CC BY
63
Ю.В. Оносов, Т.О. Дидыч
Оносов Юрий Викторович — кандидат юридических наук, преподаватель кафедры криминологии Нижегородской академии МВД России;
Дидыч Тарас Олегович — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры теории права и государства Киевского национального университета права НАН Украины
Юридическая конструкция как одно из средств обеспечения оптимальности правотворческой техники
Рассматривая проблему оптимальности правотворческой техники, необходимо обратить внимание на одно из актуальных, на наш взгляд, направлений совершенствования законодательства — повышение оптимальности использования технико-юридических средств, которые представляют собой определенные правила, определяющие качественные характеристики содержания нормативного предписания. Обосновывая вышеизложенное, необходимо отметить, что С.С. Алексеев делит юридический инструментарий на две группы: 1) средства и приемы юридического выражения воли законодателя (или воли субъекта индивидуального акта); 2) средства и приемы, касающиеся внешней формы правовых актов как документов1. А.Ф. Черданцев предлагает подразделить правила юридической техники на три группы:1) правила, относящиеся к внешнему оформлению документов; 2) правила, относящиеся к содержанию и структуре актов; 3) правила и приемы изложения юридических документов (языковые правила)2. Н.А. Власенко называет пять групп общих правил юридической техники: реквизитные требования (правила внешнего оформления); содержательные правила; структурные правила; языковые требования; логические требования3. Ю.А. Тихомиров применительно к законодательной технике выделяет шесть взаимосвязанных групп правил (или, по его терминологии, элементов): познавательно-юридические; нормативно-структурные; логические; языковые; документальнотехнические; процедурные4.
Особо в этой связи стоит обратить внимание на подход, выработанный Т.В. Кашаниной, которая объединяет общие правила юридической техники в следующую систему: 1) правила достижения социальной адекватности (содержательные правила); 2) правила обеспечения логики права; 3) структурные правила; 4) языковые правила; 5) формальные (реквизитные правила); 6) процедурные правила5. Технические способы автор переносит из общих положений о юридической технике в особенную часть. Например, в качестве приемов правотворческой техники рассматриваются запрет, дозволение, обязывание, принцип, декларация, конструкция, презумпция, фикция, аксиома, исключение, дефиниция.
В контексте рассмотрения, например, юридической конструкции соотношения законности и целесообразности в текстуальном содержании нормативного предписания необходимо опираться в первую очередь на точки зрения советских ученых. Так, Е.Т. Гребнев отмечает наличие двух позиций по поводу взаимоотношений нормативной системы управления и так называемой действующей системы управления6. Согласно одной из них, нормы законодательства не должны нарушаться ни под каким предлогом, даже если исполнение этих норм представляется нецелесообразным с точки зрения общественных интересов. Иная позиция выражается в следующем: «если в праве вопрос о том, как поступать — законно или целесообразно, уже давно решен в пользу законности, то в хозяйственной практике он каждый раз решается исходя из обстоятельств»7. Несомненно, данная тенденция не может существовать, если в юридической практике выработаны и функционируют особые правовые механизмы гармонизации социальной и юридической эффективности правового регулирования.
1 См.: Алексеев С.С. Общая теория права: В 2 т. — М., 1982. — Т. 2. — С. 272.
2 См.: Черданцев А.Ф. Теория государства и права. — М., 1999. — С. 367—371.
3 См.: Власенко Н.А. Правила законодательной техники в нормативных правовых актах субъектов Российской Федерации // Законотворческая техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование: Сборник статей: В 2 т. / Под ред. В.М. Баранова. — Н. Новгород, 2001. — Т. 1. — С. 176—183.
4 См.: Тихомиров Ю.А. Законодательная техника: понятие и элементы // Законодательная техника / Под ред. Ю.А. Тихомирова. — М., 2000. — С. 9.
5 См.: Кашанина Т.В. Юридическая техника: Учебник. — М., 2007. — С. 104—133.
