CC BY
77
УДК 9/93/94 ББК 63.3/60.7/60.8
С.И. Бондина
законодательство санкт-петербургского и московского воспитательных домов в отношении родителей питомцев в первой половине XIX века
Рассматривается законодательство по вопросу призрения питомцев столичными воспитательными домами. Цель статьи - проследить политику данных учреждений в отношении родителей, отдающих своих детей в дома. А также выявить их социальный и профессиональный состав. В ходе исследования использован сравнительно-исторический метод - сопоставление Санкт-Петербургского и Московского воспитательных домов. Впервые привлечены материалы РГИА, ЦГИА СПб, материалы ЦИАМ. Автор приходит к выводу об отличии в социальном составе просителей. Если среди реципиентов Санкт-Петербургского воспитательного дома преобладали городские жители (солдатки, мещанки, разночинцы и служащие), то по Московскому воспитательному дому родители происходили в основном из крестьянской среды. По этой же причине просьбы о принятии обратно ребенка в семью были немногочисленны, их присылали в основном дальние родственники или крестные питомцев.
Ключевые слова:
Ведомство учреждений императрицы Марии, Воспитательные дома, благотворительность, государственное призрение.
В современных условиях социальная помощь детям становится насущной проблемой общества, поэтому обращение к опыту учреждений, решающих задачи призрения детей в XIX - начале XX в., приобретает особую актуальность и практическую значимость. Одними из таких учреждений были Московский и Санкт-Петербургский воспитательные дома, основанные в 1764 и 1770 гг. и действовавшие под эгидой Ведомства учреждений императрицы Марии. Неудивительно, что деятельность столичных воспитательных домов привлекала внимание историков благотворительности и общественного призрения как в XIX, так и в конце XX - начале XXI в. Среди основных трудов по данной тематике следует назвать «Материалы для истории Императорского Московского воспитательного дома» 1863 г., а также работу заместителя инспектора деревенских округов Ф.А. Тарапыгина «Материалы по истории Санкт-Петербургского Воспитательного дома» 1878 г. В данных работах собран значительный материал по вопросам законодательства и статистики. В новейшей историографии впервые к вопросам призрения детей в воспитательных домах, а подробнее - в округах у деревенских воспитателей обратился в своей монографии Д.Л. Рансел в 1988 г. Предметом изучения стали сословная принадлежность родителей за 1810-1815 гг. (преобладали дети крепостных и солдаток), гендерный состав детей, взаимоотношения воспитателей и представителей администрации. По мнению Д. Рансела, процент солдатс-
ких жен, приносящих своих детей в дома, начал понижаться с 1870-х гг., когда жены и дети военнообязанных получили право на имущество своих мужей [42, с. 150-173].
Однако не рассмотренными остались следующие вопросы: дальнейшая адаптация питомцев, как в городе, так и в деревне, мотивация и ход мыслей матерей, отдающих своих детей в дома, вопрос об альтернативных мерах администрации домов в борьбе с детской смертностью, влияние деятельности домов на имидж монарха [2, с. 93-95].
Анализ профессиональной принадлежности родителей питомцев провела в своей статье Т.Г. Фруменкова. Согласно ее выводам, обычными для просительниц способами пропитания были шитье, стирка белья, сдача внаем квартир, торговля [23, с. 105-112].
Задачами данного исследования являются: а) реконструировать законодательство о принятии детей в столичные воспитательные дома и отдаче их обратно на попечение родственников и родителей; б) проследить социальный состав реципиентов дома; в) выявить мотивы, побуждающие родственников забирать детей из дома или же, наоборот, оставлять их на дальнейшем призрении данного учреждения; г) путем сравнительно-исторического метода проанализировать политику Санкт-Петербургского и Московского домов в отношении родителей питомцев. Решению этих задач посвящена данная статья.
