CC BY
115
КУЛЬТУРА АНТИЧНОИ ЭПОХИ,
СРЕДНИХ ВЕКОВ И НАЧАЛА НОВОГО ВРЕМЕНИ
Ю.Г. Чернышов ДРЕВНИЙ РИМ: МЕЧТА О ЗОЛОТОМ ВЕКЕ*
Чаще всего утопия понимается как детально разработанный проект идеального государства будущего. Однако эти признаки не универсальны. Идеализироваться могут не только государственные институты, но и догосударственные отношения. Утопический идеал может помещаться и в прошлом, и в настоящем, и, наконец, быть «вневременным», не связанным ни с одной конкретной эпохой. Поэтому автор дает следующее определение утопии: «Произвольно выстроенные представления об идеальном общественном состоянии, противопоставленном существующей действительности и отдаленном от нее во времени или пространстве» (с. 10).
Именно в римскую эпоху идея «золотого века» окончательно превратилась в символ счастливой эпохи. В какой-то мере эта идея повлияла и на раннехристианскую концепцию «тысячелетнего царства», а позднее стала основой для многих утопий. Между Ге-сиодом и Вергилием насчитывается семь столетий, наполненных различными толкованиями мифа о «золотом веке».
Античные утопии могут быть условно разделены на религиозно-мифологические, литературные и политические. Религиозно-мифологические утопии - самая ранняя и самая распространенная форма выражения утопических идеалов. Литературная утопия сохранила многие атрибуты мифа, но подвергла его рационалистиче-
* Чернышов Ю.Г. Древний Рим: Мечта о золотом веке. - М.: Ломоносовъ. -2013. - 240 с. - (История. География. Этнография).
ской переработке, подчинив утопические образы законам художественного повествования. В политической утопии заимствованные из мифа популярные символы применялись для пропаганды проектов и теорий идеального государственного устройства.
Аграрный характер римской общины, ее «сельскость», в течение нескольких столетий определял систему римских ценностей. Первоначальная «божественная мифология» была не слишком развита у римлян; римская история от основания города во многом заменила им мифологию. Определенное богами предназначение ставило «идеальный Рим» выше обычных законов циклического развития. Рим словно бы «подминал под себя» эти циклы, соединял неразрывную цепь сменяющихся поколений.
Кроме образа «идеального Рима» существовала еще одна форма идеализации прошлого и патриархальных отношений. Это «вольные» религиозные обряды и праздники - Сатурналии и Ком-питалии, установленные обычаем дни досуга, в которые были запрещены судебные тяжбы, военные действия и т.д. Подобные обычаи и обряды, содержавшие в себе «воспоминания» об утраченном единстве человека и природы, о всеобщей «безгреховно-сти», всеобщем согласии и равенстве, были распространены у многих народов мира. Наиболее характерные признаки этих празднеств - «перевернутые» общественные отношения: прислуживание господ рабам, общедоступность еды и питья, вседозволенность, непристойные шутки и т.д.
Культ Сатурна распространился в Италии задолго до основания Рима. Сатурналии праздновались с 17 по 23 декабря, т. е. в канун зимнего солнцеворота. Переход от угасания к возрождению жизни отмечался снятием запретов, весельем, изобилием пищи -словно ненадолго возвращались порядки, бывшие при Сатурне. На краткое время давалась воля первобытному хаосу, необузданным, но плодотворным силам природы. Сатурналии служили своего рода «клапаном», периодически снимавшим накапливавшееся социальное напряжение.
Согласно римско-италийской версии мифа, Сатурн прибыл в Италию на корабле и стал соправителем местного бога Януса. Время правления Сатурна считалось счастливым, потому что тогда было изобилие богатств и не было различий между рабами и свободными. Эти отголоски италийских преданий пережили «второе рождение» во 11-1 вв. до н. э., когда они были переистолкованы и
положены в основу развернутых литературно-утопических описаний «Сатурнова царства».
Термин «золотой век» впервые появился в римской поэзии эпохи Августа. По крайней мере до I в. до н. э. он ни разу не встречался у греческих утопистов. Здесь были в ходу два других определения: «золотой род» и «жизнь при Кроносе».
