CC BY
170
Владимир Напольских
Йогра.
(Ранние обско-угорско-пермские контакты и этнонимия)1
Владимир Владимирович Напольских
Удмуртский государственный университет, Ижевск
Проблема географической локализации и этноязыковой идентификации Югры — народа и/или области, упоминаемых в древнерусских источниках с XI века, более двух столетий привлекает внимание исследователей. Уже для самых ранних работ немецких ученых, работавших в России (см., например, специальное исследование, во многом до сих пор не потерявшее ценности [Лерберг 1819]), а вслед за ними — и русских ученых, был характерен исторический подход, основанный, прежде всего, на тщательном источниковедческом анализе документов. С другой стороны, в построениях деятелей западноевропейского Просвещения и науки со времен Энея Сильвия Пикколомини (середина XV века, еще без упоминания собственно Югры) и Матвея Меховского (начало XVI
Поддержка данного проекта была осуществлена АНО ИНО-Центр в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» совместно с Министерством образования Российской Федерации, Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США) при участии Корпорации Карнеги в Нью-Йорке (США), Фондом Джона Д. и Кэтрин Т. МакАртуров (США) (грант № КИ 079-2-02). Точка зрения, отраженная в данном документе, может не совпадать с точкой зрения вышеперечисленных благотворительных организаций.
века) ^га! 1930: 61-63; Хайду 1985: 342-343; Матвей Мехов-ский, 1.11.5.], главную роль играла мифологизированная тема азиатского генезиса венгров, подкрепляемая внешним созвучием более или менее искаженного русского слова Югра (лат. 1щпа, 1ыкга) и названия венгров в средневековой латыни (Иыщап) и в славянских языках (угры, Иыкп у Матвея Меховс-кого [1.11.5.]). Фраза «1ыкга тйв Ищагогыт origo» на карте С. Гер-берштейна (1549 г.), в различных вариациях переносимая с одной западноевропейской карты на другую [Замысловский 1884; 281га1 1930: 62-71; Дмитриев 1894: 35-39], является квинтэссенцией этой темы, дожившей в слегка модернизированном виде и вплоть до вполне научных работ некоторых венгерских исследователей конца XIX — первой половины XX века и в некоторой степени сказывающейся на подходе многих финно-угроведов к данной проблеме до сих пор.
Др.-рус. Югра (Югричи, Югорская земля) с XI в. означало народ и/или страну (уточнение содержания термина имеет принципиальное значение, см. ниже) где-то на крайнем северо-востоке новгородских земель, за Печерой (др.-рус. этнотопоним, в отличие от современного названия р. Печоры; хотя одно название с другим связано, смешивать их, как это зачастую делается, нельзя), а по крайней мере с сер. XIV в. — конкретно районы и население северного Зауралья и Нижнего Приобья. Данное слово безусловно связано в первую очередь с коми jеgra '(северные) ханты и манси'. Высказывались предположения как о заимствовании из коми в древнерусский, так и наоборот (см. [Фасмер IV: 527]).
Заимствование из (древне)русского в коми маловероятно по историко-географическим соображениям: трудно объяснить, почему коми использовали русское, т.е. западное слово для именования давно и хорошо известных им восточных соседей, обских угров. Кроме того, е в русских заимствованиях коми языка отражает русское *о, но никак не *ы (формы типа *Ёгра в русских источниках нет). Единственным аргументом в пользу этой гипотезы является безосновательное (см. ниже) предположение о наличии собственно древнерусской этимологии для данного слова: Югра, якобы, из Угра (такая форма эпизодически встречается в источниках и в отношении Югры) < др.-рус. Угъри 'венгры' (изредка встречается в древнерусских источниках и форма Югры применительно к венграм). Древнерусское же название венгров восходит к общеслав. *ggйr- 'венгр' (рус. венгр заимствовано позже из польского < *ggйr-), кото-
рое, как было показано еще в конце XIX века [Фасмер IV: 147], отражает название тюркского (видимо — булгарского) племени оногуров, обитавшего в южнорусских степях в V-VI вв. = булг. *on-ogur 'десять огур(ов)'.
Ясно, что предположение о заимствовании из (древне)русско-го в коми предусматривает далеко идущие этноисторические импликации в духе все той же темы венгерской прародины на востоке. Однако, хотя само по себе происхождение венгров от их общих предков с хантами и манси — носителей угорского праязыка и самоназвания *тапсз (см. ниже) не подлежит сомнению, вряд ли это обстоятельство могло быть известно новгородцам в XI веке, и, следовательно, причины переноса славянского названия венгров на Югру остаются непонятными. Сторонниками рассматриваемой гипотезы было предложено весьма хитрое объяснение: некогда, якобы, на «восточное крыло финно-угров» было перенесено название тюрков-оногуров, затем это название дало в славянских языках имя венгров (угры), а в древнерусском — еще и обских угров (Югра). При этом наличие двух форм (Угры ~ Югра) в древнерусском объясняется тем, что с обскими уграми на северо-востоке и с венграми на юго-западе соприкасались носители разных древнерусских диалектов [28пш 1930: 119—123]. Таким образом, предполагалось, что словом onogur или производным от него называли себя, по-видимому, сами угры (собственно, праугры — носители угорского праязыка и самоназвания *тапсз) или так называли всех угров (или праугров) какие-то их соседи.
Данное объяснение, однако, встречает еще больше возражений, чем предположение о наличии среди новгородцев XI века великих лингвистов, за восемь столетий предвосхитивших появление финно-угристики. Во-первых, как резонно замечает К. Редеи, «обские угры никогда не принадлежали к племенному союзу оногуров <...>. Ко времени сложения оногурского племенного союза в южнорусских степях около V в. ханты и манси жили уже отчасти в Сибири, отчасти еще на европейской стороне от Урала» [Яеёе1 1991: 162]. Не совсем понятна его уверенность в оценке времени сложения оногурского объединения и едва ли верно расставлены «уже» и «еще», которые лучше было бы поменять местами, но по сути сказано верно: как бы поздно мы не датировали распад праугорского единства и начало движения протовенгров из зауральских лесостепей на запад, случилось это никак не позже середины I тыс. до н.э. (подробнее см. [Напольских 1997: 61—62, 125]), — думать о существовании в столь отдаленную эпоху племени, да и самого имени оногуров, а, следовательно, и о переносе этого названия на всех угров, как-то боязно, не говоря уж о том, что для того, чтобы употребить данный этноним для обозначения общих предков обских угров и венгров, славяне, только у которых оба слова (Угры и Югра) и зафиксированы, должны были знать о существовании угорской общности в Западной Сибири и За-
уралье в сер. I тыс. до н.э.! Во-вторых, нет никаких следов и доказательств того, что слово onogur служило когда-либо самоназванием не то что праугров в целом, но и вообще хоть какой-нибудь угорской группировки; равно нет и свидетельств об использовании этого названия в отношении всех угров каким-либо другим народом (у славян это, даже по М. Жираи — уже заимствование из какого-то неславянского источника).
Предположение Б. Мункачи о заимствовании др.-рус. Югра из булгарского *jugor < *ugor < (on)ogur [Munkacsi 1895] встречает те же исторические возражения и слабо с лингвистической точки зрения (не имеет объяснения ранняя прейотация в булгарском). Следовательно, на роль неведомых соседей угров, от которых славяне, якобы, заимствовали слово *onogur, могут — среди известных народов — претендовать только предки коми, но тогда первичной для русского Югра следует считать форму коми языка с начальным j- и с огласовкой на е, и оногуры здесь, таким образом, все равно ни при чем.
Самый главный аргумент против гипотезы М. Жираи состоит, однако, в том, что, как показывает анализ источников, в древнерусском безусловно первичной является форма Югра, вариант же Угра достаточно экзотичен и объясним древнерусской дейотацией (юность ~ уность), ничуть не более редкой, чем прейотация [Katz, Koch 1987: 100—102]. Необходимо, по-видимому, также учитывать возможность поздней контаминации квазиомонимичных этнонимов различного происхождения: Югра 'народ и земля на крайнем северо-востоке Руси' ( w коми jegra, см. ниже) и Угры 'венгры' (< ПСл ggür- w булг. onogur).
На первичность формы с j- помимо анализа древнерусских документов и коми jegra указывают и восходящие как минимум к первой половине X века (Ибн Фадлан) свидетельства арабских географов, о жившем на север от Волжской Булгарии народе I jjj [jura], Ojj [jura], I [juyra] (последняя форма — у ал-'Умари, XIV век, видимо, наиболее близкая к оригиналу), до земель которого, богатых соболем, добирались по снегу на лыжах, а товары везли на влекомых собаками санках. Земли эти находились на восток от земель Вису (вепсы ?), а от Булгара на север в 20 днях пути, за ними начиналось море, где водилась «рыба», из «зубов» которой делали рукоятки мечей (видимо — морж) [Бартольд 1963: 834—836]. В данном случае форма с *ju-происходит скорее всего из булгарского языка (Ибн Фадлан в своем сообщении прямо указывает на булгарского царя как источник сведений о народе йура), куда могла попасть скорее не из пермского (в этом случае следовало бы ожидать скорее *jogra > jegra v булг. *jeyra, которое было бы передано араб-
ской графикой скорее как без буквы вав), а из древнерусского языка, что указывает на раннюю древнерусскую форму с у- и очевидно еще раз исключает гипотезу о появлении формы Югра в результате древнерусской прейотации.
