Научная статья на тему 'Языковые средства создания лингвокультурного образа Китая в лингвокультуре дальневосточной эмиграции'

Языковые средства создания лингвокультурного образа Китая в лингвокультуре дальневосточной эмиграции Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
415
107
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Русистика
ВАК
Ключевые слова
ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЙ ОБРАЗ / КИТАЙ / ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ ЭМИГРАЦИЯ / ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ТЕКСТ / ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА / LINGUISTIC AND CULTURAL IMAGE / CHINA / FAR EAST EMIGRATION / ARTISTIC TEXT / LINGUISTIC MEANS

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Цуй Ливэй

Объектом исследования выступает особый тип образа страны лингвокультурный образ, реконструируемый на основе художественных текстов определенного периода. В статье описаны языковые средства, участвующие в создании образа Китая в произведениях представителей дальневосточной эмиграции.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

LINGUISTIC MEANS OF LINGUISTIC AND CULTURAL IMAGE OF CHINA IN LINGUISTIC CULTURE OF FAR EAST EMIGRATION

The article characterizes a special type of a country image linguistic and cultural image reconstructed on the material of artistic texts of a certain time period. The author describes linguistic means creating the image of China in literary works of the representatives of the Far East.

Текст научной работы на тему «Языковые средства создания лингвокультурного образа Китая в лингвокультуре дальневосточной эмиграции»

ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА СОЗДАНИЯ ЛИНГВОКУЛЬТУРНОГО ОБРАЗА КИТАЯ В ЛИНГВОКУЛЬТУРЕ ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЙ

ЭМИГРАЦИИ

Цуй Ливэй

Российский университет дружбы народов ул. Миклухо-Маклая, д. 10. к. 2, Москва, Россия, 117198

Объектом исследования выступает особый тип образа страны — лингвокультурный образ, реконструируемый на основе художественных текстов определенного периода. В статье описаны языковые средства, участвующие в создании образа Китая в произведениях представителей дальневосточной эмиграции.

Ключевые слова: лингвокультурный образ, Китай, дальневосточная эмиграция, художественный текст, языковые средства

Интенсивно развивающиеся контакты между странами обусловливают актуальность исследования образов других народов, культур в иноязычной лингво-культуре. Эти образы значимы для восприятия государств их международными партнерами, для развития межнациональных отношений. Не случайно особенностями таких образов занимается отдельная междисциплинарная отрасль научных знаний — имагология, которая ставит своей задачей выявление закономерностей интерпретации и функционирования образов «других» в национальных лингвокультурах. Более того, образы «других», «чужих» становятся основой для формирования образа «своего» государства, «своей» культуры.

Поскольку в формировании образов других стран активную роль играют художественные произведения, именно они зачастую становятся материалом для рассмотрения таких образов.

В нашей статье языковые особенности лингвокультурного образа Китая будут охарактеризованы на материале произведений представителей дальневосточной эмиграции — ответвления литературы русского зарубежья, представители которого эмигрировали в Китай после революции 1917 г.

К основным группам лексических единиц, служащих для формирования лингвокультурного образа Китая, относятся безэквивалентная лексика, имена собственные, фоновая лексика. Важную роль играют также эмоционально-оценочные слова.

Безэквивалентные слова, т.е. «лексические единицы одного языка, не имеющие равнозначных соответствий в другом языке» [2. ^ 96], помогают создать правдивый, реалистичный образ другой страны, поэтому входят в универсалию «чужой», описывают Китай как чужую страну, отличающуюся от родной для иммигранта России.

По тематическому принципу безэквивалентные слова в составе лингвокуль-турного образа Китая можно разделить на две группы.

