CC BY
84
Л. П. Дронова
ЯЗЫКОВЫЕ КОНТАКТЫ И ПРОБЛЕМА РЕКОНСТРУКЦИИ КОНЦЕПТОВ
Формирование одного из важных понятий социальной организации - яркий пример и результат диалога русской культуры с неславянскими (пан, князь, барин/боярин, хозяин и, вероятно, господин/господарь). Собственно русская и церковнославянская по происхождению лексика также отражает разные этапы осмысления понятия хозяин (дедич, домовитецъ, домо-господииъ, владыка, владелец и др.).
Становление и развитие любой культуры происходит во взаимодействии, диалоге с другими культурами/этносами. Обычно считается, что приобретение-заимствование «чужого» нечто меняет только в «своем» языке-реципиенте. На самом деле, если на это смотреть не узко лингвистически, а с точки зрения лингвистической культурологии (язык как носитель культурной информации), то оказывается, что любой контакт языков и культур не может проходить бесследно для обоих (всех) участников этой встречи: по причине их неидентичности, из-за ситуации сравнения «своего» и «чужого/другого», осмысления «своего» через «чужое» либо одна сторона «уступает» часть «своего» культурного пространства, а другая «расширяет» «свое», либо происходит (при более тесном и длительном контакте) взаимная «уступка» и «расширение» культурного пространства в соответствующих (разных) зонах контактов. Происходит корректировка национального мировидения участников взаимодействия. Целесообразнее в этих случаях говорить о процессе обмена, характер и значимость которого для его участников чаще всего разные. Поэтому, исследуя результат этноязыкового взаимодействия, следует избегать или понимать значительную условность таких понятий, как язык дающий и язык берущий, язык активный и язык пассивный и т.п. На эту сторону исследования этноязыкового взаимодействия обратил внимание В.Н. Топоров, обсуждая оправданность метафоры зеркала при исследовании контактов между разными языковыми и этнокультурными традициями, причем эпиграфом к этому рассуждению были взяты строчки из Георгия Иванова: «Друг друга отражают зеркала, / Взаимно искажая отраженья...» [1. С. 68].
В ситуации диалога культур взаимодействие языков само по себе образует новый слой культуры с новыми особенностями и новыми возможностями. Когнитивным же инструментом, определяющим сам факт гибридизации, ее направление/содержание, выступают семантические сдвиги и переносы, так как семантическая деривация - языковое средство концептуализации и закрепления в когнитивной системе представлений и знаний, социально значимых для культурно-языковой общности.
Обратимся к конкретному языковому материалу и посмотрим на историю формирования такого важного понятия социальной организации, как ‘хозяин’, с точки зрения теории этноязыковых контактов. В современном русском языке слово хозяин многозначно:
1) собственник, владелец кого-л., чего-л.;
2) глава семьи, дома; глава дома по отношению к гостям, посетителям;
3) полновластный распорядитель где-л., в каком-л. деле (ср. также хозяйка, хозяйство, хозяйничать).
Можно выделить три параметра, структурирующих понятие ‘хозяин’:
1) наличие собственности;
2) особое положение (обязанность заботиться) по отношению к семье, гостям;
3) право распоряжаться (в определенных пределах).
В ряду других, сходных по значению, это слово относительно позднее, «молодое»: в современном виде слово хозяин известно с XVII в., но без суффикса -ин встречается еще раньше, в XV в. (Афанасий Никитин в своем «Хождении...» сообщает, что его среди волжских татар «по-бесермянски» называли уважительно хозя). Слово пришло с Востока, из перс, хадже -‘господин, хозяин, начальник’ - через тюркское языковое посредничество, где в разных языках (ср. каз.-тат. худ-ж'а, башк. хужа, чув. “/ога, уитя и др.) имело значение ‘владелец’, ‘хозяин’, ‘богатый купец’ (Н.К. Дмитриев обращает внимание на фонетически близкое диалектное (мишарское) татарское хузэй) [2. С. 47; 3. Т. И. С. 346]. Из этого же источника и др.-рус. ходжа ‘господин’ [4. Т. IV. С. 254].