6 См.: Гребнев Е.Т. Управленческие нововведения. — М., 1985. — С. 19.
7 Там же. — С. 19—20.
Говоря о правотворческой деятельности, следует отметить, что целесообразность здесь выражается в принятии нормативных актов, соответствующих закономерностям общественного развития1. Некоторые авторы даже полагают, что можно говорить о презумпции целесообразности изданных нормативных актов2. Между тем в теории права однозначно высказывается мнение о том, что возможность расхождений между законностью и целесообразностью не предполагает отступления субъектами права от содержащихся в правовых актах предписаний. До тех пор, пока нормативный акт не отменен или не изменен, его предписания должны неукоснительно проводиться в жизнь3. При этом необходимо обратить внимание на проблему: закон в силу формальной определенности не может изменяться одновременно с динамикой жизни, вследствие чего могут возникать противоречия между достижением юридических целей и тем социальным эффектом, который в результате имеет место. Однако отступление от требования закона недопустимо. По этому поводу профессор А.Ф. Черданцев отмечает, что «выгода отступления от законности для конкретного случая перекрывается огромным вредом расшатывания законности»4. С данной точкой зрения солидарна также Н.Л. Гранат, которая отмечает, что «отступление от закона по любым, самым благороднейшим мотивам, со ссылкой на совесть, «полезность», «большую эффективность», влечет подлинную беду — возможность произвола и беззакония»5.
Тем не менее очевидно, что чем дольше продолжают действовать не отвечающие критерию социальной адекватности законы, тем более обостряется проблема противоречия между законностью и целесообразностью в правоприменительной практике. В частности, удовлетворение интересов сторон в конкретном юридическом деле является одной из целей правоприменительной деятельности. Однако не всегда интересы участников правоприменительного процесса совпадают. «Поэтому, — подчеркивает профессор В.В. Лазарев, — независимый и незаинтересованный в исходе дела правоприменяющий орган стремится к устранению социального конфликта и от того, насколько это ему удается — заключают и об эффективности правоприменительной деятельности»6.
Обоснованным представляется тот факт, что в случае, если право, по нашему мнению, априори представляет собой несовершенное и противоречивое социальное явление, то действия субъекта правоприменения вопреки нормам закона («соп^а legem») могут признаваться способом достижения социальной эффективности правового регулирования7, с помощью которого возможно достижение социально позитивного результата. Однако допустимо ли это в современной юридической практике?
Конструкция «contra legem» не является новой для юриспруденции, своими корнями она восходит к римскому праву, в котором особое значение придавалось доктринальным источникам права. Конструкция обхода закона понималась следующим образом: «Поступает против закона тот, кто совершает запрещенное законом; поступает в обход закона тот, кто, сохраняя слова закона, обходит его смысл»8. Также интересным в этом смысле является суждение Юлиана в 27-й книге «Дигест Юстиниана»: «Тому, что установлено против смысла права, мы не можем следовать как юридическому правилу»9. В советской юридической литературе высказывалось мнение против официального признания судебного правотворчества, которое может сводиться к тому, что подобное признание повлечет за собой нарушение принципа, согласно которому «судья подчиняется закону», и судья получит право при необходимости действовать «против закона» (contra legem)10. Например, А.В. Мадьярова приходит к обоснованному заключению о серьезном умалении в результате использования судебного прецедента такого неотъемлемого критерия правового государства, как гарантия гражданам заранее знать о юридических «правилах игры». Она же справедливо указывает, что в случае признания судебного прецедента в качестве источника права необходимо быть готовыми к возможному появлению таких форм судебного нормотворчества, как «contra legem», которые достаточно хорошо известны англо-американской правовой системе11. Как мы видим, в данных суждениях высказывается негативное отношение к возможности применения данного принципа, характерного для правовой семьи общего права, поэтому можно сделать вывод о том, что в отечественной юридической науке сложилось
1 См.: СолуковА. А. Законность как оценочная категория // Администратор суда. — 2010. — № 1. — С. 12.
