Научная статья на тему 'Йогра. (ранние обско-угорско-пермские контакты и этнонимия)'

Йогра. (ранние обско-угорско-пермские контакты и этнонимия) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
741
181
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Антропологический форум
Scopus
ВАК
Область наук
Ключевые слова
ЮГРА / YUGRA / КОМИ / KOMI / ХАНТЫ / KHANTY / МАНСИ / MANSI / НЕНЦЫ / NENETS / HUNGARIAN / ЛИНГВИСТИКА / LINGUISTICS / HISTORICAL LINGUISTICS / ЭТНОНИМ / ETHNONYM / ТОПОНИМ / TOPONYM / ЭТНОЯЗЫКОВАЯ ИДЕНТИФИКАЦИЯ / ETHNOLINGUISTIC IDENTIFICATION / ВЕНГРЫ

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Напольских Владимир Владимирович

В статье рассматривается проблема географической локализации и этноязыковой идентификации Югры народа и/или области, упоминаемых в древнерусских источниках с XI века. Гипотеза о заимствовании данного этнонима из (древне)русского языка в коми признается несостоятельной. На основе анализа исторических источников и этнолингвистического мате-риала выдвигаются гипотезы и аргументы о происхождении этнонима Югра.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Yogra (Early Ob-Ugor-Perm contacts and ethnonymy)

The article considers the problem of geographical localization and ethnolinguistic identification of Yugra, people and area mentioned in old Russian sources since 11th century. The author disproves the hypothesis of borrowing this name from (old) Russian to Komi, and puts forward hypotheses and arguments about the origin of the name Yugra based on analysis of historical sources and ethnolinguistic material.

Текст научной работы на тему «Йогра. (ранние обско-угорско-пермские контакты и этнонимия)»

Владимир Напольских

Йогра.

(Ранние обско-угорско-пермские контакты и этнонимия)1

Владимир Владимирович Напольских

Удмуртский государственный университет, Ижевск

Проблема географической локализации и этноязыковой идентификации Югры — народа и/или области, упоминаемых в древнерусских источниках с XI века, более двух столетий привлекает внимание исследователей. Уже для самых ранних работ немецких ученых, работавших в России (см., например, специальное исследование, во многом до сих пор не потерявшее ценности [Лерберг 1819]), а вслед за ними — и русских ученых, был характерен исторический подход, основанный, прежде всего, на тщательном источниковедческом анализе документов. С другой стороны, в построениях деятелей западноевропейского Просвещения и науки со времен Энея Сильвия Пикколомини (середина XV века, еще без упоминания собственно Югры) и Матвея Меховского (начало XVI

Поддержка данного проекта была осуществлена АНО ИНО-Центр в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» совместно с Министерством образования Российской Федерации, Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США) при участии Корпорации Карнеги в Нью-Йорке (США), Фондом Джона Д. и Кэтрин Т. МакАртуров (США) (грант № КИ 079-2-02). Точка зрения, отраженная в данном документе, может не совпадать с точкой зрения вышеперечисленных благотворительных организаций.

века) ^га! 1930: 61-63; Хайду 1985: 342-343; Матвей Мехов-ский, 1.11.5.], главную роль играла мифологизированная тема азиатского генезиса венгров, подкрепляемая внешним созвучием более или менее искаженного русского слова Югра (лат. 1щпа, 1ыкга) и названия венгров в средневековой латыни (Иыщап) и в славянских языках (угры, Иыкп у Матвея Меховс-кого [1.11.5.]). Фраза «1ыкга тйв Ищагогыт origo» на карте С. Гер-берштейна (1549 г.), в различных вариациях переносимая с одной западноевропейской карты на другую [Замысловский 1884; 281га1 1930: 62-71; Дмитриев 1894: 35-39], является квинтэссенцией этой темы, дожившей в слегка модернизированном виде и вплоть до вполне научных работ некоторых венгерских исследователей конца XIX — первой половины XX века и в некоторой степени сказывающейся на подходе многих финно-угроведов к данной проблеме до сих пор.

Др.-рус. Югра (Югричи, Югорская земля) с XI в. означало народ и/или страну (уточнение содержания термина имеет принципиальное значение, см. ниже) где-то на крайнем северо-востоке новгородских земель, за Печерой (др.-рус. этнотопоним, в отличие от современного названия р. Печоры; хотя одно название с другим связано, смешивать их, как это зачастую делается, нельзя), а по крайней мере с сер. XIV в. — конкретно районы и население северного Зауралья и Нижнего Приобья. Данное слово безусловно связано в первую очередь с коми jеgra '(северные) ханты и манси'. Высказывались предположения как о заимствовании из коми в древнерусский, так и наоборот (см. [Фасмер IV: 527]).

Заимствование из (древне)русского в коми маловероятно по историко-географическим соображениям: трудно объяснить, почему коми использовали русское, т.е. западное слово для именования давно и хорошо известных им восточных соседей, обских угров. Кроме того, е в русских заимствованиях коми языка отражает русское *о, но никак не *ы (формы типа *Ёгра в русских источниках нет). Единственным аргументом в пользу этой гипотезы является безосновательное (см. ниже) предположение о наличии собственно древнерусской этимологии для данного слова: Югра, якобы, из Угра (такая форма эпизодически встречается в источниках и в отношении Югры) < др.-рус. Угъри 'венгры' (изредка встречается в древнерусских источниках и форма Югры применительно к венграм). Древнерусское же название венгров восходит к общеслав. *ggйr- 'венгр' (рус. венгр заимствовано позже из польского < *ggйr-), кото-

рое, как было показано еще в конце XIX века [Фасмер IV: 147], отражает название тюркского (видимо — булгарского) племени оногуров, обитавшего в южнорусских степях в V-VI вв. = булг. *on-ogur 'десять огур(ов)'.

Ясно, что предположение о заимствовании из (древне)русско-го в коми предусматривает далеко идущие этноисторические импликации в духе все той же темы венгерской прародины на востоке. Однако, хотя само по себе происхождение венгров от их общих предков с хантами и манси — носителей угорского праязыка и самоназвания *тапсз (см. ниже) не подлежит сомнению, вряд ли это обстоятельство могло быть известно новгородцам в XI веке, и, следовательно, причины переноса славянского названия венгров на Югру остаются непонятными. Сторонниками рассматриваемой гипотезы было предложено весьма хитрое объяснение: некогда, якобы, на «восточное крыло финно-угров» было перенесено название тюрков-оногуров, затем это название дало в славянских языках имя венгров (угры), а в древнерусском — еще и обских угров (Югра). При этом наличие двух форм (Угры ~ Югра) в древнерусском объясняется тем, что с обскими уграми на северо-востоке и с венграми на юго-западе соприкасались носители разных древнерусских диалектов [28пш 1930: 119—123]. Таким образом, предполагалось, что словом onogur или производным от него называли себя, по-видимому, сами угры (собственно, праугры — носители угорского праязыка и самоназвания *тапсз) или так называли всех угров (или праугров) какие-то их соседи.

Данное объяснение, однако, встречает еще больше возражений, чем предположение о наличии среди новгородцев XI века великих лингвистов, за восемь столетий предвосхитивших появление финно-угристики. Во-первых, как резонно замечает К. Редеи, «обские угры никогда не принадлежали к племенному союзу оногуров <...>. Ко времени сложения оногурского племенного союза в южнорусских степях около V в. ханты и манси жили уже отчасти в Сибири, отчасти еще на европейской стороне от Урала» [Яеёе1 1991: 162]. Не совсем понятна его уверенность в оценке времени сложения оногурского объединения и едва ли верно расставлены «уже» и «еще», которые лучше было бы поменять местами, но по сути сказано верно: как бы поздно мы не датировали распад праугорского единства и начало движения протовенгров из зауральских лесостепей на запад, случилось это никак не позже середины I тыс. до н.э. (подробнее см. [Напольских 1997: 61—62, 125]), — думать о существовании в столь отдаленную эпоху племени, да и самого имени оногуров, а, следовательно, и о переносе этого названия на всех угров, как-то боязно, не говоря уж о том, что для того, чтобы употребить данный этноним для обозначения общих предков обских угров и венгров, славяне, только у которых оба слова (Угры и Югра) и зафиксированы, должны были знать о существовании угорской общности в Западной Сибири и За-

уралье в сер. I тыс. до н.э.! Во-вторых, нет никаких следов и доказательств того, что слово onogur служило когда-либо самоназванием не то что праугров в целом, но и вообще хоть какой-нибудь угорской группировки; равно нет и свидетельств об использовании этого названия в отношении всех угров каким-либо другим народом (у славян это, даже по М. Жираи — уже заимствование из какого-то неславянского источника).

Предположение Б. Мункачи о заимствовании др.-рус. Югра из булгарского *jugor < *ugor < (on)ogur [Munkacsi 1895] встречает те же исторические возражения и слабо с лингвистической точки зрения (не имеет объяснения ранняя прейотация в булгарском). Следовательно, на роль неведомых соседей угров, от которых славяне, якобы, заимствовали слово *onogur, могут — среди известных народов — претендовать только предки коми, но тогда первичной для русского Югра следует считать форму коми языка с начальным j- и с огласовкой на е, и оногуры здесь, таким образом, все равно ни при чем.