В других славянских языках это слово отсутствует, за исключением русского заимствования в болгарском
- хозяин, хазаин. Отмечаем, что ни язык-источник, ни языки-посредники не объясняют наличие у слова хозяин соотнесенности с таким аспектом понятия, как ‘глава дома по отношению к гостям, посетителям’. Ближайшее по значению слово - собственник (образовано на русской почве от прилагательного собственный, ср. др.-рус. собьство ‘персона’, ‘совокупность личных свойств’ и собина ‘собственность’) - корреспондирует только с одним первым значением слова хозяин (соответственно только одним аспектом понятия). Это слово имеет более узкий терминологический характер по сравнению с владелец, обладатель, владетель. Доминанта синонимического ряда - владелец ‘тот, кто владеет чем-л., обладатель чего-н.’, слово обладатель имеет более отвлеченный характер, чем владелец; владетель - слово книжной речи - ‘правитель государства, области’ (устар.), ‘владелец’. Это однокорневые образования, собственно русские, производные от глагола церковнославянского происхождения - владеть, обладать (ср. рус. володеть, волость).
Есть в словаре русского языка (СРЯ) ещё группа близких по значению, но отличающихся сферой употребления (литературно-книжный стиль) - властелин, владыка, властитель, повелитель, господин. Значение этих слов подчеркивает полноту власти тех, кто господствует, правит. Первые три слова производны от глагола владеть (ст.-слав, власти) и связаны по происхождению с церковнославянской, старославянской средой. Слово повелитель впервые отмечено в XVI в. со значением ‘повелитель’ и ‘защитник, попечитель’ (ср. др.-рус. повелъе, повеля ‘повеление, приказание’,
XII в.; повелЪти ‘приказать, разрешить’, XI в.).
Все рассмотренные слова этого ряда, за исключением хозяин, господин, собственно русские или церковнославянские по происхождению и имеют достаточно ясную внутреннюю форму, подтверждаемую и родственной лексикой в других славянских (ср. польск. \vlasciciel ‘владетель’; устар. \vtodarz ‘управитель, эконом; сельский староста’; укр. володар; блр. уладальшк ‘владетель’, валадар ‘владыка’ [3. Т. I. С. 157]) и неславянских языках (ср. литов. уаИуй ‘править, владеть’, уеИёй ‘наследовать’, др.-прус. \valduns, \velduns ‘наследник’, гот. \valdan ‘править’, др.-ирл. АаМ ‘господство’, др.-кимр. gualart ‘глава, повелитель’, лат. уа1ео, ёге ‘быть в силах, сильным’, тохар. 'Л'а! ‘господствовать’, тохар. В walo, \у1о ‘государь’ [4. Т. I. С. 340-344]. Появление этих ясных по внутренней форме терминов, вероятно, отразило период формирования в славянских землях самостоятельных княжеских владений (и их владетелей), раннефеодальную эпоху истории славян, эпоху феодальных распрей. Семантика же рассмотренных терминов (‘владеть’, ‘управлять’, ‘приказывать’, ‘повелевать’) отражает проработку, осмысление только двух (из трех) аспектов понятия (повелитель как ‘защитник, попечитель’ - это все же скорее сюзерен).
О слове хозяин было сказано выше, а история слова господин растягивается на тысячелетия, судя по историко-этимологическим источникам, поэтому обратимся сначала к другим членам диахронного синонимического ряда, к словам, уже ушедшим в пассивный запас, историзмам, или не сохранившимся вообще в СРЯ, полагая, что они могут быть связаны происхождением с менее отдаленными эпохами. Из историзмов сюда следует отнести слова помещик, барин/боярин, князь и отмеченное В. Далем для русского языка и существующего в других славянских языках слово дедич. Нужно также заметить, что продвигаясь в глубь истории, мы видим смещение центра тяжести в рассматриваемом понятии: не ‘хозяин, владелец’, а ‘хозяин, господин’, что отражает большую поляризацию по признаку власти/собственности.