2 См.: Теория государства и права / Под ред. В.М. Корельского, В.Д. Перевалова. — М., 1997. — С. 445.
3 См.: Бернацкий Г.Г. Законность и целесообразность в конституционной юстиции Российской Федерации // Конституционное и муниципальное право. — 2005. — № 8. — С. 34—38.
4 Черданцев А. Ф. Теория государства и права: Курс лекций. — Екатеринбург, 1996. — С. 193.
5 Гранат Н.Л. Социалистическая законность в деятельности органов внутренних дел / Под ред. А.П. Косицина. — М., 1985. — С. 13.
6Лазарев В.В. Эффективность правоприменительных актов. — Казань, 1975. — С. 95.
7 См.: Оносов Ю.В. Диалектика соотношения социальной и юридической эффективности правового регулирования: Дис... канд. юрид. наук. — Н. Новгород, 2011.
8 Дигесты Юстиниана / Пер. с лат.; Отв. ред. Л.Л. Кофанов. — М., 2002. — Т. 1. — С. 113.
9 Там же. — С. 111.
10 Туманов В.А. К критике концепции «судейского права» // Советское государство и право. — 1980. — № 3. — С. 111.
11 См.: Мадьярова А.В. «Прецедентное право» в России: проблемный комментарий к законодательству и судебной практике // СПС «КонсультантПлюс».
мнение о недопустимости применения принципа «contra legem». Вместе с тем, следует обратить внимание на то, что действие «против закона» необходимо отличать от понятия «правомерное злоупотребление правом».
Пониманию сущности правомерного злоупотребления правом может способствовать изучение, например, психологических факторов правомерного поведения. По мнению Е.К. Нурпеисова, одной из разновидностей правомерного поведения является то, что оно может быть детерминировано эгоистическими потребностями и создавать условия для развития личности при явном или скрытом игнорировании интересов общества и других людей, то есть эгоистически ориентированное поведение1. Последняя разновидность правового поведения представляет собой правомерное злоупотребление правом. Суть его состоит в том, что субъект права ставит свои интересы выше интересов третьих лиц, общества и государства. При правомерном злоупотреблении субъективным правом, как отмечает A.A. Малиновский, создается такая ситуация, когда несовпадающие друг с другом социальные нормы (правовые и нравственные), конкурируют между собой. «Управомоченный субъект, поступающий в соответствии с правовой нормой, осуждается обществом как нарушитель нормы нравственной. В данном случае субъект в рамках одного поведенческого акта поступает одновременно и правомерно, и безнравственно»2. Возможность правомерного злоупотребления правом обусловливается существующими противоречиями между правом и нравственностью. Как справедливо отмечает О.И. Цы-булевская, правомерное злоупотребление правом «происходит при реализации субъектом своих прав в виде аморального использования правовых предписаний. При этом субъект не совершает правонарушений и не подлежит юридической ответственности»3. В этом состоит главное отличие правомерного злоупотребления правом от применения contra legem» как способа достижения социальной эффективности правового регулирования — аморальность целей субъекта права.
