CC BY
28
Леонид Хейфец
«зачем всё это читать, если уже написаны "все мои сыновья?"»
Л. Хейфец
50-60-е годы ХХ века. Я - студент режиссерского факультета, приехавший из провинции. Одно из первых впечатлений в ГИТИСе - молва о спектакле «Вид с моста», который поставил декан режиссерского факультета Андрей Александрович Гончаров. Тогда ему не было и сорока или только-только исполнилось 40, но нам он казался пожилым человеком, при этом очень красивым. Оказалось, что я был свидетелем триумфа Гончарова как режиссера. То есть на каком-то этапе театральной жизни Андрей Гончаров, декан, а не заведующий кафедрой, заслуженный артист, стал лучшим режиссером Москвы, хотя тогда еще здесь работали все: от Михаила Николаевича Кедрова до Алексея Дмитриевича Попова и Рубена Николаевича Симонова. По крайней мере, вся молодая театральная Москва, которая жестоко распределяет места, была
единодушна: спектакль «Вид с моста» Театра на Спартаковской - лучший спектакль Москвы. Я и мои однокурсники прорвались на него чудом, и одно из мощнейших воспоминаний связано с тем, что я смотрел тот же самый спектакль, что и мой учитель -Попов. Возможно, Алексей Дмитриевич попросил пропустить на премьеру его пацанов, поскольку сам собирался на спектакль. Тогда я стал свидетелем ситуации, не имеющей прямого отношения к Миллеру, но она сохраняется в памяти как забавная и в то же время непривычная. Я топтался в вестибюле. Народ наплывал. И я увидел Гончарова таким, каким больше его не видел никогда. Боже мой! Гончаров, который на всех орал, которого боялись, при появлении которого у всех дрожали поджилки, метался по фойе и выглядел как абсолютный мальчик с испуганными глазами. Рядом с ним стояли несколько администраторов, он убегал, прибегал, выглядывал - страшно нервничал в связи с приходом Попова. И только завидев в толпе голову высоченного Попова, стал как сумасшедший к нему прорываться, расталкивать зрителей, звать: «Алексей Дмитриевич, сюда, сюда!». Взял его под руку, склоняясь перед ним. Склоняясь!!! Такое было время. Кто и кого теперь так встречает? Попов играл в спектаклях Станиславского, был дружен с Немировичем-Данченко, с Михаилом Чеховым, он давно уже вернулся из Костромы и стал главным режиссером Театра революции, потом - Центрального Театра Красной Армии. Гончаров тоже был
главным режиссером - маленького театрика. И вот вам новелла: Гончаров встречает Попова. Я запомнил, что он кланялся как ученик - своему гуру.
Что это был за «Вид с моста» конца 50-х? Почему он стал для всех нас лучшим в Москве? Это был спектакль-открытие. Не только имени драматурга (имя возникает и исчезает), здесь открывалось нечто, что в советское время не показывалось. Вернее, этого взгляда на жизнь, на человека, каким он написан у Артура Миллера, в Советском Союзе не было.
Еще не прошло и десяти лет со дня смерти Сталина, СССР конца 50-х. В стране сформирован образ героя: счастливого, влюбленного, романтического. На сцену Театра на Спартаковской вышел другой человек: на нем были тяжелые ботинки, грубый вязаный свитер, напоминающий свитер Хемингуэя, портреты которого висели на стенах многих квартир тех лет. Вышли докеры, грузчики, такелажники. Люди, грубо говоря, живущие под мостом в большей степени, чем на мосту. Они очень тяжело работали, им трудно доставался доллар. Они не были похожи на наших трактористов или шахтеров, которые появлялись на экране после десяти часов пребывания под землей в белых рубахах, замечательные белозубые красавцы с комсомольскими значками, и пели «Широка страна моя родная». Наш «новый человек» улыбался, был влюблен в людей и в Родину, и выглядел так, будто только что поднялся из-за банкетного стола, и на нем - шелковое белое белье. А у Гончарова на сцену выходили люди в рваных майках и говорили друг с другом коротко и грубо. Интонация была новой. Андрей Гончаров, у которого был театр, большие возможности, в том числе выбора актеров, предпочел профессионалам группу своих студентов - албанцев с режиссерского факультета. В общежитии на Трифонов-ке располагалась их большая колония. Дети войны и предвоенной поры, они не были похожи на других студентов ГИТИСа. Они