Так, термин помещик как ‘владелец поместья’, вероятно, связано со временем объединения на Руси отдельных княжеств, становления единого государства во главе с государем, жаловавшим за верную службу поместьем (др.-рус. пом'Ьстие ‘земельный надел, выданный за службу’ в отличие от вотчины - наследного имения). Следовательно, слово помещик имеет внутреннюю форму - по месту.
Барин, мн. ч. баре - это, видимо, возникшая в обращении стяженная форма от боярин [4. Т. I. С. 127]. Барин - это высшее (вначале жалованное, а позже наследованное) звание в Московской Руси, а также лицо, носившее это звание, боярин - крупный землевладелец, представитель высшего феодального общества в Древней Руси в Московском государстве, а также в старину в Болгарии, Румынии. В древнерусском языке это слово представлено в двух вариантах - бояринъ и боляринъ, мн. ч. бояре и боляре (обе формы известны с дописьменных времен) [3. Т. I. С. 106]. Происхождение этого слова неясное, существует ряд довольно противоречивых предположений [4. Т. I. С. 203]. Из всех гипотез кажется наиболее вероятной точка зрения Корта, продолженная Маловым: др.-рус. боярин (<*бояръ
+ суф. -ин-ъ) восходит к др.-тюрк. (скорее, булгаротюркскому) *boi är ‘богатый, знатный муж (человек)’, которое, в свою очередь, относится к общетюрк. boi ‘богатый’ + är ‘муж, мужчина, богатырь’ (ср. в древнетюркской письменности Южной Сибири и Китая bai är ‘богач’) [3. T. I. С. 106]. Судя по приведенному выше определению слова боярин, исходный ареал распространения его в славянских языках - древнерусский и древнеболгарский, откуда оно перешло в другие южнославянские, румынский и западнославянские языки. Очевидно, что данный случай есть результат тесного взаимодействия славян в южнорусских степях и на территории славянской Болгарии с волжскими булгарами в VI в. н.э. Германское *kuningaz ‘старейшина рода’ (<kuni ‘род, племя’), позже ‘вождь, военачальник’ было воспринято славянами в том же значении - ‘вождь военной дружины’, ‘глава рода, племени’, а также переосмыслена как обозначение сельского старосты, помещика и даже священника (ст.-слав., др.-рус. кънжзь ‘князь, государь’, макед. кнез ‘князь’, болг. кнез ‘старое название выборного сельского старейшины’, с.-хорв. knêz ‘князь, сельский староста’, словен. knêz ‘граф, князь’, ст.-чеш. knëz ‘князь, священник’ (XV в.), чеш. knëz, слвц. kftaz ‘священник, священнослужитель’, в.-луж. knjez, н.-луж. knëz ‘господин, помещик, священник’, ст.-польск. ksi^dz ‘государь, князь, священник’, польск. ksi^dz (стар.) ‘князь, (католический) священник, ксендз’, рус. князь ‘глава племени, рода, вождь военной дружины’). Направление переосмысления, в свою очередь, показывает значимость новых реалей в жизни славян. Большинство исследователей славяно-германских отношений считает этот славянский термин ранним германским заимствованием, полагая, что из этого же источника и литов, kunigas ‘священник’, лтш. kungs ‘господин’, фин. ист. kuningas ‘король’ [4. Т. И. С. 266; 5. Вып. 13. С. 201]. Несогласные с этой точкой зрения, например, автор этимологического словаря польского языка А. Брюкнер [6. С. 277] и др., предполагают более позднее время заимствования на том основании, что имеются соответствия только в древнесаксонском (cuning) и древневерхненемецком (cuning), немецком (König ‘король’) языках, отсутствует засвидетельствованная текстами готская форма. Однако ареал распространения и характер функционирования, семантическая филиация этого термина в славянских языках позволяет предполагать его усвоение славянскими языками в период тесного взаимодействия в начале периода Великого переселения народов с восточно-германскими племенами, которые начали свое переселение из Скандинавии сначала на побережье Балтики (устье Вислы), а затем (через территории, занятые праславянами) последовали на Дунай и южную часть Днепра (III - IV вв. н.э.). Отсутствие засвидетельствованных форм этого термина в готском языке может быть и следствием неполноты памятников готского языка. Кроме того, вместе с готами передвигались и другие восточногерманские народы, в частности ру-гии, которые, как известно из исторических источников, какой-то период времени проживали рядом с саксами (ср. др.-сакс. cuning).