Наиболее подробное изложение мифа о «жизни при Кроносе» и смене «родов людей» дано в «Трудах и днях» Гесиода (рубеж VIII-VII вв. до н. э.). Здесь повествуется о пяти родах: золотом, серебряном, медном, роде героев и железном роде. Употребление понятия «род» (а не «век») было отнюдь не случайным: оно отражало важнейшую черту греческой интерпретации мифа. У Гесиода каждый род обладал особыми, только ему присущими качествами, различна была и судьба этих всякий раз заново создававшихся и никак не связанных между собой родов («пород» или «рас») людей. Гесиод описывает историю не «пяти веков» или «пяти поколений» людей, но именно историю смены пяти совершенно разных родов людей, причем, если не считать рода героев, - родов все более худших по своим врожденным качествам. Наиболее важным для Гесиода было противопоставление идеального, самого раннего «золотого рода» современному, наихудшему «железному роду» людей.
Описание жизни людей «золотого рода» мало чем отличается от обычных описаний «райской» жизни. Здесь и отсутствие болезней, несчастий, нужды, тяжелых трудов и старости, здесь и счастливый покой, и изобилие урожаев, которые земля дает самопроизвольно, без какой-либо обработки.
В позднейших переработках гесиодовского мифа «род героев» отсутствует. Александриец Арат в поэме «Явления» (III в. до н. э.) оставляет лишь три рода - «золотой», «серебряный» и «медный». Главным действующим лицом в его рассказе становится богиня Справедливость (Дика), во время правления которой не было еще ни войн, ни мореплавания, а лишь землепашество. У Арата уже нет непроходимых граней между «родами», они находятся в кровном родстве и могут быть определены как «поколения». Сочинение Арата оказало заметное влияние на римских интерпретаторов мифа.
Некоторые античные теории - в частности, стоическое учение об «испламенении» мира - теоретически допускали возрождение 76
первоначального благоденствия на земле. Однако обязательным предварительным условием такого возрождения было уничтожение огнем всего «состарившегося» прежнего мира вместе с безнадежно испорченным современным «железным родом». Впервые в античной литературе этот мотив «прерывности» был совершено исключен только в IV эклоге Вергилия.
В эллинистическую эпоху в странах Восточного Средиземноморья получают широкое распространение апокалиптические пророчества, в которых наступление счастливых времен связывалось с ожиданием гибели Рима. Со II в. до н. э. они начинают распространяться и в среде самих римлян. Всплески эсхатологических настроений среди римлян, как правило, совпадали с критическими моментами истории гражданских войн. Особое место занимали пророчества иудеохристианских «Сивиллиных книг». Из 12 «Си-виллиных книг» самая ранняя - III книга - составлена во II—I вв. до н.э. О распространенности «неофициальных» оракулов свидетельствует следующий факт: когда Август приказал сжечь греческие и латинские пророческие книги, число собранных книг превысило две тысячи.
Тогда же, во II—I вв. до н. э., появилась идея бегства на «острова блаженных». Представления о «Елисейских полях» и «островах блаженных» в мифологической традиции были тесно связаны с преданиями о берегах на крайнем Западе, куда переносились души умерших. Постепенно, по мере освоения греками Средиземного моря, идеальные острова «отодвигались» до крайних пределов известного мира. В описаниях этих островов, помимо мифологических элементов, все чаще появлялись литературно-утопические и философско-утопические мотивы. Особенное развитие такие «островные» утопии получили в эпоху эллинизма, когда завоевания Александра познакомили греческое общество с народами, которые, казалось бы, жили в соответствии с природой, не зная пороков цивилизации. Вершиной этого направления античной социально-утопической мысли стали произведения Эвгемера и Ямбула, в которых детально описывались идеальные условия жизни на Панхайе и Солнечном острове, где-то далеко в Индийском океане.
Об «островах блаженных» повествуется в знаменитом XVI эподе Горация (ок. 40 г. до н. э.). Поэт с горечью восклицает, что уже второе поколение римлян истребляется в гражданских распрях. Рим обречен. Чтобы избежать окончательной гибели, римля-
не, или хотя бы лучшие из них, должны отплыть на поиски новых, счастливых земель. Там их ждут блаженные берега, богатые острова, где нераспаханная земля сама дает урожаи, где из дубов текут потоки меда, коровы и козы сами несут домой молоко, где нет ни хищных зверей, ни ядовитых змей, ни болезней. Юпитер некогда специально «удалил», «отдалил» эти острова для благочестивого рода: «Для всех он достойных / Дает - пророчу я - теперь убежище» (пер. А. Семёнова-Тян-Шанского).