Между тем допустимость применения contra legem» является одной из непростых и многоаспектных проблем правоприменения. Одним из аспектов данной проблемы выступает противоречие между такими глубинными характеристиками права, как гибкость правового регулирования, с одной стороны, и требование законности как необходимого атрибута построения правового государства, с другой, которое заключается в точном, строгом и неукоснительном соблюдении норм права. В этой связи стоит обратить внимание на тот факт, что данное противоречие остро проявляется в случаях так называемого морального выбора, когда одни правоприменители психологически склонны к вынесению законных, пусть и несправедливых решений, а другие стремятся принимать незаконные, но справедливые с их точки зрения решения. Однако в этом случае мы можем констатировать ситуацию, когда происходит деформация правосознания и складывается пренебрежительное отношение к такому фундаментальному принципу права, как общеобязательность. Вместе с тем, нельзя умалять значение, например, актов судебного конституционного контроля, которые ряд ученых наделяют нормативным характером4, а также роль судебного конституционного контроля в случаях устранения юридических коллизий и дефектов в действующем законодательстве5, с помощью которых возможно изменение либо признание недействующими норм права, не соответствующих объективным общественным потребностям. В этой связи также стоит обратить внимание на то, что, например, согласно пункту «в» части 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах применения судом Конституции РФ при осуществлении правосудия» суд, разрешая дело, применяет непосредственно Конституцию РФ (в качестве акта прямого действия), когда приходит «к убеждению, что федеральный закон, принятый после вступления в силу Конституции Российской Федерации, находится в противоречии с соответствующими положениями Конституции»6. Следовательно, возможность применения contra legem» не является актуальным для российской юридической практики, так как существуют иные, закрепленные в законодательстве способы приведения правовых норм в соответствие с общественными потребностями.
1 См.: Нурпеисов Е.К. Психология правомерного поведения. — Алма-Ата, 1984. — С. 107.
2 Малиновский А.А. Злоупотребление субъективным правом как юридический феномен: Дис... д-ра юрид. наук. — М., 2009. — С. 256.
3 См.: Цыбулевская О.И. Моральный аспект злоупотребления правом // Актуальные вопросы частного права: Межвузовский сборник научных трудов / Отв. ред. Ю.С. Поваров, В.Д. Рузанова. — Самара, 2004. — С. 266—270.
4 См., например: Радченко В.И. Публичная власть и обеспечение государственной целостности Российской Федерации. — Саратов, 2003. — С. 217; Непомнящих Е.В. Понятие правовой позиции Конституционного Суда Российской Федерации // Законодательство и экономика. — 2003. — № 10. — С. 11; Сивицкий В.А. Решения Конституционного Суда Российской Федерации как источник конституционного права Российской Федерации / В.А. Сивицкий, Е.Ю. Терюкова // Вестник Конституционного Суда РФ. — 1997. — № 3. — С. 75.
5 См., например: Лучин В.О. Конституция Российской Федерации. Проблемы реализации. — М., 2002. — С. 57; ВитрукН.В. Верность Конституции. — М., 2008. — С. 26, 34.
6 См.: Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 года № 8 «О некоторых вопросах применения судом Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» // Сборник Постановлений Пленума Верховного Суда РФ. — М., 1999. — С. 487—488.
Наряду с иными, одним из аспектов данной проблемы является то, что справедливость и целесообразность выступают оценочными понятиями, и применительно к каждой правовой ситуации может быть огромное количество вариантов решения (где два юриста, там три мнения). Вместе с тем, право представляет собой универсальный способ управления обществом, поэтому если мы допускаем применение «соп^а legem», то оно должно поддерживаться большинством членов общества как справедливое и целесообразное. Однако в России культура суда не отличается высоким уровнем, в отличие, например, от стран англо-саксонской правовой семьи, где судебный прецедент традиционно является источником права, поэтому, на наш взгляд применение в российской правоприменительной практике недопустимо. Однако нельзя отрицать возможность своего рода «противодействия» правоприменительной практики в целом или отдельных правоприменителей вступившим в силу позитивным нормам. В.М. Баранов, анализируя необходимость прогнозирования вариантов противодействия закону, обращает внимание на то, что «особенно важно выявить, не окажется ли отрицательной правовая реакция на планируемый к изданию закон у юридической (прежде всего, судебной и административной) практики»1. Так, исследователь полагает, что «судам вполне посильно «затормозить» действие закона, если в этом сегменте жизнедеятельности сложилась иная практика, вступающая в конфронтацию с вновь вводимым правовым режимом»2. Кроме того, как справедливо отмечает В.М. Баранов, нельзя сбрасывать со счетов возможность «доктринального противодействия». Как правило, в концепцию того или иного законопроекта «закладывается» одна научная позиция и отбрасывается, часто без объяснения причин, сразу несколько других3. В такой ситуации ученые вправе отстаивать свою позицию и критиковать выбранный законодателем вариант.