Самый главный аргумент против гипотезы М. Жираи состоит, однако, в том, что, как показывает анализ источников, в древнерусском безусловно первичной является форма Югра, вариант же Угра достаточно экзотичен и объясним древнерусской дейотацией (юность ~ уность), ничуть не более редкой, чем прейотация [Katz, Koch 1987: 100—102]. Необходимо, по-видимому, также учитывать возможность поздней контаминации квазиомонимичных этнонимов различного происхождения: Югра 'народ и земля на крайнем северо-востоке Руси' ( w коми jegra, см. ниже) и Угры 'венгры' (< ПСл ggür- w булг. onogur).

На первичность формы с j- помимо анализа древнерусских документов и коми jegra указывают и восходящие как минимум к первой половине X века (Ибн Фадлан) свидетельства арабских географов, о жившем на север от Волжской Булгарии народе I jjj [jura], Ojj [jura], I [juyra] (последняя форма — у ал-'Умари, XIV век, видимо, наиболее близкая к оригиналу), до земель которого, богатых соболем, добирались по снегу на лыжах, а товары везли на влекомых собаками санках. Земли эти находились на восток от земель Вису (вепсы ?), а от Булгара на север в 20 днях пути, за ними начиналось море, где водилась «рыба», из «зубов» которой делали рукоятки мечей (видимо — морж) [Бартольд 1963: 834—836]. В данном случае форма с *ju-происходит скорее всего из булгарского языка (Ибн Фадлан в своем сообщении прямо указывает на булгарского царя как источник сведений о народе йура), куда могла попасть скорее не из пермского (в этом случае следовало бы ожидать скорее *jogra > jegra v булг. *jeyra, которое было бы передано араб-

ской графикой скорее как без буквы вав), а из древнерусского языка, что указывает на раннюю древнерусскую форму с у- и очевидно еще раз исключает гипотезу о появлении формы Югра в результате древнерусской прейотации.

Существует еще одна гипотеза происхождения названия Югра, предложенная И. Вашари, согласно которой оно восходит к названию одного из уйгурских племен — jugur (цит. по: [Кеёе1 1991: 162]). Хотя объяснить возникновение коми jеgra из jugur фонетически трудно, но возможно, все же остается совершенной загадкой, почему в отношении населения, живущего где-то далеко на севере, где никогда не было никаких тюрков, стало употребляться название одного из тюркских, точнее даже — специально уйгурских племен. Следование старой традиции связывать Югру если не с венграми, то хотя бы с тюрками, приводит и в данном случае к ничуть не более правдоподобным результатам, чем прежде.

Есть все основания для заключения: древнерусское Югра безусловно заимствовано из пермского (древнекоми) источника, и ни Югра, ни коми jеgra не имеют никакого отношения ни к славянскому названию венгров (угры), ни к тюркской этнонимии.

Коми слово jеgra имеет параллель в удмуртском языке: удм. egra 'Эгра (название удмуртского родового объединения, жившего в центре и на северо-востоке Удмуртии)'. Дейотация в анлауте в удмуртском закономерна (ср. коми jеktini 'плясать' ~ удм. е^Ш 'плясать' и др.). Эти названия возводимы к ППерм *jдgra. При этом источником ни коми, ни удмуртского, ни тем более — прапермского слова, судя по фонетическим критериям, не могло быть (др.-)рус. Югра, а бесспорная удмуртская параллель еще раз указывает на древность коми jеgra и — косвенно — на его первичность по отношению к др.-рус. Югра. Связи между древнекоми и древнеудмуртскими диалектами, видимо, окончательно прервались лишь в XIII-XIV веках [Белых 1995]. Теоретически допустимо, что этноним *jдgra мог попасть в коми и удмуртский независимо и после окончательного распада прапермского единства (дейотация в удмуртском варьирует по диалектам до сих пор: удм. (НЧеп.) egit 'молодой' [Тепляшина 1970: 191] вместо лит. jegit *— тат. jëgët 'молодой человек, парень'), хотя для такого предположения должны быть веские экстралингвистические основания. Впрочем, в любом случае, поскольку др.-рус. Югра встречается в документах с начала XI в. (см. ниже), его источником должно было быть слово еще сохранявшего свое единство пермского праязыка, скорее всего — слово из северного прапермского (доко-ми) диалекта, которое можно реконструировать как *jдgra.

Сведения о Югре русских источников вкратце следующие (при отсутствии особых ссылок материал и комментарии даны по обобщающим работам [Лерберг 1819; Оксенов 1891; Дмитриев 1894]):

1032 г. — поход новгородцев на Югру, поражение их у Железных ворот. Н.П. Барсов был склонен видеть здесь упоминание урочища Железные Ворота на правом берегу р. Сысолы в 80 верстах от Усть-Сысольска (Сыктывкара) [Барсов 1885: 63]. Другие исследователи — проход через Урал, или даже ледяные глыбы в устье Оби (морской путь в Югру).

1096 г. — знаменитый «рассказ Гюряты Роговича»: «Се же хощю сказати, яже слышах преже сих 4 лЬтъ, яже сказа ми Гюрятя Рогович новгородець, глаголя сице, яко послах отрокъ свой в Печеру, люди, иже суть дань дающе Новугороду. И пришедшю отроку моему к ним, а оттуда иде въ Югру. Югра же людье есть языкъ нЬмъ, и сосЬдят с Самоядью на полунощных странах. Югра же рекоша отроку моему дивьно мы нахо-дихом чюдо, его же [н]Ьсмы слышали преже сих лЬт, се же третьее лЬто поча быти: суть горы заидуче в луку моря, им же высота ако до небесе, и в горах тЬх кличь великъ и говоръ, и сЬкутъ гору, хотяще высЬчися; и в горе той просЬчено оконце мало, и тудЬ молвять, и есть не разумЬти языку ихъ, но кажють на желЬзо, и помавають рукою, просяще желЬза; и аще кто дасть имъ ножь ли, ли секиру, и они дають скорою противу. Есть же путь до горъ тЬхъ непроходим пропастьми, снЬгом и лЬсом, тЬм же не доходим ихъ всегда; есть же и подаль на полунощии» [ПВЛ: 167]. Фраза «Югра же людье есть языкъ нЬмъ» свидетельствует в пользу того, что под интересующим нас названием имеется в виду не просто территориальное или политическое объединение, но особый народ, говорящий на своем непонятном языке, причем, поскольку подобного не сказано о Печере (скорее всего — какие-то пермяне, предки коми), косвенно это может свидетельствовать о том, что язык Югры был непонятен не только русским, но и пермянам, что имеет принципиальное значение (см. ниже). В тексте нет никаких указаний на то, что Югра обитала западнее Уральских гор: северная часть Приполярного Урала и Полярный Урал («горы заидуче в луку моря, им же высота ако до небесе») находятся именно к северу («есть же и подаль на полунощии») от бассейна Сев. Сосьвы и Ляпина, основной путь куда вел через более южные проходы по Северному Уралу (Югринский переход), и где, как увидим ниже, локализовалась Югра в более поздние эпохи.

1114 г. — ладожане «мужи старш ходиша за Югру и за Само-ядь».

1187 г. — «избьени быша печерьскеи и югърьскии даньници <сборщики дани — В.Н.У въ Печере, а другии за Волокомь» [Новг. I Ст., 48]. Очевидно, упомянутый волок находился далее на восток, чем Печера, что косвенно указывает на то, что Югра локализовалась в бассейнах рек восточнее р. Печоры (если Печера и Печора связаны между собой), т.е. — в бассейне Оби. Вообще, по-видимому, походы новгородцев в Югру стали к концу XII века более или менее обычным делом, поэтому летописи отмечают только неудачи.

1193—1194 г. — неудачный поход новгородской рати с воеводой Ядреемь на Югру; один югорский город взят, при осаде второго, в результате хитрости югорцев и предательства новгородца Савки («тъ бо Савица перевЬт держаше отаи съ кня-земь югорьскымъ») погибла большая часть рати. Здесь важны слова югорского князя, обманом удерживавшего новгородцев от штурма города: «сбираемъ сребро, и соболь, и иная узоро-чиа». Серебро, о котором идет речь, маркирует скорее не земли в бассейне Печоры, где особого изобилия этого металла не отмечено, а зауральские территории, где широкое хождение имели серебряные изделия иранского происхождения [Новг. I. Ст., 52-53; Новг. I. Мл., 120, 121об.].

1265 г. — договорная грамота Новгорода и Тверского князя Ярослава Ярославича с первым упоминанием Югры как новгородской волости; с этого времени до конца XV века Югра упоминается в договорных грамотах Новгорода с князьями в ряду: Заволочье, Тре, Пермь, Печера, Югра. При этом управлялась эта волость, вероятно, не новгородскими «мужами», а местными князьями, и отношения их с Новгородом носили характер нерегулярных выплат дани или «военных реквизиций» новгородцев.

1323 г., 1329 г. — сообщения об ограблении устюжанами новгородцев, ходивших в Югру.

1357 г. — «на ЮгрЬ» погиб Самсон Колыванов «съ други».

1364 г. — поход новгородцев на Югру, на Обь: «съ Югры Новгородци приЬхаша, дЬти боярскш и молодыи люди, вое-вавше по Оби рЬки до моря, а другая половина рати на верхъ Оби воеваша». Первая более или менее точная локализация Югры. Видимо, вообще — первое упоминание Оби [Замыслов-ский 1884: 88].

1399 г. — в житии Стефана Пермского: «А се имена мЬстомъ и странамъ и иноязычникомъ, живущимъ вкругъ Перми: Дви-няне, Усть-южане, Вилежане, Вычегжане, Пинежане, Южене, Сырьяне, Гаиане, В1атчене, Лопь, КорЬла, Югра, Печера, Вогуличи, Самоедь, Пертасы, Пермь Великая глаголемая

Чюсовая». Список явно не организован по какому-либо принципу и не может указать на локализацию Югры.

