стороны прилагательного это категория сравнения (самый надежный штрих качественного признака).
Итак, грамматическое значение слова -это совокупности значений его грамматических форм и причастность / непричастность данного слова к тем или иным грамматическим категориям (имманентным и зеркальным). Грамматическое значение существительного в русском языке - это, в частности,
отражение в нем имманентных категорий числа и рода и полное отсутствие зеркальных (отражательных) категорий, которые имеются у глагола и прилагательного. Среди иных субстантивных категорий выделяется категория падежа, но она, будучи у существительного имманентной и различающей субстантивные классы живых и неживых существ, а у прилагательного отражательной, является также признаком, дифференцирующим существительное и наречие. Прежде чем описать различия в падежных парадигмах у существительного и наречия, попробуем разобраться в непростом вопросе о том, что такое наречие. В данном разделе развиваются некоторые положения, представленные в статье
В.Г. Руделева «Легенды о наречии» [24], написанной под большим влиянием работы
О.А. Цыпина «Типология предикатов в русском языке» [25].
Ни одна из частей речи не окутана такими покровами неясности, как наречие. Уже в самом имени «наречие» (<лат. асЫвгЪтт < греч. Шррц^а) <наглаголие, приглаголие> содержится упоминание релевантного дистрибутивного (т. е. формального) признака этой части речи; далее, в наречии непременно подчеркивается аморфность, нулевая морфология, неизменяемость и лишь в последнюю очередь - нечто соотносимое с семантикой: обозначение <признака действия, качества и даже предмета>, но (еще один формальный признак!) только в роли обстоятельства [26]. Все это мало согласуется с активным стремлением определять части речи прежде всего через семантику; что же касается наречия, то даже в той части его определения, где речь идет как будто о семантике (<признак действия, качества и даже предмета>), в действительности продолжается разговор о формальных моментах, потому что говорится не вообще о <признаке>, а о признаке, маркой которого является обстоятельственная роль наречия. Между тем обстоятельственная роль некоторых слов все же не дает обычно исследователю права включать их в класс наречия: до сих пор, как нам кажется, никто не пытался найти наречие в выражении: читаю без лампады; в данном случае обстоятельственно-наречный естественный вопрос «как?» корректируются обычно т. н. «учебно-исследовательским»
вопросом, абсолютно неестественным, надуманным - «без чего?» (ср.: [27]).
Что же касается нулевой морфологии наречия, то она сомнительна во многих отношениях. Во-первых, такие наречия, как вперед, назад, весной, летом и даже домой, дома, лишь путем значительных усилий можно затиснуть в класс аморфных слов. А во-вторых, явно аморфные слова (пальто, кенгуру) даже самые последовательные сторонники формального анализа к наречиям отнести не решились [28].
В грамматических описаниях разделы, посвященные наречию, обычно самые слабые, и это касается работ довольно выдающихся исследователей; в класс наречий с давних пор относили все неясное, противоречивое. Но в определенное время наметились попытки расчистить «наречную свалку» и поставить наречный класс в соответствие с общей частеречной моделью, в которой учитываются как семантические (в первую очередь), так и формальные признаки наиболее общих классов слов языка. Такая попытка была предпринята, в частности, в рамках Тамбовской лингвистической школы, создавшей динамическую теорию частей речи (с учетом оппозиций, нейтрализаций и т. д.) [6]; эта теория встретила положительные отклики в научной литературе [29]. Новый подход к описанию частей речи как семантикограмматических классов слов, взаимодействующих и подвергающихся смешению в слабых синтаксических позициях, позволил вывести из числа наречий слова со значением
<качества> (говорил тихо, любил пылко); эти слова были объявлены только наречными формами прилагательных; в то же время подобные формы, отнесенные Л.В. Щербой к категории состояния (в доме было тихо), с наречиями даже и соотнесены не были: их перевели в число безлично-предикативных форм прилагательных. Частеречный фронт прилагательного значительно усилился за счет наречий, а наречный фронт ослабел; зато возник совершенно новый фронт наречных форм (в числе иных мимикрических форм: субстантивных и адъективных): наречные
формы, помимо прилагательных, обнаружили в себе еще глаголы (деепричастия).