Вопрос о приеме детей в воспитатель- § ные дома и отдаче их обратно на попече- о ние родителей и родственников оставал- =? ся злободневным на всем протяжении о
деятельности данных учреждений. По «Генеральному плану» И.И. Бецкого прием младенцев ничем не ограничивался. У приносящего спрашивали только факт крещения и имя ребенка [3, с. 343-363]. Результатом этого стала переполненность домов и, как следствие, огромная смертность младенцев. Так, в Санкт-Петербургском доме с 1772 по 1784 г. умерли 89% детей, с 1785 по 1797 г. - 76% [34, л. 5].
Порядок приема и возврата детей обратно на попечение родителей и родственников стал складываться уже в первые десятилетия существования домов. По Журналу Опекунского совета Санкт-Петербургского дома от 13 августа 1799 г. обязательным условием было предъявление свидетельства с подписью почетного опекуна, которое выдавалось при приеме ребенка (контрмарки) [13, л. 7-8]. Тем не менее с введением новых правил число возвращенных к родственникам питомцев было невелико: с 1800 по 1810 г. в среднем по 13 человек в год (всего были возвращены 133) [8, Таблица, показывающая графически общее число питомцев обоего пола, отданных из Воспитательного дома и округов на попечение родителей и родственников в период с 1800 по 1876 г.]. В материалах по Московскому дому также зафиксированы случаи передачи питомцев их родителям и родственникам [1, с. 40-50].
Основными условиями передачи питомца обратно были близкие родственные связи, непринадлежность просителей к расколу, обязательство воспитывать ребенка в православной вере (если проситель не исповедовал православия), удостоверение о хорошем поведении и достаточном состоянии. С 1801 г., если ребенок был старше 12 лет, у него спрашивали согласие на поступление к родственникам. Если объявлялась мать или отец ребенка, то родственники должны были возвратить его родителям, если те его запросят.
Среди просительниц значительное количество составляли жены военнослужащих. В 1822 г. жительница Сретенской части солдатка Федосья Ильина, зарабатывающая до 500 руб. в год шитьем одежды, запросила воспитанника Матвеева [37, л. 1-30].
Условие об отдаче детей только ближайшим родственникам (матери или отцу) не всегда соблюдалось. Постепенно его заменило правило о достаточном материальном состоянии просителей. Особенно это было распространено в Московским доме. В просьбах взять племянника или племянницу обычно не отказывали, тем более если просители имели возможность обеспечить жизнь питомца. Затруднения
возникали в том случае, если проситель был неправославного исповедания и имел намерение покинуть Россию. С марта 1823 г. по октябрь 1824 г. поступило семь прошений о возвращении племянников (-иц), в восьми письмах просители не указывали степень родства [38, л. 2-35]. Лишь четыре женщины желали взять на свое попечение дочерей. Почти все просители состояли в браке, что также являлось благоприятным условием для передачи им питомцев. С января по август 1825 г. зафиксировано девять прошений от родственников и два прошения от матерей [39, л. 2-44]. Тенденция запроса питомцев Московского дома их дальними родственниками, а также крестными и вообще посторонними людьми сохранилась в последующие годы, в отличие от Санкт-Петербургского дома, где преобладали прошения непосредственно от родителей. С января по июнь 1860 г. в Московский дом поступило 32 прошения на отдачу питомцев обратно в семьи просителей [40, л. 3-96]. Во многих прошениях опять же не указывалась степень родства. При таких обстоятельствах администрация дома часто становилась на сторону крестьянских воспитателей. Так, на запрос московской мещанки Марьи Дементьевой своего племянника Николая Николаева, 1857 г. р., окружной надзиратель В. Са-винский докладывал, что его кормилица, крестьянка деревни Марины Великополь-ского уезда, Анна Михайлова недовольна тем, что у нее отбирают воспитанника. С ее мнением был согласен и надзиратель.
Социальный и профессиональный состав просителей отличался разнообразием и неоднородностью. Причину редких запросов матерей своих питомцев из Московского дома нужно видеть в их меньшей оседлости в городе, в основном они происходили из крестьянской среды, именно поэтому последующие указы конца XIX в. о привлечении родных матерей к кормлению своих детей не получили широкого распространения в Москве.