Существует еще одна гипотеза происхождения названия Югра, предложенная И. Вашари, согласно которой оно восходит к названию одного из уйгурских племен — jugur (цит. по: [Кеёе1 1991: 162]). Хотя объяснить возникновение коми jеgra из jugur фонетически трудно, но возможно, все же остается совершенной загадкой, почему в отношении населения, живущего где-то далеко на севере, где никогда не было никаких тюрков, стало употребляться название одного из тюркских, точнее даже — специально уйгурских племен. Следование старой традиции связывать Югру если не с венграми, то хотя бы с тюрками, приводит и в данном случае к ничуть не более правдоподобным результатам, чем прежде.
Есть все основания для заключения: древнерусское Югра безусловно заимствовано из пермского (древнекоми) источника, и ни Югра, ни коми jеgra не имеют никакого отношения ни к славянскому названию венгров (угры), ни к тюркской этнонимии.
Коми слово jеgra имеет параллель в удмуртском языке: удм. egra 'Эгра (название удмуртского родового объединения, жившего в центре и на северо-востоке Удмуртии)'. Дейотация в анлауте в удмуртском закономерна (ср. коми jеktini 'плясать' ~ удм. е^Ш 'плясать' и др.). Эти названия возводимы к ППерм *jдgra. При этом источником ни коми, ни удмуртского, ни тем более — прапермского слова, судя по фонетическим критериям, не могло быть (др.-)рус. Югра, а бесспорная удмуртская параллель еще раз указывает на древность коми jеgra и — косвенно — на его первичность по отношению к др.-рус. Югра. Связи между древнекоми и древнеудмуртскими диалектами, видимо, окончательно прервались лишь в XIII-XIV веках [Белых 1995]. Теоретически допустимо, что этноним *jдgra мог попасть в коми и удмуртский независимо и после окончательного распада прапермского единства (дейотация в удмуртском варьирует по диалектам до сих пор: удм. (НЧеп.) egit 'молодой' [Тепляшина 1970: 191] вместо лит. jegit *— тат. jëgët 'молодой человек, парень'), хотя для такого предположения должны быть веские экстралингвистические основания. Впрочем, в любом случае, поскольку др.-рус. Югра встречается в документах с начала XI в. (см. ниже), его источником должно было быть слово еще сохранявшего свое единство пермского праязыка, скорее всего — слово из северного прапермского (доко-ми) диалекта, которое можно реконструировать как *jдgra.
Сведения о Югре русских источников вкратце следующие (при отсутствии особых ссылок материал и комментарии даны по обобщающим работам [Лерберг 1819; Оксенов 1891; Дмитриев 1894]):
1032 г. — поход новгородцев на Югру, поражение их у Железных ворот. Н.П. Барсов был склонен видеть здесь упоминание урочища Железные Ворота на правом берегу р. Сысолы в 80 верстах от Усть-Сысольска (Сыктывкара) [Барсов 1885: 63]. Другие исследователи — проход через Урал, или даже ледяные глыбы в устье Оби (морской путь в Югру).
1096 г. — знаменитый «рассказ Гюряты Роговича»: «Се же хощю сказати, яже слышах преже сих 4 лЬтъ, яже сказа ми Гюрятя Рогович новгородець, глаголя сице, яко послах отрокъ свой в Печеру, люди, иже суть дань дающе Новугороду. И пришедшю отроку моему к ним, а оттуда иде въ Югру. Югра же людье есть языкъ нЬмъ, и сосЬдят с Самоядью на полунощных странах. Югра же рекоша отроку моему дивьно мы нахо-дихом чюдо, его же [н]Ьсмы слышали преже сих лЬт, се же третьее лЬто поча быти: суть горы заидуче в луку моря, им же высота ако до небесе, и в горах тЬх кличь великъ и говоръ, и сЬкутъ гору, хотяще высЬчися; и в горе той просЬчено оконце мало, и тудЬ молвять, и есть не разумЬти языку ихъ, но кажють на желЬзо, и помавають рукою, просяще желЬза; и аще кто дасть имъ ножь ли, ли секиру, и они дають скорою противу. Есть же путь до горъ тЬхъ непроходим пропастьми, снЬгом и лЬсом, тЬм же не доходим ихъ всегда; есть же и подаль на полунощии» [ПВЛ: 167]. Фраза «Югра же людье есть языкъ нЬмъ» свидетельствует в пользу того, что под интересующим нас названием имеется в виду не просто территориальное или политическое объединение, но особый народ, говорящий на своем непонятном языке, причем, поскольку подобного не сказано о Печере (скорее всего — какие-то пермяне, предки коми), косвенно это может свидетельствовать о том, что язык Югры был непонятен не только русским, но и пермянам, что имеет принципиальное значение (см. ниже). В тексте нет никаких указаний на то, что Югра обитала западнее Уральских гор: северная часть Приполярного Урала и Полярный Урал («горы заидуче в луку моря, им же высота ако до небесе») находятся именно к северу («есть же и подаль на полунощии») от бассейна Сев. Сосьвы и Ляпина, основной путь куда вел через более южные проходы по Северному Уралу (Югринский переход), и где, как увидим ниже, локализовалась Югра в более поздние эпохи.
1114 г. — ладожане «мужи старш ходиша за Югру и за Само-ядь».
1187 г. — «избьени быша печерьскеи и югърьскии даньници <сборщики дани — В.Н.У въ Печере, а другии за Волокомь» [Новг. I Ст., 48]. Очевидно, упомянутый волок находился далее на восток, чем Печера, что косвенно указывает на то, что Югра локализовалась в бассейнах рек восточнее р. Печоры (если Печера и Печора связаны между собой), т.е. — в бассейне Оби. Вообще, по-видимому, походы новгородцев в Югру стали к концу XII века более или менее обычным делом, поэтому летописи отмечают только неудачи.
1193—1194 г. — неудачный поход новгородской рати с воеводой Ядреемь на Югру; один югорский город взят, при осаде второго, в результате хитрости югорцев и предательства новгородца Савки («тъ бо Савица перевЬт держаше отаи съ кня-земь югорьскымъ») погибла большая часть рати. Здесь важны слова югорского князя, обманом удерживавшего новгородцев от штурма города: «сбираемъ сребро, и соболь, и иная узоро-чиа». Серебро, о котором идет речь, маркирует скорее не земли в бассейне Печоры, где особого изобилия этого металла не отмечено, а зауральские территории, где широкое хождение имели серебряные изделия иранского происхождения [Новг. I. Ст., 52-53; Новг. I. Мл., 120, 121об.].
1265 г. — договорная грамота Новгорода и Тверского князя Ярослава Ярославича с первым упоминанием Югры как новгородской волости; с этого времени до конца XV века Югра упоминается в договорных грамотах Новгорода с князьями в ряду: Заволочье, Тре, Пермь, Печера, Югра. При этом управлялась эта волость, вероятно, не новгородскими «мужами», а местными князьями, и отношения их с Новгородом носили характер нерегулярных выплат дани или «военных реквизиций» новгородцев.
1323 г., 1329 г. — сообщения об ограблении устюжанами новгородцев, ходивших в Югру.
1357 г. — «на ЮгрЬ» погиб Самсон Колыванов «съ други».
1364 г. — поход новгородцев на Югру, на Обь: «съ Югры Новгородци приЬхаша, дЬти боярскш и молодыи люди, вое-вавше по Оби рЬки до моря, а другая половина рати на верхъ Оби воеваша». Первая более или менее точная локализация Югры. Видимо, вообще — первое упоминание Оби [Замыслов-ский 1884: 88].
1399 г. — в житии Стефана Пермского: «А се имена мЬстомъ и странамъ и иноязычникомъ, живущимъ вкругъ Перми: Дви-няне, Усть-южане, Вилежане, Вычегжане, Пинежане, Южене, Сырьяне, Гаиане, В1атчене, Лопь, КорЬла, Югра, Печера, Вогуличи, Самоедь, Пертасы, Пермь Великая глаголемая
Чюсовая». Список явно не организован по какому-либо принципу и не может указать на локализацию Югры.
1446 г. — поход трех тысяч «ратью заволочкою» во главе с новгородскими воеводами Василием Шенкурским и Михай-лой Яколем на Югру; отряд Василия Шенкурского разбит, и острог, в котором он находился, разорен [Новг. I. Мл., 262 об.]. Видимо — последнее сообщение о новгородском походе на Югру.
1465 г. — по повелению Вел. Кн. Ивана Васильевича устюжанин Василий Скряба с охочими людьми и с вымским князем Василием Ермолаевичем с вымичами и вычегжанами идут на Югру. Захватывают в плен князей Калпака и Течика, которые затем получают от Ивана Васильевича Югорское княжение и становятся данниками Москвы. Отличие данного похода от походов новгородцев на Югру — то, что коми (вымичи и вычегжане) выступают здесь союзниками русских (против новгородцев обычно выступали и Югра, и Печера, и Пермь).
1471—1472 гг. — Москва подчиняет новгородские волости Двину и Пермь. Югра остается последней новгородской волостью на северо-востоке, не полностью подвластной Москве.