жарили что-то на кухне, пили и ели по-албански. От них исходило мужество и определенная жесткость, не присущая нашим ребятам-комсомольцам. Этим воспользовался Андрей Гончаров. Он всех их занял в «Виде с моста». Они только выходили на сцену - сильные, красивые мужчины - это уже был балдеж. Не от внешнего вида, но от того, как они общались друг с другом. Пожалуй, это главное, что осталось в памяти. Я не мог тогда четко формулировать, но через годы прошло то, как нас, молодых людей, завораживала эта история - так позже завораживал фильм «Рокко и его братья». Мы смотрели и дурели, когда видели этих парней в кожаных куртках. Их в СССР во время войны давали только летчикам. У албанцев были такие - старые, залоснившиеся. Нельзя не сказать о том, что у них был другой взгляд на женщину, лишенный какого бы то ни было умиления, характерного для «социалистического реализма». Как у нас передавалась любовь? Посмотрите фильм «В шесть часов вечера после войны»: как Марина Ладынина любит Евгения Самойлова, как он на мосту стоит и улыбается ей, а она улыбается ему. И потом они вдвоем начинают петь. Или «Кубанские казаки», где та же ослепительная Ладынина и мужественный Сергей Лукьянов разговаривали-разговаривали, и вдруг начинали петь «казак степной». Ее глаза увлажнялись: «зачем, зачем ты повстречался». Этих песен албанцы не знали. Кстати, потом ходили слухи, что когда у нас с Энвером Хаджой начались политические разногласия, то якобы всех албанцев, кто учился в Советском Союзе, на родине расстреляли. Но я не знаю, правда ли это.
Теперь от того Артура Миллера я поднимаюсь на ступеньку, к следующему этапу знакомства с ним - к появлению «Смерти коммивояжера». Слова «коммивояжер», замечу, никто не понимал. Это был 1959 год и эпоха в жизни ленинградского Театра драмы им. Пушкина, ставил Рафаил Суслович. Юрий Толубеев играл Вилли Ломена.
А к 4-му курсу мы сами созрели и играли отрывки из пьесы, мне досталась роль одного из сыновей. Мы добывали футболки, которых у нас не было, но нужны были -мы же играли американцев! С Йонасом Юрашасом в ночной сцене мы пытались изобразить крутых парней. И добились безусловного успеха у девочек. Он был красивый, как Урбанский, а я - значительно пожиже, но тоже надувался, тянулся.
«Смерть коммивояжера» была огромной по масштабу - как пьесы Горького. Но на впечатление от нее у меня наслоились воспоминания про спектакль «После грехопадения» Театра им. Гоголя, который вышел значительно позже.
Не стоит противопоставлять Миллера нашим драматургам, они у нас тоже были замечательные - Розов, Арбузов, Володин, Зорин, Вампилов... Но само название «После грехопадения», то есть после греха. Ежу было понятно, что связано с взаимоотношениями мужчин и женщин. Раз речь идет о падении в грехе. Опять-таки этого не было в нашем обиходе - постельная жизнь, сексуальная ее сторона. То есть все было, но как-то иначе. В «Платоне Кречете» Корнейчука - шикарная измена, но не грехопадение. Все ломились на спектакль Театра им. Гоголя и Сергея Яшина, чтобы увидеть правду, правду взаимоотношений.
Время шло, уже не это занимало режиссуру 60-70-х годов, и Миллер стал со сцены потихонечку исчезать. Хотя Наум Орлов, замечательный режиссер, предлагал моему приятелю поставить у него в Челябинском академическом театре драмы «Все мои сыновья», тот со мной советовался, но тогда пьеса казалась нам неподъемной. Да и зачем нужна была пьеса про какой-то бизнес и совершенно далекие от нас проблемы?
Слышали мы, что в Америке в 1984-м Дастин Хоффман сыграл Вилли Ломена на Бродвее. Но у нас Миллер со сцены сошел.
Не знаю, играли ли его где-то еще в начале XXI века, когда мне предложили поставить «Спуск с горы Морган». Да и сам я
к 2003-му году о нем забыл. Прочел в переводе С. Макуренковой и снова подумал про невероятную сложность взаимоотношений мужчин и женщин. На сей счет у меня уже был опыт, я был зрелым человеком и знал, что такое грехопадение, становился свидетелем разных ситуаций: выяснялось, что ближайшая подруга чьей-то жены живет с ее мужем или у кого-то есть вторая семья -иногда тайно, иногда - явно.