1. Этнографические реалии (быт, труд, искусство и культура), этнические объекты, меры и деньги):

И качается, словно зыбка, // Задремавший сампан на волне (К. Батурин «Луна»); Смотри, как красиво // У острова джонки // Слепились, как грозди, // В ажуре сетей! (А. Ачаир «В фруктовой лавчонке»); На пыльном тротуаре, где рикши зло гогочут... (М. Спургот «Сердце Лу-Шу»); За прилавком купцы полуголые // Бесконечно играют в маджан (О. Скопиченко «Шанхайское захолустье»); В этой фанзе так душно и жарко (Л. Ещин «Про Москву»); В гуще гаоляна (В. Март «Три души»); Этот ломоть янтарной дыни // Будет стоить тебе лишь чох (Б. Волков «Дракон, пожирающий солнце»); Вдали заслыша неискусную // И безутешную хуцинь (В. Перелешин «Хуцинь»).

2. Общественно-политические реалии:

— названия политических партий Китая: «Китай, его народные массы, одетые в хлопок, не пошли за шелковыми гоминдановцами...» (В. Иванов «Мир ничего не знает о Китае»);

— названия исторических эпох: «О ветре Родины стихи на веере // поэта древнего эпохи Тан» (В. Кондратович-Сидорова «Китайский веер»);

— названия исторических событий:

... Байков... как и предки мои, заехали в Маньчжурию почти через год после Боксерского восстания (Л. Кравченко «Харбин изначальный»); В первой половине XIX века в Китае было свыше нескольких десятков разного рода восстаний. Эти отдельные ручейки в конце концов слились в одну мощную реку Тайпинского восстания, хлынувшего в 1850 г. из провинции Гуанси (В. Иванов «Мир ничего не знает о Китае»);

— названия должностей, особенностей управления, в том числе и устаревших: «... к ... власти начинают приходить военные группировки, особенно те генералы из них, так называемые "дудзюны", которые участвовали в революции 1911 г.» (В. Иванов «Мир ничего не знает о Китае»).

С точки зрения актуальности можно выделить актуальные реалии (их большинство) и реалии-историзмы, в частности, наименования чиновничьих должностей в различные периоды истории Китая: «Мандарина дочь ...» (мандарин — название чиновников феодального Китая); «Принимал ларец, богдыхана дар» (богдыхан — в ХУ1—ХУШ вв. наименование императоров Китая династии Мин) (оба примера из стихотворения М. Коростовец «Китайская шкатулка»).

Созданию реалистичного образа Китая в произведениях представителей дальневосточной эмиграции способствуют многочисленные имена собственные: «Имена собственные обладают яркой национально-культурной семантикой, поскольку их групповое и индивидуальное значение прямо производно от истории и культуры народа-носителя языка» [1. С. 59].

Топонимы являются самой распространенной как бы переносящие читателя в новый для него мир, создающие новое пространство.

Среди топонимов можно выделить именования более мелких, менее известных русскому читателю географических объектов — микротопонимов, которые, как правило, сопровождаются родовыми именами типа «село», «речка», «город» и т.п.: «В селе Зо-Сэ, у вод канала» (Л. Гроссе «Два храма»); «Мы подплываем к Хусинь-тину, // Где сердце озера Сиху» (В. Перелешин «Хусиньтин»).

Названия более крупных географических объектов не требуют пояснений, используются без родовых наименований, как, например, гидроним «Хуанхэ»: «... паренья, // Которые струит весною Хуанхэ» (В. Иванов «Казнь»). Также распространенным является гидроним «Сунгари» — река, на которой стоят города Гирин, Цзямусы и центр дальневосточной эмиграции Харбин: «На Сунгари» (название стихотворения В. Логинова); «Сунгари, сердитая красавица.» (А. Паркау «На шаланде»); «Тихо Сунгари воды катит // В гаолянах чужих равнин» (А. Паркау «Воспоминание»).

Самыми распространенными, безусловно, являются названия центров русской дальневосточной эмиграции, прежде всего Шанхая и Харбина, а также столицы Китая — Пекина:

На севере горит Харбин, // Блестя в огне зарниц (А. Ачаир «Барабанная дробь»); И дальше слезные и бледные страницы: // Гензан... Гирин... Сумбурность Харбина (М. Колосова «Все о том же»); Город, с глазами раскосыми, // В дальней китайской стране. (Е. Влади «Воспоминание о Харбине»).