Родители имели возможность поддерживать отношения с деревенскими воспитателями питомцев, а иногда и сами отдавали своих детей на воспитание своим родственникам через посредничество дома, о чем свидетельствует ряд фактов из донесений объездных надзирателей. В 1865 г. объездной надзиратель К.И. Шереметевский при объезде Клинского уезда неоднократно сообщал о передаче питомцев от кормилиц к родным матерям, также живущим в деревнях [41, л. 5, 6 об., 7 об., 15 об.; 19].
В то время как Московский дом защищал интересы деревенских воспитателей,
администрация Санкт-Петербургского предметом своего законодательства избрала отношения родителей и детей. Первый шаг на пути к регламентации приема младенцев в дом сделала императрица Мария Федоровна. 6 февраля 1805 г. в письме главному надзирателю Санкт-Петербургского дома она предписывала следующее: при приносе грудного ребенка спрашивать, согласна ли мать кормить у себя младенца на дому, получая пособие: в первый год - 6 руб. 50 коп., а в последующие годы до 7 лет - 3 руб. 1/4 коп. в месяц. Затем ребенок переходил в полное распоряжение дома. Однако эти правила не распространялись на детей солдаток и крепостных крестьян, которых запрещалось принимать [21, л. 176-253 об.]. С 21 января 1807 г. эта мера как оправдывающая себя в отношении сокращения числа умирающих детей приобрела постоянный характер.
Осмотр питомцев на дому вменялся в обязанность особого надзирателя или лекаря, а также обер-полицмейстера. Указом от 19 февраля 1812 г. родителям было разрешено оставлять у себя ребенка, находящегося на временном воспитании, с тем условием, если он будет не старше 5 лет. 24 сентября 1810 г. императрица, признавая, что мера отдачи матерям на вскормление своих детей за определенное пособие не привела к уменьшению числа приносимых младенцев, постановила требовать при приносе более подробные сведения о сословии родителей. В Москве разведывание началось с 31 марта 1812 г. «Секретное разведывание» было отменено 15 апреля 1815 г., собранные сведения признаны достаточными. Если до введения меры было принесено за то же время, то есть с 25 апреля 1806 г. по 20 сентября 1810 г., 12 097 детей, то с 20 октября 1810 г. по 15 апреля 1815 г. - 10 479.
Царствование Николая I обозначилось дальнейшими ограничениями определенным сословиям в пользовании услугами домов. Апогеем сословной политики Николая I в отношении воспитательных домов стал указ от 25 июня 1837 г. «О мерах к уменьшению приноса в Воспитательные дома детей» [4, с. 593-595]. Указ создавал препятствия родителям отдавать детей в дом с той целью, «чтобы этим подлогом вывести детей своих из сословия, к которому принадлежат». Помимо того что все внебрачные дети подлежали отправке в деревни, по ст. 7 упразднялось семилетнее воспитание у родителей в городе. Примечательно, что эта мера оказала определенное воздействие. Если в 1836 г. родителями и родственниками было взято 70 детей, то в 1837 г. - 287, 1838 г. - 206, 1839 г. - 207,
1840 г. - 158. Однако число приносимых детей в Санкт-Петербургский дом не уменьшилось: в 1836 г. их было принесено 5360, в 1837 г. - 5371, 1838 г. - 5273, 1839 г. - 5474 [8]1. В 1840 г. запрещалось выдавать матерям и всем, принесшим детей, билеты на право их получения обратно [14, л. 100]. По Московскому дому контрмарки продолжали выдавать. Однако и эта мера не принесла ожидаемого результата. Если первоначально число приноса действительно понизилось до 4604 в 1840 г., то к 1845 г. оно снова дошло до 5808. Причину увеличивающегося приноса детей в дом его деятели видели в умножающейся численности народонаселения, развитии сети железных дорог и отсутствии сиротских учреждений в губерниях.
В 1851 г. был учрежден Комитет, призванный рассмотреть вопрос о мерах по уменьшению числа приносимых детей и способов подлога в их происхождении. Комитет продолжал заседания до 1856 г. Правление дома привлекло к решению вопроса членов других ведомств и министерств [12, л. 9-139 об.].
