Научная статья на тему 'Зачем нужна культурная антропология? Беседа с руководителем отделения, заведующим кафедрой культурантропологии и этнической социологии, профессором Юрием Николаевичем Емельяновым'

Зачем нужна культурная антропология? Беседа с руководителем отделения, заведующим кафедрой культурантропологии и этнической социологии, профессором Юрием Николаевичем Емельяновым Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

CC BY
433
38
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Зачем нужна культурная антропология? Беседа с руководителем отделения, заведующим кафедрой культурантропологии и этнической социологии, профессором Юрием Николаевичем Емельяновым»

Вестник СПбГУ. Сер. 12. 2013. Вып. 4

ЗАЧЕМ НУЖНА КУЛЬТУРНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ?1

БЕСЕДА С РУКОВОДИТЕЛЕМ ОТДЕЛЕНИЯ, ЗАВЕДУЮЩИМ КАФЕДРОЙ КУЛЬТУРАНТРОПОЛОГИИ И ЭТНИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ, ПРОФЕССОРОМ ЮРИЕМ НИКОЛАЕВИЧЕМ ЕМЕЛЬЯНОВЫМ.

— Вы знаете, Юрий Николаевич, у журналистов и культуральных антропологов есть нечто общее. И те, и другие порой оказываются в «роли «подсадной утки», чтобы досконально изучить какую-то ситуацию — изнутри, что называется. Классический пример из нашей сферы: западногерманский журналист Понтер Вальраф, который внедрялся в разные фирмы, корпорации с подобными «разведывательными» целями...

— Действительно, на Западе широко развиты исследования корпоративных культур. Например, стремятся выяснить: почему товары фирм-конкурентов вроде бы одинаковы, но пользуются различным спросом? Оказывается, продукцию, помимо технических стандартов, формирует корпоративная культура: марка фирмы, дух фирмы, взаимоотношения между коллегами, отсутствие обмана и самообмана в отношении продукции. Будут отличаться ценности корпоративной субкультуры, будет отличаться и продукция фирмы. То есть на производство товара влияет то, что у нас называли «человеческим фактором». Но это, скорее, не столько человеческий, сколько культуральный фактор: сплетение отношений межчеловеческих и отношений человека с вещами.

У нас, кстати, еще не сложились корпоративные культуры до такого уровня, чтобы стали необходимыми подобные исследования. Сейчас пока идет решение чисто технических проблем. Это уже второй этап, когда решающую роль начинают играть человеческие взаимоотношения. Из истории же видно, что всегда фирма развивалась по типу человеческой семьи — не случайно даже в названии присутствует .. и сыновья».

— Тут сразу вспоминается Дон Корлеоне, «Крестный отец».

— Конечно. Любые мафиозные группировки тоже создаются по типу семьи. Это порой и есть семья, разросшаяся до субкультуры. И отношения там, как в доцивилизованных обществах: вожак, главарь фирмы, пахан, жесткая иерархия. Мы плохо изучали лидерство, потому что думали: одно дело, наш руководитель, другое — главарь мафии. А оказывается, механизмы-то одни и те же, хотя ценностные ориентации могут быть разными. Коллективный подряд, оценка по конечному результату, дележ выручки — все идет так же.

— И правда, похоже. Но это — если цели сходные у групп. А если цели различаются?

— Если цели различаются, если нет общих ценностей, понимаемых как цели, к которым надлежит стремиться, то тогда вообще культуры нет.

— Нет, не общие цели. Допустим, цель не коммерческая, а...

— И я тоже имею в виду духовные ценности. Под ними не обязательно понимать ценности, что ли, хорошие. Например, не предавать другого — это ценность. И она будет таковой и в мафии, и в любой политической партии.

— Небольшая разница есть, видимо, в мере наказания. В одной группировке пожурят, а в другой — убьют или семью вырежут...