В качестве примера допустимости принятия решения «против закона» можно привести примеры из истории зарубежной и российской судебной практики. Например, первый прецедент применения «соп^а legem» датируется 1610 годом, когда судья сэр Эдуард Коук, ссылаясь на принципы общего права, признал недействительным закон, принятый британским парламентом4.
В Указе Президиума Верховного Совета СССР «Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям, усилении охраны материнства и детства...» от 8 июля 1944 года в статье 20 содержался запрет женщинам, родившим ребенка вне официально зарегистрированного брака, обращаться в суд с исками об установлении отцовства и взыскании алиментов с отца ребенка. Многие судьи, считая данную правовую норму исключительно несправедливой, выносили решения против ее требований. Они обратили внимание на то, что статья 42-3 Кодекса законов о браке, семье и опеке РСФСР 1927 года позволяет взыскивать алименты с фактического воспитателя на содержание детей, которые были приняты на воспитание. Вопреки ясно выраженной в Указе от 8 июля 1944 года воле законодателя суды расширительно истолковали статью 42-3 КЗоБСО РСФСР. В результате сложилась судебная практика, когда суд мог легко возложить на почти любого отца внебрачного ребенка обязанность по уплате алиментов, объявив его при этом «фактическим воспитателем»5.
Один из районных судов Кировской области вынес формально юридически верное, но несправедливое решение. Гражданин В.Г. Шукшанов проживал совместно со своей женой М.Е. Шукшановой и падчерицей В.О. Никулиной. Потеряв жену, гр-н Шукшанов добровольно ушел из жизни. Однако нотариально заверенного завещания им составлено не было. Между тем право собственности на жилую площадь, а также денежные вклады в Сбербанке РФ и неполученную при жизни пенсию В.Г. Шукша-нова стали предметом судебного разбирательства между В.О. Никулиной и государством, чьи интересы представляла местная налоговая инспекция. Суд применил положения статей 540, 548 и 552 ГК РСФСР, которые определяют нотариальную форму завещания, переход права на принятие наследства и переход наследства к государству. С одной стороны, он признал истицу единственной наследницей собственности после смерти М.Е. Шукшановой и В.Г. Шукшанова, а с другой стороны, признал ее собственником лишь 1/4 наследственной массы, в том числе дома6. Обращая внимание на то, что судебное решение противоречит нормам морали, необходимо задать вопрос: возможно ли в данном случае вынесение судебного решения «contra legem» в интересах В.О. Никулиной?
Стоит обратить внимание на высказанное в современной юридической литературе мнение против применения «contra legem». Так, например, А.В. Федотов выделяет ряд основных аргументов
1 Баранов В.М. Прогнозирование вариантов противодействия закону как необходимое условие его качества (технико-юридический аспект) // Правотворчество и технико-юридические проблемы формирования системы российского законодательства в условиях глобализации: Сборник статей / Под общ. ред. С.В. Полениной, В.М. Баранова, Е.В. Скурко. — Н. Новгород, 2007. — С. 38.
2 Там же. — С. 38.
3 См. там же.
4 См.: Четвернин В.А. Демократическое конституционное государство: введение в теорию. — М., 1993. — С. 131.
5 См.: Федотов А.В. Возможно ли применение сопіга legem в демократическом правовом государстве? // Журнал российского права. — 2002. — № 8. — С. 95.
6 См.: Снигирева Т. И наследство нынче стоит дорого // Российская газета. — 1999. — 10 марта.