Трудности возникли при рассмотрении отношений между наречием и существительным. Первоначальная версия о наречных
формах существительного типа весной, летом [30] была отклонена [31], во-первых, в силу необыкновенно громоздкой модели нейтрализаций: с одной стороны, весна -субстантивная форма какого-то несуществующего глагола; с другой стороны, эта всего лишь форма имеет еще и наречный вариант, т. е. ту же мимикрическую форму; во-вторых, в целях сохранения наречия как самостоятельного класса: в случае констатации наречных форм субстантива наречие оказывается пустым частеречным классом, своего рода нулем, позиционной (обстоятельственной) формой всех без исключения частей речи. Но этому противоречит факт семантической противопоставленности существительных, имеющих наречные формы и не имеющих их. В оппозиции «наречие - субстантив» маркированным в конце концов пришлось считать наречие; парадигма форм: весна, весны, весне, весной (весною), о весне - оказалась в одной частеречной связке, но не субстантивной, а наречной: начальная форма этой парадигмы весна (и все субстантивные падежи) были представлены как мимикриче-ские формы. Такого факта в русском языке открыто до сих пор не было; но это позволило в любой форме слова весна (не только в чисто наречной - весной) увидеть семантику <времени> и зачеркнуть в ней предметносубстантивные значения и им подобные. Слова с темпоральным значением (весна, зима, день, ночь) были объявлены наречиями; с наречия было снято проклятие аморфности, и в выражениях зимой, днем и подобных можно было спокойно находить и окончания и флексию; постулат об аморфности наречия был отменен, зато теперь можно было семантику <времени> поставить в качестве релевантного наречного признака.
То же самое было сделано и в отношении слов с пространственным значением (<линия>,<плоскость>, <объем>). <Точка> в
<пространстве> (даже на <плоскости> и на
<линии>) - существительное, само же <пространство> (в т. ч. <плоскость> и <линия>) -наречие. В антиномии «наречие - существительное» проявляется <Человек>, его представление <Мира>; ср. у А. Вознесенского: «Она, как озеро, лежала; стояли очи, как вода; и не ему принадлежала, как просека или звезда»; просека и звезда здесь противопоставлены как <пространство> и <точка в
этом пространстве> (или: как наречие и существительное); такое геометрическое ви'дение Мира может, например, быть у Человека, находящегося (лежащего) на шоссе, возле автомобиля, недалеко от просеки.
Геометрическое, пространственное, космическое представление наречия не случайно. Это организация, модель, структура Вселенной, Божьего Мира - и в отдалении, и вблизи (ср. у М. Лермонтова: «На воздушном океане / Без руля и без ветрил / Тихо плавают в тумане / Хоры стройные светил...». Маркируя Вселенную (Мир) в виде Пространства и Времени, наречие противопоставлено только одному - Событию. Здесь оно словно выпрыгивает из рамок своего названия, которое отражает лишь частный случай, причем не главный, не изначальный: оно - не «приглаголие», оно - «присобытие», «присказка», «прелюдия». А событие - еще не глагол-сказуемое, оно, скорее, сказ, слово в библейском смысле («В начале было Слово. И Слово было от Бога. И Слово было Бог»).
Итак, наречие - одна из самых начальных и самых древних частей речи («Слова»), Божественного текста. Будучи темой высказывания, оно, тем не менее, производно от События. Событие может происходить в отвлечении от Пространства и Времени: Наступила зима или просто Зима («Зима. Крестьянин, торжествуя, / На дровнях обновляет путь.»); Вечереет; Смеркается; Садится солнце. Наречие («присобытие» и т. д.) наследует от События, но не данного, а какого-то иного, предшествующего данному, его содержание, смысл, упаковывая его в особые формы (типа во время оно, во время войны, с самого начала и до конца полета или типа весной, осенью, днем), либо помещая в синтаксические конструкции с обрамлениями (типа «там., где.», «тогда., когда. »). Таким образом, наречие первоначально только форма самой речи (События, предшествующего данному Событию); оно еще не противопоставлено ни существительному, ни глаголу; и в такой своей непротиво-поставленности (в особой подсистеме) оно остается до сих пор, поскольку существуют событийные предложения с суперпредикатами [25] типа: ... А что у вас тут происходит? Здесь в коридоре вся гоостиница собралась.