— Конечно, чем более сплоченна группа, тем выше доля риска за предательство. И кстати, если в промышленной фирме попустительски смотрят на выполнение обязанностей, то качество продукции будет явно ниже. И еще заметьте: личная преданность как положительная черта характеризовала и в социалистическом обществе многие структуры, которые более или менее эффективно функционировали. Хотя такие структуры наносили моральный ущерб, но они могли хоть что-то производить.

1 Газета «Санкт-Петербургский университет», 1993, 3 сентября. Беседа Ю. Н. Емельянова с корреспондентом газеты Е. Голубевым.

Человек, к сожалению, такое существо, которое управляется — в том числе, и наказанием. Весь вопрос, какую форму оно принимает? В рыночном обществе можно наказывать экономически. Половина преступлений, за которые у нас по старому законодательству предполагалось лишение свободы, в рыночных странах наказывается штрафами.

— Насколько культуральная антропология актуальна в наши дни? Скажем, может ли она помочь пониманию текущих событий?

— Сейчас на всех уровнях материального и духовного существования бывшего советского человека происходит борьба двух начал: авторитарного и демократичного принципов жизнеустройства. Это ведь не только две полярные характеристики политического строя, но и отправные точки всего уклада жизни людей, их образа мышления, восприятия окружающего мира и самих себя в этом мире, эмоциональной оценки текущих событий и стратегии собственных действий. Каждый из этих модусов — авторитаризм и демократия — задает тональность буквально всем повседневным ситуациям, в которых участвуют люди — от воспитания малыша до решения государственных проблем.

Любая культура — авторитарная или демократичная, будучи упорядоченной целостностью, обусловливает столь же упорядоченные сценарии действий людей в их экономическом, политическом, религиозном, брачно-семейном и любом другом виде поведения. Иными словами, любая из жизненных ситуаций представляет собой микровариант культуры как целостной системы. Благодаря такой взаимосопряженности и возникает возможность научения культуре и научения культурой.

— Позвольте, Юрий Николаевич, задать Вам вопрос «в лоб»: зачем нужна культурная антропология? В принципе...

— Культурная антропология отвечает на три важнейших для человека вопроса: как уживаться с природой, с другими людьми и с самим собой? Человек должен уживаться с Природой в широком смысле, с учетом и своей собственной биологической природы. Он должен также уживаться и с другими людьми — для этого он организует всевозможные социальные структуры, начиная с древнейших времен: государство, политические системы и т. д. Еще одна извечная структура — семья. Здесь есть и природная, и социальная стороны, здесь, в межличностной среде, и вырастала всегда личность человека.

Чтобы уживаться с самим собой, человеку нужна была религия. Впрочем, она выполняет интегральную адаптивную функцию — т. е. помогает уживаться и с другими, и с природой, и с самим собой.

Вот такие три проблемы существовали всегда, но в разное время решались по-разному: иногда больше помогала религия, иногда — наука. А больше всего помогал естественный практический опыт, который и создавал то, что мы называем культурой.

— Стоп-стоп... Давайте попробуем вникнуть в смысл этих расхожих терминов. Что Вы понимаете под словом «культура» (ведь оно столь многозначно)?

— В ХУШ-Х1Х веках этот термин использовался для характеристики индивидуальных качеств: если человек отличался начитанностью и хорошими манерами, его называли «культурным». В философской и научной литературе культура ассоциировалась с чем-то более развитым и высоким — по сравнению с менее развитым и низменным. Даже в наше время культуру часто понимают как совокупность только достижений, забывая, что она в равной мере несет и груз человеческих заблуждений.

Освобождаясь от многозначности и оценочного акцента, слово «культура» все больше стало подразумевать некоторое гармоничное равновесие духовного и материального в жизни людей. Или можно сказать, что культура — это социально наследуемая стратегия выживания, физического и духовного. Если эта стратегия усвоена последующим поколением — с привнесением каких-то конструктивных новшеств — то все идет хорошо. Если же эта стратегия не усвоена новым поколением, или же она оказалась неадекватной возникшим новым проблемам, то ее нужно модифицировать или создавать заново. И это касается отношений и с природой, и с другими, и с самим собой.