Эти города часто воспринимаются в составе образа «чужого». Определения, связанные с ними, указывают на восприятие этих городов эмигрантами как чужих, вызывающих недоумение, чем объясняется частотность определений «странный», «бессмысленный» по отношению к этим городам:

Странный город блеска, денег и наживы, // Город над степной песчаною рекой, // Может быть, преступный, может быть, красивый, // Яркий и безличный, шумный и чужой. // Город, где цветы не знают аромата, // Город странных мыслей и дурманных снов. (В. Иевлева «Город Харбин»).

С городами Китая связаны мотивы враждебности, жестокости, ненависти, гибели:

Город жестокий украсить они не посмели, // Он ненавидит все чистое, не таясь. // Тянет в болото безжалостный город-садист (стихотворение Н. Крук «Белые, чистые хлопья на этой панели.» о Шанхае).

В образах городов Китая и связанных с ними урбанонимами подчеркивается их древность, старость, связанная с древностью мудрость: «Императорский мост хранит // Легенды тысячелетий» (К. Батурин «В пути»). С Пекином связываются образы старости — старик, морщины, морщинистая рука, древности — шепот столетий:

Зажги, Пекин, вечерние огни // Морщинистой рукой, // От шепота столетий отдохни, // Глаза на миг закрой. // Пусть вновь нарушат старика покой // Слепой судьбы шаги. (Е. Яшнов «Зажги, Пекин, вечерние огни.»); Но наивному людскому чванству // Улыбалась мудрая страна (Л. Андерсен «В пути»).

В поле «чужой», безусловно, входят топонимы-«двойники» — китайские названия русских городов, рек:

Поет тягуче за веслом китаец // Про Хай-шин-вей (В. Март «На Амурском заливе») (Хай-шин-вей — «Залив великих трепангов» — китайское название Владивостока);

Китайцы же называют его [Хинган] Хэйлушань — «гора черного дракона», как и Амур, соответственно — Хэйлуцзян (Л. Кравченко «Харбин изначальный») (Хинган, Амур — русские названия рек);

... бурые камни над Баримом — словно женщина-гигант, с высокой грудью и прической, в мантии орехового леса — «гора Екатерина», как назовут ее русские. (Л. Кравченко «Харбин изначальный»).

На существование таких топонимов как на яркую особенность дальневосточного региолекта русского языка указывают исследователи: «... в дальневосточном региолекте русского национального языка присутствуют заимствованные из китайского языка и из языков коренных народов топонимы, частично имеющие "двойник" славянского происхождения» [3. C. 121].

Будучи благодарными принявшей их стране, некоторые эмигранты, тем не менее, не могут считать ее родной, и если Россия в терминах родства — мать, то Китай поэты нередко называют, хоть и ласковой, но мачехой: «У мачехи ласковой — в желтой я вырос стране...» (В. Перелешин «Ностальгия»). С этим же связана лексема пасынок: «Пасынок китайской деревушки, // Сын горчайшей беженской беды!» (А. Несмелов «Ламоза»).

Среди мифонимов особо следует указать разные имена основателя буддизма, одной из трех основных религий Китая, — Будды, а также названия известных статуй Будды:

А Будда — свидетель победы и горя // Все так же спокойно молчит (О. Скопичен-ко «Пекин»); До полудня монах забытый // Пред бронзой Гаотамы пел (Л. Гроссе «Два храма»); Где, в свете свеч, пред золотым Майтрейей (Н. Светлов «Сторукая») (Май-трейя — самая высокая статуя Будды).

Из антропонимов наиболее частотными являются имена творческих личностей — писателей, поэтов, художников, а также философов:

Будь же ты путеводной искрой // В топях жизни — ты, Ли-Тай-бо! (Ф. Камышнюк «Наступает желанный искус.»); Сюда пришел еще безвестным // Чжи Хуа, художник и монах (В. Перелешин «Хусиньтин»); Из мудрых песен Лао-цзы (М. Спургот «Сижу с китайцами в харчевне.»).