1446 г. — поход трех тысяч «ратью заволочкою» во главе с новгородскими воеводами Василием Шенкурским и Михай-лой Яколем на Югру; отряд Василия Шенкурского разбит, и острог, в котором он находился, разорен [Новг. I. Мл., 262 об.]. Видимо — последнее сообщение о новгородском походе на Югру.

1465 г. — по повелению Вел. Кн. Ивана Васильевича устюжанин Василий Скряба с охочими людьми и с вымским князем Василием Ермолаевичем с вымичами и вычегжанами идут на Югру. Захватывают в плен князей Калпака и Течика, которые затем получают от Ивана Васильевича Югорское княжение и становятся данниками Москвы. Отличие данного похода от походов новгородцев на Югру — то, что коми (вымичи и вычегжане) выступают здесь союзниками русских (против новгородцев обычно выступали и Югра, и Печера, и Пермь).

1471—1472 гг. — Москва подчиняет новгородские волости Двину и Пермь. Югра остается последней новгородской волостью на северо-востоке, не полностью подвластной Москве.

1483 г. — поход Федора Курбского Черного и Ивана Салтык-Травина с войском устюжан, вологжан, вычегжан, вымичей, сысоличей, пермяков на Югру и пелымских вогуличей. Путь войска: вниз по Пелыму — Тавда — Тура — Тобол — Иртыш — вниз по Оби, где земля Югорская: «и поидоша оттоле на великую реку Обь, ширина еЬ шездесят връстъ, и поимаша князя Молдана на рецЬ Оби, и княжих ЕкмычЬевых дву сы-новъ поимаша». Затем к великому князю с челобитьем в Москву приходят князья «Вогульсюе и Югорсюе: Вогульскш князь Юмшан на Калпа, а Сибирскш князь Лятик» и «Вогулятин князь ПыткЬи с поминки с великими от князеи Кодских, от Лаба да от Чангила, и от всее земли Кодские и Югорьские, да били челом о полоненых князех о Молдане с товарищы, чтоб государь смиловался, отпустил бы их въ свою землю». В результате этих посольств заключены мирные договоры с Москвой (князь Лятик в 1484 г.) и с пермичами в Усть-Выми (1485 г.) [ПСРЛ 26: 276—277]. Речь здесь очевидно идет не об этнических, а о военно-политических объединениях: пелым-ском вогульском (Пелым, Лозьва, Тавда, возможно — Конда), югорском (Обь в нижнем течении и Сев. Сосьва с Ляпином) и кодском (Обь от впадения Иртыша до разделения ее на Большую и Малую), которые находились между собой в союзнических отношениях, и население которых, вероятно, было весьма смешанным в этноязыковом отношении.

1488 г. — письмо Ивана III венгерскому королю, где он впервые именует себя великим князем Югорским.

1499—1500 гг. — большой поход московской рати «въ Югорскую землю, на Кудъ и на Гогуличи» (те же три политических объединения). Войско состояло из трех частей, которые встретились у устья правого притока Печоры, реки Щугор. Затем их путь лежал вверх по Щугору, на лыжах через Урал, где попутно был разбит отряд самоедов (речь, очевидно, идет о каменных самоедах — ненцах Полярного и Приполярного Урала, чья земля, согласно «Сказанию о человецех незнаемых», «обле-житъ около Югорсюе земли» [Анучин 1890: 235]; к определению южных пределов их территорий ср. в «Книге Большому Чертежу»: «А от верху Усы реки до верху горы Князьковой 150 верст; а промеж тех рек и реки Оби, и реки Пузги, самоядь кочевая» [КБЧ: 162]; ср. также топонимы ненецкого происхождения на Приполярном Урале в северной части бассейна р. Ляпин: р. Хальмер-ю и др. [Матвеев 1990: 67—95]), на реку Ляпин (другое название — Сыгва), по ней — вниз к городку Ляпин, возле которого встретили отряд союзных Югорских князей, прибывших с Обдоры (низовья Оби, район нынешнего города Салехарда) на оленях. Затем войско вновь разделилось: отряды князей Семена Федоровича Курбского и Петра Федоровича Ушатого, спустившись, видимо, по Сев. Сосьве, действовали в низовьях Оби, а отряд Василия Ивановича Гаврилова действовал южнее, выше по Оби. Результат похода — окончательное покорение Москве земель по нижней Оби, лишение югорских княжеств независимости.

1500 г. — югорские земли включены в Чердынское наместничество.

1593 г. — основание гор. Березова и соответствующего наместничества, в которое входят с этого времени и югорские земли.

1607 г. — царская грамота Березовскому воеводе Петру Черкасскому о торговле с самоедами, где упомянуты: самоядь озерная пустозерская на Печоре, самоядь кунная ясашная на Оби, самоядь каменная на Урале, вогуличи, остяки. Югры — нет.

1680 г. — основание Югорского наместничества, название — не более чем дань традиции.

1701 г. — упоминание юрт Югриковых у слияния Ляпина (Сыгвы) с Сев. Сосьвой в «Чертежной книге Сибири» Семена Ремезова. Возможно — последний отголосок былого жительства Югры на этих землях.

Таким образом, в X—XI веках где-то на крайнем северо-востоке Восточной Европы или/и (и скорее всего) на крайнем северо-западе Западной Сибири, в районе от верхней Вычегды и бассейна Печоры до нижней Оби и от верховьев Камы до Ледовитого океана, между пермянами (предками коми — др.-рус. Пермь, возможно также (??) — Печера) и самодийцами (предками ненцев — др.-рус. Самоядь) жило некоторое население, говорившее на особом языке («Югра же людье есть язык нем»), которое, как и район его обитания, пермяне называли *jogra. Название это дало в древнерусском форму Югра и было известно (судя по корневому *u, отраженному в арабской транскрипции — из древнерусского языка) также в Волжской Булгарии, откуда попало на страницы арабских географических сочинений в форме ju(y)ra. Более точная локализация этого населения и определение его этноязыковой принадлежности на основании имеющихся источников для X—XI вв. невозможна, и попытки такого рода выглядят не слишком убедительными даже для их авторов, см. [Лерберг 1819: 77—81; Барсов 1885: 60-63; Оксенов 1891: 247-249; Дмитриев 1894: 20-22; Zsirai 1930: 33-34]. Более того, в принципе возможно, что речь идет не об отдельном народе, а об изначально смешанном населении, объединяемом только рамками какого-то территориально-политического образования — подобно более позднему населению югорских и кодских остяцких княжеств. Самое раннее внятное указание на местонахождение Югры в середине XIV в. помещает ее в нижнем Приобье, в районе, к которому привязаны различные упоминание о Югре, югорских князьях, городках и т.д. и в дальнейшем на протяжении XIV-XVII вв. Хотя многими авторами неоднократно высказывалась и высказывается мысль о смещении этнической территории Югры с крайнего северо-востока Восточной Европы в При-обье, реальных оснований для этого предположения нет, все данные исторических источников, топонимики и др. всегда можно непротиворечиво интерпретировать, исходя из изначальной локализации Югры в нижнем Приобье. Все, что было написано по этому поводу за последние сто лет, нимало не может поколебать верного утверждения А.В. Оксенова: «допуская, что может быть Югорская земля до половины XIV века полагалась русскими людьми отчасти на запад от Урала, мы в то же время решаемся утверждать на основании многих известий о Югре с половины XIV в., что под Югрой и в древнее время до XIV в. разумелась страна за Уралом, в бассейне Оби» [Оксенов 1885: 429].

На протяжении XI-XIV вв. территория расселения Югры была объектом колониальных экспедиций Новгорода, и с середины XIII века этим словом обозначают уже не только народ

и страну, но и новгородскую волость, т.е. определенную административно-территориальную единицу. Во второй половине XV века, в ходе установления московского господства на крайнем северо-востоке Восточной Европы и в нижнем Приобье, завершившегося походом 1499 г., источники упоминают югорских князей, а Югра и югричи фигурируют в них наряду с пелымскими вогуличами и Кодой — то есть как название территориально-политического объединения и его населения.

«Сказание о человецех незнаемых», записанное не позднее конца XV века, вообще не упоминает Югру как народ, но изпользует термин Югорская земля: «На восточнЬи странЬ, за Югорьскою землею надъ моремъ живутъ люди, самоЬдь. Зово-мы МогонзЬи </ МалгонзЬи/МолгоньзЬи/Молгозш>...». «Въ восточнЬи же странЬ есть инал самоЬдь каменскал облежитъ около Югорсюе земли. А живутъ по горамъ высокымъ» [Ану-чин 1890: 230, 235].

Название МолгоньзЪи происходит, видимо, от нен. moyganzi — ненецкого названия рода энцев Муггади, эн. mogad'i (от эн. moga 'лес' и нен. mo\ga 'низина в излучине реки' < ПСам. *mo\ka 'лесистая местность, лес' [Хелимский 1981: 124]). В первые десятилетия XVII века тундровые энцы вносили ясак в Мангазее и назывались в русских документах мангазейской самоядью, а род Муггади фигурировал в документах как Ман-газея [Васильев 1982: 57—59; Долгих 1960: 141]. Итак, земли тундровых энцев в низовьях Таза находятся за Югорской землей, которая, таким образом, должна быть локализована на крайнем северо-западе Западной Сибири, скорее всего — в низовьях Оби, которая служит опорной осью географии «Сказания». В русских источниках с XV века каменными самоедами назывались ненцы Полярного Урала (в основном его сибирской стороны) — в противоположность низовым самоедам, жившим в тундрах правобережья Нижней Оби и восточнее [Ану-чин 1890: 306—307]. Таким образом, это сообщение «Сказания» указывает на близость Югорской земли к Полярному Уралу.