Моя мама дружила с актрисой ГОСЕТа, которой симпатизировал Михоэлс, мужем ее был чемпион мира по штанге. Легендарный еврейский мужчина. А кроме него, у нее был еще неофициальный муж. Живая женщина, красивая, пластичная, великолепно пела романсы. Муж надолго уезжал на сборы и заграницу, привозил из Парижа чемоданы вещей. Пребывал, можно сказать, вне, в космосе. Супруга узнала, что он встречается со своей возлюбленной на даче в Кратове. Несмотря на собственные измены, она страшно ревновала и скандалила. И вот он с инфарктом попадает в больницу. Жена мчится туда, забирает его вещи и находит в кармане месячный проездной билет в Кратово. Она возвращается в больницу, врывается в реанимацию, чуть не ломает дверь и кричит на умирающего мужа: «Ты ездил в Кратово!!!!».
Мне скучно, если я в пьесе не нащупаю какой-то жизненный пласт. Здесь он был. И вот читаю я «Спуск с горы Морган». Автомобильная авария. Человек попадает в реанимацию. И там сходятся две его женщины. Жену играла Ольга Михайловна Яковлева, вторую - Елена Шевченко. Пока я читал пьесу, герой говорил голосами нескольких артистов. В первую очередь, голосом Валентина Гафта. Гафт и Миллер, мне кажется, хотя и разные лица, равновелики по стати и таланту. Но Эммануил Виторган тоже очень подходил на роль Лимэна Фельта. С ним меня связывал его актерский успех в моем «Кукольном доме». А с Ольгой Михайловной я знаком с момента окончания ею щукинской школы.
Проблема была в том, как Яковлева и Виторган поладят. Молва гласит, что оба они - сложные люди.
Мы начали работать, меня очень увлекла история двойной, тройной, потайной жизни. Общество в таких случаях обычно занимает позицию: муж - дерьмо, жена -жертва, а та, другая - проститутка. А меня занимала сложность человеческих чувств.
Три удара я получил, пока работал над этим спектаклем. За две недели до премьеры у нас произошел разрыв с Виторганом, и он вышел из игры. Я ринулся к Гафту, звонил Александру Ширвиндту. Оба по разным причинам отказались.
И вдруг, без подсказок, я вспомнил про Баринова, потому что знал его как мощного артиста. Он быстро учит текст, и все говорили, что он - настоящий мужик в профессии: если возьмется, то не подведет, сделает. Так оно и произошло. Выпускали мы спектакль очень быстро, за 11 дней, и, скажу честно, он не был доработан, хотя публика приняла его хорошо. Все равно я чисто физически не мог оправиться после истории с Виторганом. Я просто не понимал: как такое возможно, если вы всю жизнь - вместе. И бился, стараясь понять причину. Через несколько лет Виторган на одном из своих больших красивых торжеств публично попросил у меня прощения: мы пожали друг другу руки, обнялись, выпили. Я по-прежнему испытываю к нему нежные чувства. Нет никакой злости: значит, так было суждено. Тем более что Валера преподнес всем урок профессионального мужества. Жаль, что мы сразу не начали репетировать с ним, тогда результат был бы более впечатляющим.
В то же время болела и сравнительно быстро ушла из жизни моя мама. На банкете Сергей Арцибашев (ныне покойный) благодарил меня за то, что я все же смог выпустить спектакль. Скоро из жизни ушел и Артур Миллер. И все это соединилось для меня в историю под названием «Спуск с горы Морган».
Идут годы. Я опять - в поисках материала. Поиск этот состоит не столько в новом чтении, сколько в перечитывании. У всех режиссеров есть ранец с пьесами, но они не всегда соответствуют времени. И вот я натыкаюсь на «Цену». В блокнот записываю: «Сегодня прочитал нормальную гениальную пьесу». Перед глазами сразу возникает спектакль Георгия Товстоногова и Розы Сироты в БДТ с шикарными актерами: Валентиной Ковель, Олегом Басилашвили, Сергеем Юрским, Всеволодом Кузнецовым. Нельзя говорить об образе Соломона, не вспомнив гениальное исполнение Стржельчика. Я все губы себе искусал от восторга перед ним. Как он входил, как хорохорился - эдакий бонвиван, которому сто пять лет.
Все, естественно, спрашивали меня, кто будет играть эту роль в Театре им. Маяковского. Отвечаю, что Ефим Исаакович Бай-ковский. «А кто это?» Тридцать лет актер работает в театре, а его никто не знает.
Почему мне Артур Миллер близок? Отношения родственников, война между ними и - в то же время - любовь - для меня темы очень важные. Меня всегда поглощали маленькие обманы и большие недоговоренности.