Второй распространенной группой антропонимов являются имена правителей Китая и их наложниц, названия династий:

В парке — видела воочью — // Бродит Кубилай (М. Коростовец «Пекин»); И она в историю вступила // С августейшим именем Цы Си (М. Коростовец «Феникс»); Ян Гуэй-фей — название стихотворения М. Коростовец.

Редкие встречающиеся в анализируемых стихотворениях собственные имена обычных персонажей способствуют созданию реалистичной картины и передают специфику китайской ономастики, так непохожей на русскую: «Ку-юн-сун» (Имя старого китайца) (В. Март «Три души»); «Сердце Лу-Шу» (название стихотворения М. Спургота).

Тем не менее встречающиеся в произведениях представителей дальневосточной эмиграции имена собственные могут входить и в состав лингвокультурной

универсалии «свой». Чаще всего в компонент образа Китая со значением «свой» входит имя собственное — топоним «Харбин». Это объясняется историческими факторами: Харбин — город в северо-восточном Китае — был основан русскими в 1898 г. как железнодорожная станция Трансманчжурской магистрали. Именно этим объясняется восприятие русскими эмигрантами Харбина как русского города, части родины, выражаемое в определениях с семантикой 'русский', 'родной', 'близкий': «Здесь построим русский город, // Назовем — Харбин» (А. Несмелов «Стихи о Харбине»). Это восприятие лежит в основе метафор, сравнений, перифраз, относящихся к Харбину:

Но меня, как тысячи других, // Ты, Харбин,родной земли осколок, // Защитил, укрыл от вихрей злых (Е. Даль «Второй родине»); Прощай, мой друг, печальный и невзрачный, // Нескладный беженский Харбин (А. Паркау «Туда — к чужим»); «Когда с изгнаньем горьким мирит // Руссейший облик Харбина (М. Шмейссер «Грустим по Северной Пальмире»).

В целом, в образе Харбина черты «своего» и «чужого» сочетаются в равной мере, в связи с чем образ Харбина предстает двойственным. Двойственность Харбина проявляется в сочетании русских и китайских реалий:

она меня в тот город повела, // одновременно русский и чужбинный, // где пел по-русски колокольный звон, // где полыхали свечи предыконные. // И где китайский золотой дракон // играл на солнце чешуей драконной (В. Кондратович-Сидорова «Ведь надо же! Через десятки лет.»); Уж такой наши предки оставили след // На Китайско-Восточной железной дороге, // Что хранили его от войны и от бед // И Святой Николай, и маньчжурские боги. // Там вплотную Россия с Китаем сошлись, // И с Востоком бок о бок соседствовал Запад. // Там зимою сибирские жгли холода. // А весною ветра доносили туда // Желто-серую пыль и дыхание Гоби (Н. Вохтин «Харбин»).

Коннотативная и фоновая лексика занимает важное место в лингвокультурном образе Китая в произведениях дальневосточных писателей-эмигрантов. Прежде всего следует обратить внимание на цветовую символику.

В создании образа Китая преимущественное значение имеет желтый цвет — цвет, традиционно ассоциирующийся с этой страной. Связь желтого цвета с Китаем разноаспектная, разнонаправленная.

Во-первых, это объясняется географическими особенностями рельефа Китая: большую территорию в Китае занимают области с осадочной горной породой желтого цвета — лёссом: «Желтый ветер крутит тонкий // Лёссовый туман» (М. Ко-ростовец «Пекин»).

Как известно, даже название крупнейшей в Китае реки Хуанхэ переводится как «желтая река»:

Но для меня лично день начала города — когда конная группа во главе с Шидлов-ским смотрит с высоты на палево-желтых оттенков низину и блеск великой желтой реки (Л. Кравченко «Харбин изначальный»).