противников правоприменения «contra legem», которые являются не бесспорными и сводятся к следующему1:
1. Правоприменение «contra legem» представляет собой особую разновидность правотворческой деятельности, однако никакие правоприменяющие органы государства не имеют права осуществлять правотворческую деятельность, поскольку это противоречит принципам теории разделения властей. М.Н. Марченко, например, отмечает, что в правовой литературе не сложилось единого мнения относительно правомерности и допустимости судебного правотворчества2. Признание правомерности правотворческой деятельности Конституционного Суда РФ, в конечном итоге, может повлечь за собой конфликт с правотворческой деятельностью Федерального Собрания. Кроме того, правотворческая деятельность суда «с неизбежностью умаляет значение закона». М.Н. Марченко обращает внимание на то, что авторы, придерживающиеся мнения о несовместимости судебного правотворчества с парламентским, исходят из двух самостоятельных посылок3:
а) из отсутствия правовой основы для судебного правотворчества. Справедливо, так как судебный прецедент не признается в качестве источника права в Российской Федерации. Как отмечает Э.В. Габриелян, способность принять решение по принципу «contra legem», правоустановительная деятельность — прямое и неизбежное следствие существования независимого суда4. Однако О.А. Попкова отмечает, что «...поворот в сторону судебного нормотворчества был бы исторически не обоснован. Слияние правотворческих и нормотворческих функций противоречит идее разделения властей, закрепленной в ст. 10 Конституции РФ»5;
б) из заведомого противопоставления правотворческой деятельности суда и создаваемого им прецедента, с одной стороны, правотворческой деятельности парламента и закона — с другой.
Между тем М.Н. Марченко утверждает, что «.судебная правотворческая активность осуществляется в строгом соответствии с законом и на основе закона и при этом не только не противоречит законодательной деятельности парламента, а наоборот, ее дополняет и обогащает. Анализ этой активности позволяет также с полной уверенностью говорить о несостоятельности тезиса о несовместимости судейского правотворчества с парламентским, о возможной подмене и дублировании первого вторым»6. Однако нельзя согласиться с данным утверждением, так как оно не учитывает объективное диалектическое противоречие, которое может возникнуть между требованием закона и особым мнением отдельного судьи по вопросу разрешения конкретного правового спора. Вместе с тем, нельзя отрицать позитивный аспект данного противоречия, так как возможность вынесения правоприменительного решения «contra legem» является более оперативным средством реагирования на изменяющиеся общественные отношения. Сущность этого противоречия состоит в том, что норма права, принятая парламентом, с одной стороны, несомненно, должна обладать большим авторитетом, чем правоприменительное решение, однако не может расцениваться как правовой идеал в случае несоответствия объективным общественным потребностям. Кроме того, М.Н. Марченко указывает на ряд особенностей судебного правотворчества, некоторые из которых можно подвергнуть критике. В частности, тезис о том, «судебные правоположения вырабатываются судьями только на основе имеющихся норм и правовых принципов, а отнюдь не их субъективной воли»7. В этой связи стоит задать вопрос, а насколько распространена практика конъюнктурных судебных решений, а также коррупционных проявлений, влияющих на содержание правовых актов судебных органов? Ответ на этот вопрос остается риторическим. Причина отступления от принципа законности в судебной деятельности, отмечает С.А. Иванова, заключается в «продажности» части судейского корпуса. «Вся абсурдность ситуации в том, что эта проблема обсуждается на самом высоком государственном уровне на протяжении уже нескольких лет, но никаких конструктивных механизмов ее решения еще не предложено. Напротив, коррупция, поразившая все наше общество, ежедневно продолжает поражать судебную систему»8.
1 См.: Федотов А. В. Возможно ли применение сопіга legem в демократическом правовом государстве? // Журнал российского права. — 2002. — № 8. — С. 93.
2 См.: Марченко М.Н. Об особенностях судебного правотворчества в России // Правотворчество и техникоюридические проблемы формирования системы российского законодательства в условиях глобализации: Сборник статей / Под общ. ред. С.В. Полениной, В.М. Баранова, Е.В. Скурко. — Н. Новгород, 2007. — С. 40.