Чрезвычайно важно, что у Горация «острова блаженных» -уже не обиталище героев или душ умерших. Это скорее осколки «золотого времени», сохранившиеся благодаря отдаленности от остального мира. Описание благ, существующих на этих островах, полностью соответствует «жизни при Кроносе» или «Сатурнову царству», но предназначены они уже не для особого «золотого рода», а для «благочестивого рода» людей, живущих в «железной» современности. Гораций, таким образом, делает очень важный шаг на пути переработки мифа, допуская мысль, что хотя бы лучшие из «железных» людей могут жить той блаженной жизнью, которой жили когда-то «золотые» люди.
Наиболее ярким и наиболее известным литературным пророчеством о «золотом веке» стала IV эклога Вергилия: «Вот уже по Кумскому предсказанию пришло последнее поколение. Сызнова нарождается великий ряд поколений, возвращается уже и дева [т.е. Дика, Справедливость], возвращается Сатурново царство. С высокого неба опускается уже новый род. <...> Во всем мире прекратится железный род и поднимется род золотой».
Далее рассказывается о том, как мир постепенно возвращается к первоначальному благоденствию, которое описано почти так же, как в XVI эподе Горация. Однако два эти произведения, написанные практически одновременно, предлагали совершенно разные пути выхода в Утопию. Гораций надеется на спасение не Рима, а лишь горстки избранных. Вергилий провозглашает возвращение «Сатурнова царства» для всего мира, причем его пророчество обращено к современникам. В то же время в его пророчестве содержится немало намеренно «темных» мест и внутренних противоречий - например, упоминание о «золотом роде», который спускается с небес.
Вполне возможно, что на Вергилия оказали влияние иудейские мессианские пророчества, прежде всего - пророчества «Си-78
виллиных книг». Однако это влияние не было единственным и даже определяющим. Пассивная роль загадочного «младенца» в IV эклоге никак не соответствует роли иудейского Мессии-Спасителя, а характер упоминаний об Аполлоне, Диане, Сатурне и Юпитере совершенно не согласуется с иудейским единобожием. IV эклога - одна из первых попыток соединения проникавших с Востока эсхатологических и мессианских учений с римскими преданиями о счастливом «Сатурновом царстве». «IV эклога - это как бы небольшая "надводная" часть огромного айсберга зачастую плохо известных нам идей и учений, которые волновали души и занимали умы современников Вергилия» (с. 75-76).
В эпоху поздней Республики все большее распространение получает тенденция, которую можно было бы назвать «идеализацией варваров». Тогда же появляется стиль экзотического природного ландшафта, пейзажной идиллии. Наиболее отчетливо он выражен в «Георгиках» Горация. Новизна концепции «Георгик» заключалась, в частности, в том, что образ «Сатурнова царства» здесь тесно связан с идеализацией не абстрактного, а именно римского прошлого. Римской Антиутопии была противопоставлена не греческая (как у Катулла), а римская же Утопия (с. 84).
Если древний миф о «Сатурновом царстве» идеализировал доисторическое первобытное состояние, то возникшая в эпоху поздней Республики теория «упадка нравов» ставила образцом гармонию полисных отношений, оставшуюся в недалеком прошлом. «Сатурново царство» и «идеальный Рим» ассоциировались с разными общественными состояниями и поэтому прямо не отождествлялись. Так, Цицерон не верил в мифическое благоденствие «Сатурнова царства» и писал о дикости, бескультурье первых людей. Вместе с тем в описании правления первых римских царей Цицерон приближается к версии мифа о «правлении мудрецов».
Мирная сельская жизнь и чистота нравов крестьян - эти мотивы были близки Вергилию еще в эклогах. Однако предсказанное в IV эклоге возвращение «Сатурнова царства» не состоялось, грандиозно-фантастическое пророчество Сивиллы потерпело крах, и поэт начинает искать новый, более реалистический и «земной» путь. Он берет за основу римско-италийские «национальные» предания о царствовании Сатурна совместно с Янусом. Вергилий, вслед за многими своими современниками, делает шаг к реабилитации некоторых осуждавшихся прежде атрибутов цивилизации.
«Все победил труд», - говорит он, хотя этот труд и назван по традиции «дерзким». К «райским» благам жизни в Италии добавляются у Вергилия и те блага, которые были созданы трудами ее жителей уже «при Юпитере», с развитием цивилизации. Реабилитируется не только градостроительство, добыча металлов и мореплавание, но даже война, если она служит славе и укреплению Рима.