1483 г. — поход Федора Курбского Черного и Ивана Салтык-Травина с войском устюжан, вологжан, вычегжан, вымичей, сысоличей, пермяков на Югру и пелымских вогуличей. Путь войска: вниз по Пелыму — Тавда — Тура — Тобол — Иртыш — вниз по Оби, где земля Югорская: «и поидоша оттоле на великую реку Обь, ширина еЬ шездесят връстъ, и поимаша князя Молдана на рецЬ Оби, и княжих ЕкмычЬевых дву сы-новъ поимаша». Затем к великому князю с челобитьем в Москву приходят князья «Вогульсюе и Югорсюе: Вогульскш князь Юмшан на Калпа, а Сибирскш князь Лятик» и «Вогулятин князь ПыткЬи с поминки с великими от князеи Кодских, от Лаба да от Чангила, и от всее земли Кодские и Югорьские, да били челом о полоненых князех о Молдане с товарищы, чтоб государь смиловался, отпустил бы их въ свою землю». В результате этих посольств заключены мирные договоры с Москвой (князь Лятик в 1484 г.) и с пермичами в Усть-Выми (1485 г.) [ПСРЛ 26: 276—277]. Речь здесь очевидно идет не об этнических, а о военно-политических объединениях: пелым-ском вогульском (Пелым, Лозьва, Тавда, возможно — Конда), югорском (Обь в нижнем течении и Сев. Сосьва с Ляпином) и кодском (Обь от впадения Иртыша до разделения ее на Большую и Малую), которые находились между собой в союзнических отношениях, и население которых, вероятно, было весьма смешанным в этноязыковом отношении.
1488 г. — письмо Ивана III венгерскому королю, где он впервые именует себя великим князем Югорским.
1499—1500 гг. — большой поход московской рати «въ Югорскую землю, на Кудъ и на Гогуличи» (те же три политических объединения). Войско состояло из трех частей, которые встретились у устья правого притока Печоры, реки Щугор. Затем их путь лежал вверх по Щугору, на лыжах через Урал, где попутно был разбит отряд самоедов (речь, очевидно, идет о каменных самоедах — ненцах Полярного и Приполярного Урала, чья земля, согласно «Сказанию о человецех незнаемых», «обле-житъ около Югорсюе земли» [Анучин 1890: 235]; к определению южных пределов их территорий ср. в «Книге Большому Чертежу»: «А от верху Усы реки до верху горы Князьковой 150 верст; а промеж тех рек и реки Оби, и реки Пузги, самоядь кочевая» [КБЧ: 162]; ср. также топонимы ненецкого происхождения на Приполярном Урале в северной части бассейна р. Ляпин: р. Хальмер-ю и др. [Матвеев 1990: 67—95]), на реку Ляпин (другое название — Сыгва), по ней — вниз к городку Ляпин, возле которого встретили отряд союзных Югорских князей, прибывших с Обдоры (низовья Оби, район нынешнего города Салехарда) на оленях. Затем войско вновь разделилось: отряды князей Семена Федоровича Курбского и Петра Федоровича Ушатого, спустившись, видимо, по Сев. Сосьве, действовали в низовьях Оби, а отряд Василия Ивановича Гаврилова действовал южнее, выше по Оби. Результат похода — окончательное покорение Москве земель по нижней Оби, лишение югорских княжеств независимости.
1500 г. — югорские земли включены в Чердынское наместничество.
1593 г. — основание гор. Березова и соответствующего наместничества, в которое входят с этого времени и югорские земли.
1607 г. — царская грамота Березовскому воеводе Петру Черкасскому о торговле с самоедами, где упомянуты: самоядь озерная пустозерская на Печоре, самоядь кунная ясашная на Оби, самоядь каменная на Урале, вогуличи, остяки. Югры — нет.
1680 г. — основание Югорского наместничества, название — не более чем дань традиции.
1701 г. — упоминание юрт Югриковых у слияния Ляпина (Сыгвы) с Сев. Сосьвой в «Чертежной книге Сибири» Семена Ремезова. Возможно — последний отголосок былого жительства Югры на этих землях.
Таким образом, в X—XI веках где-то на крайнем северо-востоке Восточной Европы или/и (и скорее всего) на крайнем северо-западе Западной Сибири, в районе от верхней Вычегды и бассейна Печоры до нижней Оби и от верховьев Камы до Ледовитого океана, между пермянами (предками коми — др.-рус. Пермь, возможно также (??) — Печера) и самодийцами (предками ненцев — др.-рус. Самоядь) жило некоторое население, говорившее на особом языке («Югра же людье есть язык нем»), которое, как и район его обитания, пермяне называли *jogra. Название это дало в древнерусском форму Югра и было известно (судя по корневому *u, отраженному в арабской транскрипции — из древнерусского языка) также в Волжской Булгарии, откуда попало на страницы арабских географических сочинений в форме ju(y)ra. Более точная локализация этого населения и определение его этноязыковой принадлежности на основании имеющихся источников для X—XI вв. невозможна, и попытки такого рода выглядят не слишком убедительными даже для их авторов, см. [Лерберг 1819: 77—81; Барсов 1885: 60-63; Оксенов 1891: 247-249; Дмитриев 1894: 20-22; Zsirai 1930: 33-34]. Более того, в принципе возможно, что речь идет не об отдельном народе, а об изначально смешанном населении, объединяемом только рамками какого-то территориально-политического образования — подобно более позднему населению югорских и кодских остяцких княжеств. Самое раннее внятное указание на местонахождение Югры в середине XIV в. помещает ее в нижнем Приобье, в районе, к которому привязаны различные упоминание о Югре, югорских князьях, городках и т.д. и в дальнейшем на протяжении XIV-XVII вв. Хотя многими авторами неоднократно высказывалась и высказывается мысль о смещении этнической территории Югры с крайнего северо-востока Восточной Европы в При-обье, реальных оснований для этого предположения нет, все данные исторических источников, топонимики и др. всегда можно непротиворечиво интерпретировать, исходя из изначальной локализации Югры в нижнем Приобье. Все, что было написано по этому поводу за последние сто лет, нимало не может поколебать верного утверждения А.В. Оксенова: «допуская, что может быть Югорская земля до половины XIV века полагалась русскими людьми отчасти на запад от Урала, мы в то же время решаемся утверждать на основании многих известий о Югре с половины XIV в., что под Югрой и в древнее время до XIV в. разумелась страна за Уралом, в бассейне Оби» [Оксенов 1885: 429].
На протяжении XI-XIV вв. территория расселения Югры была объектом колониальных экспедиций Новгорода, и с середины XIII века этим словом обозначают уже не только народ
и страну, но и новгородскую волость, т.е. определенную административно-территориальную единицу. Во второй половине XV века, в ходе установления московского господства на крайнем северо-востоке Восточной Европы и в нижнем Приобье, завершившегося походом 1499 г., источники упоминают югорских князей, а Югра и югричи фигурируют в них наряду с пелымскими вогуличами и Кодой — то есть как название территориально-политического объединения и его населения.
«Сказание о человецех незнаемых», записанное не позднее конца XV века, вообще не упоминает Югру как народ, но изпользует термин Югорская земля: «На восточнЬи странЬ, за Югорьскою землею надъ моремъ живутъ люди, самоЬдь. Зово-мы МогонзЬи </ МалгонзЬи/МолгоньзЬи/Молгозш>...». «Въ восточнЬи же странЬ есть инал самоЬдь каменскал облежитъ около Югорсюе земли. А живутъ по горамъ высокымъ» [Ану-чин 1890: 230, 235].
Название МолгоньзЪи происходит, видимо, от нен. moyganzi — ненецкого названия рода энцев Муггади, эн. mogad'i (от эн. moga 'лес' и нен. mo\ga 'низина в излучине реки' < ПСам. *mo\ka 'лесистая местность, лес' [Хелимский 1981: 124]). В первые десятилетия XVII века тундровые энцы вносили ясак в Мангазее и назывались в русских документах мангазейской самоядью, а род Муггади фигурировал в документах как Ман-газея [Васильев 1982: 57—59; Долгих 1960: 141]. Итак, земли тундровых энцев в низовьях Таза находятся за Югорской землей, которая, таким образом, должна быть локализована на крайнем северо-западе Западной Сибири, скорее всего — в низовьях Оби, которая служит опорной осью географии «Сказания». В русских источниках с XV века каменными самоедами назывались ненцы Полярного Урала (в основном его сибирской стороны) — в противоположность низовым самоедам, жившим в тундрах правобережья Нижней Оби и восточнее [Ану-чин 1890: 306—307]. Таким образом, это сообщение «Сказания» указывает на близость Югорской земли к Полярному Уралу.
Аналогично — как название административно-территориальной, а не этнической единицы в низовьях Оби — предстает термин югорский и в конце XVI века в «Книге Большому Чертежу»:
«А по Оби реке и по рекам, которые реки в нее пали. От устья вверх Обдорские городы. А выше Обдорских городов Югорские. А выше Югорских городов Сибирь» [КБЧ: 168]. «А по Сосве и по Сысве < = р. Сыгва, Ляпин — В.Н.> городы. С верху на Сосве город Юиль, а с другой стороны, на низ 30 верст, Мункус <...> А на усть реки Сосвы, с вышней стороны, Мах-
тин, а с нижнеи стороны Березовои. И те городы по Сосве и Сысве, Югра» [КБЧ: 170].