Аналогично — как название административно-территориальной, а не этнической единицы в низовьях Оби — предстает термин югорский и в конце XVI века в «Книге Большому Чертежу»:

«А по Оби реке и по рекам, которые реки в нее пали. От устья вверх Обдорские городы. А выше Обдорских городов Югорские. А выше Югорских городов Сибирь» [КБЧ: 168]. «А по Сосве и по Сысве < = р. Сыгва, Ляпин — В.Н.> городы. С верху на Сосве город Юиль, а с другой стороны, на низ 30 верст, Мункус <...> А на усть реки Сосвы, с вышней стороны, Мах-

тин, а с нижнеи стороны Березовои. И те городы по Сосве и Сысве, Югра» [КБЧ: 170].

Таким образом, в XV-XVII вв. название Югра, югорский обозначают уже как правило территорию или политическое объединение и явно не несут какой-либо этнической специфики. С этим перекликается и давно замеченная исследователями путаница в принадлежности некоторых князей в описании событий 1483-1484 гг.: «вогулятинъ Пыткей, князь Кодскш» — «вогулятинъ Пыткей, князь Югорскш» [Дмитриев 1894: 26-28, 63-64; Zsirai 1930: 52-53]. Окончательное исчезновение Югры, югричей и югорской земли со страниц документов в течение XVII века [Дмитриев 1894: 11-12, 30-31, 80, 90-93] знаменует собой скорее не ассимиляцию особого народа, югричей, а прекращение использования названия в силу того, что народ, от названия которого оно образовано, уже (может быть, в XV в.) исчез с исторической арены и/или политическое объединение, называвшееся по имени народа или именем которого назывался народ, перестало существовать.

На основании значения коми jegra '(северные) ханты и/или манси', а также — того, что др.-рус. Югра применяется к населению земель, где в более позднее время жили манси и ханты, принято считать (и отнюдь не «со времен работ С.В. Бахрушина» [Курлаев 1997: 104], а гораздо раньше — см. [Лерберг 1819: 11-18; Оксенов 1891: 248-250; Munkacsi 1895; Дмитриев 1911: 11, 18-19, 27-28; Zsirai 1930: 75-79; Бахрушин 1955]), что и изначально данное название должно было означать каких-то обских угров, а именно — северных хантов, так как с достаточной степенью уверенности можно говорить, что северная (сосьвинско-сыгвинская) группа манси сформировалась в течение XVII-XIX вв., вследствие оттока мансийского населения с запада и с юга на север и ассимиляции им северных хантов [Соколова 1982: 29-33].

Принципиальное значение имеет, однако, то обстоятельство, что в ряде русских документов XVI века югричи упоминаются рядом не только с пелымскими вогулами (уже в житии Св. Стефана Пермского, конец XIV века), которых составляли в основном предки манси, но и с кодскими, казымскими остяками [Миллер 1937: 339-340; Дмитриев 1894: 31], в которых следует видеть в основном предков хантов. Данное обстоятельство однозначно свидетельствует о том, что в тот короткий период, когда в русских документах еще присутствуют югричи (см. выше) и уже фигурируют остяки (с 1499 г.), русские различали эти две группы.

М. Жираи предложил этому свое объяснение, состоящее в том, что под Югрой (до появления вогулов и остяков на страницах

документов) имелись в виду «обские угры в целом», затем — северные манси и северные ханты, в отличие от других манси и хантов, а позже названия вогулы и остяки были распространены и на северных, вытеснив термин югричи [Zsirai 1930: 75— 79]. Поскольку, как было отмечено выше, северная группа манси сложилась уже после исчезновения (этнического) термина югричи со страниц документов, это объяснение оказывается абсолютно неприемлемым: до XVII века на Северной Сосьве, Ляпине и Нижней Оби жили (кроме ненцев и коми) либо только предки северных хантов, либо они же и югричи (неизвестный народ — ?), но не ханты и манси. То же обстоятельство, что многие пелымские вогульские (мансийские), югорские и кодские (хантыйские) князья (Молдан, Пыткей и др.) во времена покорения Югорской земли Москвой в конце XV века называются то вогульскими, то остяцкими, то кодс-кими, то югорскими (см. еще [Лерберг 1819: 20]) объяснимо, во-первых, их союзническими отношениями, во-вторых — тем, что речь здесь идет не об этнических, а о территориально-политических единицах, а национальность самого князя и населения княжества не обязательно должна совпадать (у М. Жираи же, как и у многих других исследователей, термины пелымские вогуличи и кодские остяки однозначно связываются в манси и хантами соответственно, что свидетельствует о непонимании ими содержания данных политонимов).

Если, таким образом, Югра X—XI (—XV?) веков — действительно некий особый народ, отличный от манси и хантов, следует ожидать, что его название должно было быть известно и обским уграм как какой-то экзоэтноним. В связи с этим имеет смысл вновь рассмотреть параллель, впервые предложенную еще А. Шренком [Schrenk 1854: 223—225], по поводу которой были высказаны возражения [Zsirai 1930: 17], достаточно, впрочем, голословные, и с тех пор ее, как будто, не вспоминали в этнонимических штудиях:

~ манс. С jdrn, СЛозь. jorén, Пел. orén, Кон. joryén ~ joryén 'ненец' (СЛозь., НЛозь. также — 'северный манси'); СЛозь. mans-jorén 'сосьвинский манси' (букв. 'мансийский ненец') [Munkácsi, Kálmán 1986: 176] < общеманс. *jarysn (с отпадением *y после *r во всех диалектах кроме кондинского);

~ хант. Вах jaryan, Вас. jarkan, Дем., Ко. jaran, Низ., Каз., Обд. jorn 'ненец'; (Фили на Иртыше) iarsn 'чудь'('Ше Tschuden') (из хант. или манс. v коми jaran 'ненец') [DEWOS: 405—406] < общехант. *jaryan < (?) *jaryan.

Реконструкция общей праформы мансийского и хантыйского названия ненцев вызывает некоторые трудности: долгота в мансийском, равно как и краткость корневого гласного в

хантыйском может быть вторичной; в случае с этнонимом кроме того следует иметь в виду возможность перекрестных заимствований, в том числе и междиалектных. Л. Хонти предположительно восстанавливает общеобско-угорское *jVry3n [Honti 1982: 32, 144]. Значение 'чудь' в филевском говоре хантыйского и обозначение этим словом сосьвинских манси их южными соседями может указывать на то, что первоначально оно обозначало каких-то северных соседей обских угров, и лишь позднее было перенесено на ненцев.

Отделять об.-угор. *jary3n (~ *jayr3n) 'ненцы; некий народ к северу от обских угров' от ППерм. *jógra 'обские угры; некий народ к (северо-)востоку от коми' несмотря на некоторые фонетические трудности едва ли следует. Предполагать заимствование из пермских в обско-угорские языки трудно: коми е (ППерм. *ó) как будто никогда не передается в них через *a [Toivonen 1956; Rédei 1970]. Поэтому скорее рассматриваемый этноним не мог быть заимствован из пермского языка в обско-угорские, и следует считать либо, что данное название было заимствовано из обско-угорского в пермский, либо, что оно было заимствовано независимо и в обско-угорский, и в пермский из какого-то третьего языка. Пермское слово, ставшее источником для рус. Югра, таким образом, должно в любом случае рассматриваться как заимствование (из обско-угорских или неизвестного языка).

Заимствование из обско-угорского в прапермский с точки зрения вокализма (*jayr3- > *jógr3-) не исключено (учитывая лабиализованный характер обско-угорского у = у), но тогда следует предполагать существование обско-угорской формы без *-n (суффикс ?), которая реально не засвидетельствована. Во-вторых, естественно, в этом случае требует решения вопрос о происхождении обско-угорского *jary3n (~ *jayr3n): является ли оно в свою очередь заимствованием или имеет собственно обско-угорскую этимологию.

П. Хайду была выдвинута идея об общем происхождении обско-угорского названия ненцев и старого русского наименования восточных ненцев юрак от названия рода лесных

ненцев jar (+ *-k--прауральский еще суффикс отыменных

существительных и прилагательных — и *-n — собственно обско-угорский суффикс > *jark3n): «лесные ненцы <видимо — судя по наличию r — носители нялинского или лямин-ского говоров [Попова 1978: 6]. — В.Н.> называют себя pan-hasawa или hantb jar, и в последнем названии hantb означает реку Конду, а jar — название ненецкого рода». Далее он связывает происхождение родового названия jar c нен. jare 'песчаный' [Hajdú 1950: 25—27]. Необходимо высказать два

уточнения: во-первых, рус. юрак в принципе может быть заимствованием из обско-угорских языков, при этом необходимо учитывать, что названия ненцев в энецком и нганасанском языках (d'urako) явно связаны с рус. юрак, а это слово в свою очередь обозначает специально ненцев, живущих восточнее Оби — см. о проблеме происхождения русских названий ненцев [Хелимский 2000: 352]. Во-вторых, название ненецкого (не только у лесных ненцев, но и, например, на Ямале) рода jar? происходит от нен. jar? 'край, бок; дальний (родственник)' [НРСл: 854], поэтому hantb jar могло означать и просто 'Кон-динская окраина'. Эти замечания, впрочем, не опровергают сопоставления в целом, и, если принять предложенную П. Хайду суффиксацию, то представляется вполне возможным выводить обско-угорское *jary3n (~ */ayrзn)'ненцы' — нен. jar? 'название рода' < jar? 'край, бок'.