Исследуя историю и происхождение социальных терминов барин/боярин и князь, можно с достаточной
173
долей уверенности определить время и причины востребованности иноязычных концептов («другого зеркала») для самосознания славян. В условиях взаимодействия славян в поздний общеславянский период с миграционными потоками германцев, главными участниками Великого переселения народов в Европе (IV—VII вв. н.э.), ближайшим представителем народа-завоевателя был военачальник (конунг), и защита завоеванной области внутри и вовне требовала усиления его власти (отчего так быстро старейшины рода, военачальники превратились в обладателей королевской власти). Различие в образе жизни, социальной структуре в этот период между германцами и славянами и нашло отражение в вариативной семантической адаптации kuning’a/князя на славянской почве. Образование крупных племенных союзов славян в VI в., расселение на Балканах, формирование в этих условиях привилегированной части общества - наследственной родоплеменной знати - все это актуализировало тот аспект оценки правящей верхушки, который был уже проявлен в языке пришельцев на славянские земли - волжских булгар (bai аг/бояр-ин).
Это предположение выглядит убедительнее, на наш взгляд, на фоне собственно славянского обозначения этого понятия - дедич (*dëditjb), образованного от *dëdb ‘дед, предок’ с патронимическим суффиксом -itjb (-ич) и широко представленного на славянской территории, отразившего оседлый земледельческий характер славянского мира, социальные изменения в нем (др.-рус. дЪдичь ‘наследник (по деду), наследный владетель’, рус. дёдич ‘прямой наследник’ (Даль), укр. дщич ‘помещик, владетель’, дцщзна ‘имение, наследованное от предков’, блр. дзедз1ч ‘наследник по деду’, польск. dziedzié ‘наследник, помещик, (земле)владелец’, ст.-чеш. dëdic ‘наследник, владелец, помещик, свободный земледелец’, ‘господин, сюзерен’, с.-хорв. стар., чак. djedic ‘наследник’, ‘дворянин’, ‘землевладелец’, словен. dédié, слвц. dedic ‘наследник’ [5. Вып. 4. С. 226]). Имеющие практически общеславянское распространение рефлексы *dëditjb не имеют соответствий в других и.-е. языках, являются славянской инновацией.
Исторически основное языковое выражение ‘хозяин, собственник’ в русском и славянских языках - господин (господарь, государь) - имеет и самую долгую и непростую историю. Не вызывает сомнения, что от господарь в форме обращения произошли государь, осударь, сударь и -с как сокращенное почтительное обращение (да-с, так-с), а господарь образовано от собирательного господа (*gospoda) ‘хозяйство, господский дом’, которое, в свою очередь, соотносится со слав. *gospodb/*gospodim> в значении ‘владыка, хозяин, господин’ и ‘господь’ - наименование бога у христиан как владыки небесных сил [4. T. I. С. 446; 5. Вып. 7. С. 58-63]. Несогласие отечественных и зарубежных исследователей вызвало и вызывает решение вопроса об исконности/заимствованности этого важного термина культуры (ср. О.Н. Трубачев об этом [5. Вып. 7. С. 62-63]). Обычно указывают, что это двухосновное, рано подвергшееся сокращению сложное слово, восходящее к *gost-podb, где первая часть соотносится со словом гость, а вторая восходит к и.-е. *potis, т.е. ‘хозяин, оказывающий гостеприимство чу-
жестранцам’. Как сложное слово оно совпадает только с лат. ИоБрез, Ьоэршз (из *Ьо5Йре/оЙ8) [3. Т. I. С. 209; 4. Т. I. С. 446; 5. Вып. 7. С. 58-60].