Во-вторых, цвет кожи китайцев также воспринимается европейцами как желтый. В-третьих, желтый цвет ассоциируется с бронзой, которая, в свою очередь, связана с религиозными обрядами.

Поэтому слова «желтый», «бронзовый» весьма частотны; они употребляются по отношению к стране, географическим объектам, прежде всего, рекам, людям, явлениям природы, божествам:

желтый закат (А. Ачаир «В фруктовой лавчонке»); У мачехи ласковой — в желтой я вырос стране, // И желтые кроткие люди мне братьями стали (В. Перелешин «Ностальгия»); Смеется надо мною желтый Будда (Л. Хаиндрова «Горсть земли»); Два желтых мужика едят из чашек рис (Вс. Иванов «Харчевка»).

К коннотативной лексике, несомненно, можно отнести слово «рис», являющийся, как известно, основной сельскохозяйственной культурой. Не случайны поэтому примеры олицетворения риса, проявляющиеся в приписывании ему признаков, характерных живым существам: «Где зеленеет юный рис» (Л. Гроссе «Два храма»).

Символом самого Китая, а также вечной красоты является лотос:

И задумчивые ивы // В зеркале озер // Наблюдают сиротливо // Лотосов ковер (М. Коростовец «Пекин»); Упал в страну шелков, и чая, // И лотосов, и вееров (В. Перелешин «Три родины»); ... спали на хрусталях воды широкие лотосы (В. Иванов «Пекин»).

В данной категории важным является слово «дракон», которое не просто указывает на мифическое животное, но и выступает символом Китая. В отличие от русской лингвокультуры с лексемой "дракон" связаны не отрицательные, а положительные ассоциации — дракон — это защитник, помощник, хранитель дома, страны.

Характерными являются следующие примеры, где слово «дракон» входит в состав перифраз с общим значением 'Китай':

В той стране, что хранима драконами (Л. Ещин «Беженец»); В стране иероглифов, драконов и тревог (А. Паркау «Пятнадцать лет»).

Эмоционально-оценочные слова в лингвокультурном образе Китая делятся на две группы: с положительной и отрицательной оценочностью.

К первой группе относятся слова, связанные с положительными эмоциями радости, эстетического удовольствия:

И странной радостью напоен // Мой каждый в быт Китая взгляд! (М. Спургот «Сижу с китайцами в харчевне.»); И ярко в цветах утопало, вздыхая в дремоте, Ханьчжоу (А. Ачаир «Ханьчжоу»); И что-то радостно-немудрое // поет китаец вдалеке (Г. Гранин «Утром у реки»).

Положительную оценку, чувство спокойствия также вызывает то, что напоминает русскую культуру, природу, людей. Поэтому положительные эмоции передают слова с семантикой сходства, близости:

Здесь облака такие же, как там, // Легки, округлы и крылаты, // Подобно нашим русским облакам. (Т. Андреева «Родине»); Говоря (как на Руси!) // Встречным всем: «Синь-нянь! Синь-си!» (Н. Светлов «Новый год Китая»).

Наиболее распространенными словами, описывающими восприятие русскими новых условий жизни, являются слова с семантикой несхожести, чуждости, прежде всего слово «чужой»:

Чужие слова и речи, // Пыль чужих дорог (Б. Волков «Дракон, пожирающий солнце»); На все бросает Чужое // Свой равнодушный взгляд (Б. Волков «Дракон, пожирающий солнце»); Я здесь из чуждого Китая (М. Колосова «Письмо в Америку»); Тихо Сунгари воды катит // В гаолянах чужих равнин (А. Паркау «Воспоминание»).

Осознание несходства, непохожести, чуждости китайских реалий вызывает негативные эмоции — страх, тоску, печаль, растерянность:

И мы — в тоске, за дальним рубежом. (Т. Андреева «Родине»); Отчего нам так страшно. (М. Волин «В переулок пустынный, где серо и душно от пыли»); Страшно, что вакуум жизни уютен и чист. (Н. Крук «Белые, чистые хлопья на этой панели.»).