Граф П.Д. Киселев первым обратил внимание на отсутствие разграничения между законными и внебрачными детьми при приеме в дом. По мнению членов комитета, большее право на призрение имели как раз младенцы, родившиеся вне брака. По мнению П.Д. Киселева, от внебрачных детей матери старались избавиться как можно быстрее, поэтому некрещеных младенцев, если им было не более 10 дней, дом принимал без ограничений, но контрмарок на них не выдавал. Родители могли взять их обратно в течение двух недель (ст. 3). Если ребенок был старше 10 дней, уже требовалось метрическое свидетельство (предложение принца П.Г. Ольденбургского). В случае бедности или болезни матери ей выдавалось пособие по 1 руб. 44 коп. в течение трех лет. Стоит отметить, что по Московскому опекунскому совету были сделаны некоторые послабления в отношении детей солдатских жен и крепостных крестьянок. Им, по предложению князя А.П. Оболенского, также было постановлено давать годовое пособие за вскормление ребенка [11, л. 309].
Хотя законоположение от 2 апреля 1853 г. не вошло в ПСЗ, но Правление дома в 50-60-е гг. XIX в. при приеме младенцев и оказании помощи матерям придерживалось именно этих правил. Так, по данным Правления, с 1854 по 1863 г. Петербургский дом призревал 1377 законнорожденных
1 Таблица, показывающая графически в процентах смертность детей в Санкт-Петербургском воспитательном доме в период с 1803 по 1876 г. [8]
3 ю О
детей, среди них: 410 детей солдаток, 44 -крестьян, 12 - почетных граждан и купцов, 203 - мещан, 38 - цеховых, 20 - вольноотпущенных, 11 - священников, 13 - иностранцев, 5 - колонистов и финляндских уроженцев, 50 - подкидышей, 467 детей ссыльных обер-офицерских, 23 - канцелярских служителей, 58 - служащих при театрах, 23 -дворовых людей [22, л. 182-183]. Также при возвращении детей обратно родителям с 1853 г. стали требовать метрические свидетельства. Многие пункты проекта закона вошли в последующие указы.
11 ноября 1867 г. вышли новые правила приема детей по Санкт-Петербургскому дому [5, с. 297-299]. По Московскому дому правила вступили в силу 17 февраля 1869 г. [6, c. 163]. По ним допускалось принятие младенцев без метрических свидетельств только в первые 10 дней их жизни, но родители могли их взять только в течение 6 недель. Дети старше 10 дней принимались только по предъявлении метрического свидетельства, в таком случае мать могла забрать ребенка в любое время, но с уплатой издержек.
Эти постановления были призваны сократить число приема законных детей под видом незаконных. Однако результат не оправдал ожиданий. Если с 15 марта 1868 г. по 1 января 1871 г. в Санкт-Петербургский дом были принесены 17 655 детей, среди них в возрасте от 1 до 5 дней - 9446, то в предшествовавшее введению опытных правил время - 16 059, от 1 до 5 дней - 7447 младенцев. Как следствие, дети были ослаблены и больше умирали (в 1867 г. смертность в первый месяц жизни составляла 16,07%, в 1869 г. -18,46%), что увеличило расходы на грудные отделения. Иногда родители, чтобы обойти новые правила, просили об усыновлении или удочерении своих же детей. Так, Дарья Гулящая в октябре 1862 г. просила об удочерении 17-летней питомицы Ольги Васильевой, умолчав, что та ее дочь [15, л. 22-35 об.]. Так же поступил отставной унтер-офицер Карп Васильев, попросив своего сына в усыновление в ноябре 1866 г. [26, л. 80, 85]. Некоторые родители шли на крайние меры. Так, петербургская мещанка Афимья Васильева выкрала свою дочь Марию Афонасьеву у ее воспитателя Адама Вяйзоне в деревне Куйдози Красносельского округа в марте 1865 г. и два года воспитывала ее у себя, пока не была доставлена в полицию.