Наречие покидает, однако, свою первоначальную подсистему, становясь обычной, рядовой, частью речи, как только Событие получает некоторое развитие, преобразуясь в особое сочетание Субъекта и Предиката: субъектом может стать любое наречие, и тогда оно получает особую субстантивную форму, которая с этих пор может считаться его начальной формой (Зима в этом году была снежной, холодной или Лето мне всегда приносит радость).
Разумеется, ни о какой субстантивности слов зима и лето в данном случае говорить нельзя: это всего лишь субстантивные формы наречий зима и лето, у которых, в силу ряда языковых особенностей, начальные формы принципиально мимикричны (субстантивны).
Наступило время исследовать и описать грамматические (падежные) различия между наречиями и субстантивами. Попытаемся это сделать на примере лексемы дом, для которой С.И. Ожегов [15] определяет, кроме фразеологических и переносных, два основных значения: <здание> и <помещение, квартира>. Первое значение подтверждается фразами: флаг на доме, каменный дом (можно добавить: дом на набережной), которые свидетельствуют именно о <точечном> (в пространстве) значении этого слова. Второе значение, явно наречное, <пространственное>, подтверждается фразами: дойти до' дому, выйти и'з дому и некоторыми примерами за пределами лексемы: сидеть до'ма, работать на дому', брать на' дом. Падежная противопоставленность типа на дому' -на до'ме, на' дом - на до'м и т. д. говорит о грамматической вариативности, связанной с нетождественными значениями; эта вариативность усиливается явно наречными формами типа до’ма и домо'й. Вопрос, который мы готовы поставить, касается проблемы совместимости / несовместимости частеречных различий в рамках одной лексемы. Можно ли считать корректной относимость двух значений слова различным частям речи? Наш ответ на этот вопрос - отрицательный: не два значения следует находить в слове (лексеме) дом, а две омонимичных лексемы дом1 и дом2 (одна из них - наречие, другая - существительное). Точно так же: приехал весной и доволен весной, на дубу' и на ду 'бе и т. д. Наречная форма, кстати говоря, во многом факультативна, но она непременно может быть
только ответом на наречный вопрос («Где?», а не ««На чем?) [27].
1. Шведова Н.Ю. Грамматика // Русский язык: энциклопедия / гл. ред. Ф.П. Филин. М., 1979. С. 58-61.
2. Лопатин В. В. Грамматическое значение // Большой энциклопедический словарь: языкознание / гл. ред. В.Н. Ярцева. М., 1998. С. 116-117.
3. Лопатин В.В. Существительное // Русский язык: энциклопедия / гл. ред. Ф.П. Филин. М., 1979. С. 342-343.
4. Кондаков Н.И. Логический словарь. М., 1971.
С. 413.
5. Живов В.М. Существительное // Большой энциклопедический словарь: языкознание / гл. ред. В.Н. Ярцева. М., 1998. С. 499-500.
6. Руделев В.Г. Динамическая теория частей речи // Вестн. Тамб. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. Тамбов, 1996. Вып. 1. С.83-89.
7. Челюбеева (Сафонова) Н.В. Семантико-грам-матические признаки качественно-предикативных слов в говорах Тамбовской области: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1988.
8. Руделев В.Г. Мимикрия в системе частей речи русского языка // Концептуальное пространство языка: сб. науч. тр. / под ред. Е.С. Куб-ряковой. Тамбов, 2005. С. 132-140.
9. Harris Z.S. Method in Structural Linguistics. Chyicago, 1951.
10. Зыонг Ван Чи. Типы склонения существительных и субстантивных форм в современном русском литературном языке (на материале текстов для детей К.И. Чуковского): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2007.
11. Сепир Э. Язык / пер. с англ. М.; Л., 1934.
12. Одинцов В.В. Лингвистические парадоксы: Книга для учащихся старших классов. М., 1988. С. 61-69.
13. Горват Г.Ф., Шарандин А.Л. Семантико-деривационные оппозиции по признаку пола // Семасиология и грамматика: сб. науч. работ / под ред. В.Г. Руделева. Тамбов, 1978. С. 25-30.