Предположение об эксклюзивной славяно-италийской лексической изоглоссе индоевропейского характера вызывает сомнения как со стороны формообразования, так и со стороны семантики. Даже если не учитывать неясного соотношения I и d в финале, остается необъяснимым отсутствие в славянских языках рефлекса *ройэ как самостоятельного слова, из чего следует проблемность образования сложного слова на славянской почве. Вот и получается, что слав, *gos-podь структурно-семантически мотивируется только словом *gostь, но единственное подтвержденное в текстах значение слав, *gospodь - это ‘хозяин, господин’, которое никак не пересекается на славянской почве с понятием, выражаемым словом гость. В то время как лат. ЬовреБ, ЬозрМБ в значениях ‘чужестранец’, ‘гость’, ‘оказывающий гостеприимство, хозяин’ находит «поддержку», как показал Э. Бенвенист, однокорневых Ьоэ-йге (=аеяиаге как ‘благодарить, воздать за благодеяние’), Ьобйб, которое исходно обозначало (в отличие от peregrinus) чужестранца, равного в правах римскому гражданину, т.е. для лат. ИоБреБ, ИоэрШв можно восстановить мотивированную внутреннюю форму и лексико-семантические связи, определяемые на уровне внутренней реконструкции [7. С. 78 и след.]. С другой стороны, прав О.Н. Трубачев, подчеркивая, что слав, *gospodь не похоже на заимствование из-за наличия оригинальной соотносительной с ним грамматической формы - собирательного *gospoda [5. Вып. 13. С. 62]. Другая странность слав, *gospodь: как производящее слово оно мотивирует только господа как ‘помещичий дом, усадьба’ и не объясняет его значения в западнославянских языках (чеш., слвц., в.-луж. hospoda ‘гостиница, постоялый двор, трактир’, польск. gospoda ‘корчма, постоялый двор’, ‘гостиница, временное пристанище’). Этот сбой в семантической деривации в гнезде славянских производных *gospodь при формально древних, исконных характеристиках словопроизводства и возможность объяснения семантических переходов, связей, исходя из латинского (италийского) материала, позволяет отнести слав. *gospodь и его рефлексы к особой группе славянской лексики, к лексике, возникшей в результате субстратно/су перстратных отношений («контаминационная», гибридная), то есть возникшая в условиях устойчивого двуязычия.
Трансформация семантики в слав, *gospodь объясняется, очевидно, особенностями социально-экономического развития древнеримского и древнеславянского общества. Древние римляне рано приобщились к международной торговле, став ведущей торговой державой Средиземноморья в борьбе с этрусками, карфагенянами, греками. Латинское Ьозйэ и Ьоврез, ИоэрШБ соотносится, видимо, с начальным этапом развития международных экономических отношений, когда чужестранцу нужно было покровительство и определенный статус для своей деятельности в другой стране (словом ИовНв не называли тех, кто никак не был связан с римскими гражданами, ср. [7. С. 78]). Этим можно было бы объяснить последующее изменение значения Иозйб ‘чужестранец’—» ‘враг’ (хотя, например,
греч. xenos ‘чужестранец’ не приобрело значения ‘враг’, как и C!iaB.*gostb, repM.*gastiz). Э. Бенвенист по этому поводу писал: «По причине каких-то изменений, условия которых нам точно не известны, слово hostis стало значить ‘враждебный’, и с тех пор оно употребляется только по отношению к врагу [7. С. 79]. Древний институт гостеприимства типа потлача (взаимное отдаривание) был известен, как полагают, и древним грекам (xénos), фракийцам [7. С. 79]. История слова гильдия (gild *‘плата за взаимность’) позволяет, на наш взгляд, видеть нечто похожее и у германцев, где содружество, основанное первоначально на взаимных обязательствах, а затем объединенное и в культурном отношении, в историческое время переросло в объединение по профессиональному признаку [9. С. 30].