Меня удивляет, когда человек приезжает в город, в котором живет его сестра, и к ней даже не заходит. Или говорит мне знакомая, что мама вечером домой уезжает, но провожать она ее на вокзал не пойдет. Такие вещи меня поражают. «А ты пишешь своей сестре, звонишь ей? - Не-а. - Как это? Она же родная твоя сестра, вас двое на этой земле осталось - Ну, она такая-сякая, со мной не тем тоном разговаривает». Не звонит ей лет шесть. Для меня такое поведение невероятно. Я всегда тратил много сил, чтобы помирить, убедить понять и простить, объяснял, что ближе родных никого нет.
Вот я часто ездил в Минск по приглашению Академии искусств, на 12 часов назначено заседание или деловое свидание, и все заранее знали, что в 8 утра я сойду с поезда, оставлю багаж в гостинице
и немедленно отправлюсь к двоюродной сестре. Многие годы я так делал.
Вот в этих впечатлениях, переживаниях скрываются корни «Цены». Здесь боль действующих лиц: «Ты позвонил брату? -Да. - Ты с ним разговаривал? - Нет. Я звонил шесть раз, но он в больнице, подходила медсестра, он не перезвонил. - Так надо было смирить гордыню, дозвониться или приехать. - Но ведь я шесть раз звонил.».
Все персонажи этой пьесы - я сам. И это не красивые слова. Сколько я репетировал сцену встречи со старыми вещами и квартирой. Часами играл, показывал, как войти в эту комнату и как увидеть: «Боже мой, это же пуфик от кресла, а где же кресло, которое вот тут стояло? Куда оно делось?» Трудная задача для артиста - встречаться с вещами и с партнерами. Актеров, умеющих это делать, единицы. Недавно я смотрел «Вишневый сад» Додина, когда МДТ играл в МХТ, и мне очень понравилось, как Ксения Раппопорт (Раневская) шла по проходу и проводила рукой по креслам партера. Я входил в этот зал после
ремонта точно так (тогда был режиссером МХАТа). Я сам могу часами играть такие безмолвные сцены и учу этому артистов, учу их встречаться: «Смотри, та самая рапира, ты ее узнаешь?».
В пьесе речь идет о цене всему. О цене обмана, о цене прожитой жизни, о цене непрощения, недопонимания. Конечно, тут еще важны еврейские корни Артура Миллера. Взаимоотношения семей, людей, принадлежащих этому народу, уходят в тысячелетия, это еще и цена выживания, самосохранения. Какое дать образование детям? Если станет фармацевтом, может, гугеноты не перережут ему горло. Если будет сын хорошим радистом, фашисты его не сразу убьют, он им пригодится. Это почти инстинкт. История Соломона - история всех моих дедушек, всех моих бабушек. И не только моих. История величия старости. Трагедии старости. Великое сострадание одиночеству, выраженное Артуром Миллером от имени всех нас. Молодые люди мало понимают, что такое надвинувшаяся старость и что такое старый человек на
Сцена из спектакля «Цена». БДТ. 1968
Е. Байковский -Грегори Соломон «Цена».
Театр им. В. Маяковского. 2012 Фото Е. Люлюкина
Е. Байковский
земле один. Это может быть в Брюсселе, Африке, Португалии, в любом самом красивом городе мира.... Окна выходят на океан, но человек просыпается один и засыпает один. Может, и дети у него есть, только неизвестно, как они к нему относятся. Соломон говорит, что был трижды женат, потом спохватывается: я вас обманул, я был женат четыре раза. Соломон вносит изумительный юмор, простодушие, любовь, а кроме того - интонацию жизни вечной.
Байковский в роли Соломона не переставал быть очень театральным, в нем сохранялись голос, темперамент, импозантность артиста Александринского императорского театра, где он много лет работал. Но одновременно он был искренним. И текстом оправдывал: ведь в пьесе говорится, что он был акробатом, сильный, любил женщин. Все это было в Байковском. Я благодарен судьбе, что эта роль стала очень большим праздником для Ефима Исааковича. У нас была победа.
Теперь эту роль играет Игорь Ясуло-вич. Я его люблю, он мне много в юности помогал как специалист по сцендвижению, а тут мы с ним рядом сидели на спектакле в ТЮЗе, и я решил, что это не случайно. Игорь Николаевич на мое предложение легко отозвался. Стали репетировать. При-
знаюсь, такого результата я не ожидал! Настолько все он делает самобытно, ни в чем не пересекаясь - ни на секундочку, ни на долю дыхания - с другими исполнителями. Соломон у него трогательнейший, человеч-нейший, и еврейство, вроде, есть, без него тут не обойтись, но его Соломона могли бы звать дядя Митяй или дядя Коля. А играет он тончайшим, филиграннейшим образом -супермастер, живущий ныне рядом с нами, мне кажется, недооцененный. Мы все счастливы, что он вошел в спектакль.