Нельзя исключать связь рассматриваемого этнонима и с хант. Дем., Ко., Цин. jara, jora 'чужой, незнакомый, не родственник' [DEWOS: 403] — основа *jar(y)a, которая может быть исходной для *jary3n (~ *jayr3n) с суффиксацией *(-y)-sn и, таким образом, представлять промежуточную фонетическую форму между названием ненецкого рода и обско-угорским названием ненцев. Семантика 'чужой, незнакомый' на Демь-янке, Конде и Иртыше может быть связана с отсутствием непосредственных систематических контактов этих хантыйских групп с ненцами на протяжении последних веков, и, кроме того, наименование соседних народов по модели «чужой» — совершенно естественно.

Если эти предположения верны, то придется окончательно признать, что изначально интересующий нас этноним Югра не относился к обским уграм, а обозначал их северных соседей — предков ненцев, живших на севере Западной Сибири, куда предки обских угров (собственно носители угорских диалектов) проникали с юга Западной Сибири, с территории угорской прародины.

Все это, однако, будет справедливо лишь в случае принятия идеи об общности происхождения пермского *jógra и обско-угорского *jary3n (~ *jayr3n), точнее — о заимствовании *jógra из обско-угорского (древнемансийского) *jayr3(n). Слабым местом этой гипотезы является не слишком надежная реконструкция формы *jayr3 (n) с метатезой. Для предположения же о метатезе в коми можно найти подтверждающие примеры: коми Выч. jegar ~ jergil'пьяница' [Fokos-Fuchs 1959: 315, 319].

Х. Катцем была предложена собственно коми этимология для jegra < коми jegir 'болотистый лес' + суффикс прилагательных

-a [Katz, Koch 1987: 102—104]. Однако она вызывает законные возражения по вокализму (jegra < *-o-, а jegir, в Кобринском говоре - jigir [КЭСК: 99] < *-е-) [Redei 199l: 163-164]. Эти возражения, впрочем, преодолимы: jegra представляет собой застывшую суффигированную форму, в которой могло иметь место расширение и веляризация корневого гласного под влиянием суффикса (так называемый «пермский умлаут»). Проблема состоит, однако, в том, что из пермской формы - будь то коми jegra, ППерм *jogra или ППерм *jegra — нельзя вывести обско-угорские формы типа *jäyr3n (коми jegir, кстати, было заимствовано в хантыйский: Каз. iegsr 'болотистая низина, поросшая низкорослым сосняком' [Toivonen 1956: 17] — в форме, радикально отличной по вокализму от *järy3n), тогда как обратное заимствование возможно.

В нижеследующей таблице обобщены возможные лингвистические гипотезы и аргументы о происхождении этнонима Югра.

Толщина и характер линий отражает степень вероятности той или иной этимологии. Естественно, что отдельные линии противоречат друг другу.

После раскопок на Нижней Оби двух городищ вымско-роданов-ского типа: Перегребное I (XII — сер. XIII вв.) и Шеркалы 1/2 (XI — сер. XII вв.), а также ряда других памятников примерно того же времени в Северном Зауралье с явными следами связей с вычегодско-верхнекамским населением или — скорее — его непосредственного присутствия [Пархимович 1991: 147—150] стало ясным, что активное проникновение древних пермян, предков коми, на север Западной Сибири началось не позднее XI века. В связи с этим появилась гипотеза о пермской (древ-некоми) этноязыковой принадлежности Югры [Пархимович

1991: 149—150; Курлаев 1996; 1997]. К сожалению, однако, приводимые ее сторонниками аргументы недостаточны для такого вывода, а именно:

Средневековые городки в Нижнем Приобье помимо коми названий имеют параллельные обско-угорские: Вежакарские юрты = коми veza kar = хант. jem-wos = манс. jalp-us 'священный город'; Шеркалы, (XVII век) Шеркар = коми ser kar = манс. jat-us 'срединный город'; юрты Лангивожские, Уркар = коми ur kar = хант. lá\ki-wás 'беличий город' и т.д., причем по крайней мере в одном случае можно показать примат обско-угорского названия: Войкар = коми voj kar 'ночной, северный город' < древнекоми (ППерм) *oj-kar w хант. áj-wos 'маленький город', в котором хант. áj 'маленький' переосмыслено как *oj 'ночной, северный', а wos правильно переведено как kar 'город' (обратное — из коми в хантыйский — заимствование по вокализму вряд ли возможно) [Steinitz 1980: 281—282]. Так же обстоит дело и с названиями рек, причем опять-таки в ряде случаев можно доказать первичность обско-угорского топонима по отношению к коми (Сосьва — коми sos va 'рукав-река' w манс. (С) tayt 'Сосьва' (деэтимологизированное название реки), которое было воспринято как манс. (С) tajt 'рукав' и соответственно переведено на коми как sos 'рукав' [Steinitz 1980: 282; Munkácsi, Kálmán 1986: 614, 617]. Образование русской топонимики региона в основном на базе коми названий вполне объясняется тем, что коми играли роль проводников и «передового отряда» в освоении русскими Западной Сибири [Steinitz 1980: 283].

Так же и данные коми и мансийского фольклора: легенды коми о крестителе печорских коми Фёдоре Тироне, от которого они бежали за Урал [Курлаев 1997: 109] (замечу, что эти события во всяком случае происходили уж никак не в XI в.!); записанное Ф.А. Теплоуховым предание обских хантов о переселении их предков из Перми во главе с сотником Памой; сопоставление названия Кода с эпическим героем коми-пермяков Кудым Ошем и с преданиями о его сватовстве в Югре [Пархимович 1991: 151; Курлаев 1997: 109]; предание, записанное П.И. Шешкиным от северных манси, о том, что в генезисе северных манси и хантов принял участие Мис-ма-хум 'коровий народ' — русые, рыжие и черноволосые люди с бородами и с серыми, карими, черными глазами, которые пришли на Обь с Сев. Двины и Печоры позже других предков обских угров, разводили скот, занимались земледелием, отличались от местных жителей языком, ездили торговать на Волгу [Морозов, Пархимович, Шашков 1995: 71] и т.п., — свидетельствуют лишь о давнем проникновении коми на север Западной Сибири, но никак не позволяют соотнести с ними Югру. Скорее

напротив: в коми фольклоре различия между Югрой и самими коми, например, в тех же преданиях о Кудым-Оше, проводятся достаточно четко.

Равным образом бессмысленно и обращение к старым построениям о былом проживании Югры в Европе, на что, якобы — помимо вновь и вновь перетолковываемых смутных данных древнерусских источников (см. выше) — указывает наличие топонимов типа Югорский шар, Югринский переход и т.д. [Кур-лаев 1997: 110]. Ряд упоминаемых Е.А. Курлаевым в этой связи топонимов вообще никакого отношения к Югре не имеет (реки Юг, Угронъга — точно те же сравнения имеются еще у Н.П. Барсова [Барсов 1885: 62], который, в свою очередь, ссылался на мнение В.Н. Татищева о связи таких гидронимов с районами былого проживания Югры [Барсов 1885: 245—246]; несостоятельность этих построений была очевидна уже давно [Zsirai 1930]; стоило ли на исходе XX века возвращаться к наивным сравнениям ученых первой половины XVIII?), другие же относятся к объектам, связанным с путями в югорскую землю, в нижнее Приобье, например, Югорский шар — пролив между Югорским полуостровом и островом Вайгач.

Что же касается Югринского перехода, то здесь речь идет, видимо, о переходе через Северный Урал вдоль небольшого притока реки Илыч (правого притока Печоры), р. Югра, которая на коми называется (¡¿id) jegra laga '(большая) югорская протока' (отсюда на современных картах — Ыджыдляга), а по-мансийски id's man ja ' Илыча малая река'. В верховьях эта река близка притоку Сев. Сосьвы, реке, называемой по-мансийски tayst man ja 'Сосьвы малая река'; эти реки образуют в мансийской гидронимии, таким образом, пару, которой маркирован почти непрерывный водный путь через Урал (вспомним волок в сообщении I Новгородской летописи от 1187 г.!). Данные названия нельзя рассматривать в отрыве от находившегося там же населенного пункта, который манси со средней Лозьвы называли ju{er pawel 'югорская деревня', где ju{er заимствовано из русского названия этой деревни Югра [Munkacsi 1895: 358—360], см. также обзор в [Zsirai 1930: 6—9]. Наиболее естественным объяснением всего этого комплекса фактов представляется мне следующее: мансийские названия более поздние не только по отношению к коми, но и к русским, исконным является название поселения и реки рус. Югра, коми jegra, которые означают 'югорская (протока/деревня)' в смысле «протока на пути в Югру» и действительно могут относиться к Югринскому или Югорскому переходу — старинному пути в Югру, освоенному коми, вероятно, еще раньше русских. Таким образом, данные топонимы указывают не на локализацию Югры, а на путь в Югру, что, естественно, не одно и то же.