Славянское языковое сознание отразило феномен гостеприимства как ослабленную форму потлача, где гость совсем не обязательно чужестранец, и даже скорее не-чужестранец, а лицо, связанное с хозяином родственными, дружескими, деловыми отношениями, поэтому, когда стали развиваться торговые отношения на Руси, то для обозначения чужеземного купца потребовалась дополнительная маркировка определением - заморский гость, и значение ‘враг’ это слово также не получило. К этому можно добавить суждение О.Н. Трубачева о том, что «италийско-германославянское новообразование *ghos-t(i)-s носит формально более регулярный характер и отражает более поздний расцвет ритуала гостеприимства» [7. С. 68]. Но, скорее всего, в силу вышеизложенного следует говорить о «вторичности» этого слова в славянском, и, видимо, германском лингвокультурном пространстве. Усвоенное в результате тесного взаимодействия (при двуязычии) из среды, близкой ей в языковом отношении, это слово, вероятно, вытеснило собственное, исконное, слав. ctn. ‘гость’(ср. по-сет-ить), родственное, как полагают [4. III. С. 338], литов, svëôias, svëtis ‘гость’, греч. érr|poç ‘товарищ по оружию’, го-мер. Fétriç ‘соплеменник, союзник, друг’.
И еще один факт «прорастания» «чужого» в «свое» следует отметить в славянском ареале. Праславян-ский диалектизм, известный только в западнославянских языках (ст.-чеш. hpan=pan, чеш. pan ‘господин, повелитель’, ‘господь’, слвц., польск. pan) с исходной формой *gbpam> - заимствование из иран. *gu-pâna * ‘защитник, страж скота’ как сложение gauh ‘крупнорогатый скот’ и pâti ‘охранять, стеречь’ (собственное славянское соответствие первой части содержится в рус. говядина, второй компонент - в глаголе пасти). Как полагают, это заимствование принадлежит достаточно древней эпохе - эпохе скифских походов в область так называемой лужицкой культуры (примерно V в. до н.э.), в ту ее часть, которая соотносится с территорией Словакии и южной части Польши [5. Вып. 13. С. 198]. Убедительный аргумент в пользу иранского заимствования: славянский достоверно знал только основу *pâs из вариантов и.-е. корня *pâ-, *pay-, *pas-, *pask-[5. Вып. 13. С. 198].
Косвенным подтверждением этого предположения может служить истолкование изолированно стоящего социального термина в болгарском языке (и диалектно в сербском) - стоган(ин) ‘хозяин’ - как заимствования из иран. *asta- pan - ‘защитник, покровитель
дома’ (ср. авест. asta - ‘дом, домашний очаг’, согд. ‘st
- <*ast - ‘имущество, состояние’ и вторая часть -рапа- ‘охрана; защитник’). Это истолкование предполагает длительное сохранение ираноязычной прослойки среди тюрок-булгар, пришедших через Северное Причерноморье на Балканы [8. С. 37]. Через тюркское же посредство из иранского источника позже пришло в русский слово чабан (ср. нов.-перс, su-bän ‘пастух’) [5. С. 198; 8. С. 71-75].
Языковое отражение становления, этапов переосмысления понятия ‘хозяин’ в славянских языках показывает, что самое раннее из ряда слов с этим значением - *gospodb. Значение его скорее соответствовало лат. pater familias, dominus ‘господин, хозяин владелец’, ‘повелитель’, ‘государь’ (ср. dominium ‘обладание, владение’, ‘власть, господство’, ‘властелин’), чем цельнолексемному совпадению hospes, hospitis ‘некое лицо, как воплощение гостеприимства’. Исходная «гостевая» семантика отразилась частично в производном gospoda. Интересно, что остальные термины (барин, пан, владыка и др.) вроде бы явно и не фиксируют «гостевую» функцию хозяина, тем не менее она как-то «индуцируется» в семантику слова хозяин, являющегося поздним заимствованием в русском языке и в языке-источнике не имевшего значения ‘оказывающий гостеприимство’ (ср. ходжа).