В «Георгиках» соединились никогда прежде не соединявшиеся элементы: идеализация примитивистской «райской» жизни и восхваление достижений цивилизации, «аркадийские» мотивы счастливого сельского досуга и прославление доблести римлян и италиков, воспевание оставшихся благ «Сатурнова царства» и еще не совсем утраченных «нравов предков». В «Георгиках» гораздо заметнее, чем в IV эклоге, тенденция к «политизации» мифа, приспособление его к выражению злободневных политических идей.
Римские авторы все больше внимания уделяют образу идеального правителя. Именно в эти годы идет активная «реабилитация» Ромула. Даже в сочинениях Цицерона его образ эволюционирует от тирана к мудрому правителю, заложившему основы будущего величия Рима. Эти представления дополнялись восточно-эллинскими влияниями, рисующими образ царя как гаранта космического порядка и справедливости. В пропаганде Марка Антония образ грядущей счастливой эпохи приобретал все более ярко выраженный восточный оттенок. Однако судьба Антония показала, что Рим отторгает попытки превратить его в эллинистическую монархию.
В истории нередко встречаются так называемые «официальные утопии». Они используют популярные утопические идеалы в интересах правящей элиты. Черты такой «официальной утопии» можно обнаружить в идеологии и пропаганде раннего принципата. Знаменитые памятники искусства эпохи Августа выражали не только идею «Римского (Августова) Мира», но также идею новой счастливой эпохи, эпохи благоденствия, природного изобилия, процветания Италии и всего подвластного Риму круга земель. Се-кулярные (Столетние) игры 17 г. до н. э. Август превратил из чисто религиозного празднества в грандиозное пропагандистское действо.
На этих играх исполнялся «Секулярный гимн», написанный Горацием по заказу Августа. Здесь тенденция к сближению «идеального Рима» и «Сатурнова царства» получает свое логическое 80
завершение. «Августов мир» сочетает в себе суровые и чистые «нравы предков» со сказочными атрибутами «Сатурнова царства». При этом ведущей оказывается идея национального величия. Римская империя выступает как реальное воплощение «мирового государства», существование которого не ограничено ни в пространстве, ни во времени. «Официальная утопия» принципата как бы снимала с повестки дня все прежние мечтания, изображала их уже достигнутыми или достижимыми в ближайшем будущем. «Преемники Августа сумели добавить весьма немногое к этой «осуществленной утопии» (с. 129). Идеальный образ принципата оставался той нормой, с которой вынуждены были считаться не только «хорошие», но даже и все «дурные» принцепсы.
Во времена Августа идея наступающего «золотого века» еще не была прямо провозглашена на официальном уровне; это было сделано почитателями Августа, прокладывающими дорогу для официальной пропаганды. В «Энеиде» Вергилия впервые появилось четко оформившееся выражение «золотой век».
«Энеида» сочетает изложение «римского мифа» с описанием уже не одного, а двух «золотых веков» в истории Италии. Первый из них связан с появлением Сатурна в Лации. Это отнюдь не эпоха первобытного мифического благоденствия. Вергилий изображает Сатурна как царя-цивилизатора, привившего местным дикарям навыки культурной и мирной жизни, давшего им законы. Таким образом, «Сатурново царство» представлено как вторая, а не первая стадия развития общества, и «золотым веком» считается не первобытность, а ранняя стадия развития цивилизации. Сатурн стал прообразом других правителей-«цивилизаторов», упоминаемых в поэме.
Эней у Горация соединяет отдаленное прошлое и отдаленное будущее, «золотой век» Сатурна и «золотой век» Августа. Движение от первого ко второму представлялось уже не цикличным движением по кругу, но скорее линейным развитием, устремленным в грядущие эпохи. «Золотой век» Августа в «Энеиде» - не простое повторение или возвращение древнего «Сатурнова царства», это реализация гармонии «золотого века» на гораздо более высокой стадии, результат предшествующего исторического развития. Идея миродержавства Рима, несущего народам культуру и процветание, определяет все содержание Августова «золотого века». Концепция истории здесь устремлена в будущее и приобрета-
ет черты политического мессианизма. Появившись на свет более чем на полвека раньше основателя христианства, Октавиан Август как бы привлек на себя часть тех мессианских ожиданий, которые уже «витали в воздухе» и которые немного позднее послужили питательной почвой для развития христианства (с. 144).