Понимание культуры как повседневности, как образа жизни может быть полезным для оценки жизнедеятельности не только культур больших общностей, но и для так называемых субкультур. Они существуют внутри больших — выделяемые по разным признакам. Например, по локальному: культуры Петербурга, скажем, или Москвы, Одессы.

— А какие-то особенности этих субкультур можно назвать?

— Внешние черты отражают самые глубинные особенности. Это основные ценности, понимаемые как цели, принятые в данном сообществе. Если в свое время одессит, в отличие от жителей других городов, отличался более коммерческим характером, что выражается в его фразе: «А что я с этого буду иметь?..» — то это накладывает отпечаток на все: на характер его шуток, на характер типично одесской литературы, на реальные человеческие отношения и, в какой-то степени, просто на одесскую толпу на улице — она несколько иная, чем в любом другом городе...

Одесса сейчас просто под руку подвернулась — в каждом городе есть своя специфика. Особенно тонко из наших отечественных исследователей это уловил Николай Павлович Анциферов. Его «Душа Петербурга» (где в центре рассуждений «дух местности» — «geniua loci») — пожалуй, первое в мире краеведческое исследование, которое улавливает локальную городскую культуру. Петербуржец будет отличаться от одессита, как и от жителя любого другого города. Это отпечаток культуры в целом, а не культуры как чего-то более высокого, более совершенного — в отличие от нецивилизованного и грубого. Поэтому лучше применять термин «культу-ральный» — то есть относящийся к культуре. А не «культурный», позволяющий пользоваться сравнительной степенью.

Открывается возможность изучать субкультуру так же, как «большую» культуру. Это понятие дает определенные ключи к изучению таких специфических субкультур как противоправная среда, места лишения свободы, различные замкнутые учреждения (дома престарелых, дома ребенка) и целые социальные институты — например, армию. В любой субкультуре — будь то секты, неформальные молодежные группировки или промышленные фирмы — существуют свои признаки внешнего опознания, свой язык, жесты, свои моральные ценности, представления о том, что хорошо, а что дурно. Все это создает своеобразный уклад повседневной жизни данного сообщества, т. е. его культуру.

— Когда, скажем, с «гражданки» попадаешь в армию — момент незабываемый. И не только для меня, но и для любого парня (даже если не владеешь Вашими терминами...).

— Естественно. Человек, попав из общей культуры в какую-то из специфических субкультур, испытывает то, что называется культуральным шоком: от столкновения с новой культурой, с новой средой. Он не знает правил, по которым развивается взаимодействие людей, он не знает тонкостей специфического языка или диалекта новой среды. Как будто он оказывается в другой стране! Его воспринимают как чужака, ему нужно адаптироваться к новым условиям. И чем жестче эти правила, чем более грубы ценности-цели новой субкультуры, тем сильнее шок, больше риск для новичка.

Любая субкультура стремится к структурированию, к узнаванию своих, к выделению. Посмотрите на молодежные субкультуры: у металлистов свои знаки отличия, у рокеров, у люберов свои. Нужно, чтобы ты чем-то отличался. Если ты во внешней среде ничем не отличаешься, значит, ты к ним не принадлежишь. И вообще, значит, ты можешь им легко изменить! А есть еще такие отметины, как особые обряды инициации, татуировки, иногда даже членовредительство — все это средства отметить, что ты к этой субкультуре относишься. И это накладывает определенные обязательства, несомненно.

— И это же, видимо, неимоверно затрудняет исследования. А в чем все — в сравнении с другими специалистами, работающими с людьми?

— Решающим критерием профессиональной пригодности культурантрополога является его способность к выполнению так называемой «полевой работы». Полевая работа — это внедрение в чужой образ жизни с двояких позиций: в качестве наблюдателя событий и в качестве их участника, т. е. незнакомца и одновременно друга.