Таким образом, в XV-XVII вв. название Югра, югорский обозначают уже как правило территорию или политическое объединение и явно не несут какой-либо этнической специфики. С этим перекликается и давно замеченная исследователями путаница в принадлежности некоторых князей в описании событий 1483-1484 гг.: «вогулятинъ Пыткей, князь Кодскш» — «вогулятинъ Пыткей, князь Югорскш» [Дмитриев 1894: 26-28, 63-64; Zsirai 1930: 52-53]. Окончательное исчезновение Югры, югричей и югорской земли со страниц документов в течение XVII века [Дмитриев 1894: 11-12, 30-31, 80, 90-93] знаменует собой скорее не ассимиляцию особого народа, югричей, а прекращение использования названия в силу того, что народ, от названия которого оно образовано, уже (может быть, в XV в.) исчез с исторической арены и/или политическое объединение, называвшееся по имени народа или именем которого назывался народ, перестало существовать.
На основании значения коми jegra '(северные) ханты и/или манси', а также — того, что др.-рус. Югра применяется к населению земель, где в более позднее время жили манси и ханты, принято считать (и отнюдь не «со времен работ С.В. Бахрушина» [Курлаев 1997: 104], а гораздо раньше — см. [Лерберг 1819: 11-18; Оксенов 1891: 248-250; Munkacsi 1895; Дмитриев 1911: 11, 18-19, 27-28; Zsirai 1930: 75-79; Бахрушин 1955]), что и изначально данное название должно было означать каких-то обских угров, а именно — северных хантов, так как с достаточной степенью уверенности можно говорить, что северная (сосьвинско-сыгвинская) группа манси сформировалась в течение XVII-XIX вв., вследствие оттока мансийского населения с запада и с юга на север и ассимиляции им северных хантов [Соколова 1982: 29-33].
Принципиальное значение имеет, однако, то обстоятельство, что в ряде русских документов XVI века югричи упоминаются рядом не только с пелымскими вогулами (уже в житии Св. Стефана Пермского, конец XIV века), которых составляли в основном предки манси, но и с кодскими, казымскими остяками [Миллер 1937: 339-340; Дмитриев 1894: 31], в которых следует видеть в основном предков хантов. Данное обстоятельство однозначно свидетельствует о том, что в тот короткий период, когда в русских документах еще присутствуют югричи (см. выше) и уже фигурируют остяки (с 1499 г.), русские различали эти две группы.
М. Жираи предложил этому свое объяснение, состоящее в том, что под Югрой (до появления вогулов и остяков на страницах
документов) имелись в виду «обские угры в целом», затем — северные манси и северные ханты, в отличие от других манси и хантов, а позже названия вогулы и остяки были распространены и на северных, вытеснив термин югричи [Zsirai 1930: 75— 79]. Поскольку, как было отмечено выше, северная группа манси сложилась уже после исчезновения (этнического) термина югричи со страниц документов, это объяснение оказывается абсолютно неприемлемым: до XVII века на Северной Сосьве, Ляпине и Нижней Оби жили (кроме ненцев и коми) либо только предки северных хантов, либо они же и югричи (неизвестный народ — ?), но не ханты и манси. То же обстоятельство, что многие пелымские вогульские (мансийские), югорские и кодские (хантыйские) князья (Молдан, Пыткей и др.) во времена покорения Югорской земли Москвой в конце XV века называются то вогульскими, то остяцкими, то кодс-кими, то югорскими (см. еще [Лерберг 1819: 20]) объяснимо, во-первых, их союзническими отношениями, во-вторых — тем, что речь здесь идет не об этнических, а о территориально-политических единицах, а национальность самого князя и населения княжества не обязательно должна совпадать (у М. Жираи же, как и у многих других исследователей, термины пелымские вогуличи и кодские остяки однозначно связываются в манси и хантами соответственно, что свидетельствует о непонимании ими содержания данных политонимов).
Если, таким образом, Югра X—XI (—XV?) веков — действительно некий особый народ, отличный от манси и хантов, следует ожидать, что его название должно было быть известно и обским уграм как какой-то экзоэтноним. В связи с этим имеет смысл вновь рассмотреть параллель, впервые предложенную еще А. Шренком [Schrenk 1854: 223—225], по поводу которой были высказаны возражения [Zsirai 1930: 17], достаточно, впрочем, голословные, и с тех пор ее, как будто, не вспоминали в этнонимических штудиях:
~ манс. С jdrn, СЛозь. jorén, Пел. orén, Кон. joryén ~ joryén 'ненец' (СЛозь., НЛозь. также — 'северный манси'); СЛозь. mans-jorén 'сосьвинский манси' (букв. 'мансийский ненец') [Munkácsi, Kálmán 1986: 176] < общеманс. *jarysn (с отпадением *y после *r во всех диалектах кроме кондинского);
~ хант. Вах jaryan, Вас. jarkan, Дем., Ко. jaran, Низ., Каз., Обд. jorn 'ненец'; (Фили на Иртыше) iarsn 'чудь'('Ше Tschuden') (из хант. или манс. v коми jaran 'ненец') [DEWOS: 405—406] < общехант. *jaryan < (?) *jaryan.
Реконструкция общей праформы мансийского и хантыйского названия ненцев вызывает некоторые трудности: долгота в мансийском, равно как и краткость корневого гласного в
хантыйском может быть вторичной; в случае с этнонимом кроме того следует иметь в виду возможность перекрестных заимствований, в том числе и междиалектных. Л. Хонти предположительно восстанавливает общеобско-угорское *jVry3n [Honti 1982: 32, 144]. Значение 'чудь' в филевском говоре хантыйского и обозначение этим словом сосьвинских манси их южными соседями может указывать на то, что первоначально оно обозначало каких-то северных соседей обских угров, и лишь позднее было перенесено на ненцев.
Отделять об.-угор. *jary3n (~ *jayr3n) 'ненцы; некий народ к северу от обских угров' от ППерм. *jógra 'обские угры; некий народ к (северо-)востоку от коми' несмотря на некоторые фонетические трудности едва ли следует. Предполагать заимствование из пермских в обско-угорские языки трудно: коми е (ППерм. *ó) как будто никогда не передается в них через *a [Toivonen 1956; Rédei 1970]. Поэтому скорее рассматриваемый этноним не мог быть заимствован из пермского языка в обско-угорские, и следует считать либо, что данное название было заимствовано из обско-угорского в пермский, либо, что оно было заимствовано независимо и в обско-угорский, и в пермский из какого-то третьего языка. Пермское слово, ставшее источником для рус. Югра, таким образом, должно в любом случае рассматриваться как заимствование (из обско-угорских или неизвестного языка).
Заимствование из обско-угорского в прапермский с точки зрения вокализма (*jayr3- > *jógr3-) не исключено (учитывая лабиализованный характер обско-угорского у = у), но тогда следует предполагать существование обско-угорской формы без *-n (суффикс ?), которая реально не засвидетельствована. Во-вторых, естественно, в этом случае требует решения вопрос о происхождении обско-угорского *jary3n (~ *jayr3n): является ли оно в свою очередь заимствованием или имеет собственно обско-угорскую этимологию.
П. Хайду была выдвинута идея об общем происхождении обско-угорского названия ненцев и старого русского наименования восточных ненцев юрак от названия рода лесных
ненцев jar (+ *-k--прауральский еще суффикс отыменных
существительных и прилагательных — и *-n — собственно обско-угорский суффикс > *jark3n): «лесные ненцы <видимо — судя по наличию r — носители нялинского или лямин-ского говоров [Попова 1978: 6]. — В.Н.> называют себя pan-hasawa или hantb jar, и в последнем названии hantb означает реку Конду, а jar — название ненецкого рода». Далее он связывает происхождение родового названия jar c нен. jare 'песчаный' [Hajdú 1950: 25—27]. Необходимо высказать два
уточнения: во-первых, рус. юрак в принципе может быть заимствованием из обско-угорских языков, при этом необходимо учитывать, что названия ненцев в энецком и нганасанском языках (d'urako) явно связаны с рус. юрак, а это слово в свою очередь обозначает специально ненцев, живущих восточнее Оби — см. о проблеме происхождения русских названий ненцев [Хелимский 2000: 352]. Во-вторых, название ненецкого (не только у лесных ненцев, но и, например, на Ямале) рода jar? происходит от нен. jar? 'край, бок; дальний (родственник)' [НРСл: 854], поэтому hantb jar могло означать и просто 'Кон-динская окраина'. Эти замечания, впрочем, не опровергают сопоставления в целом, и, если принять предложенную П. Хайду суффиксацию, то представляется вполне возможным выводить обско-угорское *jary3n (~ */ayrзn)'ненцы' — нен. jar? 'название рода' < jar? 'край, бок'.
Нельзя исключать связь рассматриваемого этнонима и с хант. Дем., Ко., Цин. jara, jora 'чужой, незнакомый, не родственник' [DEWOS: 403] — основа *jar(y)a, которая может быть исходной для *jary3n (~ *jayr3n) с суффиксацией *(-y)-sn и, таким образом, представлять промежуточную фонетическую форму между названием ненецкого рода и обско-угорским названием ненцев. Семантика 'чужой, незнакомый' на Демь-янке, Конде и Иртыше может быть связана с отсутствием непосредственных систематических контактов этих хантыйских групп с ненцами на протяжении последних веков, и, кроме того, наименование соседних народов по модели «чужой» — совершенно естественно.