При наследниках Августа идея «счастливости» императоров и «счастья» их веков получила дальнейшее развитие. При Клавдии «счастье грядущего века» было провозглашено в постановлении сената; тогда же на монетах впервые появляется надпись «SPES AUGUSTA» (Августова Надежда). При Гальбе на монетах впервые появляется легенда «FELICITAS» (Счастье).
На протяжении всего I в. сосуществовали и соперничали две различные версии грядущей эпохи благоденствия. «Линия Антония», близкая к восточной, теократической, преобладала в пропаганде так называемых «дурных» принцепсов - Калигулы, Нерона, Домициана. Восточный вариант «политического мессианизма» -образ посланного небом царя-спасителя - в наиболее последовательной форме проявился при Нероне. Умеренная, «римско-италийская» линия Октавиана Августа преобладала у так называемых «хороших» императоров, которых лишь после их смерти признавали «божественными» (Клавдий, Веспасиан, Тит).
Самое важное различие между античными и современными «официальными утопиями» заключалось в том, что первые, как правило, направлены в будущее, тогда как римская имперская утопия ориентировалась скорее на настоящее. Сама идея вечности Рима несла в себе значительную долю «настоящего», поскольку предполагалось, что Рим будет существовать вечно в почти неизменном, уже достигнутом «идеальном» виде.
От эпохи Империи дошло сравнительно мало описаний идеальных государств. «Последняя утопия античного мира» проявилась скорее в поисках идеального правителя, а не идеального государственного устройства. Почти все выдающиеся авторы были проводниками сенатской идеологии. Образцом для подражания они считали не Калигулу или Тиберия, а борцов за чистоту нравов и верность предкам, и прежде всего Катона Старшего и Катона Младшего.
Для «неофициальной» политической утопии I в. характерно предпочтение космополиса всем земным государствам. Эта «непатриотичная» и нетрадиционная для Рима тенденция заметна уже 82
у Сенеки, а киники довели ее до крайности. «Гражданин мира» свободен от всех обязательств перед семьей, родным городом и государством, кроме обязательства перед самим собой - обязательства вести естественный и праведный образ жизни. Этот тезис как бы заранее обесценивал любые возможные рассуждения об идеальных формах «земных» государств. Если многие стоики считали идеалом справедливого царя, то почти все киники отвергали монархию как таковую.
Предпочтение отдается вечному «вселенскому» государству, полноправными гражданами которого «от природы» являются все без исключения смертные. В душе каждого есть частица такого государства, и каждый способен, путем нравственного самосовершенствования, очиститься от пороков и приблизиться к божеству. Так политическая утопия смыкалась с религиозными исканиями. Многие авторы, испытавшие влияние стоицизма и кинизма (Филон Александрийский, Плиний Старший, Иосиф Флавий, Дион Хрисо-стом и др.) увидели в образе жизни иудейских отшельников-ессеев воплощение идеальных принципов жизни «мудреца».
Бывшие «язычники», вступая в христианство, стремились найти в нем нечто близкое к своим собственным представлениям о блаженной жизни. Уже Лактанций замечает, что после второго пришествия на земле будет все то, о чем поэты говорят, что это было в царстве Сатурна, - реки вина и молока, ручные звери, сказочное плодородие и т.д. Император Константин ссылался на Вергилия и Сивилл как свидетелей явления Христа. Позднее Вергилий прочно занял в христианской традиции место «языческого пророка».
Весомый вклад в «христианизацию» образа «золотого века» внесли многие другие позднеантичные авторы, в особенности -Коммодиан и Клавдиан. Христианский образ «грядущего века» впитал в себя не только мессианские чаяния иудейских пророков, но и утопические грезы «языческого» мира о блаженной «жизни при Кроносе» и о «Сатурновом царстве». Поэтому тезис о полной противоположности «языческих» представлений о «золотом веке» и христианских описаний рая не вполне верен. И христианству, и язычеству были знакомы многочисленные «комбинированные» версии, сочетавшие и духовные, и телесные блага. Сама точка зрения, что «райского» блаженства достойны лишь избранные, благо-
честивые и праведные люди, также была распространена задолго до появления христианства (с. 203).
При переходе к Средним векам римская имперская концепция была поглощена концепцией христианской. При этом не была утрачена даже идея богоизбранности «вечного» Рима, чуждая первым христианам. От римских императоров она перешла к римским папам, символизировав тем самым преемственность светской и духовной власти (с. 209).
К. В. Душенко