Успешность полевой работы зависит от того, как культурантрополог работает с информантом. Информант — это особое лицо в практике научно-исследовательской работы, которое

принципиально отличается и от испытуемого в социально-психологическом эксперименте, и от респондента в социологическом исследовании. Информант — это учитель, имеющий наивного и любознательного ученика — профессионального антрополога. В этом уникальном взаимодействии культурантрополог должен помочь информанту преобразовать себя из туриста в квалифицированного специалиста. Информант может быть подростком, который объясняет куль-турантропологу, как в их деревне принято играть в чехарду. Официанткой в баре маленького городка, которая показывает, как нужно красиво подавать напитки и побуждать посетителей оставлять чаевые. Пожилым умельцем, который учит культурантрополога строить хижину или плести корзины. Наконец, информантом может быть старуха, объясняющая сложности системы родства в своем племени. Короче говоря, информантом может быть любой человек, который естественным путем усвоил поведенческий репертуар, свойственный данной культуре или субкультуре.

— Хотелось бы узнать о ваших исследованиях субкультур. Мне особенно интересны включенные исследования, если вы такие если.

— В культурную антропологию вплетаются те материалы, которые ей поставляет этнография: о малых народах, о группах, живущих в изолированных регионах, заброшенных деревнях.

Наши сотрудники, по образованию этнографы, по-прежнему участвуют в таких экспедициях. Но в том виде, в каком хотелось бы, исследований современных субкультур, к сожалению, пока нет. Потому что нет пока смельчаков, которые бы смогли провести эти опасные исследования. И нет соответствующего законодательства. Мы не можем «погрузиться» в места лишения свободы, психбольницы или в дома престарелых.

Хотя всем ясно: ничего нельзя сделать для такой громадной области, как социальная работа, если мы не будем точно знать, что там происходит. А что мы имеем? Только случайные журналистские описания. Или — откуда мы знаем, как в доме малютки воспитываются дети? Можем только конструировать гипотезы. В частности, как ребенок может безнаказанно для своей психики пережить смерть двух (!) матерей, от силы — трех.

Конкретный пример. Малютка принимает воспитательницу за свою мать. А она увольняется через три месяца, допустим. Для него это — смерть матери, еще одна, после той, которую он пережил при рождении, став «отказником». Он может еще раз привязаться. Но если и ее не станет, то навсегда останется замкнутый, недоверчивый человечек. Как можно с полной уверенностью сказать, что такое не происходит сплошь и рядом в домах малютки? Ведь у нас нет систематических наблюдений. Мы можем предполагать, что сейчас — это питомник для людей, не приспособленных к жизни, источник отношений, уродующих общество.

Мы ничего не знаем о домах престарелых. Мы понаслышке знаем, как умирают наши старики в больницах, когда некому дать руку умирающему, ему уже ничего не нужно, кроме этого. В таких самых больных точках общества сегодня несомненно нужны культуральные исследования. Они могли бы очертить хотя бы границы проблем, какие преобразования нам нужны в первую очередь.

— А молодые идут на вашу специальность с охотой?

— В этом году у нас открылось отделение, которое занимается именно социальной работой. Студенты здесь получат хорошую теоретическую подготовку: такие дисциплины, как геронтология, патопсихология, медицинская психология и т. п. . Муниципальные власти в Штатах и в других странах тратят большие деньги на социальную работу. И у нас начинает придаваться большое значение ей: работе с нуждающимися, с престарелыми, с неизлечимо больными, с людьми девиантного поведения, реабилитация отбывших наказание, наконец, обучение родителей.

И опять, что тут можно сделать, если мы толком не знаем, как живут, например, заключенные? Мы знаем только по их рассказам — но это свидетельства людей, эмоционально травмированных, заинтересованных. Нет исследований объективных. И тем более, у нас нет объективных документов: не разрешают ни снимать в «зоне», ни записывать. Есть только человеческие впечатления.