За почти десять лет (с 17 июля 1862 г. по 6 апреля 1871 г.) родителям в 6-недельный срок было возвращено лишь 242 младенца (0,5%). По словам почетного опекуна Н.А. Шторха, даже родители законных детей затруднялись брать их и после года [10, л. 1-56]. Матерям, в основном занятым в
услужении, требовалось больше времени, чтобы наладить свое финансовое положение и взять ребенка. Самым оптимальным сроком считалось три года, так как в этом возрасте ребенка можно было определить в дневной детский приют.
По этому постановлению была впервые после 1837 г. узаконена премия матерям за вскормление своих детей на дому: 10 руб. за принесенного с метрическим свидетельством и 13 руб. за привитие оспы. Им разрешалось брать детей от 6 недель до двух месяцев. Всего с 1 мая 1869 г. по 1 марта 1871 г. были принесены 354 ребенка этого возраста, из них премий выдано за 102 ребенка (1089 руб.), 23 возвращены обратно в дом. Данное правило не получило широкого распространения, так как о нем не упоминалось даже в прессе.
Видя, что новые опытные правила не привели к ожидаемому уменьшению приноса детей, а создали прецедент для его увеличения, администрация Санкт-Петербургского дома 24 июня 1871 г. приняла другие меры [7, с. 926-927]. Примечательно, что в Московском доме правила от 17 февраля 1869 г. закрепились.
Согласно указу 1871 г. дети принимались в любое время дня и ночи с открытыми или запечатанными в конвертах выписками из метрических книг об их рождении и крещении или же без этих выписок, но тогда мать или родственники могли получить младенца обратно лишь до 6-недельного срока со дня приноса, тогда как принимаемые с метрическими выписками - в течение трех лет со дня рождения без всякой платы за содержание. После трех лет они должны были внести от 50 руб. на имя ребенка в сберегательную кассу. Мера о премиях матерям была сохранена, но она также не получила распространения: из 7174, принесенных в 1872 г., на временное вскормление были отданы лишь 68.
О социальном и профессиональном составе родителей и родственников дает сведения такой источник, как прошения о возврате детей из дома содержатся в фондах Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб) [24, л. 1-362; 25, л. 1-408; 26, л. 2-189; 27, л. 1-104; 29, л. 1-723 об.; 30, л. 3-303; 31, л. 2-105; 32, л. 5-358; 33, л. 119-311; 35, л. 1 об.; 205 об.; 36, л. 2-117 об.]. По данным Ф.А. Тарапыгина, на попечение родителей за 1825-1876 гг. были возвращены 8157 детей (в среднем по 160 детей в год). Из Московского дома за 1810-1862 гг. были возвращены 1343 (в среднем по 26 детей в год). За тот же период в Санкт-Петербургский дом были принесены 309 782 младенца, 71 924 из них умерли.
Среди немногочисленных прошений детей из Московского дома были выявлены заявления родителей, принадлежавших к самым разным сословиям. В отличие от Санкт-Петербургского дома разрешения на принятие детей в семью выдавал обер-полицмейстер. По Санкт-Петербургскому дому разрешение выдавал объездной надзиратель. Он имел возможность лично ознакомиться с условиями жизни просителей, узнать об их репутации среди соседей и работодателей. Всего было выявлено 1384 прошения, включая 44 отказа за 1825-1830, 1852, 1862-1869 гг. [20, л. 1-88 об.; 9, л. 1-44; 16, л. 13-151].
На основании статистических данных (профессия и сословная принадлежность, пол, возраст ребенка, его местонахождение) можно сделать следующие выводы. В основном из дома обратно просили на свое попечение матери детей. Средний возраст ребенка составлял от 3 до 10 лет. В случае если он был старше, то мог последовать отказ. Основные категории просителей были следующие: мещанки - 406 человек (30,8%), жены или вдовы военных, в основном солдатки - 366 (27,8%), жены разночинцев (в эту группу вошли жены служащих при различных департаментах и ведомствах - 134, ремесленников - 103 и повивальные бабки -20) - 257 (19,5%), крестьянки - 169 (12,8%), в том числе государственные, удельные, крепостные, вольноотпущенные, дворовые люди, а также иностранные подданные (28) и уроженки Финляндии, Эстляндии, Лиф-ляндии, Курляндии, городов Ревеля, Риги, Выборга (61) - 117 (8,9%).