Если эти предположения верны, то придется окончательно признать, что изначально интересующий нас этноним Югра не относился к обским уграм, а обозначал их северных соседей — предков ненцев, живших на севере Западной Сибири, куда предки обских угров (собственно носители угорских диалектов) проникали с юга Западной Сибири, с территории угорской прародины.
Все это, однако, будет справедливо лишь в случае принятия идеи об общности происхождения пермского *jógra и обско-угорского *jary3n (~ *jayr3n), точнее — о заимствовании *jógra из обско-угорского (древнемансийского) *jayr3(n). Слабым местом этой гипотезы является не слишком надежная реконструкция формы *jayr3 (n) с метатезой. Для предположения же о метатезе в коми можно найти подтверждающие примеры: коми Выч. jegar ~ jergil'пьяница' [Fokos-Fuchs 1959: 315, 319].
Х. Катцем была предложена собственно коми этимология для jegra < коми jegir 'болотистый лес' + суффикс прилагательных
-a [Katz, Koch 1987: 102—104]. Однако она вызывает законные возражения по вокализму (jegra < *-o-, а jegir, в Кобринском говоре - jigir [КЭСК: 99] < *-е-) [Redei 199l: 163-164]. Эти возражения, впрочем, преодолимы: jegra представляет собой застывшую суффигированную форму, в которой могло иметь место расширение и веляризация корневого гласного под влиянием суффикса (так называемый «пермский умлаут»). Проблема состоит, однако, в том, что из пермской формы - будь то коми jegra, ППерм *jogra или ППерм *jegra — нельзя вывести обско-угорские формы типа *jäyr3n (коми jegir, кстати, было заимствовано в хантыйский: Каз. iegsr 'болотистая низина, поросшая низкорослым сосняком' [Toivonen 1956: 17] — в форме, радикально отличной по вокализму от *järy3n), тогда как обратное заимствование возможно.
В нижеследующей таблице обобщены возможные лингвистические гипотезы и аргументы о происхождении этнонима Югра.
Толщина и характер линий отражает степень вероятности той или иной этимологии. Естественно, что отдельные линии противоречат друг другу.
После раскопок на Нижней Оби двух городищ вымско-роданов-ского типа: Перегребное I (XII — сер. XIII вв.) и Шеркалы 1/2 (XI — сер. XII вв.), а также ряда других памятников примерно того же времени в Северном Зауралье с явными следами связей с вычегодско-верхнекамским населением или — скорее — его непосредственного присутствия [Пархимович 1991: 147—150] стало ясным, что активное проникновение древних пермян, предков коми, на север Западной Сибири началось не позднее XI века. В связи с этим появилась гипотеза о пермской (древ-некоми) этноязыковой принадлежности Югры [Пархимович
1991: 149—150; Курлаев 1996; 1997]. К сожалению, однако, приводимые ее сторонниками аргументы недостаточны для такого вывода, а именно:
Средневековые городки в Нижнем Приобье помимо коми названий имеют параллельные обско-угорские: Вежакарские юрты = коми veza kar = хант. jem-wos = манс. jalp-us 'священный город'; Шеркалы, (XVII век) Шеркар = коми ser kar = манс. jat-us 'срединный город'; юрты Лангивожские, Уркар = коми ur kar = хант. lá\ki-wás 'беличий город' и т.д., причем по крайней мере в одном случае можно показать примат обско-угорского названия: Войкар = коми voj kar 'ночной, северный город' < древнекоми (ППерм) *oj-kar w хант. áj-wos 'маленький город', в котором хант. áj 'маленький' переосмыслено как *oj 'ночной, северный', а wos правильно переведено как kar 'город' (обратное — из коми в хантыйский — заимствование по вокализму вряд ли возможно) [Steinitz 1980: 281—282]. Так же обстоит дело и с названиями рек, причем опять-таки в ряде случаев можно доказать первичность обско-угорского топонима по отношению к коми (Сосьва — коми sos va 'рукав-река' w манс. (С) tayt 'Сосьва' (деэтимологизированное название реки), которое было воспринято как манс. (С) tajt 'рукав' и соответственно переведено на коми как sos 'рукав' [Steinitz 1980: 282; Munkácsi, Kálmán 1986: 614, 617]. Образование русской топонимики региона в основном на базе коми названий вполне объясняется тем, что коми играли роль проводников и «передового отряда» в освоении русскими Западной Сибири [Steinitz 1980: 283].
Так же и данные коми и мансийского фольклора: легенды коми о крестителе печорских коми Фёдоре Тироне, от которого они бежали за Урал [Курлаев 1997: 109] (замечу, что эти события во всяком случае происходили уж никак не в XI в.!); записанное Ф.А. Теплоуховым предание обских хантов о переселении их предков из Перми во главе с сотником Памой; сопоставление названия Кода с эпическим героем коми-пермяков Кудым Ошем и с преданиями о его сватовстве в Югре [Пархимович 1991: 151; Курлаев 1997: 109]; предание, записанное П.И. Шешкиным от северных манси, о том, что в генезисе северных манси и хантов принял участие Мис-ма-хум 'коровий народ' — русые, рыжие и черноволосые люди с бородами и с серыми, карими, черными глазами, которые пришли на Обь с Сев. Двины и Печоры позже других предков обских угров, разводили скот, занимались земледелием, отличались от местных жителей языком, ездили торговать на Волгу [Морозов, Пархимович, Шашков 1995: 71] и т.п., — свидетельствуют лишь о давнем проникновении коми на север Западной Сибири, но никак не позволяют соотнести с ними Югру. Скорее
напротив: в коми фольклоре различия между Югрой и самими коми, например, в тех же преданиях о Кудым-Оше, проводятся достаточно четко.
Равным образом бессмысленно и обращение к старым построениям о былом проживании Югры в Европе, на что, якобы — помимо вновь и вновь перетолковываемых смутных данных древнерусских источников (см. выше) — указывает наличие топонимов типа Югорский шар, Югринский переход и т.д. [Кур-лаев 1997: 110]. Ряд упоминаемых Е.А. Курлаевым в этой связи топонимов вообще никакого отношения к Югре не имеет (реки Юг, Угронъга — точно те же сравнения имеются еще у Н.П. Барсова [Барсов 1885: 62], который, в свою очередь, ссылался на мнение В.Н. Татищева о связи таких гидронимов с районами былого проживания Югры [Барсов 1885: 245—246]; несостоятельность этих построений была очевидна уже давно [Zsirai 1930]; стоило ли на исходе XX века возвращаться к наивным сравнениям ученых первой половины XVIII?), другие же относятся к объектам, связанным с путями в югорскую землю, в нижнее Приобье, например, Югорский шар — пролив между Югорским полуостровом и островом Вайгач.
Что же касается Югринского перехода, то здесь речь идет, видимо, о переходе через Северный Урал вдоль небольшого притока реки Илыч (правого притока Печоры), р. Югра, которая на коми называется (¡¿id) jegra laga '(большая) югорская протока' (отсюда на современных картах — Ыджыдляга), а по-мансийски id's man ja ' Илыча малая река'. В верховьях эта река близка притоку Сев. Сосьвы, реке, называемой по-мансийски tayst man ja 'Сосьвы малая река'; эти реки образуют в мансийской гидронимии, таким образом, пару, которой маркирован почти непрерывный водный путь через Урал (вспомним волок в сообщении I Новгородской летописи от 1187 г.!). Данные названия нельзя рассматривать в отрыве от находившегося там же населенного пункта, который манси со средней Лозьвы называли ju{er pawel 'югорская деревня', где ju{er заимствовано из русского названия этой деревни Югра [Munkacsi 1895: 358—360], см. также обзор в [Zsirai 1930: 6—9]. Наиболее естественным объяснением всего этого комплекса фактов представляется мне следующее: мансийские названия более поздние не только по отношению к коми, но и к русским, исконным является название поселения и реки рус. Югра, коми jegra, которые означают 'югорская (протока/деревня)' в смысле «протока на пути в Югру» и действительно могут относиться к Югринскому или Югорскому переходу — старинному пути в Югру, освоенному коми, вероятно, еще раньше русских. Таким образом, данные топонимы указывают не на локализацию Югры, а на путь в Югру, что, естественно, не одно и то же.
Просто беспомощной является попытка дать этимологию названия Югра путем реанимации сообщения бывшего шведского военнопленного в России Петера Шенстрема, содержащегося в его написанной в 1741 г. и опубликованной в 1816 г. книге: «А еще живет к востоку от реки Камы и Перми народ, который русские называют вогуличи [Wogulitzen]. Они, как мне один из них рассказал, прежде обитали на реках Двина и Юг [Jug] и назывались в то время Jugorski, без сомнения, по реке Юг, которая впадает в Двину, к [названиям] всех рек той стороны присоединяется слово -ora, как то Jugora, Petzora, Obdora (которая представляет собой реку Обь или вокруг нее лежащую землю), как и ко многим другим, которые оканчиваются на -ora. И говорят эти вогуличи на языке, который является диалектом финского» (цит. по: [Zsirai 1930: 7]). Следуя этому сообщению, Е.А. Курлаев считает, что "названия Югра, Угра <...> очевидно образованы от гидронимов с основой -юг(а)», и к этому же кругу гидронимов относит название речки Югра на Урале [Курлаев 1997: 111].