Просто беспомощной является попытка дать этимологию названия Югра путем реанимации сообщения бывшего шведского военнопленного в России Петера Шенстрема, содержащегося в его написанной в 1741 г. и опубликованной в 1816 г. книге: «А еще живет к востоку от реки Камы и Перми народ, который русские называют вогуличи [Wogulitzen]. Они, как мне один из них рассказал, прежде обитали на реках Двина и Юг [Jug] и назывались в то время Jugorski, без сомнения, по реке Юг, которая впадает в Двину, к [названиям] всех рек той стороны присоединяется слово -ora, как то Jugora, Petzora, Obdora (которая представляет собой реку Обь или вокруг нее лежащую землю), как и ко многим другим, которые оканчиваются на -ora. И говорят эти вогуличи на языке, который является диалектом финского» (цит. по: [Zsirai 1930: 7]). Следуя этому сообщению, Е.А. Курлаев считает, что "названия Югра, Угра <...> очевидно образованы от гидронимов с основой -юг(а)», и к этому же кругу гидронимов относит название речки Югра на Урале [Курлаев 1997: 111].

Естественно, никакого суффикса -ora в русском языке нет. Созвучие гидронима Юг ( w раннего ППерм *juy < ПФУ *joke 'река') и этнонима Югра (о происхождении — см. выше) существует только в русском языке, где оба эти названия являются заимствованиями, а исходные их формы в пермских языках уже несопоставимы — не говоря уж об их более глубоких истоках (несостоятельность данного сравнения была показана еще Й.А. Шёгреном [Schogren 1861: 639] и Б. Мункачи [Munkácsi 1895: 353]). Данная этимология безусловно ошибочна. Если сопоставление Юг и Jugorski (видимо, из рус. *народ югорский) у Шенстрема исходит от его информантов, а не является его собственным домыслом, то из этого сообщения непосредственно следует лишь то, что уже в XVIII веке такая народная этимология связывала слово Югра с названием реки Юг, и это — наряду с воспоминаниями о героической эпохе их истории времен Асыки (см. выше) — служило одним из оснований для возникновения у манси (вогуличей) преданий о былом проживании их предков далеко на западе. О том же, что манси или Югра на самом деле жили когда-то на западе, в сообщении Шенстрема не содержится совершенно никакой информации.

Таким образом, предложенные археологами аргументы в пользу пермской этноязыковой принадлежности Югры весьма слабы и скорее дискредитируют эту гипотезу. Однако факт раннего (уже в XI в.) проникновения пермян на югорские земли имеет огромное значение для дальнейшего исследования пермско-угорских взаимоотношений и этнической истории Урала и Западной Сибири в целом. В частности, эти данные заставля-

ют с особым вниманием отнестись к пермской этимологии для

| *jдgra, предложенной X. Катцем: теоретически допустимо, что

§ предки коми, построившие в XI в. городки типа Шеркалы !/2,

^ могли назвать освоенную и, вероятно, в той или иной степени

Ц контролируемую ими в Нижнем Приобье территорию *jegзra

§ '(земля с) заболоченным лесом' (что семантически вполне

* оправдано), откуда затем возникла форма *jдgra, обозначав-

^ шая территориально-политическое объединение, возникшее

£ вокруг этих городков, и население, жившее в пределах этого

§ объединения — скорее всего полиэтническое и разноязыкое

£ (это не снимает высказанных выше соображений об отсут-

§ ствии среди югорского населения непосредственных предков

и

0 хантов и манси). Произошедшее позднее изменение значения

1 данного термина, отслеживаемое по источникам, и его посте-

2 пенное исчезновение можно связывать не с исчезновением « какого-то народа, а с прекращением политического влияния ,1° указанных центров и заменой его новгородским, кодским, £ пелымским, а в конечном счете — московским господством. Л Однако эта гипотеза помимо слабости предложенной X. Кат-| цем этимологии встречает еще по крайней мере два возраже-а ния: во-первых, она не объясняет сходства обско-угорского 1 Уагузп (~ *аугзп) и коми jegra (заимствование из коми, Л повторю, едва ли возможно); во-вторых, непреодолим анахронизм: самая ранняя датировка указанных древнепермских памятников в Нижнем Приобье — XI в., а название Югра фиксируется арабскими источниками уже в первой половине IX в.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

С другой стороны, независимо от решения вопроса об этимологии интересующего нас названия, поскольку речь идет о времени (XI в.), когда еще сохранялись связи в рамках прапер-мского диалектного континуума, представляется хорошая возможность объяснить проникновение слова *jдgra к удмуртам в виде названия рода Эгра. «Традиционная» точка зрения (см. [Тепляшина 1967; Атаманов 1988: 36—37, 43] и пр.), состоящая в предположении о былом вхождении в состав удмуртов каких-то (обско-)угорских групп, принесших родовые названия Эгра и Пурга (о последнем см. ниже), не может быть принята, поскольку противоречит целому комплексу фактов: 1) не выявлено никаких следов былого пребывания обских угров на территории Удмуртии ни в топонимике, ни в языке или традиционной культуре удмуртов (см. подробно о низкопробных попытках такого рода [Напольских 2001; 2002; КарокНкЬ 2002]); 2) теоретически можно допускать проникновение сюда лишь каких-то групп южных или западных манси (с Сылвы, Чусовой, Тавды, нижней Лозьвы, Пелыма) — или, с юга, протовенгров, которые, во-первых, никак не соотносятся с Югрой (в коми языке jegra — 'северные обские угры', в русских

источниках южные и западные манси — вогуличи или остяки, но не югричи), во-вторых — не могли принести с собой и название фратрии Пор, поскольку такого названия не знали (см. ниже); 3) рассматриваемый этноним (*jogra etc.) не является и никогда, насколько можно судить, не был самоназванием какой-либо обско-угорской группы, а применялся обскими уграми в отношении ненцев, которые (как и самодийцы вообще) в любом случае никогда не появлялись в Прикамье.

Тесные связи северных пермян — предков коми с нижнеобским населением, существовавшие уже в XI веке, и непосредственное проживание каких-то (пра)пермских групп на нижней Оби должны были привести к распространению в их среде местных этно- и топонимов, которые могли использоваться и как личные имена, и как названия территориальных, социальных и родовых групп, связанных с этими районами. Понятно, что вследствие сохраняющихся связей нижнеобских пер-мян с их европейскими родичами такие названия и имена могли распространиться в пермской среде и к западу от Урала. В ходе внутрипермских контактов в XI—XIV веках эти названия (в виде пермских личных и родовых имен) могли беспрепятственно проникнуть и к южным пермянам, предкам удмуртов при переселении на территорию последних верхнекамских (древнекоми) групп, уходящих от христианизации [Белых 1996].

На то, что речь здесь идет не просто о единичных заимствованиях личных имен (большинство названий удмуртских родов — вопреки наивным тотемистическим построениям М.Г. Ата-манова — очевидно образованы, как образуются и сегодня, от личных имен их прародителей), а на переселение на юг каких-то севернопермских групп, связанных с севером Западной Сибири, может косвенно указывать и то обстоятельство, что рядом с родом Эгра в центре и на северо-востоке Удмуртии был распространен большой род Пурга, название которого (удм. purga < *por-ga, где *-ga — распространенный в старых удмуртских личных и родовых именах формант) может быть связано с названием фратрии Пор у северных хантов и (заимствовано от хантов) у северных манси. По поводу названия Пурга, как указано выше, М.Г. Атаманов и др., к сожалению, тоже успели написать. Дабы не вдаваться в ненужные подробности, укажу лишь на принципиальные обстоятельства, которые здесь следует учитывать.

Во-первых, связь родового имени Пурга (< *porga) c удмуртским названием марийцев, удм. por (< *pór), постулируемая некоторыми исследователями, не так очевидна, как кажется: прежде всего, фонетически (по вокализму: *o ~ *ó) это сопоставление небезупречно, кроме того, удм. por 'мариец; иноп-

леменник, чужак' < *pór может быть объяснено как заимствование из марийского, ср. мар. pörje\ 'мужчина' — старый композит, где je\ 'человек', а pör, видимо, является стянутой формой от мар. (Г., Урж.)püerys (< *pü 'мальчик, сын' (финно-угорский корень, представленный в марийском только в данных композитах) + erys 'сын'), и имеет внешнюю параллель, которая может указывать на древность этого композита: венг. férj 'мужчина' [MSzFE I: 203]. Заимствование (древне)мар. püerys ~ *pör- 'мужчина' v древнеудм. *pór > удм. por 'мариец' не вызывает принципиальных возражений ни в семантике, ни в фонетике; закреплению этнонима por в удмуртском языке могли способствовать и традиционные марийские формулы приветствия типа poro kece 'добрый день', по народной этимологии: народ por = люди, говорящие при встрече «poro».

Во-вторых, фратрии Mon и nop имеются только у северных (сосьвинско-сыгвинских) манси, другим группам манси эти слова не были и не могли быть известны, поскольку оба они заимствованы северными манси из северных диалектов хантыйского языка: манс. (С) mos w хант. (Обд., Каз.) mos ~ (Вах, Юган) mànt, (Дем., Кон.) mont, (Тром.) mànt < ПУг. *mané3 (см. ниже); манс. (С) por w хант. (Каз.) por ~ (Вах, Вас.) par [DEWOS: 942-944, 1195-1196; MSzFE II: 416-417; Munkácsi, Kálmán 1986: 455-456]. Это заимствование имело место, видимо, в процессе ассимиляции предками северных манси каких-то групп северных хантов в XVII-XIX вв. — см. выше. Учитывая, кроме того, отсутствие каких-либо параллелей названию фратрии nop в венгерском языке, следует, таким образом, считать, что это название не только не является мансийским, но и не является общеугорским, и истоки его надо искать в особенностях этнической истории хантов, предполагать былое присутствие которых на территории Удмуртии нет уже никаких даже чисто теоретических оснований.