И последняя, совсем неожиданная для меня работа. Сказали бы раньше, что я опять
возьмусь за Артура Миллера, я бы только пальцем у виска покрутил. Мысленно я с ним после второго спектакля попрощался. А тут ищу пьесу, понимаю, что театру нужна комедия, что-то забавное, смешное, легкое, может быть, современное. Но ничего не могу с собой поделать: зачем все это читать, если уже написаны «Все мои сыновья». Отгоняю от себя эту пьесу, а она, как приблудная собачонка, возвращается и руку лижет. И я сдался, сломался, начал репетировать «зряче» (так в футболе говорят - «гол был забит зряче», то есть футболист все видел и точно просчитал), сознательно отбросил десяток других пьес и принялся за эту трагическую историю. Ничего поделать с собой не мог. Возникло такое чувство, что ранняя, послевоенная пьеса, написанная в конце 40-х годов, которая раньше даже по составу слов казалась чужой, теперь на сто процентов совпадает - Россия, XXI век.
Начнем с часто повторяемого в ней слова, которое еще 30 лет назад ничего для нас не значило. «Бизнес». Как мы это раньше видели? Бизнесмен - это такой дядя Сэм, у него толстый живот, на животе - золотая цепочка. Котелок. Во рту - сигара. Он не имеет отношения к строительству нового общества, он бессовестно жрет, пьет, ездит на лучшей машине и грабит бедных людей.
Негодяй-американец. Дальше: что это за история, когда на войне наживаются какие-то люди? Как это? Мы-то сами собирали свои деньги и на них делали танк. «Малый театр - фронту». У нас - другой опыт: мы даем деньги, чтобы победить врага. Даже в Афганистане - какой бизнес? Цинковые гробы. Груз 200. Мы узнали, что война может быть бизнесом, когда она началась в Чечне. Постепенно становилось ясно, что это не просто деньги, а очень большие деньги, что самые большие деньги зарабатываются на войне и на крови.
Дальше начался развал. Идет пароход и тонет, потому что двадцать лет не проходил техобслуживания. Или показывают по телевизору измученное лицо старого рабочего: он не связал две проволочки, виноват в аварии в метро. Ежедневно, ежечасно
И. Ясулович
И. Ясулович -Грегори Соломон. «Цена».
Театр им. В. Маяковского
Сцена из спектакля «Все мои сыновья». Театр им. В. Маяковского.
Фото С. Петрова
Россию преследуют страшные техногенные катастрофы. Во всем мире такое тоже бывает, но не каждый день. Не каждый день -перевернулся автобус и погибло 40 детей, не каждый день в доме для престарелых -пожар, сгорело десять человек, не каждый день упал самолет - 92 погибших. Не закрыли, не учли, не проверили. Давно идет страшное разрушение страны. И вот в пьесе Миллера: тоненькая, как паутиночка, трещинка на головке цилиндра. Именно паутиночка. И все это попадает в меня так, что всю идею спектакля, концепцию, все я укладываю в эту трещинку.
50 лет тому назад Артур Миллер написал об этом, когда мы и помыслить о подобном не могли, когда мы еще строили коммунизм, восстанавливали народное хозяйство. Поняли, когда в 1971-м погибли космонавты Волков-Пацаев-Добровольский. Ведь это же одна десятитысячная вероятность, что совпадут отверстия во фланце. И вот она - десятитысячная. И три космонавта сгорают за несколько секунд.
Никогда не забуду эпизод собственной жизни. Я - инженер на заводе. Первый мой ремонт: лезу куда-то наверх, чтобы починить вентилятор. Работу я выполнил не
слишком умело, но мне молодому, сопливому, простили. Так это был только вентилятор в цеху. А в пьесе Миллера тоненький брак приводит к гибели летной эскадрильи. И такой же маленький брак - я думаю об этом много лет, как человек, проживший большую жизнь, прошедший через несколько семей, через разрывы, смерти - тоненький волосок брака в личных отношениях приводит к огромному крушению и гибели корабля по имени семья. Тоненькая маленькая ложь.
У меня был близкий друг, он скрыл от меня, что у него есть свободная комната в Москве, а я ночевал там-сям, иногда на вокзале, и он знал об этом. Позже все случайно выяснилось и уже сто раз прощено, но все ж таки обманул. Тоненькая трещинка.
В общем, поставил я «Все мои сыновья», очередной реалистический спектакль, и стал опять паршивой овцой в этом стаде современных антилоп. Впрочем, в моем возрасте неловко догонять нынешних авангардистов.