Естественно, никакого суффикса -ora в русском языке нет. Созвучие гидронима Юг ( w раннего ППерм *juy < ПФУ *joke 'река') и этнонима Югра (о происхождении — см. выше) существует только в русском языке, где оба эти названия являются заимствованиями, а исходные их формы в пермских языках уже несопоставимы — не говоря уж об их более глубоких истоках (несостоятельность данного сравнения была показана еще Й.А. Шёгреном [Schogren 1861: 639] и Б. Мункачи [Munkácsi 1895: 353]). Данная этимология безусловно ошибочна. Если сопоставление Юг и Jugorski (видимо, из рус. *народ югорский) у Шенстрема исходит от его информантов, а не является его собственным домыслом, то из этого сообщения непосредственно следует лишь то, что уже в XVIII веке такая народная этимология связывала слово Югра с названием реки Юг, и это — наряду с воспоминаниями о героической эпохе их истории времен Асыки (см. выше) — служило одним из оснований для возникновения у манси (вогуличей) преданий о былом проживании их предков далеко на западе. О том же, что манси или Югра на самом деле жили когда-то на западе, в сообщении Шенстрема не содержится совершенно никакой информации.
Таким образом, предложенные археологами аргументы в пользу пермской этноязыковой принадлежности Югры весьма слабы и скорее дискредитируют эту гипотезу. Однако факт раннего (уже в XI в.) проникновения пермян на югорские земли имеет огромное значение для дальнейшего исследования пермско-угорских взаимоотношений и этнической истории Урала и Западной Сибири в целом. В частности, эти данные заставля-
ют с особым вниманием отнестись к пермской этимологии для
| *jдgra, предложенной X. Катцем: теоретически допустимо, что
§ предки коми, построившие в XI в. городки типа Шеркалы !/2,
^ могли назвать освоенную и, вероятно, в той или иной степени
Ц контролируемую ими в Нижнем Приобье территорию *jegзra
§ '(земля с) заболоченным лесом' (что семантически вполне
* оправдано), откуда затем возникла форма *jдgra, обозначав-
^ шая территориально-политическое объединение, возникшее
£ вокруг этих городков, и население, жившее в пределах этого
§ объединения — скорее всего полиэтническое и разноязыкое
£ (это не снимает высказанных выше соображений об отсут-
§ ствии среди югорского населения непосредственных предков
и
0 хантов и манси). Произошедшее позднее изменение значения
1 данного термина, отслеживаемое по источникам, и его посте-
2 пенное исчезновение можно связывать не с исчезновением « какого-то народа, а с прекращением политического влияния ,1° указанных центров и заменой его новгородским, кодским, £ пелымским, а в конечном счете — московским господством. Л Однако эта гипотеза помимо слабости предложенной X. Кат-| цем этимологии встречает еще по крайней мере два возраже-а ния: во-первых, она не объясняет сходства обско-угорского 1 Уагузп (~ *аугзп) и коми jegra (заимствование из коми, Л повторю, едва ли возможно); во-вторых, непреодолим анахронизм: самая ранняя датировка указанных древнепермских памятников в Нижнем Приобье — XI в., а название Югра фиксируется арабскими источниками уже в первой половине IX в.
С другой стороны, независимо от решения вопроса об этимологии интересующего нас названия, поскольку речь идет о времени (XI в.), когда еще сохранялись связи в рамках прапер-мского диалектного континуума, представляется хорошая возможность объяснить проникновение слова *jдgra к удмуртам в виде названия рода Эгра. «Традиционная» точка зрения (см. [Тепляшина 1967; Атаманов 1988: 36—37, 43] и пр.), состоящая в предположении о былом вхождении в состав удмуртов каких-то (обско-)угорских групп, принесших родовые названия Эгра и Пурга (о последнем см. ниже), не может быть принята, поскольку противоречит целому комплексу фактов: 1) не выявлено никаких следов былого пребывания обских угров на территории Удмуртии ни в топонимике, ни в языке или традиционной культуре удмуртов (см. подробно о низкопробных попытках такого рода [Напольских 2001; 2002; КарокНкЬ 2002]); 2) теоретически можно допускать проникновение сюда лишь каких-то групп южных или западных манси (с Сылвы, Чусовой, Тавды, нижней Лозьвы, Пелыма) — или, с юга, протовенгров, которые, во-первых, никак не соотносятся с Югрой (в коми языке jegra — 'северные обские угры', в русских
источниках южные и западные манси — вогуличи или остяки, но не югричи), во-вторых — не могли принести с собой и название фратрии Пор, поскольку такого названия не знали (см. ниже); 3) рассматриваемый этноним (*jogra etc.) не является и никогда, насколько можно судить, не был самоназванием какой-либо обско-угорской группы, а применялся обскими уграми в отношении ненцев, которые (как и самодийцы вообще) в любом случае никогда не появлялись в Прикамье.
Тесные связи северных пермян — предков коми с нижнеобским населением, существовавшие уже в XI веке, и непосредственное проживание каких-то (пра)пермских групп на нижней Оби должны были привести к распространению в их среде местных этно- и топонимов, которые могли использоваться и как личные имена, и как названия территориальных, социальных и родовых групп, связанных с этими районами. Понятно, что вследствие сохраняющихся связей нижнеобских пер-мян с их европейскими родичами такие названия и имена могли распространиться в пермской среде и к западу от Урала. В ходе внутрипермских контактов в XI—XIV веках эти названия (в виде пермских личных и родовых имен) могли беспрепятственно проникнуть и к южным пермянам, предкам удмуртов при переселении на территорию последних верхнекамских (древнекоми) групп, уходящих от христианизации [Белых 1996].
На то, что речь здесь идет не просто о единичных заимствованиях личных имен (большинство названий удмуртских родов — вопреки наивным тотемистическим построениям М.Г. Ата-манова — очевидно образованы, как образуются и сегодня, от личных имен их прародителей), а на переселение на юг каких-то севернопермских групп, связанных с севером Западной Сибири, может косвенно указывать и то обстоятельство, что рядом с родом Эгра в центре и на северо-востоке Удмуртии был распространен большой род Пурга, название которого (удм. purga < *por-ga, где *-ga — распространенный в старых удмуртских личных и родовых именах формант) может быть связано с названием фратрии Пор у северных хантов и (заимствовано от хантов) у северных манси. По поводу названия Пурга, как указано выше, М.Г. Атаманов и др., к сожалению, тоже успели написать. Дабы не вдаваться в ненужные подробности, укажу лишь на принципиальные обстоятельства, которые здесь следует учитывать.
Во-первых, связь родового имени Пурга (< *porga) c удмуртским названием марийцев, удм. por (< *pór), постулируемая некоторыми исследователями, не так очевидна, как кажется: прежде всего, фонетически (по вокализму: *o ~ *ó) это сопоставление небезупречно, кроме того, удм. por 'мариец; иноп-
леменник, чужак' < *pór может быть объяснено как заимствование из марийского, ср. мар. pörje\ 'мужчина' — старый композит, где je\ 'человек', а pör, видимо, является стянутой формой от мар. (Г., Урж.)püerys (< *pü 'мальчик, сын' (финно-угорский корень, представленный в марийском только в данных композитах) + erys 'сын'), и имеет внешнюю параллель, которая может указывать на древность этого композита: венг. férj 'мужчина' [MSzFE I: 203]. Заимствование (древне)мар. püerys ~ *pör- 'мужчина' v древнеудм. *pór > удм. por 'мариец' не вызывает принципиальных возражений ни в семантике, ни в фонетике; закреплению этнонима por в удмуртском языке могли способствовать и традиционные марийские формулы приветствия типа poro kece 'добрый день', по народной этимологии: народ por = люди, говорящие при встрече «poro».
Во-вторых, фратрии Mon и nop имеются только у северных (сосьвинско-сыгвинских) манси, другим группам манси эти слова не были и не могли быть известны, поскольку оба они заимствованы северными манси из северных диалектов хантыйского языка: манс. (С) mos w хант. (Обд., Каз.) mos ~ (Вах, Юган) mànt, (Дем., Кон.) mont, (Тром.) mànt < ПУг. *mané3 (см. ниже); манс. (С) por w хант. (Каз.) por ~ (Вах, Вас.) par [DEWOS: 942-944, 1195-1196; MSzFE II: 416-417; Munkácsi, Kálmán 1986: 455-456]. Это заимствование имело место, видимо, в процессе ассимиляции предками северных манси каких-то групп северных хантов в XVII-XIX вв. — см. выше. Учитывая, кроме того, отсутствие каких-либо параллелей названию фратрии nop в венгерском языке, следует, таким образом, считать, что это название не только не является мансийским, но и не является общеугорским, и истоки его надо искать в особенностях этнической истории хантов, предполагать былое присутствие которых на территории Удмуртии нет уже никаких даже чисто теоретических оснований.