Среди прибегавших к услугам дома были 12 дворян, 10 купеческого и 3 духовного звания. Иностранцы были выходцами из германских земель. В их случае обязательным условием являлось принятие российского подданства и обязательства не вывозить ребенка за пределы России и содержать его в православной вере. В противном случае дом мог не выдать воспитанника. Так, например, ганноверская уроженка, дочь скорняжного мастера Елизавета Мейер, в октябре 1826 г. просила на свое попечение сына Ивана Васильева, но получила отказ, так как не предъявила свидетельства о состоянии в российском подданстве. Однако бывали исключения. Так, уступки делались выходцам из Финляндии. В марте 1854 г. Правление дома разрешило забрать 26-летней финляндской мещанке, девице Фредерике Грундстрем, свою дочь Настасью Иванову (1852 г. р., Кубаницкий округ) [28, л. 137]. Она платила за квартиру по 10 руб. в месяц, сдавала ее внаем по 15 руб., стирка приносила ей дополнительный доход в 20
руб. Тем не менее просительница намеревалась уехать в Финляндию, так как имела там участок земли. Тенденция возвращения на свою родину преобладала к середине XIX в. не только среди финляндских уроженок, но и крестьянок других губерний.
Причинами невозвращения питомцев были недостаточное состояние родителей, их преклонный возраст, отсутствие билета на питомца, намерения родственников использовать труд воспитанника-подростка в корыстных целях, невозможность обеспечить его жизнь. Особо учитывалось согласие членов семьи на принятие ребенка, если мать по какой-то причине не могла его обеспечить.
В 1826, 1833 гг. большинство детей находились у матерей на семилетнем воспитании, что позволяет сделать вывод о пользе данной меры. В 40-50-е гг. XIX в. дети воспитывались в деревнях. Часто надзиратель указывал, что питомец (-ица) «мать свою знает и поступить к ней желает», что свидетельствует об общении матерей с детьми даже в деревнях. Но были случаи отказа питомцев возвращаться в свои семьи. Так, на запрос финляндской уроженки Гедвиги Павилайн (ключница, получала 5 руб. ежемесячно) о возврате ее дочери Марии Финандровой (1848 г. р., деревня Хи-мази Гатчинского округа) питомица ответила отказом, хотя мать свою знала.
По результатам данного исследования можно сделать следующие выводы.
1. Началом регулирования численности принесенных младенцев следует считать указы императрицы Марии Федоровны 1807 г. об отдаче на семилетнее воспитание и действующие с 1810 по 1815 г. правила явного приноса младенцев. Временное воспитание длилось до 1837 г. В течение этого времени оно дало шанс многим родителям не только вырастить у себя детей, но и вернуть их обратно на свое попечение. В конце 1830-х по 1860-е гг. был предпринят ряд мер по разлучению родителей с детьми, одновременно поощрялся труд сельских воспитателей. Но именно в этот период наблюдается самое большое количество приносимых младенцев. Уже в проекте указа 1853 г. содержался пункт о выдаче определенной платы матерям за вскормление своих детей, что доказывало необходимость поддержания тесной связи матери и ребенка. Вновь эти правила вернулись лишь с указом 1867 г., позволяющим вскармливать внебрачных детей, затем они были закреплены указами 1871, 1882, и 1890 гг.
2. То обстоятельство, что матери детей, реципиентки Санкт-Петербургского дома, охотно прибегали к данным субсидиям,
3 ю О
показывает вспомогательный характер использования ими услуг дома. В большинстве случаев они надеялись вернуть ребенка обратно на свое попечение, что подтверждают частные случаи разведывания ими местонахождения своих детей.
3. Социальный состав родителей менялся. Если в первой половине XIX в. преобладали мещане и разночинцы, то есть в большинстве своем проживающие в городе, то к концу века основную категорию реципиенток составляли крестьянки.