Еще одну группу слов, связанных с созданием образа Китая как «чужого», образуют эмоционально-окрашенные слова, указывающие на враждебность всего окружающего — людей, природы, даже религии — по отношению к эмигрантам:

Суровые лица // Со мной и бездушные боги (А. Ачаир «Как и прежде»); На пыльном тротуаре, где рикши зло гогочут. (М. Спургот «Сердце Лу-Шу»); Кругом густая мгла, пирушка злобной тьмы, // Китайцы все в очкахот ветра и от пыли, // Японцы с масками от гриппа и чумы. // Очки чудовищны, и лица странно жутки, // В смятенном городе зловещий маскарад (А. Паркау «Харбинская весна»).

Итак, в лингвокультурном образе Китая в произведениях представителей дальневосточной эмиграции выделяются следующие черты:

— страна с особым бытом, религией и философией;

— древняя страна со своими обычаями и традициями;

— «чужой», «другой»;

— «вызывающий негативные эмоции — страх, тоску, печаль»;

— «агрессивный, жестокий»;

— «неподвижный, медленный».

В образе китайцев подчеркиваются особая внешность (желтая кожа, раскосые глаза) и неумение говорить на русском языке.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М.: Русский язык, 1990.

[2] Ларина Т.В., Озюменко В.И. Лакуны и безэквивалентная лексика как фиксаторы специфики языка и культуры // Вестник РУДН. Серия «Русский и иностранный языки и методика их преподавания». 2013. № 4. С. 93—101.

[3] Оглезнева Е.А. Дальневосточный региолект русского языка: особенности формирования // Русский язык в научном освещении. М., 2008. № 2 (16). С. 119—136.

[4] Русская поэзия Китая: Антология / Сост. В.П. Крейд, О.М. Бакич. М.: Время, 2001. 720 с.

[5] Харбин. Ветка русского дерева. Проза, стихи / сост. Д.Г. Селькина, Е.П. Таскина. Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1991.

LINGUISTIC MEANS OF LINGUISTIC AND CULTURAL IMAGE OF CHINA IN LINGUISTIC CULTURE OF FAR EAST EMIGRATION

Cui Liwei

Peoples' Friendship University of Russia Miklukho-Maklaya str., 10, building 2, Moscow, Russia, 117198

The article characterizes a special type of a country image — linguistic and cultural image reconstructed on the material of artistic texts of a certain time period. The author describes linguistic means creating the image of China in literary works of the representatives of the Far East.

Key words: linguistic and cultural image, China, Far East emigration, artistic text, linguistic means

REFERENCES

[1] Vfereshhagin E.M., Kostomarov YG. Yazyk i kultura. Lingvostranovedenie v prepodavanii russkogo yazyka kak inostrannogo [Language and Culture: Country Studying in teaching Russian as a foreign language]. M.: Russkij yazyk, 1990.

[2] Larina T.Y, Ozyumenko V.I. Lakuny i bezekvivalentnaya leksika kak fiksatory specifiki yazyka i kultury [Lacunas and non-equivalent lexis as signs of specificity of a language and culture] // Vestnik RUDN. 2013. № 4. S. 93—101.

[3] Oglezneva E.A. Dalnevostochnyj regiolekt russkogo yazyka: osobennosti formirovaniya [Far East regiolect of the Russian language: the peculiarities of its forms] // Russkij yazyk v nauchnom osveshhenii. M., 2008. № 2 (16). S. 119—136.

[4] Russkaya poeziya Kitaya: Antologiya [Russian Poetry of China: Anthology] / Sost. V.P. Krejd, O.M. Bakich. M.: Vremya, 2001. 720 s.

[5] Xarbin. Vetka russkogo dereva. Proza, stixi [Harbin. The brunch of Russian tree] [Sost. Selkina D.G., Taskina E.P.]. Novosibirsk: Novosibirskoe knizhnoe izdatelstvo, 1991.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.