14. Руделев В.Г., Руделева О.А. Вначале было слово. Тамбов, 1995.
15. Ожегов С.И. Словарь русского языка / под ред. Н.Ю. Шведовой. М., 1972. С. 272.
16. Осипов Е. Зуб мудрости. Басни. Рязань, 1958.
17. Осипов Е. Молочный козел. Басни. Рязань, 1962.
18. Руделев В.Г. Типы склонения существительных в русском литературно-устном языке // Вопр. современного русского языка и методики его преподавания в педагогическом ву-
зе. Ч. 1: Вопр. теории грамматики. Курск, 1974. С. 2-31.
19. Клокова Л.Н. Система форм и семантико -грамматические классы существительных в говорах Тамбовской области: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 1995.
20. Авилова Н.С. Вид // Русский язык: энциклопедия / гл. ред. Ф.П. Филин. М., 1979. С. 340341.
21. Ремчукова Е.Н. Морфология современного русского языка. Категория вида глагола. М., 2004. С. 61-129.
22. Виноградов В.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М., 1972.
23. Руделев В.Г., Шарандин А.Л. Шифрующая роль глагольных грамматических категорий // Теория содержательной формы: сб. лингв. ст. Тамбов, 1981. С. 32-53.
24. Руделев В.Г. Легенды о наречии // Информационный потенциал слова и фразеологизма: сб. науч. ст.: материалы Междунар. науч.-практ. конф. памяти проф. Р.Н. Попова / ред. колл.: Т.В. Бахвалова и др. Орел, 2005.
С. 103-106.
25. Цыпин О.А. Типология предикатов а русском языке (на материале драматических произведений Александра Вампилова). Тамбов, 2002.
26. Васильева Н.В. Наречие // Большой энциклопедический словарь: языкознание / гл. ред.
В.Н. Ярцева. М., 1998. С. 322-323.
27. Руднева ДИ.. Статус вопросительных местоимений (на материале драматических произведений Александра Вампилова): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 1998.
28. Винокур Г.О. Избр. работы по русскому языку. М., 1959. С. 414.
29. Титов В.Т. Общая квантитативная лексикология романских языков. Воронеж. 2QQ2.
С. 2Q4-2Q5.
30. Руделев В.Г. Существительное в русском языке. Тамбов, 1979.
31. Руделева О.А. Существительное и его семан-тико-грамматические классы (На материале поэзии Андрея Вознесенского): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 1991.
Поступила в редакцию 6.02.2009 г.
Rudelev V.G., Tsypin O.A. Notes about a grammatical word meaning (based on the Russian language material). The article consideres the problem of correlation of lexical and grammatical values which is actual and ambiguously presented in a linguistic science. Grammatical value is defined on the basis of opposition of a word and the word form. On a material of the opposite relations grammatical distinctions between lexemes of different parts of speech are described.
Key words: parts of speech, lexeme, the word form, lexical value, grammatical value, opposition, neutralisation.
УДК 4З
КОСВЕННЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
© Т.А. Потапова
В статье рассматриваются вопросы о таких языковых явлениях, как косвенные высказывания. Исследуются особенности, причины и задачи их употребления в процессе коммуникации. Материалом исследования выступают произведения немецкой литературы, ситуации повседневного общения. Ключевые слова: косвенные высказывания, иллокутивный акт, импликатура.
Исследователями давно отмечено, что целый ряд языковых и речевых явлений используется в общении без непосредственной опоры на систему языковых значений и значимостей.
Речь человека - это особый вид деятельности, и как всякая деятельность, начинается с желания удовлетворить свои потребности, т. е. с помощью того или иного речевого действия говорящий стремится воздействовать на адресата. К простейшим случаям выражения значения в языке относятся такие, при
которых говорящий, произнося некоторое предложение, имеет в виду ровно и буквально то, что он говорит. Известно, однако, что подобная семантическая простота присуща далеко не всем высказываниям: при намеках, выпадах и тому подобному значение высказывания данного говорящего и значение соответствующего предложения во многих отношениях расходятся. Важный класс подобных расхождений составляют случаи, когда говорящий имеет в виду и прямое значение высказываемого им предложения и, кроме