Для древнего состояния не всегда возможно решить, почему заимствовались именно эти лексемы и какой стала их функция в языке контакта, как это получилось со словом господь/господин, и только особенности его функционирования, исконно-неисконный характер его «поведения» дают основание предполагать в данном случае результат субстратно-су-перстратных отношений. Для более позднего периода, когда факт заимствования очевиден (ср. князь, барин/ боярин, пан), актуальными становятся функциональные проблемы, когда важно понять, какие именно компоненты заимствуются и почему. Если слово пан -свидетель доисторического контакта славян с кочевой частью скифского (иранского) мира в эпоху скотоводства, когда высок был престиж собственника как владельца скота (но сравни заимствование того же слова в позднее время, где чабан - это ‘пастух’), то князь, барин/боярин отразили встречи славянского мира с активными миграционными потоками с северо-запада (германцы) и с востока (тюркоязычные народы). Конечно же, неслучайное участие заимствованной лексики в обозначении военно-аристократической верхушки общества свидетельствует о значимости для социальной жизни славян этих встреч. Следствие этого взаимодействия - появление иных причин, путей приобретения власти и богатства по сравнению с существовавшим ранее способом становления собственника через наследование, постепенную аккумуляцию родового имущества (общеслав. *déditjb).
Другая ситуация складывается, когда в славянском (прежде всего - восточнославянском) мире формируется государственность, выделяется социально престижная и состоятельная часть общества (князь, дружинники), с развитием ремесла и торговли появляется прослойка зажиточных людей. Формирование понятия ‘собственник’, ‘господин’ активно продолжается, отражаясь в языке - наряду с прежде существовав-
шими господин, господарь, князь, пан - многочисленными вариантами производных от глагола владеть (владыка, властелин, володар, владелец и др.), велеть (повелитель). Осмысление собственника на уровне дома, семьи, хозяйства шло через отмеченные в древнерусском лексемы домовитецъ ‘лицо из зажиточных граждан, владеющих имуществом, домом’(ХИ-ХШ вв.), домовникъ ‘домохозяин, глава дома’ (ХУ~ХШ вв.), домодержец/домодържьць ‘домохозяин’, ‘домовладелец’ (1573 г.), домовитъ и домогосподинъ ‘хозяин дома’, ‘глава семейства’ (XVII в.) [10. С. 310-311]. И поскольку понятие ‘собственник, владелец’ соотносилось с социально разноуровневыми явлениями, было исторически многослойным, а имеющиеся его языковые выражения - особенно те, которые сохраняли внутреннюю форму, - тяготели к какому-то одному
аспекту сложного понятия, то в роли языкового обобщения выступило заимствованное и, следовательно, терминологически однозначное слово хозяин с максимально широким значением (-сам!). В результате мы видим виток в ментальном пространстве: для и.-е. potis, представленного как вторая часть в деспот, господь и т.п., как исходное восстанавливается значение ‘сам, самый’ [7. С. 76], затем начинается конкретизация столь общего понятия (“Сам” по отношению к народу, племени, роду и т.п., ср. деспот, господь и т.п. в других индоевропейских языках), завершающаяся на новом уровне формированием у слова хозяин максимально широкого значения (‘владелец’, ‘господин’, ‘владыка’, ‘тот, кто исполняет долг гостеприимства’)
- хозяин~Сам (ср. у Плавта ipsissimus ‘хозяин’ при ipse ‘сам’).
ЛИТЕРАТУРА
1. Топоров В.И В какой мере оправдана метафора зеркала при исследовании контактов между разными языковыми и этнокультурными традициями? // Славянские языки в зеркале неславянского окружения. М., 1996. С. 68-74.
2. Дмитриев Н.К. О тюркских элементах русского словаря // Лексикографический сборник. М., 1958. Вып. 3
3. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка М., 1994. Т. 1—2.
4 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. М., 1964-1973. Т.1-4.
5. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / Под. ред. О.Н. Трубачева. М., 1974.
6. Brückner A. Slovnik etymologiczny j^zyka polskiego. Warszawa, 1957.
7. Бенветст Э. Словарь индоевропейских социальных терминов: Пер. с фр. / Общ.ред. 10.С. Степанова. М., 1995.
8. Трубачев О.Н Из славяно-иранских лексических отношений // Этимология. 1965. М., 1967. С. 3-81.
9. Дронова Л.П. Термины торговли в германской языковой традиции // Романо-германские лингвистические исследования и методика преподавания иностранных языков: Материалы междунар. конф. Ч. 2. Томск, 1997. С. 28-31.
10. Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 4. М., 1977.
Статья представлена кафедрой общего, славяно-русского языкознания и классической филологии филологического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Филология» 20 января 2003 г.