В-третьих, и у хантов данные две фратрии прослеживаются также только у северных (обдорских, шурышкарских, куноват-ских, казымских), но в хантыйском (практически у всех хантыйских групп) фольклоре и, соответственно, — в фольклоре северных манси словами nop и Mon называются персонажи, принадлежащие к двум разным «народам», которые (в основном на севере) рассматриваются либо как предки соответствующих фратрий, либо (у восточных и южных хантов) — просто как персонажи мифологического времени («женщина nop» и «женщина Mon»). При этом «народ» Mon, название которого восходит к древнему самоназванию угров, ПУг. *mané3 (> хант. (Каз.) mos ( v манс. (С) mos) 'фратрия Mon', Вах mânt 'мифический народ Mon' и т.д. ~ манс. (С) mansi, (Пел.) mans, (T.) mânél 'манси (самоназвание)' ~ венг. magy- в magyar
'венгры (самоназвание)'), и под которым, видимо, скрываются собственно угорские предки хантов, противопоставляется как «культурный» народ таежному «дикому» народу Пор [DEWOS: 942-944; MSzFE II: 416-417]. Таким образом, название Пор изначально (на «протохантыйском» уровне) обозначало никак не собственно угров-*теaяc3, общих предков хантов, манси и венгров, выходцев с юга Западной Сибири, а аборигенов северной западносибирской тайги, народ неизвестной этноязыковой принадлежности, — точно так же, как и, возможно, Югра.
Суммируя все сказанное, следует сделать вывод, что предположения М.Г. Атаманова и Ко об угорском, якобы, происхождении удмуртского родового имени Пурга, в случае их принятия, могут быть истолкованы лишь следующим образом: данное название было принесено в Удмуртию северными (сосьвин-ско-сыгвинскими) манси никак не раньше XVII века. Дальнейшие размышления по этому поводу оставляю читателям. Не могу, однако, не заметить, что и в области этнонимии М.Г. Атаманов сохраняет верность тому уровню, который характерен для его топонимических изысканий (см. [Напольских 2001; 2002; Napolskikh 2002]).
Нельзя, конечно, исключать того, что названия Эгра и Пурга могли попасть к удмуртам в ходе их непосредственных контактов с древними, впоследствие ассимилированными собственно уграми аборигенами северной западносибирской тайги, к которым могли первоначально относиться этнонимы Югра и Пор. Контакты эти должны были иметь место до продвижения угров на север Западной Сибири, то есть, по самой осторожной оценке, никак не позднее I тыс. н.э. Однако, такая возможность остается чисто умозрительным допущением, и никаких специальных аргументов в ее пользу нет, более того, если ППерм *jógra действительно восходит в конечном счете к ненецкому языку (см. выше), эту возможность следует полностью исключить, так как нет никаких оснований предполагать былые непосредственные контакты предков удмуртов и предков ненцев.
Поэтому я склоняюсь к выводу о том, что неслучайное территориальное соседство родов Пурга и Эгра обязано тому, что эти названия имеют общее происхождение, и основа por (> por-ga > purga) попала к южным пермянам, предкам удмуртов вместе с названием *jógra (> egra) в качестве родового или личного имени при вхождении в их состав каких-то севернопермских (протокоми) групп, имевших связи с Нижним Приобьем в финальный период существования общепермского этноязыкового континуума в XI-XIV вв. Данный вывод согласуется с
предположением о сложении удмуртских родов Чудъя, Чудна и возникновении их названий (*— коми еий' 'некрещеные предки коми(-пермяков)' рус. чудь 'дорусское население Русского Севера') вследствие вхождения в состав древних удмуртов каких-то групп предков коми еще в XIV—XV веках [Белых 1996].
Таким образом, происхождение удмуртских микроэтнонимов Эгра и Пурга может быть объяснено в рамках гипотезы о внутрипермских контактах в позднепрапермскую эпоху, не предусматривающей былого присутствия на территории Удмуртии каких-либо обских угров, что хорошо согласуется с отсутствием следов такого присутствия (по крайней мере — обнаруженных на сегодняшний день) в удмуртской топонимике, языке и традиционной культуре.
Возвращаясь к проблеме древней Югры, следует заметить, что сегодня едва ли следует спешить с определением ее этнической и языковой принадлежности. Не исключено, что это были какие-то ранние парасамодийские (протоненецкие) группы, отличавшиеся от (тундровых) ненцев как по языку, так и по хозяйственно-культурному типу, в силу чего коми, вступив в контакт с тундровыми ненцами, не соотнесли с ними название jegra, а заимствовали вновь обско-угорское слово в его более поздней форме (типа ^гэп). Остается возможность и того, что коми jegra не является прямым обско-угорским заимствованием из Уа^зп (~ ^0,^34) 'северный народ; ненцы' и служило первоначально для обозначения некоего неизвестного народа (точнее — район Нижнего Приобья, контролируемый в XI— XIII вв. пермским населением, построившим городки типа Шеркалы !/2, и население этого района), из языка которого и происходят как обско-угорское, так и коми слово, и было перенесено на северных обских угров по чисто географическим причинам, как на северно-восточных соседей коми, занявших это место после ассимиляции Югры.
Следует, видимо, остановиться на наиболее корректной на данный момент формулировке: Югра X—XV вв. представляла собой население неустановленной этноязыковой принадлежности, не относящееся ни к собственно обским уграм, ни к пермянам, ни к собственно ненцам, при этом присутствие пермского компонента в составе Югры едва ли можно отрицать, наличие обско-угорского компонента — маловероятно, северносамодийского (но не собственно ненецкого) — возможно.
Рассмотренными в статье сюжетами ни в коем случае не исчерпывается тема древних пермско-угорских взаимоотношений. Прежде всего были полностью оставлены в стороне
чрезвычайно интересные и многообещающие перспективы исследования правенгерско-пермских связей — поскольку это совершенно особая проблема, требующая специальной междисциплинарной разработки, которая едва ли может быть уложена в рамки одной статьи вообще. Хотя на сегодня имеются работы, посвященные пермско-венгерским языковым параллелям (см. [Кеёе1 1969]), их, пожалуй, нельзя признать удачным опытом анализа даже исключительно лингвистических аспектов проблемы [Хелимский 1982: 19—20], не говоря уже о полном отсутствии в них признаков комплексного подхода. В то же время успехи отечественной археологии позволяют — даже при минимальной лингвистической поддержке — строить выглядящую на сегодня вполне адекватной и учитывающей все имеющиеся данные модель генезиса венгров и угров в целом, основные элементы которой — поздняя угорская прародина, археологическим аналогом которой являются, видимо, андроноидные культуры юго-запада Западной Сибири и Южного Зауралья второй половины II — начала I тыс. до н.э.; выделение степной группировки угров — прото-венгров, отражающееся в сложении в VI веке до н.э. саргат-ской (саргатско-гороховской) культурно-исторической общности, распространившейся от Барабинской низменности до предгорий Урала; продвижение протовенгров-постсаргатцев в Предуралье и Прикамье, отразившееся, в частности, в сложении кушнаренковской (УТ—УП вв. н.э.) и караякуповской (VIII— IX вв. н.э.) культур в бассейне реки Белой и нижнем Прикамье и т.д. (см. работы [Халикова 1976; Халиков 1985; Гарустович, Иванов 1992; Могильников 1994] и др.). Остаются кроме того актуальными неоднократно упоминавшиеся выше возможности контактов между пермянами (в том числе — и южными, предками удмуртов) и древними манси, населявшими восточные области среднего Прикамья, тем более, что археологически опять-таки эти возможности находят неплохую базу в виде наличия в нижнем Прикамье так называемых постпетрогром-ских памятников X в. н.э., оставленных, возможно, потомками носителей петрогромской культуры лесного Зауралья [Казаков 1992], в которой, судя по территории и времени ее существования и другим признакам, следует видеть археологический аналог древнемансийской общности.
Однако, весьма вероятные древние правенгерско-пермские контакты во второй половине I тыс. н.э. и возможные контакты в конце I — начале II тыс. н.э. древних южных пермян с древними манси не могут иметь никакого отношения к происхождению названий удмуртских родов Эгра и Пурга, поскольку в обоих случаях речь идет о контактах с собственно угорскими (южными) группами, которым также не были и не
могли быть известны данные этнонимы, появившиеся у северных хантов и манси вследствие ассимиляции уграми неизвестного населения севера Западной Сибири.
Сокращения
булг. — булгарский; венг. — венгерский; др.-рус. — древнерусский; лат. — латинский; манс. — мансийский. (ВЛозь. — верхняя Лозьва, Кон. — Конда, НКон. — нижняя Конда, НЛозь. — нижняя Лозьва, Пел. — Пелым, С — северный (Сосьва, Сыгва), СКон. — средняя Конда, СЛозь. — средняя Лозьва, Т. — Тавда); мар. — марийский (Г. — горномарийский; Урж. — уржумский); нен. — ненецкий; ППерм — прапермский; ПСл — праславянский; ПУг — праугорский; рус. — русский; тат. — татарский; удм. — удмуртский (НЧеп. — нижнечепецкие говоры); хант. — хантыйский (Вас. — Васюган, Дем. — Демьянка, Каз. — Казым, Ко. — Конда, Низ. — Низям, Обд. — обдорский, С — северный (обдорский, шурышкарский, ка-зымский совокупно), Тром. — Тромъюган, Цин. — Цингала).