3 См. там же. — С. 40—41.
4 См.: Габриелян Э.В. Конституция и модернизация // Российская юстиция. — 2010. — № 4. — С. 49.
5 Попкова О.А. Усмотрение суда. — М., 2005. — С. 176; С утверждением о том, что признание судебной практики источником права противоречит идее разделения властей, согласны и другие современные правоведы. См., например: Загайнова С.К. Судебный прецедент: проблемы правоприменения. — М., 2002. — С. 63—67.
6 Марченко М.Н. Об особенностях судебного правотворчества в России // Правотворчество и техникоюридические проблемы формирования системы российского законодательства в условиях глобализации: Сборник статей / Под общ. ред. С.В. Полениной, В.М. Баранова, Е.В. Скурко. — Н. Новгород, 2007. — С. 41.
7 Там же. — С. 41.
8 Иванова С.А. Принцип социальной справедливости в правоприменительной деятельности (теоретические аспекты реализации) // Г осударство и право. — 2006. — № 1. — С. 22.
Нельзя отрицать тот факт, что данные негативные проявления могут иметь место и при вынесении решения «contra legem». Кроме того, смежной с этим является проблема судебного усмотрения и его пределов1. Таким образом, субъективная воля судьи при вынесении решения, несомненно, может являться одним из факторов, подрывающих авторитет закона, с одной стороны, вместе с тем, с другой стороны, может являться положительным моментом при вынесении решения в интересах граждан, в отношении которых может быть применено несправедливое правовое установление.
2. Если разрешить должностным лицам государства применять право «contra legem», то одни чиновники воспользуются этим правом, а другие нет. Одним из негативных последствий в этом смысле может явиться отсутствие единообразия правоприменительной практики. Кроме того, учитывая низкий авторитет судебной власти, а также возможность завуалированных коррупционных проявлений при вынесении решений «contra legem», на данном этапе развития системы российского права отсутствует необходимость наделения судов подобными полномочиями.
3. Представления о справедливости и целесообразности у всех правоприменителей разные, и справедливое и целесообразное решение с точки зрения одного правоприменителя может выглядеть несправедливым и нецелесообразным с точки зрения другого. Несомненно, данный тезис является оправданным, тем не менее принципы справедливости, свободы, равенства и другие философские основания содержания права, с одной стороны, являются универсальными мировоззренческими категориями, с другой стороны, в процессе правового регулирования весьма сложным представляется избежать субъективизма в правоприменительной деятельности судов. В этом проявляется противоречие между социальной эффективностью правового регулирования (результатом которого является удовлетворение объективных общественных потребностей) и юридической эффективностью правового регулирования (результатом которой является реализация позитивной нормы).
Таким образом, мы приходим к общему выводу о том, что правоприменение «contra legem» в современных российских условиях не является актуальным направлением повышения эффективности правового регулирования в связи с возможными негативными последствиями, которые могут иметь место (коррупционные проявления при вынесении решений, подрывающие авторитет закона и ущемляющие права граждан, возможность судебного усмотрения при вынесении решений «против закона», различные представления о критериях справедливого правоприменительного акта у разных правоприменителей), и не может быть средством обеспечения оптимальности правотворческой техники, однако данный вывод не снижает важности дальнейшего научного исследования проблемы соотношения законности и целесообразности.
1 См., например: БергЛ.Н. Судебное усмотрение и его пределы: общетеоретический аспект: Автореф. дис... канд. юрид. наук. — Екатеринбург, 2008. — С. 3, Попкова О.А. Усмотрение суда. — М., 2005; Абушенко Д.Б. Судебное усмотрение в гражданском и арбитражном процессах. — М., 2002; Подмосковный В.Д. Правовая основа судебного усмотрения по российскому законодательству: Дис. канд. юрид. наук. — Волгоград, 2004; и др.