В-третьих, и у хантов данные две фратрии прослеживаются также только у северных (обдорских, шурышкарских, куноват-ских, казымских), но в хантыйском (практически у всех хантыйских групп) фольклоре и, соответственно, — в фольклоре северных манси словами nop и Mon называются персонажи, принадлежащие к двум разным «народам», которые (в основном на севере) рассматриваются либо как предки соответствующих фратрий, либо (у восточных и южных хантов) — просто как персонажи мифологического времени («женщина nop» и «женщина Mon»). При этом «народ» Mon, название которого восходит к древнему самоназванию угров, ПУг. *mané3 (> хант. (Каз.) mos ( v манс. (С) mos) 'фратрия Mon', Вах mânt 'мифический народ Mon' и т.д. ~ манс. (С) mansi, (Пел.) mans, (T.) mânél 'манси (самоназвание)' ~ венг. magy- в magyar

'венгры (самоназвание)'), и под которым, видимо, скрываются собственно угорские предки хантов, противопоставляется как «культурный» народ таежному «дикому» народу Пор [DEWOS: 942-944; MSzFE II: 416-417]. Таким образом, название Пор изначально (на «протохантыйском» уровне) обозначало никак не собственно угров-*теaяc3, общих предков хантов, манси и венгров, выходцев с юга Западной Сибири, а аборигенов северной западносибирской тайги, народ неизвестной этноязыковой принадлежности, — точно так же, как и, возможно, Югра.

Суммируя все сказанное, следует сделать вывод, что предположения М.Г. Атаманова и Ко об угорском, якобы, происхождении удмуртского родового имени Пурга, в случае их принятия, могут быть истолкованы лишь следующим образом: данное название было принесено в Удмуртию северными (сосьвин-ско-сыгвинскими) манси никак не раньше XVII века. Дальнейшие размышления по этому поводу оставляю читателям. Не могу, однако, не заметить, что и в области этнонимии М.Г. Атаманов сохраняет верность тому уровню, который характерен для его топонимических изысканий (см. [Напольских 2001; 2002; Napolskikh 2002]).

Нельзя, конечно, исключать того, что названия Эгра и Пурга могли попасть к удмуртам в ходе их непосредственных контактов с древними, впоследствие ассимилированными собственно уграми аборигенами северной западносибирской тайги, к которым могли первоначально относиться этнонимы Югра и Пор. Контакты эти должны были иметь место до продвижения угров на север Западной Сибири, то есть, по самой осторожной оценке, никак не позднее I тыс. н.э. Однако, такая возможность остается чисто умозрительным допущением, и никаких специальных аргументов в ее пользу нет, более того, если ППерм *jógra действительно восходит в конечном счете к ненецкому языку (см. выше), эту возможность следует полностью исключить, так как нет никаких оснований предполагать былые непосредственные контакты предков удмуртов и предков ненцев.

Поэтому я склоняюсь к выводу о том, что неслучайное территориальное соседство родов Пурга и Эгра обязано тому, что эти названия имеют общее происхождение, и основа por (> por-ga > purga) попала к южным пермянам, предкам удмуртов вместе с названием *jógra (> egra) в качестве родового или личного имени при вхождении в их состав каких-то севернопермских (протокоми) групп, имевших связи с Нижним Приобьем в финальный период существования общепермского этноязыкового континуума в XI-XIV вв. Данный вывод согласуется с

предположением о сложении удмуртских родов Чудъя, Чудна и возникновении их названий (*— коми еий' 'некрещеные предки коми(-пермяков)' рус. чудь 'дорусское население Русского Севера') вследствие вхождения в состав древних удмуртов каких-то групп предков коми еще в XIV—XV веках [Белых 1996].

Таким образом, происхождение удмуртских микроэтнонимов Эгра и Пурга может быть объяснено в рамках гипотезы о внутрипермских контактах в позднепрапермскую эпоху, не предусматривающей былого присутствия на территории Удмуртии каких-либо обских угров, что хорошо согласуется с отсутствием следов такого присутствия (по крайней мере — обнаруженных на сегодняшний день) в удмуртской топонимике, языке и традиционной культуре.

Возвращаясь к проблеме древней Югры, следует заметить, что сегодня едва ли следует спешить с определением ее этнической и языковой принадлежности. Не исключено, что это были какие-то ранние парасамодийские (протоненецкие) группы, отличавшиеся от (тундровых) ненцев как по языку, так и по хозяйственно-культурному типу, в силу чего коми, вступив в контакт с тундровыми ненцами, не соотнесли с ними название jegra, а заимствовали вновь обско-угорское слово в его более поздней форме (типа ^гэп). Остается возможность и того, что коми jegra не является прямым обско-угорским заимствованием из Уа^зп (~ ^0,^34) 'северный народ; ненцы' и служило первоначально для обозначения некоего неизвестного народа (точнее — район Нижнего Приобья, контролируемый в XI— XIII вв. пермским населением, построившим городки типа Шеркалы !/2, и население этого района), из языка которого и происходят как обско-угорское, так и коми слово, и было перенесено на северных обских угров по чисто географическим причинам, как на северно-восточных соседей коми, занявших это место после ассимиляции Югры.

Следует, видимо, остановиться на наиболее корректной на данный момент формулировке: Югра X—XV вв. представляла собой население неустановленной этноязыковой принадлежности, не относящееся ни к собственно обским уграм, ни к пермянам, ни к собственно ненцам, при этом присутствие пермского компонента в составе Югры едва ли можно отрицать, наличие обско-угорского компонента — маловероятно, северносамодийского (но не собственно ненецкого) — возможно.

Рассмотренными в статье сюжетами ни в коем случае не исчерпывается тема древних пермско-угорских взаимоотношений. Прежде всего были полностью оставлены в стороне

чрезвычайно интересные и многообещающие перспективы исследования правенгерско-пермских связей — поскольку это совершенно особая проблема, требующая специальной междисциплинарной разработки, которая едва ли может быть уложена в рамки одной статьи вообще. Хотя на сегодня имеются работы, посвященные пермско-венгерским языковым параллелям (см. [Кеёе1 1969]), их, пожалуй, нельзя признать удачным опытом анализа даже исключительно лингвистических аспектов проблемы [Хелимский 1982: 19—20], не говоря уже о полном отсутствии в них признаков комплексного подхода. В то же время успехи отечественной археологии позволяют — даже при минимальной лингвистической поддержке — строить выглядящую на сегодня вполне адекватной и учитывающей все имеющиеся данные модель генезиса венгров и угров в целом, основные элементы которой — поздняя угорская прародина, археологическим аналогом которой являются, видимо, андроноидные культуры юго-запада Западной Сибири и Южного Зауралья второй половины II — начала I тыс. до н.э.; выделение степной группировки угров — прото-венгров, отражающееся в сложении в VI веке до н.э. саргат-ской (саргатско-гороховской) культурно-исторической общности, распространившейся от Барабинской низменности до предгорий Урала; продвижение протовенгров-постсаргатцев в Предуралье и Прикамье, отразившееся, в частности, в сложении кушнаренковской (УТ—УП вв. н.э.) и караякуповской (VIII— IX вв. н.э.) культур в бассейне реки Белой и нижнем Прикамье и т.д. (см. работы [Халикова 1976; Халиков 1985; Гарустович, Иванов 1992; Могильников 1994] и др.). Остаются кроме того актуальными неоднократно упоминавшиеся выше возможности контактов между пермянами (в том числе — и южными, предками удмуртов) и древними манси, населявшими восточные области среднего Прикамья, тем более, что археологически опять-таки эти возможности находят неплохую базу в виде наличия в нижнем Прикамье так называемых постпетрогром-ских памятников X в. н.э., оставленных, возможно, потомками носителей петрогромской культуры лесного Зауралья [Казаков 1992], в которой, судя по территории и времени ее существования и другим признакам, следует видеть археологический аналог древнемансийской общности.

Однако, весьма вероятные древние правенгерско-пермские контакты во второй половине I тыс. н.э. и возможные контакты в конце I — начале II тыс. н.э. древних южных пермян с древними манси не могут иметь никакого отношения к происхождению названий удмуртских родов Эгра и Пурга, поскольку в обоих случаях речь идет о контактах с собственно угорскими (южными) группами, которым также не были и не

могли быть известны данные этнонимы, появившиеся у северных хантов и манси вследствие ассимиляции уграми неизвестного населения севера Западной Сибири.

Сокращения

булг. — булгарский; венг. — венгерский; др.-рус. — древнерусский; лат. — латинский; манс. — мансийский. (ВЛозь. — верхняя Лозьва, Кон. — Конда, НКон. — нижняя Конда, НЛозь. — нижняя Лозьва, Пел. — Пелым, С — северный (Сосьва, Сыгва), СКон. — средняя Конда, СЛозь. — средняя Лозьва, Т. — Тавда); мар. — марийский (Г. — горномарийский; Урж. — уржумский); нен. — ненецкий; ППерм — прапермский; ПСл — праславянский; ПУг — праугорский; рус. — русский; тат. — татарский; удм. — удмуртский (НЧеп. — нижнечепецкие говоры); хант. — хантыйский (Вас. — Васюган, Дем. — Демьянка, Каз. — Казым, Ко. — Конда, Низ. — Низям, Обд. — обдорский, С — северный (обдорский, шурышкарский, ка-зымский совокупно), Тром. — Тромъюган, Цин. — Цингала).