Библиография
Анучин Д.А. К истории ознакомления с Сибирью до Ермака. Древнее русское сказание «О человецех незнаемых в восточной стране» / / Труды Имп. Московского археологического общества. Т. 14. Москва, 1890. Атаманов М.Г. Удмуртская ономастика. Ижевск: Удмуртский ИИЯЛ УрО РАН, 1988.
Барсов Н.П. Очерки русской исторической географии. Варшава, 1885.
Бартолъд В.В. Арабские известия о русах // Бартольд В.В. Сочинения. Т.2, ч.1. Москва, 1963. Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI—XVII вв. // Бахрушин С.В. Научные труды. Том 3, часть 2. Москва, 1955. Белых С.К. Следы общепермского языкового континуума в удмуртском и коми языках // Финно-угроведение. №2. Йошкар-Ола, 1995. С. 3-17. Белых С.К. Чудь в этнической истории пермских народов // Христианизация Коми края и её роль в развитии государственности и культуры. Т. 1. Сыктывкар: Коми ИЯЛИ КНЦ РАН, 1996. C. 48-51.
Василъев В.И. Ненцы и энцы // Этническая история народов Севера.
Москва: Институт этнографии АН СССР, 1982. С. 48-80. Гарустович Т.Н., Иванов В.А. Ареал расселения угров на Южном Урале и в Приуралье во второй половине I — начале II тыс. н.э. // Проблемы этногенеза финно-угорских народов При-уралья. Ижевск, 1992. Дмитриев А.А. Пермская старина. Вып. 5. Покорение угорских земель и Сибири. Пермь, 1894.
Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. / Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 55. Москва, 1960.
Замысловский Е. Герберштейн и его историко-географические известия о России / Записки Историко-филологического факультета Имп. Санкт-Петербургского университета. Том 13. Санкт-Петербург, 1884.
Казаков Е.П. Культура ранней Волжской Булгарии. Москва: Институт археологии РАН, 1992.
КБЧ — Книга Большому Чертежу / Ред. К.Н. Сербина. Москва — Ленинград: Наука, 1950.
Курлаев Е.А. К вопросу об этнической принадлежности летописной Югры // XIII уральское археологическое совещание. Тезисы докладов. Часть 2. Уфа, 1996.
Курлаев Е.А. Летописная «Югра»: исчезнувшее имя или исчезнувший народ ? // Уральский исторический вестник. № 4. Екатеринбург, 1997.
КЭСК — Лыткин В.И., Гуляев Е.И. Краткий этимологический словарь коми языка. Москва: Наука, 1970.
Лерберг А.Х. Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. Пер. Д. Языкова. Санкт-Петербург, 1819.
Матвеев А. К. Вершины Каменного Пояса. Названия гор Урала. Челябинск: Южно-уральское книжное издательство, 1990.
Матвей Меховский. Трактат о двух Сарматиях / Введ., пер. и комм. С.А. Аннинского. Москва, 1936.
Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.1. Москва — Ленинград, 1937.
Могильников В.А. К проблеме генезиса угорской этнокультурной общности // Финно-угроведение. № 1. Йошкар-Ола, 1994. С. 61-68.
Морозов В.М., Пархимович С.Г., Шашков А.А. Очерки истории Коды. Екатеринбург, 1995.
Напольских В.В. Введение в историческую уралистику. Ижевск: Удмуртский ИИЯЛ УрО РАН, 1997.
Напольских В.В. «Угро-самодийцы» в Восточной Европе // Археология, этнография и антропология Евразии. № 1 (5). Новосибирск, 2001. С. 113-126.
Напольских В.В. «Угро-самодийская» топонимика в Прикамье: заблуждения и реальность // Древнетюркский мир: история и традиции. Материалы одноименной научной конференции. Казань: Институт истории АН Республики Татарстан, 2002.
Новг. I Мл. — Новгородская первая летопись младшего извода по Комиссионному списку, по изд.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Ред. А.Н. Насонов. Москва — Ленинград, 1950.
Новг. I Ст. — Новгородская первая летопись старшего извода по Синодальному списку, по изд.: Новгородская первая летопись
старшего и младшего изводов. Ред. А.Н. Насонов. Москва — Ленинград, 1950.
НРСл — Ненецко-русский словарь. Сост. Н.М. Терещенко. Москва, 1965.
Оксенов A.B. Сношения Новгорода с Югорской землей // Литературный сборник, изданный редакцией «Восточного обозрения». Санкт-Петербург, 1885.
Оксенов A.B. Политические отношения Московского государства к Югорской земле / / Журнал Министерства народного просвещения. Часть 273, январь. Санкт-Петербург, 1891.
Пархимович С.Г. О контактах населения Нижнего Приобья и Северного Приуралья в начале II тысячелетия н.э. // Вопросы археологии Урала. Вып. 20. Екатеринбург, 1991.
ПВЛ — Повесть временных лет по Лаврентьевской летописи 1377 г. Часть первая. Текст и перевод / Подг. текста Д. С. Лихачёва. М.-Л., 1950.
Попова Я.Н. Ненецко-русский словарь. Лесное наречие / Studia uralo-altaica. Vol. 12. Szeged, 1978.
ПСРЛ 26 — Полное собрание русских летописей. Т. 26. Вологодско-пермская летопись. Москва — Ленинград, 1959.
Соколова З.П. Обские угры (ханты и манси) // Этническая история народов Севера. Москва: Институт этнографии АН СССР, 1982. С. 8-47.
Тепляшина Т.И. Нижне-чепецкие говоры северно-удмуртского наречия // Записки Удмуртского НИИ. Выпуск 21. Филология. Ижевск, 1970.
Тепляшина Т.И. К вопросу об этнониме пор // Происхождение марийского народа. Йошкар-Ола: Марийский НИИИЯЛ, 1967.
Фасмер М. I—IV. Этимологический словарь русского языка. Том I— IV / Перевод с нем., дополнения О.М. Трубачева. Москва, 1986-1987.
Хайду П. Уральские языки и народы / Пер. Е.А. Хелимского. Москва: Прогресс, 1985.
Халиков А.Х. Венгры, болгары, буртасы в Среднем Поволжье и При-уралье // Урало-алтаистика. Новосибирск: СО АН СССР, 1985.
Халикова Е.А. Ранневенгерские памятники Нижнего Прикамья и Приуралья // Советская археология. №3. Москва, 1976.
Хелимский Е.А. Этимологические заметки по энецкой ономастике // Советское финно-угроведение. Т. 17, №2. Таллинн, 1981. С. 119-130.
Хелимский Е.А. Древнейшие венгерско-самодийские языковые параллели. Москва: Институт славяноведения и балканистики АН СССР, 1982.
Хелимский Е.А. Компаративистика, уралистика. Лекции и статьи. Москва: Языки русской культуры, 2000.
DEWOS — Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Wörterbuch
der Ostjakischen Sprache. Berlin: Akademie der Wissenschaften der DDR, 1956-1993.
Fokos-Fuchs D. Syrjänisches Wörterbuch. Bd. I—II. Budapest: Akadémiai kiado, 1959.
Hajdü P. Die Benennungen der Samojeden // Journal de la Société Finno-Ougrienne. Vol. 54. Helsinki, 1950.
Honti L. Geschichte des obugrischen Vokalismus der ersten Silbe. Budapest: Akadémiai kiado, 1982.
Katz H., Koch Ch. (J)ugra. Zur ursprünglichen Gestalt des Ugriernamens // Ural-altaische Jahrbücher. Neue Folge. Bd. 7. Wiesbaden, 1987.
MSzFE I—III. A magyar szokészlet finnugor elemei. Köt. 1—3. Budapest. 1972—1978.
Munkäcsi B. Az ugor népnevezet eredete // Ethnographia. Köt. 6. Budapest, 1895.
Munkäcsi B., Kälmän B. Wogulisches Wörterbuch. Budapest: Akadémiai kiado, 1986.
Napolskikh V. V. «Ugro- Samoyeds» in Eastern Europe? // Finnisch-ugrische Mitteilungen. Bd. 24/25. Hamburg, 2002. S. 127—148.
Rédei K Gibt es sprachliche Spuren der vorungarisch-permischen Beziehungen? // Acta linguistica Academiae Scientarum Hungaricae. T. 19:3—4. Budapest, 1969.
Rédei K. Die Syrjänische Lehnwörter im Wogulischen. Budapest: Akadémiai kiado, 1970.
Rédei K. Bemerkungen zu zwei mißlungenen etymologischen Versuchen // Finnisch-ugrische Forschungen. Bd. 50. Helsinki, 1991.
Schögren J.A. Gesammelte Schriften. Bd. 1. Historisch-ethnographische Abhandlungen über den finnisch-russischen Norden. St.-Petersburg, 1861.
Schrenk A. Reise nach dem Nord-Osten des europäischen Rußlands zum arktischen Ural-Gebirge. Teil II. Dorpat, 1854.
Steinitz W. Zur Toponymik des nördlichen Obgebietes // Steinitz W. Ostjakologische Arbeiten. Bd. 4. Budapest: Akadémiai kiado, 1980.
Toivonen Y Über die syrjänischen Lehnwörter im Ostjakischen // Finnisch-ugrische Forschungen. Bd. 32. Helsinki, 1956. S. 1—169.
Zsirai M. Jugria // Nyelvtudomanyi ^zlemé^ek. Köt. 47. Budapest, 1930. O. 1—122.