— Почему все-таки множество прикладных проблем вы группируете вокруг культурной антропологии?

— Да потому, что если заблудился, то нужно спрашивать не столько: «Где я?», сколько о том, где находятся другие. И сопоставляя культуры — нашу и западные — по различным параметрам, таким, например, как отношение к наиболее социально обездоленным слоям населения, мы сможем лучше понять самих себя. Кстати, это характеризует и общество в целом: как оно относится к своим старикам, к детям. Тут мы будем связаны с международными фондами.

Почему это сейчас актуально? Потому что сейчас всем нам нужно учиться нести индивидуальную ответственность за свою судьбу. Вместо того, что было раньше, когда человек принадлежал к огромной субкультуре, которая называлась «великая общность — советский народ». Сейчас он не знает вообще: кто он? Вот мы раньше проводили простенький тест и просили ответить: кто я? (дать как можно больше определений себя). Опрашиваемые лет 15 назад отвечали: я — инженер, я — комсомолец, я — парторг. Почти никогда не называли свою национальность.

А когда произошел культуральный взрыв, и непонятно стало, к какой культуре, субкультуре ты теперь относишься, — сразу же самым явным признаком стала. кровь. Я — русский, грузин, латыш, еврей, калмык. Здесь определенность совершенно очевидная, каждый знает, кто он есть. Поэтому культуру стоит изучать как средство обеспечения для человека чувства самоидентичности, определенности: кто есть кто?

Для малых народов проще — человеку тут достаточно этнической определенности. А для больших народов нужна еще и принадлежность к субкультуре внутри большой общности. Поэтому малые народы всегда были сплоченнее.

— Кстати, Юрий Николаевич, исследования национального характера у вас были, будут?

— Ставить сегодня проблему национального характера вообще-то уже считается нонсенсом. Самые утонченные исследования на эту тему могут дать только отличия среднестатистические. В первую очередь, оказывается, важна принадлежность не к общенациональной культуре, а к. сословной. Вспомним хотя бы династические браки. Сколько было на российском троне правительниц не доморощенных, а пришлых, из других стран? Выражали они русский национальный характер или нет.

Конечно, проблему взаимоотношений решать надо — но не путем вычленения национального характера, а путем показа культуральной относительности. Не обязательно англичанин должен быть сухим, строгим — многие из них с юмором, но у них просто свой юмор.

— А что принято в одной национальной культуре и не принято в другой?

— Конечно, отличия, прежде всего, бросаются в глаза, к примеру, на материке принято заговаривать с дорожными попутчиками — в поезде, скажем. И для нас это характерно, и для тех американцев. А вот у англичан такое не принято, нельзя. В чем тут дело? Не потому, что обычай такой особенный. Страна просто у них маленькая. Даже американцы — в огромных Штатах по сравнению с крохотной Британией — и те знакомы друг с другом через цепочку в шесть человек! У англичан эта цепочка, вероятно, куда меньше — в три человека. И если ты заговариваешь с дорожным попутчиком, то очень быстро невольно вы выйдете на общих знакомых и начнете — что? — их обсуждать. А это уже сплетни. Так что их запрет на подобные разговоры — своеобразная самозащита. Хотя средний англичанин вам и не сможет объяснить: почему нельзя заговаривать в поезде.

Культура — это большая адаптивная система. И вообще культура — это продолжение приспособления человека к среде, но другими средствами.

Культуральное разнообразие, с одной стороны, интересно, а с другой — позволяет, когда мы изучаем чужую культуру, посмотреть: а как у нас? Мы можем новыми глазами взглянуть на привычные, естественные для нас вещи. Когда мы видим другой образец, особенно странности, то обращаем внимание и на свои собственные особенности. И понимаем относительность, условность наших обычаев — вместо того, чтобы думать: «А-а, они глупые, и привычки у них дурацкие.». В таком широком, просветительском смысле и важна культуральная антропология.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.