4. Если по Санкт-Петербургскому дому чаще запрашивали своих детей сами родители, в основном их матери, то по Московскому преобладали просьбы дальних родственников или крестных. Это было
список литературы:
[1]
связано с тем, что реципиенты Московского дома, отдающие своих детей на его призрение, происходили из крестьянской среды и не проживали постоянно в столице.
5. Таким образом, законодательство воспитательных домов следует поделить на следующие периоды: 1763-1807 гг. - время беспрепятственного принятия детей; 1807-1837 гг. - поощрение родителей по воспитанию питомцев дома и вместе с тем их тщательный отбор (исключение крепостных, солдатских жен); 1837-1867 гг. - отказ родителям в праве получать детей обратно из дома по истечении определенного срока; 1867-1917 гг. - начало и развитие поощрения матерей по кормлению внебрачных детей у себя на дому в городе и в деревнях.
Материалы для истории Императорского Московского воспитательного дома. Изданный ко дню столетнего юбилея Воспитательного дома. 1 сентября 1863 г. Вып. 1. - М.: Типогр. Штаба Московского военного округа, 1914. - 261 с.
[2] Миронов Б.Н., Дэвид Л. Рансел. Матери нищеты: Брошенные дети в России // История СССР. - 1990, № 6. - С. 93-95.
[3] ПСЗ I. Т. XVI. № 11908. - С. 343-363.
[4] ПСЗ II. Т. XII. № 10390. - С. 593-595.
[5] ПСЗ II. Т. XLII. № 45153. - С. 297-299.
[6] ПСЗ II. Т. XLIV. № 46769. - С. 163.
[7] ПСЗ II. Т. XLVI. № 49757. - С. 926-927.
[8] Тарапыгин Ф.А. Материалы по истории Санкт-Петербургского Воспитательного дома. - СПб.: Типогр. Р. Голике, 1878. - 97 с.
[9] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 356. 46 л.
[10] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 455. 322 л.
[11] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 496. 119 л.
[12] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 510. 444 л.
[13] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 511. 129 л.
[14] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 526. 121 л.
[15] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 659. 298 л.
[16] РГИА. - Ф. 758. Оп. 9. Д. 688. 162 л.
[17] РГИА. - Ф. 758. Оп. 10. Д. 139. 398 л.
[18] РГИА. - Ф. 758. Оп. 10. Д. 140. 416 л.
[19] РГИА. - Ф. 758. Оп. 10. Д. 142. 109 л.
[20] РГИА. - Ф. 758. Оп. 20. Д. 363. 96 л.
[21] РГИА. - Ф. 759. Оп. 8. Кн. 7. 506 л.
[22] РГИА. - Ф. 759. Оп. 32. Д. 268. 321 л.
[23] Фруменкова Т.Г. Питомцы Петербургского воспитательного дома и их родители (первая половина XIX в.) // Вопросы истории. - 2009, № 6. - С. 105-112.
[24] ЦГИА СПб
[25] ЦГИА СПб
[26] ЦГИА СПб
[27] ЦГИА СПб
[28] ЦГИА СПб
[29] ЦГИА СПб
[30] ЦГИА СПб
[31] ЦГИА СПб
[32] ЦГИА СПб
[33] ЦГИА СПб
[34] ЦГИА СПб
[35] ЦГИА СПб
[36] ЦГИА СПб
[37] ЦИАМ. - Ф
[38] ЦИАМ. - Ф
[39] ЦИАМ. - Ф
[40] ЦИАМ. - Ф
[41] ЦИАМ. - Ф.
[42] Ransel D. L. Mothers of Misery. Child Abandonment in Russia. - Princeton, 1988. - 330 р.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 19. 375 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 46.418 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 67. 226 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 95. 111 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 97. 204 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 145 . 739 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 156. 305 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 160. 131 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 168. 367 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 293. 313 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 1256а. 60 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 340. 208 л.
- Ф. 8. Оп. 1. Д. 341. 201 л.
108. Оп. 1. Д. 519. 33 л. 108. Оп. 1. Д. 520. 35 л. 108. Оп. 1. Д. 522. 37 л. 108. Оп. 1. Д. 524. 106 л. 108. Оп. 1. Д. 459. 144 л.