Библиография

Анучин Д.А. К истории ознакомления с Сибирью до Ермака. Древнее русское сказание «О человецех незнаемых в восточной стране» / / Труды Имп. Московского археологического общества. Т. 14. Москва, 1890. Атаманов М.Г. Удмуртская ономастика. Ижевск: Удмуртский ИИЯЛ УрО РАН, 1988.

Барсов Н.П. Очерки русской исторической географии. Варшава, 1885.

Бартолъд В.В. Арабские известия о русах // Бартольд В.В. Сочинения. Т.2, ч.1. Москва, 1963. Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI—XVII вв. // Бахрушин С.В. Научные труды. Том 3, часть 2. Москва, 1955. Белых С.К. Следы общепермского языкового континуума в удмуртском и коми языках // Финно-угроведение. №2. Йошкар-Ола, 1995. С. 3-17. Белых С.К. Чудь в этнической истории пермских народов // Христианизация Коми края и её роль в развитии государственности и культуры. Т. 1. Сыктывкар: Коми ИЯЛИ КНЦ РАН, 1996. C. 48-51.

Василъев В.И. Ненцы и энцы // Этническая история народов Севера.

Москва: Институт этнографии АН СССР, 1982. С. 48-80. Гарустович Т.Н., Иванов В.А. Ареал расселения угров на Южном Урале и в Приуралье во второй половине I — начале II тыс. н.э. // Проблемы этногенеза финно-угорских народов При-уралья. Ижевск, 1992. Дмитриев А.А. Пермская старина. Вып. 5. Покорение угорских земель и Сибири. Пермь, 1894.

Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. / Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 55. Москва, 1960.

Замысловский Е. Герберштейн и его историко-географические известия о России / Записки Историко-филологического факультета Имп. Санкт-Петербургского университета. Том 13. Санкт-Петербург, 1884.

Казаков Е.П. Культура ранней Волжской Булгарии. Москва: Институт археологии РАН, 1992.

КБЧ — Книга Большому Чертежу / Ред. К.Н. Сербина. Москва — Ленинград: Наука, 1950.

Курлаев Е.А. К вопросу об этнической принадлежности летописной Югры // XIII уральское археологическое совещание. Тезисы докладов. Часть 2. Уфа, 1996.

Курлаев Е.А. Летописная «Югра»: исчезнувшее имя или исчезнувший народ ? // Уральский исторический вестник. № 4. Екатеринбург, 1997.

КЭСК — Лыткин В.И., Гуляев Е.И. Краткий этимологический словарь коми языка. Москва: Наука, 1970.

Лерберг А.Х. Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. Пер. Д. Языкова. Санкт-Петербург, 1819.

Матвеев А. К. Вершины Каменного Пояса. Названия гор Урала. Челябинск: Южно-уральское книжное издательство, 1990.

Матвей Меховский. Трактат о двух Сарматиях / Введ., пер. и комм. С.А. Аннинского. Москва, 1936.

Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.1. Москва — Ленинград, 1937.

Могильников В.А. К проблеме генезиса угорской этнокультурной общности // Финно-угроведение. № 1. Йошкар-Ола, 1994. С. 61-68.

Морозов В.М., Пархимович С.Г., Шашков А.А. Очерки истории Коды. Екатеринбург, 1995.

Напольских В.В. Введение в историческую уралистику. Ижевск: Удмуртский ИИЯЛ УрО РАН, 1997.

Напольских В.В. «Угро-самодийцы» в Восточной Европе // Археология, этнография и антропология Евразии. № 1 (5). Новосибирск, 2001. С. 113-126.

Напольских В.В. «Угро-самодийская» топонимика в Прикамье: заблуждения и реальность // Древнетюркский мир: история и традиции. Материалы одноименной научной конференции. Казань: Институт истории АН Республики Татарстан, 2002.

Новг. I Мл. — Новгородская первая летопись младшего извода по Комиссионному списку, по изд.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Ред. А.Н. Насонов. Москва — Ленинград, 1950.

Новг. I Ст. — Новгородская первая летопись старшего извода по Синодальному списку, по изд.: Новгородская первая летопись

старшего и младшего изводов. Ред. А.Н. Насонов. Москва — Ленинград, 1950.

НРСл — Ненецко-русский словарь. Сост. Н.М. Терещенко. Москва, 1965.

Оксенов A.B. Сношения Новгорода с Югорской землей // Литературный сборник, изданный редакцией «Восточного обозрения». Санкт-Петербург, 1885.

Оксенов A.B. Политические отношения Московского государства к Югорской земле / / Журнал Министерства народного просвещения. Часть 273, январь. Санкт-Петербург, 1891.

Пархимович С.Г. О контактах населения Нижнего Приобья и Северного Приуралья в начале II тысячелетия н.э. // Вопросы археологии Урала. Вып. 20. Екатеринбург, 1991.

ПВЛ — Повесть временных лет по Лаврентьевской летописи 1377 г. Часть первая. Текст и перевод / Подг. текста Д. С. Лихачёва. М.-Л., 1950.

Попова Я.Н. Ненецко-русский словарь. Лесное наречие / Studia uralo-altaica. Vol. 12. Szeged, 1978.

ПСРЛ 26 — Полное собрание русских летописей. Т. 26. Вологодско-пермская летопись. Москва — Ленинград, 1959.

Соколова З.П. Обские угры (ханты и манси) // Этническая история народов Севера. Москва: Институт этнографии АН СССР, 1982. С. 8-47.

Тепляшина Т.И. Нижне-чепецкие говоры северно-удмуртского наречия // Записки Удмуртского НИИ. Выпуск 21. Филология. Ижевск, 1970.

Тепляшина Т.И. К вопросу об этнониме пор // Происхождение марийского народа. Йошкар-Ола: Марийский НИИИЯЛ, 1967.

Фасмер М. I—IV. Этимологический словарь русского языка. Том I— IV / Перевод с нем., дополнения О.М. Трубачева. Москва, 1986-1987.

Хайду П. Уральские языки и народы / Пер. Е.А. Хелимского. Москва: Прогресс, 1985.

Халиков А.Х. Венгры, болгары, буртасы в Среднем Поволжье и При-уралье // Урало-алтаистика. Новосибирск: СО АН СССР, 1985.

Халикова Е.А. Ранневенгерские памятники Нижнего Прикамья и Приуралья // Советская археология. №3. Москва, 1976.

Хелимский Е.А. Этимологические заметки по энецкой ономастике // Советское финно-угроведение. Т. 17, №2. Таллинн, 1981. С. 119-130.

Хелимский Е.А. Древнейшие венгерско-самодийские языковые параллели. Москва: Институт славяноведения и балканистики АН СССР, 1982.

Хелимский Е.А. Компаративистика, уралистика. Лекции и статьи. Москва: Языки русской культуры, 2000.

DEWOS — Steinitz W. Dialektologisches und etymologisches Wörterbuch

der Ostjakischen Sprache. Berlin: Akademie der Wissenschaften der DDR, 1956-1993.

Fokos-Fuchs D. Syrjänisches Wörterbuch. Bd. I—II. Budapest: Akadémiai kiado, 1959.

Hajdü P. Die Benennungen der Samojeden // Journal de la Société Finno-Ougrienne. Vol. 54. Helsinki, 1950.

Honti L. Geschichte des obugrischen Vokalismus der ersten Silbe. Budapest: Akadémiai kiado, 1982.

Katz H., Koch Ch. (J)ugra. Zur ursprünglichen Gestalt des Ugriernamens // Ural-altaische Jahrbücher. Neue Folge. Bd. 7. Wiesbaden, 1987.

MSzFE I—III. A magyar szokészlet finnugor elemei. Köt. 1—3. Budapest. 1972—1978.

Munkäcsi B. Az ugor népnevezet eredete // Ethnographia. Köt. 6. Budapest, 1895.

Munkäcsi B., Kälmän B. Wogulisches Wörterbuch. Budapest: Akadémiai kiado, 1986.

Napolskikh V. V. «Ugro- Samoyeds» in Eastern Europe? // Finnisch-ugrische Mitteilungen. Bd. 24/25. Hamburg, 2002. S. 127—148.

Rédei K Gibt es sprachliche Spuren der vorungarisch-permischen Beziehungen? // Acta linguistica Academiae Scientarum Hungaricae. T. 19:3—4. Budapest, 1969.

Rédei K. Die Syrjänische Lehnwörter im Wogulischen. Budapest: Akadémiai kiado, 1970.

Rédei K. Bemerkungen zu zwei mißlungenen etymologischen Versuchen // Finnisch-ugrische Forschungen. Bd. 50. Helsinki, 1991.

Schögren J.A. Gesammelte Schriften. Bd. 1. Historisch-ethnographische Abhandlungen über den finnisch-russischen Norden. St.-Petersburg, 1861.

Schrenk A. Reise nach dem Nord-Osten des europäischen Rußlands zum arktischen Ural-Gebirge. Teil II. Dorpat, 1854.

Steinitz W. Zur Toponymik des nördlichen Obgebietes // Steinitz W. Ostjakologische Arbeiten. Bd. 4. Budapest: Akadémiai kiado, 1980.

Toivonen Y Über die syrjänischen Lehnwörter im Ostjakischen // Finnisch-ugrische Forschungen. Bd. 32. Helsinki, 1956. S. 1—169.

Zsirai M. Jugria // Nyelvtudomanyi ^zlemé^ek. Köt. 47. Budapest, 1930. O. 1—122.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.